Он снова расхохотался, потом ткнул пальцем в латиноамериканца, сидевшего в середине, и сказал, что того зовут Карлосом.
— А я — Уолтер, — представился чернокожий, сидевший на пассажирском сиденье.
Они были первыми людьми, которых я увидела с тех пор, как двое мужчин в мини-вэне с колорадскими номерами высадили меня у обочины дороги больше недели назад. Когда я говорила, мой голос казался мне незнакомым. Казалось, что он стал тоном выше и что я говорю быстрее, чем обычно. Словно речь была какой-то штукой, которую я не могла хорошенько ухватить и удержать. Словно каждое слово было маленькой птичкой, устремлявшейся, трепеща крылышками, прочь. Мужчины велели мне забраться в кузов, и мы проехали к тому месту, где я оставила рюкзак. Фрэнк притормозил, и все они вышли. Уолтер подобрал мой рюкзак и был явно потрясен его весом.
— Знаешь, я был в Корее, — сказал он, взваливая на металлическую платформу грузовика мой рюкзак с явным усилием. — И мы ни разу не таскали такие тяжеленные рюкзаки. Ну, может, только однажды меня навьючили подобной тяжестью — когда я провинился и заработал взыскание.
Быстро, без особенного участия с моей стороны, было решено, что я поеду с Фрэнком к нему домой. Его жена накормит меня ужином, и я смогу искупаться и переночевать в настоящей постели. Утром он отвезет меня куда-нибудь, где смогут починить мою плитку.
— А теперь объясни мне все это еще раз, — несколько раз просил Фрэнк, и всякий раз все трое слушали меня со смущенным и восторженным вниманием. Они жили в каких-нибудь тридцати километрах от Маршрута Тихоокеанского хребта, и все же ни один из них ни разу о нем не слышал. Они никак не могли уразуметь, с чего вдруг женщине пришло в голову путешествовать в одиночку, и Фрэнк с Уолтером так мне и заявили в веселой и обходительной манере.
— Думаю, это, типа, круто, — сказал Карлос через некоторое время. Ему было 18 лет, и он собирался пойти на военную службу, как он мне признался.
— Может быть, тебе стоит вместо этого пройти маршрут, — предложила я.
— Ну уж нет, — отозвался он.
Мужчины снова забрались в кабину, и я километра три ехала в кузове одна, пока мы не добрались до того места, где Уолтер припарковал свой грузовик. Они с Карлосом пересели в него и поехали дальше, оставив меня наедине с Фрэнком, которому нужно было еще около часа поработать.
Я сидела в кабине желтого грузовичка и наблюдала, как Фрэнк ездит взад-вперед на тракторе, выравнивая дорогу. Всякий раз, проезжая мимо, он махал мне рукой. А когда он отъезжал, я исподтишка исследовала содержимое его грузовичка. В бардачке лежала серебряная фляжка с виски. Я сделала маленький глоток и быстро положила ее на место, губы мои загорелись огнем. Сунула руку под сиденье и вытащила тонкий черный футляр. В нем оказался пистолет, такой же серебряный, как фляжка с виски. Я тут же захлопнула футляр и сунула его обратно под сиденье. Ключи по-прежнему висели в замке зажигания, и я отстраненно подумала, что будет, если я заведу машину и уеду. Потом сняла ботинки и принялась массировать ступни. Маленький синяк на голени, образовавшийся после укола героина в Портленде, по-прежнему никуда не делся, но побледнел и был теперь мертвенно-желтого цвета. Я провела по нему пальцем, задев бугорок крошечного следа от укола, по-прежнему различимый в середине, дивясь абсурдности собственного поведения. А потом снова натянула носки, чтобы больше его не видеть.
— Что ты за женщина? — спросил Фрэнк, когда закончил работу и забрался в грузовик, сев рядом со мной.
— В смысле? — переспросила я. Наши взгляды встретились, в его глазах мелькнуло что-то странно знакомое, и я отвела взгляд.
