“Хэв Блю” летал против самых сложных радаров, и, я думаю, побил все рекорды по ЭПР. Однажды мы пролетели незамеченными мимо Боинга E-3 АВАКС, со всей его мощной электроникой, излучающей на полную мощность во всех направлениях. Эти ребята любили хвастать, что они могут на самом деле найти иголку в стоге сена. Что ж, возможно, иголку просто было легче найти, чем самолёт.
Моде 
ль малозаметного истребителя, проходящая радиолокационное тестирование в Уайт-Сэндс, Нью-Мексико. Результаты испытаний были настолько впечатляющими, что ВВС присвоили им самый высокий уровень секретности с момента создания атомной бомбы. (Фото ВВС США)
Глава 3
Серебряная пуля
Мой стиль руководства Skunk Works заметно отличался от стиля Келли Джонсона. Джон Парангоски, менеджер нескольких проектов Skunk Works из ЦРУ, который знал нас очень хорошо, с иронией отмечал: “Келли управлял с помощью своего ужасного характера. Бен Рич управляет с помощью своих плохих шуток”. Я был энергичным, неутомимым заводилой с бесконечным запасом острот и скабрезных шуток, ежедневно поставляемых мне моим братом, продюсером одного из ситкомов. Такая расположенность к людям резко контрастировала с Келли, который редко говорил со своими подчинёнными на отвлечённые темы и ждал от них четкие, обоснованные ответы на конкретные вопросы. Когда молодые сотрудники случайно оказывались на пути Келли, они часто ныряли в укрытие, чтобы не попадаться ему на глаза. Я верил в дружелюбный, но умеренно авторитарный подход, чтобы поддерживать высокий моральный и командный дух. Я тратил половину времени, хваля своих людей, а другую половину - крича на них. Конечно, к 1978 году я всё ещё витал в розовых облаках, наслаждаясь осанной, предназначенной только для ангелов, ну или для руководителей разработки технологии, которую все хотели. Сложность создания этой технологии была эквивалентна горе Эверест. Нортроп, наш ближайший конкурент в разработке технологии малозаметности, были очень хороши. Однако мы были значительно лучше, и я постоянно встречался с адмиралами и четырёхзвёздочными генералами всех родов войск, каждый из которых стремится заполучить новую технологию для своих или танков, или снарядов, или ракет.
Катание стальных шариков по столам четырёхзвёздочных генералов дало свои плоды. “Вот как ваш самолёт будет выглядеть для радара”, - объявлял я к их удивлению. В противоположность этому, большинство истребителей, стоящих на вооружении, имели радиолокационную заметность междугороднего автобуса. Поэтому ВВС с нетерпением ждали самолёта с заметностью хотя бы шарика для игры в рулетку и подписали контракт с нами, чтобы начать разработку малозаметного истребителя в ноябре 1977 года, за месяц до первого полёта “Хэв Блю”.
Я был ошеломлён. Мы получили контракт ещё до того как удостоверились, что наш прототип “Хэв Блю” может летать. Никто в оборонной промышленности не сможет вспомнить случай, когда “синие кители” нарушили своё собственное железное правило “прежде, чем что-то купить, оно должно полететь”.
Военные самолёты были очень дорогими и сложными, они представляли собой такое значительное вложение денег налогоплательщиков, что ни один производитель не ожидал выиграть контракт без прохождения бесконечной череды конкурсов, заканчивающихся на стадии лётных испытаний, что при нормальных обстоятельствах растягивалось почти на десять или более лет. Разработка нового самолёта от начала до конца может длиться до двенадцати лет, прежде чем он встанет на вооружение и ещё долго будет летать, будучи уже устаревшим. Так работала бюрократия. Внутри самих ВВС для решения продолжать работу над тем или иным проектом, как правило, требовались месяцы, иногда годы внутреннего анализа, дебатов и распрей, что гарантировало, что каждый новый самолёт предназначался для очень конкретной оперативной задачи.
