По вопросам приобретения книг «Эксмо» зарубежными оптовыми 13 глава

Обращались с ним хорошо, если не считать одного случая, когда он получил удар за то, что шумел.

Почти всякий, прочитав это повествование, с сожалением или без сожаления распрощается с идеей телепортированно-го мальчика. «Это все решает». Но ничто ничего не решает, раз­ве что относительно желания все решить, а если у нас обрат­ное желание, мы, как и любой теоретик, без труда найдем в любом документе, составленном человеком, будь он продик­тован высокопоставленными лицами или написан странным мальчиком, материал для подтверждения своих теорий.

Мы отметим в истории Каспара, что у него не имелось по­нятия о времени. Это освежит нашу увядающую теорию. Мы можем предположить, что в темной маленькой камере, воспо­минания о которой у него сохранились, он провел не всю жизнь, а только несколько недель. Мы подчеркнем сообщение, что ему запрещали шуметь. Это подтверждает наше предполо­жение, что его держали не в тюрьме или темнице, а в комнате обычного дома, где кругом были соседи и некто боялся, что шум привлечет их внимание — или что соседи имелись на­столько близко, что мальчика невозможно было держать в тай­ном заключении больше нескольких недель.

Этого нам еще мало. Мы охотимся за непосредственными указаниями, что если Каспара Хаузера содержали в темной комнатке, то не дольше нескольких недель.

ВУЛКАНЫНЕБЕС 183

«У него был здоровый цвет лица» (Хилтель). «У него был очень здоровый вид, он не выглядел бледным или болезнен­ным, как человек, пробывший некоторое время в заключении» (полисмен Вюрст).

Согласно всему, что возможно было узнать о другом слу­чае, человек, голый и почти беспомощный, в состоянии транса, столь глубокого, что это сказалось на физическом состоянии и он едва мог ходить, и с памятью, утраченной до такой степе­ни, что он не знал, как двигаться по дороге, и ходил поперек, появился под Питерсфилдом в Хэмпшире 21 февраля 1920 го­да. Если мы представим, что какой-то крестьянин под Нюрн­бергом нашел на своем дворе мальчика в сходном состоянии, взял его к себе, затем счел слабоумным и решил от него изба­виться, держал его взаперти, боясь, что придется за него отве­чать, потом написал два письма, объясняющие его появление в обыденных понятиях, которые не должны были вызвать рас­спросов, но проявил в этом деле недостаточно искусства — это, похоже, кое-что объяснит.

Учитывая продолжение истории Каспара, приходится ду­мать, что это место было достаточно близко к Нюрнбергу. Ду­хов день — праздник, так что крестьяне или соседи не работа­ли в поле: самый подходящий день, чтобы избавиться от «не­доумка». В этот день, по словам Каспара, «тот мужчина» вывел его из комнаты и перенес, или провел, заставив не поднимать глаз, до Нюрнберга. Перед этим он дал ему другую одежду.

Возможно, его нашли голым и дали ему домотканую одеж­ку. А может быть, его нашли в одежде, ткань и покрой которой были слишком примечательны и возбудили бы любопытство. Одежда, которую ему дали, была крестьянской, в Нюрнберге заметили, что она ему, по-видимому, не принадлежит, потому что, судя по мягкости его рук, Каспар не был крестьянским мальчиком (фон Фойербах).

Его история имеет черты сходства с историей английско­го мальчика из Непала. В каждом случае кто-то желал избавить­ся от мальчика, и в каждом случае вероятно, что рассказанная история не была истиной. Если «тот мужчина» в рассказе Кас­пара имел десятерых детей, заботой о которых он оправдывал °тказ от помощи ребенку, ему вряд ли удалось бы сохранить Их в тайне. В этих историях есть и различия. Мне представля-

184 чарльз форт

ется, что они вызваны различием в степени внимания, кото­рое привлек каждый случай.

