Движущая пружина поведения человека - потребности, или нужды, в тех вещах окружающей среды, которые необходимы для поддержания всех сторон его жизнедеятельности, без чего ему просто не обойтись. Их нехватка и заставляет человека действовать, чтобы раздобыть их. Как все специфически человеческое в человеке, потребности порождены его образом жизни и потому во многом «над-биологичны», социогенны. Формируясь в процессе вовлечения в общественные отношения, усвоения норм и ценностей общества, они образуют основу мотивации, т.е. внутренних побудительных причин всех деяний человека. Через мотивацию каждый из нас включен в контекст действительности.
Круг человеческих потребностей необычайно широк и разнообразен. В нем находит отражение реальная картина мира с ее неисчислимой атрибутикой социального бытия. Конкретное содержание, формы и способы удовлетворения потребностей, в том числе и витальных, не есть нечто врожденное, подобно пигментации кожи, разрезу глаз или группе крови. Опосредованные воспитанием в самом широком и самом узком его толкованиях, они очень динамичны и изменчивы, поскольку практика воспитания, его стиль и его методы в разные эпохи, в разных регионах мира, в разных коллективах - различны. Более того, неодинаковые они и в самой малой ячейке общества, в семье. Не найдется и двух человек, чьи потребностные «портфели» являются абсолютной копией. Даже
однояйцовые близнецы, наделенные тождественной наследственностью и выросшие в одном доме, и те не являются исключением. Как показывают исследования, их поведение и потребности, поразительно похожие в раннем детстве, по мере взросления и личностного становления обоих приобретают заметные индивидуальные различия. (А у близнецов, разлученных сразу после рождения и воспитывающихся в разных условиях, мотивационные различия еще заметнее.)
Но человечество не только многолико. Оно и едино. Следовательно, должны быть какие-то потребности, свойственные всем людям как людям, независимо от их гражданского подданства, этнического происхождения, вероисповедания (или отсутствия иного), независимо от их имущественного положения, политической ориентации, партийной, профессиональной и прочей принадлежности. И такие универсальные потребности действительно есть. Это, прежде всего, - потребность в общении, потребность в познании и потребность в труде, составляющие мотивационную квинтэссенцию социального поведения. В свою очередь, наиважнейшей из них и по сроку появления, и по своей значимости, и по своей все возрастной интенсивности является потребность в общении. Ибо без ее реализации невозможна реализация всех остальных потребностей. Как проницательно заметил нидерландский философ Бенедикт Спиноза, «для человека нет ничего полезнее человека».
Потребность в общении с себе подобными - и исток, и продолжение, и вершина всех наших материальных и духовных запросов. Из этой насущнейшей потребности зародилась речь в истории человеческого рода, из нее же развивается речь в истории каждого его представителя. Для удовлетворения этой потребности речь и используется. Коммуникативная функция - изначальная и главная функция речи во все времена ее существования и у всех народов.
Речевое общение - абсолютно необходимое условие любой кооперации, любого сотрудничества, от самого малого масштаба до всемирного. Оттого-то в нем остро нуждается не только каждый конкретный человек, но и человечество в
не только каждый конкретный человек, но и человечество в целом. Людей неудержимо тянет друг к другу. Желание быть вместе, жить и работать сообща обладает столь притягательной силой, что в дополнение к натуральным национальным языкам, употребляемым в речи повсеместно и повседневно, неоднократно предпринимались попытки создать некий искусственный, наднациональный общедоступный язык, который устранил бы все языковые барьеры в общении между разными этническими группами. Одна из самых удачных попыток - международный язык эсперанто, составленный из корней интернациональных слов. Он был сконструирован польским врачом Людвигом Заменгофом. Сейчас на этом языке изъясняются друг с другом около 10 миллионов людей во всех странах мира, не нуждаясь ни в каких переводчиках. У них есть даже собственный журнал «Расо» (Мир), издающийся в большинстве стран мира. Очень символично название языка - «надежда» (это был псевдоним его автора). Все подобные попытки создания международного языка продиктованы все тем же неодолимым стремлением ближе и лучше узнать друг друга.