— Ты такая, как Джейн? Того типа женщина, которая понравилась бы Тарзану?
— Думаю, да, — ответила я и рассмеялась, хотя ощущала ползучую тревогу, искренне желая, чтобы Фрэнк завел грузовик и поехал вперед. Он был крупный мужчина, поджарый, точеный, загорелый. Сапер, который казался мне похожим на ковбоя. Его руки напомнили мне руки всех мужчин, которых я знала, пока росла. Мужчин, которые зарабатывали на жизнь физическим трудом. Мужчин, чьи ногти никогда не становились абсолютно чистыми, как бы упорно они их ни оттирали. Сидя рядом с ним, я чувствовала то же самое, что и всегда, когда мне приходилось оказываться в определенных обстоятельствах наедине с определенными мужчинами — что случиться может все, что угодно. Что он может рассказывать о своих делах, учтиво и добродушно, а может сграбастать меня в охапку и полностью изменить ход вещей в одно мгновение. Сидя с Фрэнком в грузовике, я смотрела на его руки, наблюдала за его движениями, и каждая клетка моего тела была настороже. Хотя внешне я казалась такой же расслабленной, как если бы только что очнулась от дремоты.
Я сунула руку под сиденье и вытащила тонкий черный футляр. В нем оказался пистолет, такой же серебряный, как фляжка с виски.
— У меня есть кое-что для нас обоих, — проговорил он, протягивая руку в бардачок, чтобы достать оттуда фляжку с виски. — Это моя награда за день тяжелого труда, — он открутил крышечку и протянул фляжку мне. — Сначала леди.
Я взяла у него фляжку, поднесла к губам и чуть смочила рот виски.
— Ага. Точно, ты именно такая женщина. Так я и буду называть тебя — Джейн, — он забрал у меня фляжку и сделал долгий глоток.
— Знаешь, на самом деле я здесь не совсем одна, — выпалила я, сплетая ложь на ходу. — Мой муж — его зовут Пол — тоже идет по маршруту, только он начал в Кеннеди-Медоуз. Знаешь, где это? Мы оба хотели попробовать поход в одиночку, так что он идет на юг, а я двигаюсь на север. Мы должны встретиться в середине, а потом проведем остаток лета вдвоем.
Фрэнк кивнул и сделал еще один глоток из фляжки.
— Ну, тогда он еще более чокнутый, чем ты, — резюмировал он, неторопливо обдумав мои слова. — Одно дело — быть женщиной достаточно сумасшедшей, чтобы проделать то, что делаешь ты. И совсем другое — быть мужчиной, который позволяет своей жене смыться и сделать это.
— Ага, — кивнула я, словно соглашаясь с ним. — Ну, как бы там ни было, через пару дней мы воссоединимся, — я произнесла это с такой уверенностью, что даже сама себя убедила в том, что Пол в эту самую минуту пробирается ко мне. Что на самом деле мы не подали на развод два месяца назад, в один снежный апрельский день. Что он идет мне навстречу. Или что он узнает, если я вдруг не пройду дальше по маршруту. Что о моем исчезновении станет известно за считаные дни.
Все было совсем наоборот. Никто не ждал от меня даже телефонного звонка, когда я доберусь до своей первой большой остановки. Или второй. Или третьей.
Но все было совсем наоборот. Люди в моей жизни были подобны тем пластырям, которые улетели вместе с пустынным ветром в первый мой день на маршруте. Они рассыпались в разные стороны и исчезли. Никто не ждал от меня даже телефонного звонка, когда я доберусь до своей первой большой остановки. Или второй. Или третьей.
Фрэнк откинулся на спинку сиденья и поправил крупную металлическую пряжку на своем ремне.
— Есть еще кое-что, чем я люблю вознаградить себя после целого дня тяжелой работы, — проговорил он.