17 октября 1829 года Каспара нашли в погребе дома про­фессора Даумера, с кровоточащим порезом на лбу. Он расска­зал, что ему нанес удар внезапно появившийся человек в чер­ной маске.

Объясняли, что это была попытка самоубийства.

Но бить себя ножом в лоб — странный способ покушаться на самоубийство, и в Нюрнберге решили, что жизни Каспара угрожают неведомые враги, поэтому для его охраны выдели­ли двух полицейских.

Вечером в мае 1831 года один из полицейских, находив­шихся в доме, услышал выстрел в соседней комнате. Он бро­сился туда и нашел Каспара снова раненным в лоб. Каспар ска­зал, что произошел несчастный случай: что он забрался на спинку кресла, потянулся за книгой, пошатнулся и, стараясь за что-нибудь уцепиться, схватился за висевший на стене писто­лет и разрядил его.

14 декабря 1833 года — Каспар Хаузер прибежал из парка с криком, что его зарезали. На боку у него была глубокая рана. Его внесли в дом. Обыскали парк, засыпанный свежевыпавшим снегом, но не нашли ни оружия, ни следов, кроме следов са­мого Каспара. Два врача вынесли заключение, что Каспар не мог нанести себе такую рану. Заключение третьего врача — косвенное обвинение в самоубийстве: что удар был нанесен левшой. Каспар не был левшой, но одинаково пользовался обе­ими руками.

Каспар лежал в постели, окруженный обычной шумихой. Множество мучителей выискивали слабину в его рассказе. Он был единственным человеческим существом в парке, если ве­рить свидетельству следов на снегу. Ранен был не только Кас­пар. Дыра зияла в доказательствах. Мучители выжимали из него признание, которое помогло бы им сшить обычное дело. Вера в доказательную силу признания и желание закончить тайну признанием были так горячи, что некоторые авторы утверж­дают, будто Каспар в самом деле признался. Они толкуют как признание его негодующий возглас: «Господи! Неужто мне умирать в позоре и бесчестье!»

ВУЛКАНЫНЕБЕС 185

Каспар Хаузер умер. Что-то, задев край сердца, пробило ему диафрагму, брюшину и печень. По мнению двух врачей и мно­гих жителей Нюрнберга, такую рану невозможно нанести са­мому себе. За поимку убийц назначили награду. Опять по всей Германии в общественных местах висели афиши, Германию и другие страны захлестнула новая волна памфлетов. Мальчик «как с облаков упал», и больше ничего узнать не удалось.

Каспар рассказал, что в парке его ударил человек. Если кто-то считает, что его рассказ невозможно согласовать с наличи­ем в парке только его же следов, пусть просмотрит различные сообщения, и он обнаружит подтверждения всего, что ему за­хочется подтвердить. Почти для каждого сделанного мной ут­верждения можно найти по два авторитетных подтверждения и опровержения, обеспечивающих две противоборствующие теории. Вы можете прочесть, что Каспар Хаузер был чрезвы­чайно умен и талантлив. Вы можете прочесть, что вскрытие показало, что мозг его атрофировался до величины мозга не­большого животного, чем и объясняется его идиотизм. По любому историческому вопросу каждый находит то, что ищет. Говорят, что история — это наука. Думается, так оно и есть.

Многое, в том числе способность Каспара видеть в темно­те, или его отвращение к мясной пище, и его неспособность ходить, оказывается понятным, если принять популярную те­орию, что Каспар Хаузер был законным князем Баварии, ко­торого по политическим соображениям шестнадцать или сем­надцать лет держали в темнице. Это объяснило бы и два пред­положительных нападения на него. Но — см. выше, по поводу заключения в доме или в крестьянской хижине близ Нюрнбер­га, где его невозможно было бы скрывать более нескольких недель. См. свидетельства Хилтеля и Вюрста.

И см. выше в большей части этой книги.