Коренясь в глубинных пластах человеческой психики, потребность в речи властно заявляет о себе прямо с выходом из материнского чрева и не покидает человека на протяжении всей его жизни. В начале пути речь необходима для того, чтобы набраться жизненного опыта, на склоне лет она остается единственно доступной старости возможностью передать накопленный опыт наследникам. Дня не проходит без того, чтобы человек не ощутил потребности с кем-то поговорить. И говорит он не ради самого говорения, не для того, чтобы пред кем-то продемонстрировать свои речевые способности. Ему это необходимо для того, чтобы решать неотложные практические задачи бытового, учебного или служебного характера. (А в нашей жизни нет сколь-нибудь значительной задачи, справиться с которой можно было бы в одиночку, без участия других.) С помощью речи человек решает жизненно важные для себя вопросы, ответы на которые зависят от окружающих.
Речь - это не только то, что произносится, но всегда и то, что понимается. Она исконно предполагает как своего отправителя, так и своего получателя. Двусторонняя направленность речи как раз и делает ее надежным каналом социальной связи. Снабжая человека нужной ему информацией, речь, по сути дела, управляет всеми видами деятельности. В то же время она выступает и как самостоятельная деятельность с собственными исполнительными механизмами, собственными структурными особенностями и собственным конечным продуктом, отличающими ее от всех прочих, «неречевых» деятельностей.
С тех пор как появилась речь, она существует в форме устного диалога: непосредственного разговора как минимум двух человек, в процессе которого они обмениваются информацией. Основными факторами, обеспечивающими состоятельность диалога, служат общность языка, знаемого обоими (или присутствие посредника в лице переводчика), и предмет речи, т.е. область затрагиваемых в ней явлений действительности.
По ходу диалога его участники поочередно меняются местами: говорящий становится слушающим, а слушающий - говорящим. Такое перемещение чаще всего происходит по несколько раз, поскольку стоящая перед его участниками задача невыполнима с помощью «одного захода». Другими словами, коммуникативные роли «я» и «ты» взаимообратимы. При этом, какую бы «половину» речи ни «вынимал» человек из своего коммуникативного «запасника» (моторную или сенсорную), он пользуется обеими с равнозначимой активностью. Ибо и говорить по-человечески, и слушать по-человечески - значит делать то и другое с пониманием. А понимание по своей природе есть процесс творческий.
Любая речь реализуется в своей, и только в своей, ситуации. Речь вне ситуации - такой же нонсенс, как речь ничья или речь ни о чем. Коммуникативная ситуация - это динамическая совокупность всех обстоятельств, в которых протекает общение: место и время встречи, была ли предварительная договоренность о ней или она совершенно неожиданная, прилюдная или конфидентальная, продолжительная или короткая, легальная или конспиративная; уровень сложности обсуждаемого предмета; срок, степень и характер знакомства ее участников, социальная и (или) возрастная дистанция между ними; предыстория разговора, начавшаяся либо совсем недавно и поблизости, либо задолго до этого и далеко отсюда, и многое - многое другое.
Речь и ситуация взаимообусловлены и взаимозависимы: речь отражает наличную ситуацию и сама же в ней отражается. Ситуативная привязанность есть то имманентное свойство речи, которым она отличается от языка. Язык функционирует вне и независимо от конкретной ситуации (имея в виду синхронию языка, т.е. его состояние в данный исторический период в данном обществе). Каждый же акт речи заключен в себе, он совершается только однажды, только здесь и сейчас. И в силу этого противостоит языку.
Любая коммуникативная ситуация по-своему единственная и неповторимая. Она хоть чем-то, да отличается от всех прочих ситуаций. Ибо ничего в жизни не случается дважды абсолютно одинаково, любой момент бытия уникален. Непрерывная изменчивость действительности, бесконечное разнообразие ситуаций, в которых может оказаться человек, повелевают ему подходить к речи с учетом всех обстоятельств. И подавляющая часть того, что говорит и слышит человек на «старом» языке, психологически нова, не дублирует сказанного и услышанного им прежде.
Диалог ведется на принципиально паритетных началах, т.е. на равноправном положении его участников, каждый из которых вносит в него свою посильную лепту. Один партнер старается перетянуть на свою сторону другого, второй добивается того же. Обоюдно заинтересованные во взаимном понимании и решении обсуждаемой проблемы, они проявляют одинаковую активность, от которой зависит эффективность диалога. Мерой их совместных усилий понять друг друга определяется и исход диалога - решение обсуждаемой проблемы.