В нашем случае самолёт был не испытанным, а его стратегическая цель была неясна. Но Уильяму Перри, заведующему исследованиям и разработками в Пентагоне, который вступил в должность вместе с новой администрацией Картера в январе 1977 года, было достаточно одного взгляда на исторические результаты в малозаметности, которых мы достигли. Он сразу создал специальный отдел, чтобы узнать, были ли у Советов в разработке подобные проекты; ЦРУ начало интенсивный поиск, чтобы выяснить, что русские делали по теме технологии малозаметности, перенаправив спутники на облёт их тестовых радарных установок. Агентство пришло к выводу, что их единственный реальный интерес к малозаметности ограничился предварительными экспериментами с ракетами дальнего радиуса действия. Малозаметность не являлась для них приоритетом. Действительно, зачем тратить деньги на дорогостоящую технологию для систем доставки, если у США было так мало оборонительных ракетных систем и ни одной сопоставимой с их собственной по уровню продвинутости?
Видимое равнодушие Советов к малозаметности побудило Билла Перри к активным действиям. Весной 1977 года он вызвал генерала Алтона Слэя, руководителя Командования разработки систем и вооружения ВВС. “Ал, - сказал он, - этот прорыв в технологии малозаметности вынуждает меня принять быстрое решение. Сейчас мы не можем тратить время на обычную бюрократию. Давайте начнём с малого, с нескольких истребителей, так мы получим необходимую базу для создания малозаметного бомбардировщика”.
Военно-воздушные силы оценивали самолёты по весу, как товар в магазине: чем легче, тем дешевле. Устоялось мнение, что планер самолёта стоил примерно две тысячи долларов за килограмм, в то время как авионика была куда дороже - около девяти тысяч долларов за килограмм в ценах 1970-х. Если бы Перри сразу настаивал на производстве малозаметного бомбардировщика, генерал Слэй употребил бы всю свою власть, чтобы задушить эту идею на корню. Не потому, что он выступал против малозаметности в принципе, просто в то время он был крайне занят, пытаясь довести до ума проблемный бомбардировщик Роквелл B-1A, который должен был стать преемником дальнего бомбардировщика B-52. B-1 был приоритетом номер один. Он сразу передал своим подчиненным: “Скажите Ричу, чтобы он пока даже не совался со своим малозаметным бомбардировщиком”. Генерал Слэй был суровым воякой.
В начале июня доктор Збигнев Бжезинский, глава Национального совета по безопасности администрации президента Картера, с которым я никогда раньше не встречался, решил прилететь к нам и посмотреть на “Хэв Блю” своими глазами. Бжезинский прилетел на частном реактивном самолёте без опознавательных знаков на удалённую базу, где я ждал его внутри плотно охраняемого закрытого ангара. Мы провели вместе несколько часов. Я разрешил ему пнуть колесо шасси и заглянуть в кабину “Хэв Блю”. Внутри защищённого конференц-зала я рассказал Бжезинскому о ходе программы разработки технологии малозаметности, и он начал засыпать меня вопросами: “Достаточно ли эта технология малозаметна?”, “Можно ли её применить к обычному самолёту, без необходимости начинать с нуля?”, “Насколько быстро русские смогут скопировать ромбовидную форму, если модель попадёт в их руки?”, “Сколько времени у них займёт разработка оружия и технологии, способных противостоять технологии малозаметности?”.
Бжезинский записал мои ответы на небольшом кусочке бумаги. Потом он спросил меня о возможности разработки малозаметной крылатой ракеты, запускаемой с бомбардировщика и способной пролететь незамеченной три тысячи километров или больше вглубь территории Советского Союза, чтобы нанести ядерный удар. Я ответил ему, что наши люди уже работают над предварительным проектом такой ракеты, в основе которой лежит ромбовидная форма, как у “Хэв Блю”. Но поскольку у ракеты отсутствовала кабина, её заметность была почти на порядок ниже, чем у “Хэв Блю”, делая проект нашей крылатой ракеты самой малозаметной системой вооружения, когда-либо придуманной.
Я показал ему копию исследования с анализом угроз, подготовленной для нас компанией Хьюз, которые были лучшими в этом деле. Исследование прогнозировало практическую неуязвимость малозаметной крылатой ракеты, атакующей наиболее высокозащищённые советские объекты. Выживаемость бомбардировщика B-1A против тех же объектов составляла только 40 процентов. Он попросил копию исследования, фото “Хэв Блю” и проектные чертежи крылатой ракеты, чтобы показать их президенту Картеру.
Уходя, Бжезинский задал мне последний вопрос:
- Если бы я хотел как можно точнее описать значимость этого технологического прорыва президенту, что мне бы следовало ему сказать?