— И что же это? — спросила я с неуверенной улыбкой, и сердце в моей груди загрохотало. Руки, лежавшие на коленях, вдруг отчаянно зачесались. Я остро осознавала, что мой рюкзак лежит слишком далеко от меня, в кузове грузовичка. В одну секунду я решила, что брошу его без раздумий, если мне придется распахнуть дверцу и бежать.
Фрэнк полез под сиденье, где лежал пистолет в черном кожаном футляре.
И вытащил оттуда прозрачный пластиковый пакетик. Внутри лежали длинные тонкие жгуты красной лакричной тянучки, свернутые на манер лассо. Он протянул пакет мне и спросил:
— Хочешь кусочек, мисс Джейн?
Окружили
Я слопала добрых полтора метра красной тянучки Фрэнка, пока мы ехали, и съела бы еще столько же, если бы что-то осталось.
— Жди здесь, — велел он мне, притормозив на узкой проселочной дорожке, которая шла вдоль его дома, — это был один из трейлеров в небольшом лагере в зарослях пустынного кустарника. — Я зайду в дом и расскажу Аннет, кто ты такая.
Через пару минут они вышли из дома вместе. Аннет оказалась пухленькой седовласой женщиной с недружелюбным и подозрительным выражением лица.
— Это все, что у тебя есть? — проворчала она, пока Фрэнк вытаскивал мой рюкзак из кузова. Я вошла вслед за ними в трейлер, где Фрэнк тут же исчез за дверью ванной.
— Располагайся, — проговорила Аннет, и я поняла это так, что должна сесть за обеденный стол, отграничивающий пространство кухоньки, где она накладывала мне на тарелку еду. На дальнем конце стола стоял маленький телевизор, орущий во все горло, так что слушать его было почти невыносимо. Еще один репортаж о судебном заседании по делу О. Джей Симпсона. Я смотрела его, пока не подошла Аннет. Она поставила передо мной тарелку с едой и выключила телевизор.
— Только об этом и говорят. О. Джей то да О. Джей сё, — проворчала она. — Можно подумать, что дети в Африке больше не голодают. Ну-ка, давай, приступай, — она указала на еду.
— Я подожду, — сказала я беззаботным тоном, который должен был скрыть мой отчаянный голод. И уставилась на свою тарелку. На ней лежала гора свиных ребрышек-гриль, консервированная кукуруза и картофельный салат. Мне пришло в голову, что неплохо бы встать и помыть руки, но я боялась, что это отсрочит ужин. Мысль о том, что необходимо мыть руки перед едой, была от меня теперь так же далека, как новостные репортажи по телевидению.
— Ешь! — скомандовала Аннет, водружая передо мной пластиковую кружку с вишневым компотом.
Я набрала полную вилку картофельного салата и поднесла ко рту. Это было так прекрасно, что я едва не свалилась со стула.
— Ты студентка колледжа?
— Да, — сказала я, странно польщенная тем, что она так обо мне подумала, несмотря на всю грязь, которая меня покрывала, и вонь пота. — Точнее, была студенткой. Защитила диплом четыре года назад, — уточнила я и снова набила рот едой, сознавая, что, в общем-то, солгала.
Мысль о том, что необходимо мыть руки перед едой, была от меня теперь так же далека, как новостные репортажи по телевидению.
Я обещала матери в последние дни ее жизни, что получу диплом бакалавра, но этого не сделала. Она умерла в первый понедельник наших весенних каникул, и я вернулась в колледж в следующий понедельник. Кое-как дотянула до конца занятий в ту последнюю четверть, полуослепшая от скорби. Однако диплом не получила. Потому что не смогла сделать одну вещь. Я не написала пятистраничную работу по английскому. Это было ерундовое задание, но когда я попыталась начать писать, смогла только тупо пялиться в пустой экран компьютера. Да, я прошла по сцене в университетской шапочке и мантии и приняла из рук преподавателя небольшой свиток. Но когда я его развернула, там было написано именно то, чего и следовало ожидать: пока я не закончу эту работу, свой диплом не получу. У меня был только студенческий кредит, который, по моим расчетам, мне предстояло выплачивать до 43 лет.