Таким образом, ответственность за конечный результат встречи объективно должна быть разделена пополам между обоими участниками. Не бывает стопроцентной вины лишь кого-то одного, если встреча не сдвинула с мертвой точки обсуждаемую проблему, как и стопроцентной заслуги, если встреча увенчалась успехом. Они оба, что называется, приложили руку к случившемуся. Хотя доля вины или заслуги каждого в успешном либо безуспешном завершении встречи, конечно, может быть различной.
Отсюда следует, что любой диалог нужно анализировать обязательно с двух сторон: и со стороны говорящего, и со стороны слушающего. В противном случае картина будет неполной и искаженной. Но отправным пунктом служит все же говорящий как фактический зачинатель разговора, поскольку именно он своим обращением к другому человеку вносит перемену в наличную ситуацию и инициирует ответную реакцию.
Какова же та минимальная порция речи, выдаваемая по первому (и по каждому из последующих) заходу? Это - осмысленное высказывание. Такой единицы нет ни в каком языке, но она присутствует в речи на любом языке. Идея, что именно высказывание является подлинно коммуникативной единицей речи, признанная мировой научной общественностью, была выдвинута и обоснована американским ученым-невропатологом Джоном Хьюлингсом Джексоном, одним из родоначальников современной теории речевой деятельности. Ее активным пропагандистом в нашей стране был психолог Александр Лурия.
Высказывание есть одноразово переданное говорящим сообщение, принимаемое и оцениваемое слушающим. Формально высказывание может быть выражено чем угодно: и предложением (или несколькими предложениями), и словосочетанием, и словом, и всего-навсего однозвучным междометием. Но оно всегда гораздо больше самого себя как лингвистического образования, ибо язык не заполняет собой всего высказывания, в нем есть очень многое помимо языка.
С психологической точки зрения высказывание имеет статус поступка, совершаемого одним человеком по отношению к другому человеку. Именно высказывание и связывает между собой участников разговора, регулируя их коммуникативное поведение. Пользуясь терминологией бихевиоризма, можно констатировать: то, что предшествует высказыванию, есть стимул говорящего, а то, что следует за высказыванием, - реакция слушающего.
Порождение высказывания, сколь простым бы оно ни выглядело, психологически представляет собой чрезвычайно сложное явление, проходящее в своем развитии несколько этапов, или фаз. (Примечательно, что к такому заключению, как это нередко случается в науке, пришли разными путями и независимо друг от друга исследователи разных стран и разных научных школ, в частности, наш соотечественник лингвист Александр Потебня и немецкий логотерапевт Адольф Куссмауль.)
Ни одному здравомыслящему человеку не придет в голову обратиться к другому ни с того ни с сего без всякой надобности. Психологическим первотолчком к высказыванию служит потребность в речи, или коммуникативное намерение (в зарубежной литературе оно называется интенцией). Будучи актуальной предпосылкой речи, намерение представляет собой самую общую форму внутреннего побуждения к действию. Хотя оно не специфично и малоконкретное, из-за чего не поддается пока детальному измерению, тем не менее намерение дает себя знать достаточно определенно, делая текущее состояние психики иным, чем в свое отсутствие. Более того, никто из нас не перепутает, хочется ли нам поговорить с кем-то или же сделать что-то другое.
Человек говорит не только почему-то, но и для чего-то. Даже сообщая что-то незначительное, пустяковое, он хочет повлиять на другого, пробудить в его сознании пусть малое, но изменение. И вместе с коммуникативным намерением возникает цель, отвечающая данному намерению: заручиться поддержкой в каком-то начинании, замять какой-то скандал, загладить какой-то неблаговидный
проступок, доверить какую-то тайну, что-то пообещать, за кого-то заступиться, в чем-то заверить, о чем-то предупредить, к чему-то призвать, в чем-то разубедить, на что-то посетовать, с чем-то поздравить, от чего-то предостеречь, попросить за что-то прощение, чем-то припугнуть, в чем-то изобличить, к чему-то принудить, обескуражить, устыдить, застращать, подбодрить, урезонить, усыпить бдительность, разжалобить, пожурить, повергнуть в шок, утешить, сбить спесь, развеселить, умерить амбиции, вселить надежду, ввести в замешательство, на что - то намекнуть и т.д., и т.п. Занести в реестр все возможные цели практически нереально, поскольку наш целевой багаж непрестанно пополняется и обновляется.
