Человеческое поведение все «замешено» на языке. Ибо, живя в обществе, невозможно избежать влияния языка. Вездесущий, он обрушивается на нас постоянно и ото всюду, не обходя стороной ни одного «уголка» нашей жизни. Язык не только универсальное средство общения, но одновременно и универсальное средство познания; язык – питательная среда самого существования человека как Человека. И человек тем больше оправдывает свое самое высокое положение на эволюционной лестнице, свой почетный титул носителя Разума, чем больше он окунается в мир языка.
Язык реально существует в речи и через речь же усваивается человеком. Никакого иного пути для овладения языком нет. Однако если бы до сих пор человек довольствовался единственно устной речью и не имел никаких других способов пользования языком, то сейчас он был бы куда менее разумным, чем есть на самом деле. Следовательно, и социальный прогресс во всех сферах человеческой жизни был бы гораздо ниже того уровня, какой достигнут сегодня. Ибо, воплощаясь только в звуковой форме, язык не исчерпывает всех своих ресурсов. Можно сказать даже еще определенное и категоричное: в звуковой форме реализуется меньшая часть его потенциала.
Даровав себе язык и заботливо его пестуя, человек не переставал размышлять над характером своего детища. Наконец, он сообразил, что лингвистические знаки можно «переодевать» в разные материальные оболочки, не меняя их содержимого. Первой гениальной догадкой о многокодовости языка было изобретение письменности, которая «удвоила» язык, а по существу - вдохнула в него бессмертие, увековечила. Сей взлет пытливой человеческой мысли произошел не в историческое одночасье и не был озарением гения-одиночки. Это творческое «мгновение» длилось веками и вобрало в себя огромнейшее множество людей, формировавших письменность. По данным палеографии, изучающей древние письмена, человек научился писать около 5 – 6 тыс. лет тому назад, т.е. спустя десятки тысячелетий после того, как заговорил из устным словом. (Правда, среди ученых нет единого мнения относительно хронологического срока появления письменности, как, впрочем, и самого языка. Однако все единодушны в том, что письменная речь – довольно позднее обретение человека.)
Сложившись поначалу лишь у немногих народов, письменность постепенно охватывала все большее их число, пока не распространилась по всему земному шару. Причем она не сразу приняла тот вид, в каком досталась нам, детям XX в. Подобно звуковому языку, письменный язык тоже развивался поэтапно. Его многонациональная «родословная» восходит к некогда общему праисточнику - рисуночному (пиктографическому) письму, т.е. запечатлеванию мыслей в виде наглядного изображения вещей, о которых идет речь. Разобрать такое письмо можно в принципе не зная языка, на каком оно составлено. Его элементы присутствуют у всех народов, несмотря на национальные различия конкретных систем письменности ныне действующих языков. Например, символика видов спорта, знаки дорожного движения или условные обозначения, используемые в картографии и метеорологических сводках, понятны на всех континентах без перевода.
Возникновение письменности знаменовало собой новую гигантскую веху на пути раскрепощения разума. Она произвела подлинную революцию в судьбе рода человеческого, радикально изменив принципы, которыми человек руководствовался в дописьменную пору. С возникновением письменности перед ним открылась реальная перспектива не растерять свой опыт, от чего он не был застрахован прежде, поскольку не хватило бы памяти для сохранения всего того, что человек узнал за время своего существования. Письменность же позволила сберегать всю ранее найденную и впредь добываемую информацию в так называемой выносной памяти, т.е. памяти, физически отделенной от каждого человека, находящейся далеко за пределами не только индивидуальной памяти, но и групповой памяти отдельных территориально обособленных объединений людей. Таковой сделались специальные архивные учреждения по сбору и хранению всевозможной документации, навечно остающейся человечеству как свидетельства былого. Этот постоянно пополняющийся всемирно – исторический банк культурных накоплений снабжает общество необходимой информацией. (Старинная китайская пословица по этому поводу гласит: «Даже самая хорошая память не идет ни в какое сравнение с чернилами: к тому, что записано, можно обращаться бесконечное множество раз, даже если в памяти ничего не осталось».)