- Две вещи, - ответил я. - Прямо сейчас технология малозаметности меняет способ ведения воздушного боя. И она сводит на нет огромные инвестиции русских в свои зенитно-ракетные системы. Мы можем пролететь над ними в любое время, по своему желанию.
- У Советов нет ничего, чтобы обнаружить нас вовремя и предотвратить удар по ним?
- Верно, - с уверенностью ответил я.
Три недели спустя, 30 июня 1977 года, администрация Картера отменила программу создания бомбардировщика B-1A. Я не сомневался, что существовала прямая причинно-следственная связь между нашим прорывом и сворачиванием программы нового бомбардировщика. Когда я услышал эту новость, я знал, что был по крайней мере один влиятельный генерал ВВС, который пришёл в неописуемую ярость. Я позвонил своему секретарю и сказал ей: “Если генерал Слэй позвонит, скажи, что меня нет в стране”.
Прошло несколько месяцев, прежде чем мне сообщили что-то определённое о том, что правительство собирается делать с технологией малозаметности дальше. Как я узнал позже, в течение этого долгого молчания среди высших эшелонов ВВС и Министерства обороны вовсю бушевали закулисные дебаты, каким образом лучше всего применить технологию, чтобы достичь максимального стратегического преимущества над Советским Союзом. В ВВС спор шёл между Стратегическим авиационным командованием, бывшим в ярости из-за потери бомбардировщика B-1, и Тактическим авиационным командованием, которое хотело принять на вооружение малозаметный истребитель. Судьями в споре были министр ВВС Ганс Марк, физик-ядерщик и бывший директор исследовательского центра Эймса НАСА, скептически настроенный к малозаметности и ярый сторонник развития ракет вместо пилотируемых бомбардировщиков, и генерал Дэвид Джонс, тогдашний председатель Объединенного комитета начальников штабов, готовый к решительным действиям в случае необходимости, и держащий своё мнение при себе, пока ему не задают конкретный вопрос для принятия решения. В конце концов генерал Джонс проявил мудрость Соломона: он дал Стратегическому авиационному командованию зелёный свет для разработки крылатой ракеты, и в то же время одобрил создание малозаметного истребителя.
Генерал Боб Диксон, руководитель Тактического авиационного командования, прилетел ко мне в Бербанк. “Бен, - сказал он, - мы хотим, чтобы вы для начала построили нам пять серебряных пуль. В дальнейшем мы закажем ещё двадцать”.
На нашем жаргоне серебряной пулей называлось мощное оружие, хранящееся в строгом секрете до тех пор, пока не наступит необходимость в его применении по противнику. Удар израильских ВВС по ядерным объектам Саддама Хусейна в Багдаде был прекрасным примером точечного удара в стиле отряда “Дельта”. Серебряная пуля используется для внезапного поражения сильнозащищённой цели самого высокого приоритета.
На самом деле это был идеальный проект для Skunk Works: секретное строительство небольшого количества самолётов ручной сборки, быстрое и эффективное. Но также я знал, что мы столкнулись с крутой кривой роста производительности при постройке прототипа “Хэв Блю”, с его новейшей авионикой, сложным бортовым оборудованием и системой вооружения.
Вскоре после визита генерала Диксона начальник штаба, приезжавший в Сан-Диего по какому-то делу, заскочил ко мне, прежде чем вернуться в Вашингтон. Военно-морской флот активнее всех вёл секретные программы, особенно в проникновении в советские порты и военно-морские сооружения силами специальных операций. Но как генерал Джонс напомнил мне за бутербродами в моем кабинете: “Ваш малозаметный истребитель - первая засекреченная программа, которую начинали ВВС. Секретность имеет первостепенное значение. Я сомневаюсь, что есть хотя бы десять человек в Вашингтоне, знающих об этом проекте. Поддержание секретности должно быть вашим приоритетом номер один, опережая даже укладывание в сроки и так далее. Утечка в газеты будет иметь катастрофические последствия. Будь готов принести в жертву эффективность или что-нибудь ещё, чтобы поддерживать завесу тайны. Сделай это, Бен, и у тебя не будет неприятностей. Преимущество этого самолёта станет полной неожиданностью для противника, когда он впервые увидит его в деле.” Президент хотел, чтобы Джонс лично рассказал госсекретарю Сайрусу Вэнсу и министру обороны Гарольду Брауну о “Хэв Блю” и других проектах. Для этого у меня была подготовленная брошюра, которую он взял с собой в Вашингтон. Перед тем как уйти, генерал сказал мне, что адмирал Бобби Инман, глава Агентства национальной безопасности, которое заведовало всей спутниковой разведкой и радиоперехватом в США, был введён в курс нашего секретного проекта, чтобы установить прямую связь между Skunk Works, испытательной площадкой и Пентагоном. Для этого мы получим специальное криптографическое оборудование, шифрующие факсы и телефоны.