На следующее утро Фрэнк высадил меня у круглосуточного магазина на шоссе, наказав на прощание поймать машину, которая подбросит меня до города под названием Риджкрест. Я уселась на переднее крыльцо магазина и сидела там, пока парень, который развозил чипсы, не подошел ко мне. Он согласился подвезти меня, хотя правила компании-работодателя не позволяли брать попутчиков. Как только я забралась в его огромный грузовик, он рассказал, что его зовут Трой и что он катается по Южной Калифорнии пять дней в неделю, развозя мешки с чипсами всех видов. А еще он женат на своей первой школьной любви вот уже 17 лет — с тех пор, как ему самому исполнилось 17.
Всклокоченный мужчина решил, будто я такая же, как он. Бродяга. Отверженная. Никакая не студентка, пусть даже бывшая.
— Семнадцать лет на воле и семнадцать в клетке, — пошутил он, хотя в голосе его отчетливо слышалось сожаление. — Я дал бы что угодно, чтобы поменяться с тобой местами, — проговорил он, отъезжая от магазина. — Я — свободная душа, у которой никогда не хватало смелости вырваться из заточения.
Он высадил меня у магазина туристических товаров Тодда. Мистер Тодд самолично разобрал мою плитку, почистил ее, вставил новый фильтр, продал мне «правильный» газ, а потом руководил мною во время пробного включения — на всякий случай. Я купила еще металлическую клейкую ленту и еще один набор 2nd Skin для своих израненных ног. А потом пошла в ресторан и заказала шоколадно-солодовое молоко и чизбургер с жареной картошкой, чувствуя себя так же, как за ужином накануне вечером — тая от наслаждения и смакуя каждый кусочек. После я шла через город, а мимо проносились машины. Водители и пассажиры поворачивались, чтобы взглянуть на меня с холодным любопытством. Я шла мимо забегаловок фастфуда и магазинчиков автодилеров, не зная, что лучше сделать: то ли поднять большой палец, пытаясь остановить машину, то ли провести ночь в Риджкресте и вернуться на маршрут на следующий день. Пока я стояла у перекрестка, пытаясь понять, в каком направлении двигаться, ко мне сзади подъехал всклокоченный мужчина на велосипеде. В руках у него был сморщенный бумажный пакет.
— Уходишь прочь из города? — спросил он.
— Может быть, — отозвалась я. Велосипед был слишком мал для него — рассчитан на мальчишку, а не на мужчину, — и по бокам рамы вызывающе вились языки нарисованного пламени.
— И куда направляешься? — продолжал расспрашивать он. Зловоние, исходившее от него, было таким мощным, что я едва не закашлялась, хоть и догадывалась, что пахну ничуть не лучше, чем он. Несмотря на принятую накануне ванну у Фрэнка и Аннет, я была по-прежнему одета в свои грязные одежки.
— Может, останусь на ночь в мотеле, — сказала я.
— Не делай этого! — с жаром взревел он. — Я, на свою голову, сунулся туда, и меня упекли в каталажку!
Я кивнула, понимая, что он решил, будто я такая же, как он. Бродяга. Отверженная. Никакая не студентка, пусть даже бывшая. Про МТХ я даже заикаться не стала.
— Угощайся, — предложил он, протягивая мне бумажный пакет. — Там хлеб и болонская колбаса. Можешь сделать себе сэндвичи.
— Нет, спасибо, — отказалась я, одновременно возмущенная и тронутая его предложением.
— Ты откуда? — спросил он. Ему явно неохота было уезжать.
— Из Миннесоты.
— Эй! — воскликнул он, и по лицу его расползлась широкая улыбка. — Так ты ж моя сестренка! А я из Иллинойса. Иллинойс и Миннесота — они как соседи.
— Ну, почти соседи — между ними еще Висконсин, — возразила я — и сразу же пожалела об этом, не желая ранить его чувства.
— Ну, все равно соседи, — подытожил он и протянул мне раскрытую ладонь для рукопожатия.