Волк из Шотли Бридж и волк из Кумвинтона — или что не­что убрало одного волка и подсунуло другого, чтобы покон­чить с тайной, привлекшей слишком много внимания.

Говорили, то Каспара убили, чтобы предотвратить полити­ческие разоблачения. Если возможно представить, что Каспа-Ра убили, чтобы заглушить тайну — политическую или не столь просто определимую, — то кое-что поддерживает идею, что

186 ЧАРЛЬЗ ФОРТ

убиты были и некоторые жители Нюрнберга, тесно связанные с тайной Каспара. Вы можете прочитать, что фон Фойербах был убит — или что он умер от апоплексического удара. См. «Kaspar Hauser» Эванса — что вскоре после смерти Каспара Хаузера скончалось несколько человек, выказывавших интерес к его делу, и что в Нюрнберге поговаривали, что их отравили. Это были: мэр Биндер, доктор Остерхаузер, доктор Прев и доктор Альберт.

«Каспар Хаузер выказывал такое полное отсутствие слов и представлений, столь полное неведение простейших вещей и явлений природы и такой ужас перед всеми условностями, обычаями и принуждениями общественной жизни, и при том столь примечательные особенности социального, умственно­го и физического состояния, что его без труда можно было представить гражданином иной планеты, неким чудом пере­несенным на нашу» (фон Фойербах).

ЧАСТЬ II

П

о всей видимости, эта Земля есть центральное тело, ок­руженное вращающейся звездной сферой. Но неужто я намерен судить по видимости?

Однако все, что противопоставляют этой доктрине — суж­дения по другой видимости. Каждый, кто возражает против суждения по видимости, основывает свои доводы на другой видимости. С точки зрения монизма доказывается, что каждый, кто возражает против чего бы то ни было, основывает свои доводы на неком свойстве или аспекте того, против чего он возражает. Всякий нападающий летит на крыльях ветряной мельницы, в то же время осуждая карусели.

«Нельзя судить по внешним признакам, — говорят астро­номы. — Нам видится, что Солнце и звезды движутся вокруг Земли, но они подобны полям, пробегающим, кажется, за ок­ном поезда, между тем как на самом деле поезд движется по полям». На основании этой видимости они доказывают, что нельзя судить по видимости.

Наши суждения должны основываться на доказатель­ствах, — говорят нам ученые.

Пусть кто-то чует, видит, осязает и пробует на вкус нечто, мне неизвестное, и потом рассказывает мне об этом. Я, как вся­кий на моем месте, вежливо слушаю, если он не слишком затя­гивает рассказ, а потом сверяюсь со своими сложившимися представлениями, чтобы решить, является ли это доказатель­ством. Мнения основываются на доказательствах, но доказа­тельства оцениваются на основе мнений.

Мы полагаемся на интуицию, — говорит Бергсон.

Я мог бы припомнить много горестных историй о том, что случалось со мной, когда я полагался на интуицию, так назы­ваемое «чутье» или «подсознание», но такие воспоминания

188 чарльз форт

найдутся у каждого. Хотел бы я посмотреть, как Бергсон под­тверждал бы свою доктрину на бирже в октябре 1929 года.

Нас направляет только вера, — говорят богословы.

— Которая вера?

В моем понимании все, что мы называем доказательства­ми, и то, что мы якобы понимаем под интуицией и верой, — суть феномены эпохи, и наши лучшие умы, или умы, лучше всего настроенные на доминирующий мотив эпохи, облада­ют интуицией, верой и убеждениями, зависящими от того, что мы зовем доказательствами относительно языческого пантео­на, затем относительно Бога христиан, затем безбожия — и того, что придет ему на смену.

Мы увидим данные, позволяющие думать, что наш мир как целое есть организм. Для начала мы приведем аргументы в пользу того, что величина этого мира, живого или не живого, доступна воображению. Если состояние дел на этой Земле ко­леблется ныне на грани новой эры, и я выражаю представле­ния этой наступающей эры, то меняются и тысячи других умов, и все мы согласно воспримем новые мысли и увидим важные доказательства в галиматье прошлых эпох.