Таким образом, благодаря письменности все достижения предшествующих эпох передаются в целости и сохранности последующим эпохам. Без их закрепления в фиксированных источниках информации строительство здания мировой цивилизации, начатое с появлением языка, могло на каком-то этапе остановиться: не было бы ни науки, ни литературы и человек поныне бы пребывал в том же интеллектуально малоразвитом, полудиком состоянии, в каком он находился не ведая письменности. Взять хотя бы одни только календари, организующие четкое распределение событий во времени, которые подарили миру древние египтяне. Не будь в распоряжении человека этой символической системы летосчисления, ему было бы невообразимо трудно, если вообще не безнадежно, разобраться в своем прошлом, настоящем и будущем.
Подключение к устной речи письменной колоссально расширило пропускную способность коммуникативной системы человека и увеличило ее
стемы человека и увеличило ее информационную емкость, поскольку вместо прежних двух в ней заработали сразу четыре канала, по которым циркулирует язык. Это пробудило в человеке дремавшие дотоле силы, умножило его творческие потенции, ускорило их претворение в практические деяния. Отныне человек смог более полно познавать окружающий мир, более гибко ориентироваться в нем, более дерзновенно преображать лик Земли во благо своего рода. Ибо его сознание впитывало опыт не только современников, но и многих поколений предков, живших задолго до него, а сам он смог завещать в наследство весь свой опыт еще не родившимся потомкам. Отсюда – на долю каждого очередного поколения после ввода в действие письменности выпадало вступать во все более насыщенный информацией мир, получая «в приданое» летопись мировой цивилизации, тем самым становясь просвещенное своих отцов, дедов и прадедов. В обеспечении преемственности опыта человечества непреходяща социальная ценность письменности. И по мере того как мы все дальше отодвигаемся от момента ее возникновения и ретроспективно оцениваем то, что она нам дала, - ее значимость раскрывается все шире, а ее удельный вес в жизни общества неуклонно возрастает.
Письменная речь выросла из недр устной речи как производная от нее форма бытия языка. Хотя письменная речь не могла появиться без устной, но и устная речь не смогла бы совершенствоваться без письменной. Запущенная в живой водоворот коммуникации, письменная речь непрестанно развивалась и оплодотворяла свою «родительницу»; взаимоулучшая друг друга, обе разновидности речи приумножали возможности воплощенного в них языка; а он, обогащенный, в свою очередь, поднимал на более высокий уровень речь в целом - такова диалектика взаимоотношений между языком и речью. Следовательно, языкоречь суть система саморазвивающаяся, самообновляющаяся, самообогащающаяся, самосовершенствующаяся. За счет этой «самости» шло перманентное наращивание разумности человека. Данная историческая закономерность прослеживается и в развитии каждого отдельного индивида: чем более развита у него речь, тем более развит и язык, а следовательно, и интеллект. Нельзя быть богатым речевладельцем и в то же самое время бедным языковладельцем, равно как нельзя быть бедным речевладельцем, но богатым языковладельцем. Нельзя по той причине, что вся информация, которой располагает индивид, «принесена» в его мозг языком через речь.
Итак, современный человек – двоякоговорящий: устно и письменно. Тот факт, в мире еще немало людей, не умеющих писать, хотя письменная речь действует уже давно и вовсю, ни коим образом не свидетельствует об их генетической невосприимчивости к ней. Как показывает весь мировой опыт, особенно опыт тех народов, которые приобщились к письменности позже других, грамотность не есть врожденный дар «первосортных» людей, которым якобы обделены «второсортные». Все дело в политике власть предержащих в области народного просвещения. Принципиально любой ныне живущий человек как представитель «единосортного» вида существ, независимо от расовой, национальной, сословной принадлежности, способен овладеть обеими разновидностями речи.
В основе современной письменности большинства народов мира лежит буквенный алфавит, у истоков которого стояли финикийцы. Он представляет собой список исходных знаков языка в их графической форме, расположенных в строго закрепленном порядке. Родоначальники алфавита учли коренные свойства знака – дискретность и неизменность. Применительно к слову как знаменательной единице языка это следует понимать так: во – первых, конечный набор единиц, образующих слово, постоянен и, во-вторых – в каких бы физических сигналах ни материализовалось слово, оно всегда тождественно самому себе. Таким образом, письмо отображает единообразный состав всех языковых элементов в рамках того или иного национального языка.