И я ее пожала.
— Удачи, — сказала я ему в спину, когда он покатил дальше.
Я зашла в продуктовый магазин и долго бродила между рядами, ни до чего не дотрагиваясь, ослепленная видом целых гор еды. Я купила кое-что, чтобы восполнить запасы продуктов, которые съела, пока не могла готовить себе обеды из сухого пайка. А потом долго шла вдоль оживленной главной улицы, пока не обнаружила здание, которое показалось мне самым дешевым мотелем в городе.
— Меня кличут Бадом, — сообщил мне мужчина за конторкой, когда я спросила, есть ли у него свободный номер. У него была внешность висельника и кашель курильщика. Кожа загорелых щек свисала по бокам его морщинистого лица. Когда я рассказала ему, что путешествую по МТХ, он настоял на том, чтобы постирать мою одежду.
— Да я просто закину твои вещички в стиралку вместе с простынями и полотенцами, милочка. Мне это ничего не стоит, — прибавил он, когда я запротестовала.
Я пошла в свой номер, разделась догола и натянула непромокаемые штаны и куртку, хотя был жаркий июньский день; потом вернулась на рецепцию и протянула Баду маленькую кучку грязной одежды, смущаясь и снова благодаря.
— Это потому, что мне понравился твой браслет. Вот почему я предложил, — пояснил Бад. Я закатала рукав своей куртки, и мы оба на него уставились. Это был полинялый серебряный ободок, браслет «военнопленного, пропавшего без вести», который моя подруга Эме застегнула на моей кисти, когда мы прощались на улице Миннеаполиса несколько недель назад.
— Дай-ка мне поглядеть, кто у тебя там, — он перегнулся через конторку, взял меня за руку и повернул, чтобы прочесть написанные на браслете слова. — Уильям Джей Крокет, — проговорил он и отпустил мою руку. Эме навела справки и рассказала мне, кем был этот Уильям Джей Крокет: военным летчиком, которому оставалось два месяца до двадцать шестого дня рождения, когда его самолет был сбит во Вьетнаме. Она носила этот браслет много лет, не снимая. С того момента как она подарила его мне, я тоже его не снимала.
— Я сам ветеран Вьетнама, так что у меня глаз на такого рода вещи. Поэтому я и дал тебе наш единственный номер, где есть ванная, — пояснил Бад. — Я был там в шестьдесят третьем, мне едва стукнуло восемнадцать. Но теперь я против войны. Против любой войны. На сто процентов против. Не считая только особых случаев.
В пластиковой пепельнице перед ним дымилась сигарета, Бад взял ее в руку, но не поднес к губам. — Ну, я полагаю, ты уже знаешь, что в этом году в Сьерра-Неваде полным-полно снега.
— Снега? — переспросила я.
— В этом году настоящий рекорд. Все завалило. Здесь в городе есть бюро по природопользованию. Если хочешь, зайди к ним и спроси насчет погодных условий, — предложил он и затянулся сигаретой. — Твои вещички будут готовы через час или два.
Я вернулась в свой номер, приняла душ, потом полежала в ванне. А после откинула покрывало на постели и улеглась на простыни. В моем номере не было кондиционера, но я все равно потрясающе себя чувствовала. Я чувствовала себя лучше, чем когда-либо за всю жизнь — теперь, когда маршрут показал мне, что такое по-настоящему ужасное самочувствие. Поднялась, порылась в рюкзаке, потом снова разлеглась на кровати и принялась читать «Когда я умирала». А слова Бада насчет снега эхом отзывались во мне.
Я знала, что такое снег. В конце концов, я же выросла в Миннесоте. Я разгребала его лопатой, ездила по нему, катала из него снежки. Я день за днем смотрела из окон, как он падал и собирался в сугробы, которые смерзались и покрывали землю на многие месяцы. Но этот снег был другим. Это был снег, который укрывал Сьерра-Неваду столь неколебимо, что горы были названы в его честь — по-испански sierra nevada означает «заснеженные горы».