Каждый раз, перед тем как что-либо сказать, человек пытается предугадать последствия своего высказывания. Предвосхищение результата действия до его совершения (экстраполяция) - одна из ведущих человеческих способностей, основанная на прошлом коммуникативном опыте, наличествующем в каждой ситуации общения. Сквозной вектор «потребность в речи - цель», образующий мотивацию высказывания, организует и направляет все коммуникативное поведение говорящего, являясь самой важной переменной, от которой зависит эффективность высказывания. Мотивацией диктуется и содержательная программа речи.
Главная ценность речи в том, что она несет в себе мысль ее создателя. Мысль возникает не сразу в том виде, в каком она сообщается. Прежде чем облечься в словесную форму, мысль, пульсируя, пробивает себе дорогу через горнило преобразований во внутренней речи, где она оттачивается, шлифуется, кристаллизуется1. Будучи одной из фаз порождения высказывания, внутренняя речь сама имеет процессуальный характер, свое начало, продолжение и конец. Можно выделить по меньшей мере два этапа ее протекания, на каждом из которых работают разные механизмы головного мозга. Сперва рождается замысел высказывания, или представление говорящим того, о чем он скажет собеседнику,
1 Внутренней речи в дальнейшем будет посвящен отдельный этюд.
что должно стать, вместо того, что есть. Замысл вызревает в ходе умственной обработки сенсорной информации, поступающей в мозг через все органы чувств из наличной ситуации, и привлечения к ней той информации, которая хранится в памяти. Иначе говоря, замысл является результатом интегрированной оценки всех внешних и внутренних условий общения. В нем прошлый опыт говорящего сливается с его нынешним опытом и надвигающимся будущим. Замысл не разложим на отдельные составные элементы, а переживается весь целиком.
Замыслом говорящий оперирует в себе самом и для самого себя, не для другого. Этот латентный период высказывания в его первоявленном виде не выразим никакими средствами натурального языка, ибо намного ярче и богаче любого лингвистического оформления. Даже самая удачная последующая формулировка замысла не передает его психологического содержания со всеобъемлющей полнотой. Пожалуй, острее других ощущают это на себе художники слова, те, для кого замысел и его воплощение это и смысл, и хлеб их жизни. По признанию великого индийского писателя, гуманиста, Рабиндранада Тагора, «...то, что происходит внутри нас, гораздо глубже того, что может быть выражено в словах»; а русский мастер словесности Федор Тютчев по поводу принципиальной словесной непередаваемости «сидящего» в голове сочинил известный философско-поэти-ческий афоризм: «Мысль изреченная есть ложь».
Итак, в процессуальном отношении замысел оповещает о себе говорящего как доязыковая и доречевая фаза порождения высказывания, как его «полуфабрикат», поскольку он еще не получил лексико-грамматического наполнения, не закреплен в словах.
Для того чтобы замысел привести в исполнение и тем самым сделать известным слушающему, его необходимо расчленить на отдельные единицы, каковыми он только и может быть выдан вовне. В противном случае он так и останется кантовской «вещью в себе», не ставшей «вещью для нас». Переложение замысла на язык происходит на втором этапе внутренней речи, когда идет выбор
конкретных слов и синтаксических конструкций. С этого самого момента психологическая активность говорящего приобретает специфичность, продолжаясь далее как собственно речевые, а не иное целенаправленное действие.
Среди множества перебираемых в уме альтернатив говорящий пытается найти тот оптимальный вариант, который наиболее адекватен его намерению и как нельзя лучше сообразуется с преследуемой целью. В процессе поиска число доступных альтернатив подвергается уменьшению: «те слова» берутся, «не те» отбрасываются, что приводит, наконец, к удовлетворяющему искателя варианту; выбирается одна-единственная «степень свободы».