Анализируя письменную речь, надо рассматривать ее с двух сторон, соотносимых с двумя сторонами устной речи: моторной и сенсорной. На выходе коммуникативной системы человека – это собственно письмо, на входе – чтение.
Поскольку язык в любой форме своего существования задан каждому из нас извне, постольку при его усвоении речевая сенсорика предваряет речевую моторику. Как в устной речи мы прежде слушающие, а потом – говорящие, так и в письменной речи мы прежде читающие, а потом – пишущие. Чтение и письмо не формируются в индивидуальном опыте одно без другого. А посему грамотный человек обладает двуединой коммуникативной способностью: он и пишет, и читает.
Хотя в письменной речи используется тот же самый язык, что и в устной, но это уже совсем другой способ пользования им, требующий и другой анатомофизиологической основы. Поэтому каждому человеку приходится овладевать письменной речью заново и иначе, чем устной. Если устная речь рассчитана на устройство рта и уха, то для письменной речи человек приспособил руку и глаза, которые и служат ее исполнительными механизмами. При этом глаза осуществляют прием письменной речи, а рука – выдачу1.
Как у человека нет ничего от природно предназначенного для устной речи, так, тем более, - для письменной. Подобно рту и уху, эти органы становятся специализированными каналами речевой коммуникации тоже «по совместительству», имея изначально чисто биологическое назначение: первичная функция глаз - свето- и цветоощущения, а руки – хватание, причастность к речи – вторична. Вторичность речедвигательной нагрузки руки и речевоспринимающей нагрузки глаз наглядно проявляется в случае их расстройства. В частности, при «писчем спазме», своего рода «заикании» руки, пальцы перестают слушаться своего хозяина исключительно в момент писания, тогда как вне этого акта движения кисти рук нормальны, а при «словесной слепоте» глаза перестают различать лишь что-то написанное, тогда как другие предметы зримого мира видят нормально.
Стихийно сложилось и укоренилось представление, что писать надо обязательно правой рукой. Леворукость считалась аномалией, поэтому родители и учителя переучивали левшей. После открытия функциональной асимметрии головного мозга предубеждения были рассеяны. Выяснилось, что склонность к право или леворукости, - это врожденная психомоторная особенность, и от прежней практики, естественно, отказались.
Переход от устной речи к письменной не самотечен. Человек не может в один прекрасный момент взять да начать читать и писать лишь потому, что уже элементарно владеет устной речью и имеет биологически здоровые глаза и руки. Это – условие для усвоения письменной речи, но отнюдь не существо дела. Главное, чтобы мозг знал правила перевода устной речи в письменную, ибо мы смотрим глазами, а видим умом. У безграмотного человека глаза и руки такие же, как у грамотного. Более того, зрение первого может быть физически острее, а рука проворнее, чем у второго. Психологически же глаза безграмотного в отношении исписанных строк невидящий, а рука, контролируемая такими глазами, - беспомощна. (Попросить безграмотного человека что-нибудь прочесть или написать – то же самое, что предложить ему прочитать ноты и сыграть по ним, если он не знает музыкальной грамоты и никогда в жизни не делал этого.)
Решающая роль обучения в усвоении письменной речи убедительно выявляется у тех слепых от рождения людей (например, с врожденной катарактой), кому уже в зрелом возрасте путем хирургической операции было даровано зрение. Их мозг не был обучен видению графических языковых знаков (хотя с этими знаками в их звуковой форме они уже были знакомы и достаточно долго пользовались ими в разговорной практике), поэтому поначалу их глаза не воспринимали надлежащим образом написанного, а рука не справлялась с речедвигательной обязанностью. То и другое пришло к ним лишь спустя довольно продолжительное время, после соответствующего обучения...