Мне казалось абсурдным то, что я шла по этому снежному хребту всю дорогу, что засушливые безводные горы, которые я пересекала вплоть до этого момента, официально были частью Сьерра-Невады. Но они не были Высокой Сьеррой — исполинской цепью гранитных пиков и утесов, простирающейся за Кеннеди-Медоуз, которые альпинист и писатель Джон Мюир всем сердцем обожал и исследовал более ста лет назад.
Я не читала его книг о Сьерра-Неваде до того, как сама ступила на маршрут, но знала, что он был основателем «Сьерра-клуба». Спасение Сьерра-Невады от овцеводов, горных разработок, развития туристической индустрии и иных видов агрессии современной эпохи было его пожизненной страстью. Именно благодаря ему и его сторонникам бо́льшая часть Сьерра-Невады и по сей день остается частью дикой природы. Природы, которая теперь, по всей видимости, завалена снегом.
Я чувствовала себя лучше, чем когда-либо за всю жизнь — теперь, когда маршрут показал мне, что такое по-настоящему ужасное самочувствие.
Не сказать, чтобы эта новость полностью застала меня врасплох. Авторы путеводителя предостерегали насчет снега, с которым я могу столкнуться в Высокой Сьерре, и я шла, подготовленная к этому. По крайней мере, подготовленная до такой степени, которую полагала достаточной до того, как вышла на маршрут. Я купила топорик-ледоруб и послала его почтой в коробке, которую должна была забрать в Кеннеди-Медоуз. Покупая ледоруб, я искренне считала, что он будет мне нужен лишь время от времени, на самых высоких участках маршрута. Путеводитель уверял меня, что в обычный год бо́льшая часть снега успевает стаять к тому времени, когда я собиралась проходить Высокую Сьерру, — к концу июня — июлю. Мне и в голову не пришло проверить, был ли этот год «обычным».
Я нашла телефонную книгу на прикроватном столике и пролистала ее, а потом набрала номер местного офиса бюро землепользования.
— О да, там целая куча снега, — подтвердила женщина, которая взяла трубку. Подробности были ей неизвестны, но она знала наверняка, что этот год был рекордным по снегопадам в Сьерре. Когда я рассказала ей, что иду по МТХ, она предложила подвезти меня до тропы. Я повесила трубку, ощущая не столько тревогу по поводу снега, сколько облегчение оттого, что мне не придется ловить попутку. Снег просто казался мне таким далеким, таким невероятным.
Я прошла километры по пустыне, стерла ноги до волдырей, истерзала тело до кровоподтеков. И по этому суровому запустению пронесла не только себя, но и рюкзак, который весил больше, чем половина меня. И я сделала это в одиночку.
Добрая женщина из бюро землепользования отвезла меня обратно на маршрут и высадила в месте, которое называлось перевалом Уокера, на следующий день. Провожая ее машину взглядом, я чувствовала себя одновременно смиренной и чуть более уверенной, чем девятью днями ранее, когда начинала свой поход. За эти дни мне пришлось спасаться от техасского длиннорогого быка, я была вся избита и истерзана падениями и другими несчастьями, отыскивала свой путь по безлюдной дороге мимо горы, которую вот-вот должны были взорвать. Я прошла километры по пустыне, поднималась и спускалась по бесчисленным горам и горкам и за многие дни не встретила ни одного человека. Я стерла ноги до волдырей, истерзала тело до кровоподтеков и по этому суровому запустению пронесла не только себя, но и рюкзак, который весил больше, чем половина меня. И я сделала это в одиночку.
Это ведь чего-то стоит, верно? — думала я, проходя через непритязательный палаточный городок неподалеку от перевала Уокера и ища себе место для ночевки. Было уже поздно, но еще светло — граница весны и лета. Я поставила палатку и приготовила себе первый горячий ужин на маршруте на своей новой, теперь функционирующей плитке — сушеные бобы и рис. Наблюдая, как небесный свет превращается в яркое шоу красок над горами, я чувствовала себя счастливейшей из всех живущих. До Кеннеди-Медоуз оставалось 83,5 километра и почти 26 километров — до первой воды на маршруте.