Планируя содержание речи, говорящий заодно подбирает и подходящий к данному случаю способ выражения содержания, или, как говорят специалисты, модус высказывания. При этом принимаются в расчет все слагаемые коммуникативной ситуации, в частности антураж, или окружающая физическая обстановка (ведь разговор может завязаться когда угодно и где угодно).
Но главным ориентиром, так сказать, центром притяжения является, конечно же, слушающий, чей психологический портрет включает черты, воспринимаемые в текущий момент и дополняемые тем, что говорящий знал о нем прежде. Общеизвестно, что об одних и тех же вещах, движимые одними и теми же побуждениями, мы говорим по-разному, в зависимости оттого, кто именно наш собеседник и каким он предстает перед нами сейчас, в данную минуту. Это учитывается уже с самого вступления в разговор, с манеры обращения к партнеру (по имени, по фамилии, по званию, по должности, по прозвищу). Выбранный модус, который многие специалисты справедливо считают душой высказывания, придает сообщаемой информации разнообразнейшие полутона, оттенки, штрихи, нюансы.
Прежде чем высказывание будет произнесено вслух, существует еще одна, психологически исключительно важная фаза его порождения. Это уже не внутренняя речь, но еще и не внешняя, а их «стыковка». Головной мозг человека
работает как многопрограммное и многоканальное управляющее устройство. Оно то и дело перестраивается с одного режима работы на другой и перераспределяет свои энергетические ресурсы, ориентируясь на то, чем занимается человек, какую практическую задачу он решает в данный момент.
Ни один целенаправленный моторный акт не начинается «с нуля», без пускового раздражителя, он начинается именно благодаря ему. Универсальным приспособительным механизмом любого действия является «готовность к нему»1. Готовность - это центрально управляемая настройка двигательной периферии к тем движениям, к которым она, периферия, непосредственно причастна. Осуществляемая ante factum, т.е. опережая сами движения на доли секунды, данная регуляция создает потенциальную предрасположенность к еще не начавшемуся действию и предопределяет двигательный эффект.
Как не бывает в практике моторных действий вообще, а совершаются вполне определенные действия, складывающиеся из комплекса различных движений, так не бывает и готовности вообще, а есть вполне определенная готовность к тем или иным конкретным движениям. Мы, например, катаемся на лыжах иначе, чем танцуем или маршируем, хотя все эти действия выполняем ногами; играем на музыкальных инструментах иначе, чем печатаем на пишущей машинке или лепим из пластилина, хотя эти действия мы выполняем руками. Сколько моторных действий с их структурными особенностями освоено человеком, столько же готовностей хранится в его личном арсенале. Следовательно, к тому моменту, как вот-вот начнется произнесение, складывается готовность именно к речи, а не, допустим, к пению, хотя в обоих процессах заняты те же самые эффекторы.
Термин «готовность» очень многозначен и даже внутри одной и той же области имеет разные толкования. Мы употребляем его в том же значении, какое придал ему известный российский психофизиолог Николай Бернштейн, разработавший оригинальную концепцию построения движений. По своему содержанию «готовность» очень близка «установке» в трактовке грузинского психолога Дмитрия Узнадзе.
(Доказательством несовпадения речевой и вокальной готовности служит тот факт, что дефекты певческого голоса могут никак не сказываться на голосе разговорном.)
Не будучи самой речью, состояние готовности к ней является критическим моментом в ее осуществлении: по упреждающему корковому импульсу все эффекторы произносительного механизма моментально перестраиваются, переходя из нейтрального положения в речеобразующее, т.е. прилаживаются друг к другу для предстоящей артикуляции. В силу того что произносительный механизм широко разветвлен во внутренней среде организма, готовность к речи захватывает всего человека с его произвольно и непроизвольно управляемыми системами. Она же, готовность, мобилизует внимание говорящего на содержании речи как доминирующей в данный момент деятельности. Обычно этот предартикуляционный момент не проявляется никакими внешними признаками и не замечается окружающими, но именно он порой подводит говорящего.
И, наконец, наступает завершающая фаза - звуковая реализация высказывания, или собственно произнесение. (Этот механизм подробно описан во втором этюде.) С прекращением звучания последнего слога речи выдача говорящим информационной «порции» кончается. Вся цепь рассмотренных преобразований может быть представлена так:
Фазы порождения речи
1. Потребность в речи, или коммуникативное намерение.