Я мысленно отметил, что генерал Джонс - не тот человек, которому можно пожаловаться на начинающие изрядно меня бесить меры безопасности ВВС.
К трёхлетию начала моего руководства количество работников в Skunk Works увеличилось на тысячу человек, к 1981 их общее количество было уже 7500. Работа в наших чертёжных кипела до позднего вечера; сборочные ангары гудели круглые сутки, в три смены. Дополнительно мы были загружены модернизацией уже 25-летних Blackbird. Также мы собирали шесть новых самолётов-шпионов TR-1 в год из 35 заказанных, эту сделку я заключил с генералом Джонсом ещё в первый год своего руководства. Я, как и многие, с работал не покладая рук, по 12-14 часов в день. Как деловой человек, я верил в пословицу “куй железо, пока горячо” - и уговорил Пентагон потратить деньги на разработку малозаметных вертолётных лопастей и других вещей, к которым мы додумаемся применить технологию малозаметности. Коллеги-остряки подарили мне стальной шарик с отметкой “Совершенно секретно”. Прикреплённая карточка поясняла, что этот шарик - эквивалент ЭПР Пентагона, если бы мы поработали над ним. Инструкция в карточке предписывала катать этот шарик по столу министра обороны.
Казалось бы, всё идёт прекрасно, однако на самом деле у меня были крупные неприятности. Генерал Эл Слэй сказал своё последнее слово и отомстил нам за отменённый проект его горячо любимого B-1: он заставил нас заключить практически невыполнимый контракт. Поскольку ВВС заказывали самолёты до того, как работа технологии малозаметности была подтверждена испытательными полётами, они перестраховались. По условиям контракта они должны были заплатить 350 миллионов долларов за поставку первых пяти малозаметных истребителей в предельно сжатые сроки. Самое главное - мы должны были гарантировать, что ЭПР у новых истребителей будет не выше, чем у деревянной 12-метровой модели, испытанной в 1975 году на радаре в Уайт-Сэндс. Также мы гарантировали приемлемые дальность полёта, прочность, точность бомбометания и маневренность нового самолёта.
Этот контракт был подобен медицинской страховке без покрытия дорогостоящего лечения: всё было в порядке ровно до тех пор, пока всё было в порядке. Если бы случилось что-то серьёзное, то компания бы вылетела в трубу и полностью обанкротилась. Если бы подтвердилась невозможность достижения невероятно низкой заметности деревянной модели на полноразмерной летающей машине, то по условиям контракта мы оплачивали всю работу сами. У меня были особенные опасения на этот счёт, потому что за несколько недель до начала переговоров по контракту мне позвонил Кит Бесвик, руководитель испытательных полётов на секретной базе.
“Бен, - воскликнул он, - мы потеряли малозаметность!” Он объяснил, что этим утром Кен Дайсон выполнял обычный тестовый полёт и на экране радара самолёт светился, словно рождественская ёлка. Радар увидел его на расстоянии в 80 километров.
На самом деле мы с Китом понимали, в чём состояла проблема. Технология малозаметности предполагала, что все поверхности должны быть абсолютно гладкими, чтобы самолёт оставался невидимым. Для этого перед каждым полётом щели всех смотровых панелей заполнялись специальным радиопоглощающим материалом. Этот материал приходил к нам в рулонах, как линолеум, и чтобы он идеально подходил по форме, его нужно было очень точно нарезать. Примерно через час Кит перезвонил и сообщил, что проблема решилась. Три винта были закручены не до конца и их головки выпирали наружу менее, чем на одну восьмую дюйма. На экране радара это выглядело как амбарная дверь!