Даже в ортодоксальных представлениях имеются более или менее удовлетворительные основания для нашего пред­ставления о мире, возможно, одном из бесчисленных миров, имеющем оболочку-скорлупу, отделяющую его от остального космоса. Многие астрономы замечали, что Млечный Путь, широкий небесный пояс, имеет вид полосы, проведенной по шарообразному объекту. Ортодоксальные доводы в пользу представления, что «солнечная система» занимает централь­ное положение в «гигантском звездном скоплении» см. в «Аст­рономии» Долмажа. Долмаж даже предполагает существова­ние пограничной черты, родственной представляющейся нам скорлупе, отгораживающей этот мир от внешнего про­странства.

В мрачные времена сэра Исаака Ньютона были сформули­рованы общие представления о мире, противоположные на­шим представлениям. Система согласовывалась с теологией того времени: падшие ангелы, падение рода человеческого: так же падали планеты, луны... все падало. Зародышем этой безна-

ВУЛКАНЫНЕБЕС 189

дежной картины стало падение Луны не на, но вокруг этой Зем­ли. Но если Луна падает, скрываясь от наблюдателей на одной части земной поверхности, то относительно других наблюда­телей она поднимается в небо. Если нечто столь же неподдель­но поднимается, как и падает, то только разум, принадлежав­ший далеким временам, когда во всем видели падение, мог удовлетвориться этой байкой о Луне, которая поднимается, потому что падает. Сэр Исаак Ньютон взглянул на падающую Луну и объяснил все сущее в терминах притяжения. Столь же логичным было бы взглянуть на поднимающуюся Луну и объ­яснить все сущее в терминах отталкивания. Более широкая логика компенсировала бы падение подъемом и объяснила бы, что нет ни того ни другого.

Мне эта Земля представляется центром, причем почти ста­ционарным, а звезды — скорлупой, вращающейся вокруг нее. Но думая так, я подразумеваю общую идею объекта и мира как единого целого. Беда с этой теорией в том, что она выглядит разумно. Утверждение, что человеческий разум мыслит соглас­но разумности — не совсем верно. Не стоит забывать о любви к парадоксам. Мы согласуемся с наблюдениями, но крестьяне и лесорубы мыслят также, как мы. Мы не предлагаем парадок­сов, которые позволили бы ощутить свое превосходство пе­ред людьми, отесывающими дубовые колоды.

Что такое опыт? Конечно, поскольку стандартов не суще­ствует, всякий опыт есть обман. Но если мы выглядим разум­но, и наш оппонент апеллирует к разуму, как сделать выбор?

Мы снова и снова читаем, что способность предсказы­вать — испытание науки.

Астрономы умеют предсказывать движение некоторых ча­стей того, что они именуют Солнечной системой. Но они на­столько далеки от всеобъемлющего понимания целого, что если принять за основу вычислений стационарную Землю с вращающейся вокруг нее скорлупой из звезд, планет и Солн-Ца, эти движения тоже удастся предсказать. Взяв за основу дви­жение Земли вокруг Солнца или Солнца вокруг1Земли, астро­номы в любом случае предсказывают затмения и наслаждают­ся такой славой и престижем, как если бы они знали, о чем говорят. И в любом случае допускаются неточности.

190 ЧАРЛЬЗ ФОРТ

Наши противники дряхлы и по меньшей мере заносчивы.

Профессор Тодд в своей книге «Звезды и телескопы» гово­рит: «Астрономию можно назвать поистине аристократкой среди наук».

Подобные же взгляды, как следствие первого, на самих себя см. во всех книгах по астрономии.