2. Рождение замысла и выбор модуса высказывания во внутренней речи.
3. Готовность к речи.
4. Звуковая реализация речи.
Мысль, пробиваясь в речь, движется необратимо, только вперед, ее нельзя обратить вспять. Отсюда - порядок следования фаз неизменен и фазы те же самые. Но «те же самые» не есть «такие же самые». Как раз наоборот, оставаясь самими собою, они никогда не бывают абсолютно одинаковыми, а варьируются от случая к случаю и по своей продолжительности, и по трудоемкости, и по энергической насыщенности. Словом, психологическая «себестоимость» высказываний очень разная. С одной стороны, высказывание обходится человеку без особых затрат психических сил, фигурально говоря, почти бесплатно, т.е. все фазы быстротечны и легкотворны. С другой - стоит очень дорого, т.е. дается ценой неимоверного интеллектуального, эмоционального, волевого и даже чисто физического напряжения: каждая фаза полна психического накала, каждая претерпевает существенные изменения, подчас столь радикальные, что в итоге человек может сказать совсем и не то, и не так, что и как он поначалу намеревался и планировал сказать. А случается, и вовсе «отрубает» концовку процесса и неожиданно для собеседника отказывается от речи, вопреки побуждению и уже составленной программе высказывания. (Наверное, любой из нас по себе знает, что далеко не всегда удается перешагнуть рубеж, разделяющий желание сказать что-то и выполнение этого решения.) Разумеется, между этими крайностями множество более или менее умеренных «цен».
Таким образом, хотя фазы порождения речи сменяют друг друга в строгой очередности и не перескакивают со своих мест, связь между ними не прямолинейная, и они не выводимы одна из другой однозначно. С каждой последующей фазой возрастает избирательность психологической активности, т.е. принятие одного и отклонение другого. Порождение речи - процесс творческий, а творчество нельзя втиснуть в прокрустово ложе.
В реальном речевом акте все фазы слиты воедино и невозможно от препарировать их одну от другой. Тем не менее и клинические, и экспериментальные, и эмпирические данные, накопленные в огромном количестве в разных частях земного шара, позволяют сделать вывод, что эти рабочие фазы относительно автономны в структуре коммуникативного поведения человека и разлад может произойти лишь в одной какой-нибудь фазе, не задевая непосредственно других. Так, первая (мотивационная) фаза, и преимущественно лишь она, страдает при лобном синдроме или шизофрении; вторая фаза (внутреннее программирование) - при моторной афазии; третья (настроечная) - при инициальном заикании; четвертая (собственно исполнительная) - при псевдобульбарной дизартрии. В Международной классификации человеческих болезней, утвержденной ВОЗ, перечисленные расстройства выделены в качестве самостоятельных нозологических единиц, что, разумеется, никаким образом не исключает и их симбиозов. (Заметим, что, по мнению исследователей высшей нервной деятельности человека, в частности русского ученого-медика Владимира Бехтерева, ее патологические проявления есть не что иное, как отклонения и видоизменения нормальных проявлений, подчиненные тем же самым законам.)
При осуществлении любого высказывания наблюдается сложная и внутренне противоречивая динамика взаимоотношений между языком и речью. Прежде всего между значением и смыслом. Хотя одно не бывает без другого - значение существует ради смысла, а смысл возможен постольку, поскольку есть значение, - они входят в состав высказывания по-разному. Если значением является вещь, о которой говорится, то смыслом - способ, каким представлена информация об этой вещи.
Говорящий употребляет слова и выражения, общие для него и слушающего, ибо оба являются носителями того языка, на котором ведется диалог. Однако, извлекая из памяти слова, чьи значения предполагаются известными партнеру, говорящий вольно или невольно, вернее, и вольно, и невольно, наделяет их жизненностью, коей они лишены до речевого акта. Он привносит в них нечто от себя, свое личное отношение к тем реальным вещам, которые данными словами именуются и к которым он не безразличен. Иначе и незачем было заводить о них разговор. Говорящий вкладывает в общеупотребительные слова то, чем наполнены здесь и сейчас его дух и плоть. Тем самым объективное значение превращается в субъективное, т.е. в смысл. Переход от значения к смыслу есть переход от социального опыта к индивидуальному, потому что значения детерминированы внешним миром, социумом, а смыслы – внутренним.