Но урок был получен: разработка малозаметного самолёта требовала беспрецедентного в аэрокосмической промышленности уровня точности и ответственности. На нас сильно давило то, что мы должны были сделать всё правильно с первого раза, в ином случае мы бы буквально заплатили огромную цену за наши ошибки. В глубине души я был уверен, что Skunk Works справится с этой задачей. Мы всегда справлялись раньше. Тем не менее, мне пришлось с трудом уговаривать наших корпоративных лидеров, которые все ещё пытались вернуть нашу компанию на ноги. Они отреагировали примерно так же сильно, как и Келли Джонсон, когда я рассказал ему о контракте: “О, мальчик. Ты сильно рискуешь своей задницей”.
Я убеждал их: руководство ведь само хотело, чтобы я искал и получал новые заказы, даже рискованные. Наш новый генеральный директор Рой Андерсон и президент Ларри Кичен явно беспокоились о нашей способности воспроизвести низкий показатель ЭПР, которого мы достигли на небольшой деревянной модели. “Ты просишь о разрешении ввязаться в передрягу, которая может разорить нас, просто обещая, что справишься”, - заметил Кичен. Я не мог отрицать, что он был прав. Я сказал: “Мы уже доказали, что знаем, что делаем, когда речь идет о малозаметности. До сих пор все наши прогнозы были верны. И нет причин думать, что мы подкачаем. Мы быстро научимся на первых пяти самолётах, и если мы столкнёмся с трудностями, они сторицей окупятся в дальнейшем. Постройка всего лишь пятнадцати самолётов обеспечит нам прибыль”.
Один или два босса хотели, чтобы я не заключал сделку и подождал окончания испытаний “Хэв Блю” в следующем году, тогда ВВС не будут стремиться прикрыть собственные задницы, покупая не протестированный товар. Я отверг эту идею. “Прямо сейчас мы можем получить контракт, который приведёт нас к следующему шагу на пути, где нас ожидает огромный куш: постройка для ВВС малозаметного бомбардировщика. Вот почему игра стоит свеч. Они захотят как минимум сотню бомбардировщиков, на кону будут десятки миллиардов. В сравнении с этим, разве это риск? Это мизер.”
Это было не очень приятное совещание, и решение было принято неохотно и не единогласно. Бухгалтера настояли на принятии процедуры отслеживания сроков, которая должна была сразу же сигнализировать, как только мы начнём их срывать или столкнёмся с какими-либо трудностями. “Прежде всего, никаких неприятных сюрпризов, Бен”, - предупредил меня Ларри Кичен. Честно говоря, его тон был больше умоляющим, чем оптимистическим.
С этого момента моей самой большой головной болью стала точность бомбометания. Кто знал, насколько большие, времязатратные и ужасные проблемы нам придётся решить? В отличие от низколетящего бомбардировщика B-1, который атаковал цели практически с земли, мы подлетали относительно высоко, на шести тысячи метрах или выше, и нам приходилось лучше целиться. Поскольку мы были невидимыми, нашим лётчикам не пришлось бы уклоняться от ракет или зенитных пушек. В общем, у нас были прекрасные условия для сброса двух 900-килограммовых бомб. Мы надеялись, что умные бомбы с лазерным наведением подтвердят свою точность. В противном случае, я был бы в пролёте до тех пор, пока мы не сумеем сделать проклятые бомбы достаточно умными.
Военно-воздушные силы вынудили меня принять срок в двадцать два месяца для испытания первого истребителя. Нам понадобилось полтора года, чтобы построить “Хэв Блю”, который был намного проще, но я неохотно согласился на такие сроки. Как говорил руководитель проекта по созданию истребителя Алан Браун: “Бен сказал: “Окей”. Все остальные сказали: “О, черт!”.
Контракт был подписан 1 ноября 1978 года. До июля 1980 года мы должны были построить первый самолёт, довести его до ума и поднять в воздух.