Среди людей есть аристократы. Не спорю. Бывают собаки-аристократки, и аристократичны все кошки без исключения. И среди золотых рыбок встречаются аристократки. Всюду, где речь идет о породе, возникает склонность к аристократизму. Дикобразы, по неприступности и глупости своей, оч-чень ари­стократичны. Аристократизм считается торжественным, на­дежным и устоявшимся. Ум ему не свойствен, поскольку ум — всего лишь средство изменяться согласно обстоятельствам, а аристократ вполне состоялся и устоялся. Если бы эта относи­тельная устойчивость и глупость были настоящими, или окон­чательными устойчивостью и глупостью, у нас были бы вес­кие основания для восхищения и подражания тем, кто борет­ся, стремится или недавно достиг состояния устойчивости и благородного ступора. Но в феноменальном бытии аристок­раты или ученые мужи, хотя и считают себя достигшими, на самом деле пребывают в состоянии между прибытием и от­бытием. Высшее достижение есть умирание. Академические писания заканчиваются некрологами. Поздравляя себя, про­фессор Тодд избавляет меня от необходимости обвинять.

Но существует только относительная аристократичность. Если мне удастся продемонстрировать, что относительно точ­ки зрения, отличной от самовосхваления астрономов, так называемая наука астрономия есть лишь коллекция баек, дву­смысленностей, мифов, ошибок, расхождений, хвастовства, суеверий, догадок и надувательства, я радостно возглашу, что она все еще несвободна от недостатков, и продолжает мыслить, и жива, и способна изменяться, и продолжает волновать сво­их представителей гордостью за себя.

Мы увидим, с чего якобы начинается математическая аст­рономия. Если не допустить, что она имеет по крайней мере приличное начало, мы не замедлим с идеей, что она может дой­ти куда угодно.

ВУЛКАНЫНЕБЕС 191

Первые астрономы-математики в своих вычислениях дви­жения тел не могли учитывать вес, потому что он непостоя­нен и относителен; а также размеры, потому что они непосто­янны и изменчивы. Но у них была возможность утверждать, что они решили вопрос, с чего начать, поскольку никто не лез в их дела и не задавал вопросов. Они отказались от веса и раз­меров и заявили, что имеют дело с массами.

Если бы существовали отдельные частицы материи, массу можно было бы представить как определенное количество та­ких частиц. Когда атомы считали крайним пределом делимо­сти материи, астрономы имели возможность притвориться, будто знают, что такое количество материи, или масса. Затем появились электроны, и притворяться всерьез стало невозмож­но. А теперь идут разговоры о суб-электронах. А те, в свою оче­редь, из чего состоят?

Возможно, претензии и растяжимы, но в слишком растя­нутом виде уже не воспринимаются всерьез. Коль скоро ни­кто не знает, что составляет количество материи, астрономы не имеют понятия, что они понимают под массой. Но их на­ука занимается массами.

Однако можно сказать, что, хотя они не имеют ни малей­шего представления о том, что вычисляют, вычисления астро­номов тем не менее подтверждаются.

Когда-то в незапамятные времена у Марса, например, име­лась масса: или «известен» был непознаваемый состав плане­ты. В те времена масса Марса была известна. Почему было не назвать ее известной? Уравнения якобы работали, как им по­ложено было работать.

В 1877 году были открыты два спутника планеты Марс. Но их расстояния от планеты и периоды обращения оказались не такими, какими им следовало быть по теории. Тогда все, что так удовлетворительно работало, как полагалось работать, ока­залось работающим вовсе не как положено. Планете Марс при­шлось прибавить массы.

Теперь все работает, как положено работать. Но мне ка­жется, умнее было бы не заставлять все чудесным образом ра­ботать, как ему положено работать, а иметь в виду появление чего-то нового, что может показать, что все работает не так,

192 чарльз форт

как положено. Данные о таких несработках см. у Тодда в «Аст­рономии».