Утром я нагрузила свой рюкзак еще одним полным запасом воды и пересекла шоссе 178. Следующее шоссе пересекало Сьерра-Неваду в 240 километрах к северу по прямой, неподалеку от Туолумне-Медоуз. Я шла по каменистой восходящей тропе под жарким утренним солнцем, разглядывая горы, возвышавшиеся со всех сторон. Близкие и далекие — горы Скоди на юге. Горы Эль-Пасо — подальше к востоку. Заповедник Доумлэнд — на северо-западе, куда я приду через несколько дней. Все они казались мне одинаковыми, хотя каждая гора немного отличалась от другой. Я привыкла постоянно видеть их перед собой. За последнюю неделю мое восприятие изменилось. Я приспособилась к многокилометровым бесконечным панорамам, привыкла к ощущению, что иду по земле в том самом месте, где она встречается с небом. По гребню.
За последнюю неделю я привыкла к ощущению, что иду по земле в том самом месте, где она встречается с небом. По гребню.
Но большую часть времени я взгляд не поднимала. Шаг за шагом глаза мои были прикованы к покрытой песком и галькой тропе, и ноги порой скользили, пока я поднималась и снова спускалась. Мой рюкзак раздражающе скрипел при ходьбе, и этот скрип по-прежнему исходил из точки, расположенной всего в нескольких сантиметрах от моего уха.
Я шла вперед и старалась заставить себя не думать о больных плечах и спине, о ступнях и бедрах. Но мне удавалось забывать об этом лишь ненадолго. Пересекая восточный склон горы Дженкинс, я несколько раз останавливалась, чтобы оглядеть огромную панораму пустыни, которая простиралась внизу к востоку от меня — насколько хватало взгляда. К полудню я добралась до каменной осыпи и остановилась. Взглянула на вершину горы и проследила оползень глазами до самого ее подножия. На месте некогда плоской тропы шириной в 60 сантиметров, по которой мог бы пройти любой обычный человек, теперь была широкая река, где вместо воды «текли» угловатые осколки метаморфических пород величиной с кулак. А я даже не была обычным человеком. Я была человеком с такой ношей на плечах, которая могла бы устрашить и бога. И у меня не было даже трекинговой палки, чтобы поддерживать равновесие. Почему я взяла складную пилу, но не сообразила прихватить с собой трекинговую палку, понятия не имею. Найти палку здесь не представлялось возможным — редкие низкие и искривленные деревца меня не спасут. Ничего не оставалось делать, кроме как прорываться.
У меня не было даже трекинговой палки, чтобы поддерживать равновесие. Почему я взяла складную пилу, но не сообразила прихватить с собой трекинговую палку, понятия не имею.
Я ступила на оползень дрожащими ногами в страхе, что моя обычная походка — согнувшись в три погибели — стронет камни с места и заставит их скользить всей массой вниз по горе, увлекая меня с собой. Один раз я упала, жестко приземлившись на колено, потом поднялась, стараясь идти еще осторожнее. Вода в гигантском бурдюке на моей спине хлюпала при каждом шаге. Добравшись до другой стороны оползня, я почувствовала огромное облегчение. И мне было совершенно наплевать, что колено пульсирует болью и кровоточит. Слава богу, это позади, думала я с благодарностью. Но я ошибалась.
В тот день мне пришлось пересечь еще три оползня.
Вечером я разбила лагерь на высокой седловине между горами Дженкинс и Оуэнс, безумно уставшая, хотя и прошла всего 13,5 километра. Прежде я молча кляла себя на чем свет стоит за то, что не иду быстрее. Но теперь, сидя на своем походном стульчике и механически запихивая в рот горячий ужин из котелка, который стоял прямо на земле между моими ступнями, я была довольна, что прошла хотя бы столько. Я находилась на высоте 2134 метра над уровнем моря, и со всех сторон меня окружало небо. На западе садилось солнце, освещая закатными лучами землю, похожую на застывшее море, которое окрасило небо в десять тонов оранжевого и розового. К востоку, уходя за горизонт, тянулась казавшаяся бесконечной пустыня.