На протяжении многих лет Келли Джонсон работал под огромным давлением на множестве проектов. Но ему никогда не приходилось иметь дело с галопирующей инфляцией, которая поразила нас в 1979 году, когда нефтяной картель ОПЕК внезапно поднял цены более чем на 50 процентов. Темп инфляции в шестнадцать процентов съедал меня живьём, но в контракте с ВВС не было пунктов о корректировке цен, чтобы защитить нас от финансовых трудностей. “Кто мог предвидеть этот проклятый бардак?” - стонал я. Наша бухгалтерия становилась всё более раздражительной. Военно-воздушные силы сочувствовали мне и советовали держать нос выше, однако отклонили мою просьбу о пересмотре условий для включения инфляционного роста цен в общую стоимость работ. К середине президентской кампании 1980 года Картера били со всех сторон. Рональд Рейган критиковал его за ослабление вооруженных сил и поднял вопрос для обсуждения в ходе избирательной кампании из-за отмены Картером программы создания бомбардировщика Роквелл B-1, которая создавала восемь тысяч рабочих мест в богатой избирателями Южной Калифорнии. Белый дом Картера попросил меня подготовить для Рейгана документ, который будет конфиденциально информировать его об очень важном проекте в области малозаметности в надежде, что он откажется от своих нападений на устаревший B-1. Было маловероятно, что это произойдёт, но меня шокировало, что министр обороны Браун пошёл на такой отчаянный шаг, заявив публично, что правительство занимается исследованиями в области технологии малозаметности. Потом Картер перестал говорить об оборонной проблеме вообще, поэтому Браун должен был держать язык за зубами.
Мы, Skunk Works, очень хорошо работали при администрации Картера и очень скучали по таким потрясающим исполнителям, как Билл Перри[22] из Пентагона. Но Рейган бушевал в Палмдейле и поносил Картера с речью на заводе Роквелл, пообещав продолжить производство бомбардировщика B-1 после выборов. Все в аэрокосмической промышленности были готовы к переменам. Ребята на заводе насвистывали песенку “Счастливые дни здесь снова”[23] просто потому, что её дух идеально соответствовал их настроению. Рейган ссылался на так называемый индекс несчастья, который был сложением инфляции и роста безработицы, и находил отклик. Я чувствовал рост индекса несчастья каждый раз, когда я садился со своим бухгалтером и видел, что мои расходы растут до небес.
Одним из последних действий министра обороны Гарольда Брауна перед тем, как покинуть свой пост, было приглашение меня в Вашингтон накануне инаугурации Рейгана в январе 1981 года. В его кабинете в Пентагоне состоялась тайная церемония награждения, где он вручил мне Медаль Министерства обороны за выдающиеся заслуги за создание малозаметного самолёта. Из-за строгой секретности проекта только Келли было разрешено сопровождать меня. Он стоял, сияя, как гордый дядя, когда Браун приколол мне медаль и сказал: “Бен, Skunk Works - это национальное достояние. Нация находится перед вами в долгу за малозаметность и все другие чудеса, которые вам удалось осуществить за эти годы. От всех присутствующих в этом здании, спасибо”.
Мне разрешили показать медаль моим детям, Карен и Майклу, но я не мог рассказать им, за что я её получил.
Рейган инициировал самые большие военные траты в мирное время в нашей истории.
В начале 80-х годов объем продаж в оборонной промышленности увеличился на 60 процентов в реальном выражении, а численность работников увеличилась на 15 процентов всего за три года - с 1983 по 1986 год. Почти четверть миллиона рабочих были заняты на квалифицированных высокооплачиваемых работах и, вероятно, в два раза больше были заняты в смежных отраслях. Со времен Вьетнама мы не строили так много новой военной техники, и такая горячая пора, по совпадению, была и в гражданской авиационной отрасли.
В Сиэтле в первые годы 80-х годов Боинг получал самую большую прибыль в своей истории, выполняя заказы крупных авиакомпаний на новые Боинги 727, 737 и 747. Один авиалайнер в день выкатывался из огромного комплекса Боинг. Из-за их производства, а также растущего производства новых ракет и истребителей в аэрокосмической отрасли Калифорнии, я внезапно обнаружил, что мне недостаёт материалов, свободных субподрядчиков и квалифицированной рабочей силы. Без предупреждения настал ужасный дефицит всего, что использовалось в самолёте. Время поставки основных материалов растянулось от нескольких недель до нескольких лет.