Казалось бы, ошибка астрономов состоит в том, что они решили, будто в относительном существовании могут быть бо­лее, чем относительные массы, и идею массы можно рассмат­ривать как имеющую смысл. Но это скорее уловка, чем ошиб­ка. Астрономы лишь относительно способны использовать уловки псевдо-концепций о постоянных, или окончательных, величинах. Место науки тогда занимает метафизика. Это дет­ская попытка отыскать абсолютно надежную опору в потоке или не слишком разумная попытка найти абсолютное в отно­сительности. Концепцию массы позаимствовали у богословия, которое не так богато, чтобы чем-то делиться. Богословы не способны уверенно трактовать человеческие характеры, лич­ности, настроения, темпераменты и интеллект, потому что все это — фикции; поэтому они заявляют, что имеют дело с окон­чательной и неизменной сущностью, которую они называют «душой». Если экономисты, психологи и социологи отвергнут все, относящееся к надеждам, страхам, побуждениям и другим переменным человеческой натуры, и примут «душу» как посто­янную величину, их науки станут столь же аристократичны­ми и стерильными, как наука астрономия, которая занимает­ся душой под именем массы. Окончательное, или неизменное, должно рассматриваться как безотносительное. Все, что свя­зано с чем-либо еще, неизбежно мыслится как находящееся в состоянии изменчивости. Так что когда астроном формули­рует, или утверждает, что формулирует, влияние одной плане­ты, или массы, на другую массу, его утверждение по бессмыс­ленности равно утверждению, что предметом его уравнения являются отношения безотносительных величин.

Начав с мыслей о чем-то немыслимом, коль скоро констан­ты, или постоянные величины, неизвестны человеческому опыту, астрономы отпраздновали первую или простейшую победу, названную ими задачей двух масс.

Простейшая из проблем небесной механики есть попрос­ту фикция. Когда комета Бейли раскололась, две массы вовсе не начали вращаться вокруг общего центра гравитации. И дру­гие кометы раскалывались на части, которые не вращались.

ВУЛКАНЫНЕБЕС 193

Они оказались не более подвержены притяжению, чем эта Зем­ля и Луна. Эта теорема из науки воскресных школ. Это сказка математиков о том, как должны вести себя благонравные тела. В учебниках рассказывается, что спутник Сириуса — хороший пример к этой теореме, но это очередная байка. Если эта звез­да и двигалась, она двигалась не так, как ей полагалось по вы­числениям. Так что пример демонстрирует лишь неточность учебников. Именно посредством подобных неточностей аст­рономия приобрела репутацию точной науки.

Астроном в своих книгах часто дает набросок предмета, после чего оставляет его, поясняя, что вопрос слишком сло­жен, но может быть доказан математически. Читатель, кото­рому тоже не чужды увертки, с облегчением вздыхает, радуясь, что его не заставляют вдаваться в сложности, и лениво прини­мает все на веру. Это надувательство. В наши дни многие из нас уже представляют, что могут проделать математики со статистикой — или с ее помощью. Слова «математическое до­казательство» значат не более, чем слова «политическое дока­зательство». Почитайте газеты обеих сторон во время любой предвыборной компании и убедитесь, что политически мож­но доказать все, что угодно. Точно также возможно математи­чески доказать, что дважды два — четыре, и можно математи­чески доказать, что два никогда не становится четырьмя. Пусть у кого-то имеются два излюбленных математиками плода, то есть два яблока, и он попробует добавить к ним еще два. Проделать это не сложно, зато можно математически до­казать невозможность такого действия. Или, согласно пара­доксу Зенона, ничто не может преодолеть бесконечно деля­щееся пространство и добавиться к чему-то еще. Вот и я, вмес­то скептического заключения о математике, поддерживаю мнение, что она способна на все.

Учебники, или трактаты, как я называю эти пропагандист­ские писания науки воскресных школ, учат нас, что явление параллакса, или годичного смещения видимого положения звезд, инструментально определяет движение этой Земли вокруг Солнца. Эти смещения составляют, большей частью, величину пятидесятицентовой монетки в руках у жителя Нью-Йорка, какой она видна наблюдателю из Саратоги. Это

' -6115 Форт

194 чарльз форт

весьма тонкие измерения. Мы спросим этих эфирных созда­ний, простительно ли им ошибиться в предсказании затме­ния на миллионную дюйма или на миллионную секунды?