Таким образом, смысл - это значение, пропущенное через живое человеческое «Я» и насквозь пропитанное им. Если значения принадлежат языку, который старается их сохранить, то смысл - вне языка. Он наличествует в речи, и только в речи, которая перестраивает значение, поскольку порождается силой творческого отношения человека к миру. Строго говоря, речь тогда понастоящему речь, когда она переделывает воплощенный в ней язык для нужд взаимопонимания.
В отличие от значения, которое заранее определено, смысл нельзя знать заранее. До него надо доискаться, докопаться, его надо угадать как информацию о вещах неназванных через вещи названные, как незнакомое в знакомом. Ибо смысл присущ лишь данному высказыванию, и никакому другому, даже если другое лингвистически оформлено точно так же. Например, значение предложения «Завтра будет проливной дождь» знают все носители русского языка и для всех них оно одинаковое. Более того, в своей жизни они и говорили, и слышали его бесчисленное множество раз. Однако вне конкретных условий его использования, вне «переплавки» его в фразу, оно не имеет еще конкретного смысла. Смысл же, вносимый человеком в данную фразу, в разных коммуникативных ситуациях будет каждый раз иной: в одном случае - это бурная радость тому, что долгожданное событие завтра наконец-то свершится; в другом - легкое огорчение из-за того, что намеченная на завтра поездка за город, возможно, не состоится; в третьем - успокоенность тем, что завтрашний день не предвещает резких перемен в жизненных планах; в четвертом - откровенная паника из-за того, что назначенное на завтра свидание срывается; в пятом - деликатный отказ от приглашения на нежелательное мероприятие под благовидным предлогом плохой погоды; в шестом - бравирование тем, что любые «происки небес» ему нипочем, и т.д. и т.п. Речь всегда выражает неизмеримо больше того, что она обозначает.
Если бы мы руководствовались в своих коммуникативных поступках не смыслом, а значением, мы уподобились бы запрограммированным роботоподобным существам, лишенным всякой индивидуальности. Значение можно заложить в электронно-вычислительную машину, что сплошь и рядом делается (сегодня уже никого не удивишь электронными «переводчиками» с одного языка на другой), компь-ютезировать же смысл - нет и нет! Ибо вопрос о смысле затрагивает самое личное в человеке - выбор, подсказываемый часто интуицией, которая чужда самой совершенной машине.
Столкнувшись с новой коммуникативной ситуацией, человек неизбежно входит в то или иное эмоциональное состояние, влияющее на тонус речевой мускулатуры, а в этом-то именно и состоит спонтанность речи. И тогда в речи появляются особенности, не предусмотренные языком. Ибо эмоция - не предмет речи, а отношение говорящего к ситуации. Эмоция «вылезает» наружу прежде всего в интонации. Интонация, или звукочастотные модуляции голоса по ходу произнесения, - неотъемлемая составляющая живой человеческой речи. Без интонации речь просто-напросто непроизносима. Заинтересованные собеседники, мы всегда говорим и с нами всегда говорят каким-то тоном: дружелюбным, ласковым, обиженным, властным, вкрадчивым, язвительным, недоверчивым, назидательным, виноватым, хамским, льстивым, шутливым, нерешительным, заносчивым, ехидным, умиротворяющим, извиняющимся, учтивым, обвиняющим, сварливым, заискивающим, злорадным, возмущенным, жалобным, неодобрительным, хвастливым, глумливым, снисходительным, разочарованным, запальчивым, издевательским, убаюкивающим и т.п., т.е. диапазон всевозможных оттенков огромен. Подчас подобрать определение интонации очень трудно, а то и совсем невозможно.
В речевой интонации открывается нескончаемая гамма человеческих чувств, страстей, настроений, желаний, влечений, зачастую не предназначенных для
для посторонних. Интонация не передаваема языковыми средствами. Никакая лексика и никакая грамматика не могут отразить всей «партитуры» интонации как одушевления звучания. У каждого человека речевых интонаций столько, сколько душевных порывов.