Нам нужна была специализированная обработка металла, но наши местные субподрядчики просто игнорировали нас. Мы были мелким заказчиком, который всегда покупал небольшие партии. Мы искали поставщиков как можно дальше и даже дошли до Техаса, но, как правило, безуспешно. Даже любимый производитель шасси для прошлых проектов отказал нам: у них не было времени перенастраивать производственную линию для такого небольшого заказа. Мне даже пришлось выпрашивать алюминий. Большие авиалайнеры Боинга забирали 30% от всего алюминия, выделенного для авиационной промышленности. Оставшаяся часть шла на производство банок для безалкогольных напитков и пива. Мне пришлось лично обратиться к главе одного из заводов Алкоа[24], которого я знал, чтобы втиснуть наш скромный заказ в их очередь. Он оказал мне личную услугу - настолько всё было сложно.
Найти квалифицированных работников для аэрокосмической промышленности было практически невозможно за любые деньги. Обычно мы брали на время людей с основного завода, но там тоже все были заняты: мы строили собственный авиалайнер TriStar и выполняли большой контракт на поставку патрульных самолётов для военно-морского флота, и у них не было свободных квалифицированных рабочих. Нам приходилось нанимать людей с улицы, и для службы безопасности оформление допусков было сущим кошмаром. Мы находили по рекомендации хорошего сварщика, но он проваливал проверку службы безопасности из-за наркотиков. Сорок четыре процента людей, которые подавали нам резюме, провалили тест на наркотики. Я начал думать, что вся Южная Калифорния сидит на кокаине, героине, травке и ЛСД. Провалившие тест были в основном рабочими, но перспективные технические специалисты попадались также.
Мы не были абсолютно уверены в новых сотрудниках, которые прошли тест на наркотики; мы должны были проверить их полностью, чтобы дать им требуемый допуск, и это могло занять больше времени, чем рождение ребёнка. Работники, проходящие проверку, помещались в “холодильную камеру”, то есть они работали в отдалённых зданиях, имея дело только с безобидными деталями. Мы специально снизили эффективность и ухудшили логистику во имя безопасности, фрагментируя производство. Однако у меня не было выбора. Мне пришлось создать такие условия, чтобы рабочие не смогли догадаться, над чем они действительно работают. Они трудились над теми деталями, которые не раскрывали природу самолёта. Я не мог сказать им, сколько деталей они должны были сделать, и нам пришлось перерисовать чертежи, чтобы исключить из них серийные номера. Это само по себе потребовало значительного количества дополнительных документов. Большинство нанятых людей понятия не имели, что мы строим истребитель, и строим ли мы десять самолётов или пятьдесят. Посредством сложной процедуры мы восстанавливали серийные номера деталей, когда они попадали на основную сборку.
Я улыбался, когда думал, как бы Келли отреагировал не только на новые системы безопасности, но и на новые раздражающие предписания, которых не было в его время. Хоть проекты и были совершенно секретными, но мы выполняли правительственные контракты, и это означало, что надо было выполнять все виды обязательных рекомендаций и жестких правил. Келли работал просто в раю, задолго до EPA, OSHA, EEOC[25], до того, как позитивная дискриминация и политика найма представителей меньшинств стали законами на нашей земле. По закону я был вынужден купить два процента материалов у меньшинств или предприятий, находящихся в неблагоприятных условиях, но многие из них не могли удовлетворить наши требования безопасности. Я также должен был рассмотреть требования EEOC по равным возможностям трудоустройства и соблюдать другие законы, которые требовали найма определенного количества инвалидов. В Бербанке было большое латиноамериканское сообщество, и мне задали вопрос, почему я не нанимаю инженеров-латиноамериканцев. “Потому что они не закончили инженерный вуз” - был мой единственный ответ. Если бы я не согласился выполнять эти правила, я мог бы потерять контракт, несмотря на его высокую значимость. Было бесполезно спорить и говорить, что я нуждался в высококвалифицированных специалистах для выполнения очень специализированной работы, независимо от расы, вероисповедания или цвета кожи. Я попытался получить временное освобождение от выполнения этих правил для нашего проекта, но это было практически невозможно.
У нас практически не было опыта работы с новыми экзотическими материалами, используемыми для наружной обшивки самолета. Радиопоглощающие ферритовые листы и краски требовали специальных мер предосторожности для рабочих. OSHA потребовала шестьдесят пять различных масок и десятки типов рабочей обуви. В OSHA мне сообщили, что ни одному работнику с бородой не разрешено использовать маску во время нанесения распылением. Представьте себе, что было бы, если бы я сказал представителю профсоюза, что Skunk Works не нанимают бородатых мужчин - они бы повесили меня, как чучело.