Разберемся, чем они хвастают.

Мы увидим, что расхождения настолько велики, что неко­торые астрономы регистрировали, как они выражаются, «от­рицательный параллакс», то есть смещение звезд в сторону, противоположную предсказанной теоретиками. См. «Звезды» Ньюкомба и «English Mechanic» (114-100,112). Мы намерены показать, что сами астрономы не верят в определение парал­лакса, кроме тех, кому хочется в него верить. Ньюкомб гово­рит, что он не доверяет тем определениям, которые противо­речат тому, чему он хочет верить.

Спектроскопия определяет то, чему хотят верить спектро­скописты. Если кто-то думает иначе, пусть сравнит «определе­ния» астрономов, поддерживавших или отрицавших Эйн­штейна. Греб и Бахем в Бонне обнаружили смещение линий спектра в пользу Эйнштейна. Они были за Эйнштейна. Сент-Джон в обсерватории Маунт-Уилсон обнаружил, что спектро­скоп свидетельствует против Эйнштейна. Он был против Эйн­штейна. Говорят, что спектроскоп против нас. Но был бы у нас собственный спектроскоп, он бы нас поддержал.

В «Земле и звездах» Эббот говорит, что спектроскопия, «ка­жется, указывает», что переменные звезды, известные как пе­ременные Цефеиды — это двойные звезды. Но, говорит он: «Однако расстояние между звездами предполагаемых пар ока­зывается невозможно малым». Когда спектроскоп определяет не то, что положено, он, «кажется, указывает».

Фотокамера — еще один идол астрономической кумирни. Я заметил, что способы надувательства, давно отжившие в дру­гих областях, все еще держатся в астрономии. В кино, если мы видим, как кто-то отплясывает на самом краю крыши, то не думаем, что его действительно снимали пляшущим на краю. Однако и в таком религиозном вопросе, как фотография в аст­рономии, камера, если хочет, чтоб ей поверили, должна гово­рить то, что положено.

Если бы астрономы почаще ссорились, много чего вышло бы на свет. Как я могу быть пацифистом при моей тяге к обра-

ВУЛКАНЫНЕБЕС 195

зованию? В военное время многое становится ясным. И в аст­рономии многое прояснилось во время противостояния Мар­са. Все, что Лоуэлл, со своим спектроскопом, камерой и теле­скопом, определил как признаки жизни на Марсе, Кэмпбелл, со своим спектроскопом, камерой и телескопом, определил как признаки ее отсутствия. Вопрос не в том, что определяют приборы. Вопрос в том — чьи приборы? Пусть все астрономы мира объединятся против наших идей, но их преимущество над нами — только в более дорогостоящем способе обманы­вать себя.

Эксперимент Фуко, или так называемое доказательство ма­ятника, должно якобы показать суточное вращение этой Зем­ли. Если маятник действительно — хотя бы какое-то время — раскачивается по более или менее постоянной линии, хотя подвес разворачивают относительно его окружения, и если ему, благочестиво или по случайности, не помогали, подтал­кивая в нужном направлении, мы допускаем, что здесь можно видеть указание, но на годичное, а не суточное вращение этой Земли. Это объяснило бы годичное — но не суточное — сме­щение звезд. Не знаю, допускаю ли я эту мысль, но и предвзя­того мнения против нее не имею.