Сьерра-Невада представляет собой единый вставший на дыбы пласт земной коры. Ее западный склон составляет около девяноста процентов всей горной цепи. Вершины постепенно спускаются к плодородным долинам, которые затем переходят в калифорнийское побережье — оно примерно повторяет очертания МТХ на протяжении более чем 320 километров к западу. Восточный склон Сьерра-Невады совершенно другой: это крутой обрыв, который резко ниспадает к огромной плоской пустыне, простирающейся до самого Большого Бассейна в Неваде. Прежде я видела Сьерра-Неваду только один раз, когда мы с Полом ехали на запад через несколько месяцев после того, как покинули Нью-Йорк. Мы переночевали в Долине Смерти, а на следующий день час за часом ехали по ландшафту настолько пустынному, что, казалось, он не принадлежит этой планете. К середине дня на западной стороне горизонта показалась Сьерра-Невада, гигантская белая непроходимая стена, выпирающая прямо из земли. Теперь, сидя на высокой горной седловине, я почти не могла представить себе этот образ. Я больше не стояла в отдалении, глядя на эту стену. Я оседлала ее хребет. Я просто вглядывалась в эту землю, совершенно раздавленная восхищением, слишком усталая, чтобы хотя бы подняться и дойти до палатки, и смотрела, как темнеет небо. Надо мной всходила яркая луна, а подо мной в дальней дали перемигивались огоньками города Иньокерн и Риджкрест. Тишина была грандиозной, безлюдье — ощутимым и весомым. Вот зачем я пришла, подумала я. Вот что я получила.
Я находилась на высоте 2134 метра над уровнем моря, и со всех сторон меня окружало небо.
Наконец, поднявшись и принимаясь готовить лагерь ко сну, я осознала, что впервые за все время на маршруте не надела свой флисовый анорак, когда село солнце. Я даже не натянула рубашку с длинным рукавом. В воздухе не ощущалось ни малейшей прохлады, несмотря на высоту в 2134 метра. В ту ночь я была благодарна за легкий теплый ветерок, обдувавший мои голые руки, но к 10 часам следующего утра от моей благодарности не осталось и следа.
Ее выдрала из меня неумолимая, всепоглощающая жара.
К полудню зной стал таким безжалостным, а на тропе было настолько негде укрыться от солнца, что я, честно говоря, уже гадала, переживу ли этот день. Единственным спасением были остановки через каждые десять минут, чтобы отдыхать пять, когда я глотала воду из бутылки, ставшую горячей, как чай. Переставляя ноги, я стонала чуть ли не на каждом шагу, будто от этого могло стать прохладнее, но ничего не менялось. Солнце все так же бессердечно смотрело на меня в упор, и ему было абсолютно все равно, жива я или мертва. Иссохший кустарник и искривленные деревца стояли с той же индифферентной решимостью, как они это делали прежде и как будут делать всегда.
К полудню зной стал таким безжалостным, а на тропе было настолько негде укрыться от солнца, что я, честно говоря, уже гадала, переживу ли этот день.
Я была камешком. Я была листом. Я была корявой древесной веткой. Я была для них ничем, а они были для меня всем.
Я отдыхала везде, где удавалось найти тень, в самых причудливых деталях грезя о холодной воде. Жар был таким мощным, что мои воспоминания о нем — не столько ощущение, сколько звук; писк, который достигал диссонансной пронзительности, исходя из самого центра моей головы. Несмотря на все, что мне до сих пор пришлось вынести на маршруте, я ни разу не думала о том, чтобы повернуть обратно. Но теперь, всего лишь на десятый день похода, я дошла до точки. Я захотела сдаться.