Выполняя эмоционально-оценочную функцию, интонация охватывает не какие-то отдельные сегменты высказывания, а его целиком. На ее долю выпадает большой удельный вес передаваемой информации. Причем информации сверхязыковой, не названной словами, поскольку интонация, повторяем, принадлежит не языку, а только речи. Интонация передает прежде всего истинность коммуникативного намерения.
Сила психологического воздействия интонации столь велика, что она способна «перечеркнуть» собой весь словесный текст, выразив смысл, диаметрально противоположный его значению. Самые хвалебные по значению слова могут прозвучать как оскорбительное ругательство, от которого человеку становится не по себе, а самые бранные - как высочайшая похвала, от которой человек чувствует себя на седьмом небе от счастья. Можно словами сказать: «Ты мне очень нравишься», - а интонацией, с которой это произнесено: «До чего же ты мне противен». Недаром же в любой языковой среде считается, что важно не только то, что говорит человек, но и как он это говорит. Зачастую второе куда важнее первого, и мы верим интонации больше, чем словам. Если из речи изъять интонацию, то речь омертвеет, станет безжизненной и сделается при ясности лингвистической психологически непонятной.
Интонация в конкретной ситуации приходит сама собой, хотя и усваивается в коммуникативном опыте. Ее непроизвольность определяется тем, что приспособительные механизмы организма человека, прежде всего вегетативные компоненты, участвующие в регуляции жизнедеятельности и неподдающиеся прямому контролю (дыхание, сердцебиение, сужение кровеносных сосудов, частота пульса и проч.), вступают в действие раньше, чем речь произносится
вслух, и органически в нее вливаются. Интонацию не надо заранее планировать, о ней не надо специально заботиться - ведь это то же самое, что заплакать или засмеяться по инструкции. Более того, когда человек умышленно пытается придать своей речи «правильную», как ему кажется, интонацию, со стороны это расценивается как неестественность, фальшь. Например, напыщенный пафос или слащавая елейность.
Спонтанная речь непроизносимая не только без интонации, но и без мимики, или моторики лица, сопровождающей звучание. Невозможно представить себе говорящего человека с «никаким» выражением лица. Мимические реакции по своему многообразию, пожалуй, не уступают речевым интонациям. Каких только взглядов при разговоре мы не бросаем и не ловим на себе: добродушный, нежный, пылкий, кроткий, изумленный, брезгливый, озабоченный, вороватый, негодующий, печальный, завистливый, укоризненный, сконфуженный, потупленный, лукавый, блуждающий, испытывающий, свирепый, презрительный, завороженный, ободряющий, скорбный, насмешливый, надменный, обольщающий, утомленный, боязливый, наглый, сердитый, задумчивый и т.п. Полная «опись» взглядов нереальна. Взгляд тоже может поведать о многом таком, чего в словах нет, и передать более значимую и достоверную информацию, чем слова. Словами можно говорить одно, а выражением лица - другое. Как и интонация, мимика получает подкорковый тонус до произнесения (ведь лицо, говорящее вместе с глоткой, обычно посылает сигналы чуть раньше голоса) и «накладывается» на речь.
Мимика в основном тоже непроизвольна. (Даже профессиональные дипломаты, проявляющие большую осторожность и сдержанность, умеющие держать себя в руках, вести себя так, чтобы ни один мускул на лице не дрогнул, и те порой «выходят из себя».) Нельзя предварительно решить, какой будет мимика, и «изображать» ее. Если человек намеренно делает нужную физиономию, да еще переусердствует в этом, со стороны она тоже выглядит ненатуральной, притворной. Например, наигранный страдальческий взор, вымученная улыбка или
или напускная сердитость. Как бы ни старался человек показать на лице эмоцию, которую он не испытывает, или, напротив, скрыть переживаемую эмоцию, и как бы ни преуспел в этом, - обязательно что-нибудь вылезает наружу помимо его желания и воли, ибо корни эмоций лежат глубоко в подсознании. К тому же, разговаривая, человек слышит и видит себя не так, как он слышится и видится окружающим. (Те, кто впервые услышал себя на фонограмме или увидел на телеэкране, не узнали себя.)
Иное дело - передача чужой речи, когда замысел выдуман,