Когда я называю эту Землю «относительно стационарной», какой я должен ее представлять, если считаю окружающую ее звездную скорлупу не слишком удаленной, я имею в виду срав­нения с общепринятыми понятиями об огромных скоростях. Но этот так называемый эксперимент никогда не был доведен до конца. Цитирую один из последних учебников, «Астроно­мию» профессора Джона К. Дункана, изданную в 1926 году. Нам говорят, что маятник, если его не тревожить, раскачивается «несколько часов» «почти» в одной плоскости. Далее мы чита­ем, что на широте Парижа, где проводил свой эксперимент Фуко, время полной демонстрации составляет 32 часа. Про­фессор Дункан воздерживается от комментариев, и читатель сам виноват, если заключит из прочитанного, что не более чем частичный эксперимент с маятником, раскачивающимся «по­чти» в одной плоскости, доказывает вращение этой Земли.

В учебниках, представляющих собой отличное чтение для заядлых спорщиков вроде меня, пишут, что форма этой Зем-

196 ЧАРЛЬЗ ФОРТ

ли, представляющая сплющенный по полюсам сфероид, дока­зывает ее быстрое вращение. Но наш негативный принцип гла­сит, что ничто ничего не доказывает. Чем бы астроном или иное лицо ни подкрепляли свое утверждение, доказательство непременно окажется мифом. Даже если бы я допустил, что астрономы правы, я не мог бы допустить, что им удастся дока­зать свою правоту. Поэтому мы ведем охоту на противореча­щие данные, в уверенности, что они обязательно найдутся. Мы натыкаемся на форму солнца. Солнце вращается быстро, но не имеет формы уплощенного сфероида. Если его сферич­ность и не идеальна, то солнце скорее вытянутый сфероид. Или мы возразим, что уплощенная форма может указывать, что прежде, в период формирования планеты, Земля вращалась быстро, но теперь эта Земля может быть и сплющенной, и по­чти стационарной. Возможно, я опять выказываю свое легко­верие, но здесь я допускаю, что кругленькая, а может быть, гру­шевидная Земля действительно сплющена с полюсов, как меня уверяют.

Астрономы ссылаются на относительную многочислен­ность метеоров как на доказательство движения этой Земли по орбите. Профессор Дункан в «Астрономии» говорит, что после полуночи можно видеть вдвое больше метеоров, чем до полуночи. «Это потому, что во второй половине ночи мы на­ходимся на части Земли, обращенной вперед в ее движении по орбите, и принимаем метеоры со всех направлений, в то время как в первой половине ночи мы не видели тех, которые летели Земле "в лицо"».

Бесполезно сравнивать искорки метеоров, видимые в раз­ное время ночи, потому что разумеется, вскоре после полуно­чи их видно в темноте больше, чем в вечерних сумерках. Так что профессор Дункан учит, что когда метеоры видны лучше, можно увидеть больше метеоров. Эту премудрость мы не ре­шимся оспаривать.

Сообщения о больших метеорах, наблюдавшихся в Англии в 1926 году — см. «Nature», «Observatory», «English Mechanic», — восемнадцать были замечены до полуночи и ни одного — пос­ле. Все другие известные мне сообщения противоречат пред­ставлению, что эта Земля движется по орбите. Например, см. каталог метеоров и метеоритов Британской научной ассоци-

ВУЛКАНЫНЕБЕС 197

ации (I860): 51 — после полуночи (от полуночи до полудня); \4б — до полуночи. У меня имеются отчеты о наблюдениях за 125 лет, в которых преобладание вечерних метеоров настоль­ко велико, что если придавать им какое-то значение, придется сделать вывод, что Земля пятится задом наперед или крутится не в ту сторону Конечно, я отмечаю, что о крупных метеорах чаще сообщают до полуночи, потому что, хотя после полуно­чи не спят многие, они редко сообщают о метеорах. Но про­фессор Дункан сделал заявление, основанное на документах, и я проверяю его, сверяясь с документами. Скажем, 1925 год — метеоры во Франции и в Англии — 14 до полуночи, 3 после полуночи. Сведения за этот год у меня не полны, но меня инте­ресует пропорция. Большая часть крупных метеоров в 1930 го­ду замечена до полуночи.