Наименьшей структурной единицей письменной системы является графема. В языковой иерархии графема соответствует фонеме, выступая в качестве ее изобразительного эквивалента, т.е. эти единицы функционально однозначны и взаимозаменяемы. Переходя из языка в речь, графема превращается в букву, которая служит ее материальным носителем. И как фонема не есть звук речи,
точно так же и графема – не есть буква, а ее главный признак, наличествующий в ней наряду с другими нелингвистическими признаками. Поэтому графему как таковую нельзя ни отдельно написать, ни отдельно увидеть. Ее можно лишь мысленно представить, выводя букву, и узнать в букве, глядя на последнюю. Разница между графемой и буквой та же, что между фонемой и речевым звуком: обе, будучи образованиями идеальными, «надсенсорны» и «надмоторны»; обе задуманы в мозгу в одном образе, а при своей реализации приобретают уже несколько иной образ.
Как звуки устной азбуки не бывают абсолютно одинаковыми, точно так же обстоит дело и с буквами письменного алфавита. Любая буква по наглядным начертаниям может быть очень разной: большой и маленькой, ровной и кривой, заостренной и округлой; кроме того, буква не похожа на саму себя в зависимости от пишущего прибора (перьевая ручка, карандаш, кисточка, мел и т.д.); от поверхности, на которую наносится (бумага, фанера, холст, стекло и т.д.); от цвета, в который окрашена. Словом, букве, как и звуку, присущи элементы неустойчивости. Однако графема не зависит от написания, хотя и коренится в нем, поскольку физические параметры буквы не затрагивают ее сути. Графема как лингвистический знак всегда тождественна самой себе, каково бы ни было ее реальное изображение. Отвлекаясь от внешних признаков, языковое сознание сводит все зримые непохожести буквы к соответствующей графеме, которая содержит в себе в свернутом виде свои реальные воплощения. Таким образом, буквы, представленные в письменной речи, являются многочисленными вариантами инвариантных графем, хранящихся в долговременной памяти.
Человеческий глаз имеет дело с письменной речью как физическим явлением. А в этом аспекте она ничтожно слаба, чтобы затмевать собою все прочие оптические раздражители, действующие на фоторецепторы глаза. Но ценность письменной речи, как и устной,- в информации, закодированной в оптических сигналах. И осмысленность зрительного восприятия, как и слухового, определяется не качеством сенсорного устройства, а качеством мышления. Человеческий глаз, как и ухо, становится разумным, лишь пропитавшись языком и научившись работать с ним. Язык и позволяет «входить» в мир, отличный от того, какой непосредственно действует на зрение человека. Ведь изображение на сетчатке глаза не содержит в себе никакой информации, оно превращается в таковую в мозгу после того, как поступившие в рецепторы оптические сигналы будут расшифрованы.
Таким образом, у грамотного человека есть два разных по генезису и свойствам зрения: физическое и специфически языковое. (По аналогии с фонематическим слухом языковое зрение правомерно было бы назвать графематичес-ким.) Именно оно и «вынимает» из букв «спрятанный» в них «скелет» - графемы, разглядывая за внешним обликом письменного знака его внутреннее содержание.
Человек пользуется буквами не «поштучно», а «оптом», в составе целого слова. Все люди научаются писать по установленным стандартам, прописям, одинаковым для всех носителей данного языка. Под влиянием прописей, служащих образцом для подражания, и начинает развиваться зрение, контролирующее «артикуляцию» руки, почерк. Однако очень скоро здесь намечаются различия, которые в дальнейшем становятся все более явными. Мы не похожи друг на друга целым рядом врожденных и благоприобретенных признаков, среди которых почерк. У каждого из нас свой почерк, и в целом, и по частям.
Индивидуальное своеобразие почерка проявляется в размере и конфигурации букв, способе соединения их друг с другом в составе слова, от стоянии слов друг от друга, в нажимном или безнажимном, убористом или размашистом написании, с наклонами вправо или влево или строго вертикальном; в расположении и длине строк, ширине полей и прочем. Все встречающиеся в рамках письменной системы того или иного языка почерки соотносятся с готовыми прописями, как частное и общее. В обязанность языкового зрения входит распознание в многообразных вариантах начертания слов их инвариантного графемного состава. Степень удобочитаемости почерка, как известно, различна. Но за счет избыточности, свойственной письменной речи, как и устной, языковому зрению удается разобрать самый плохой почерк, восстановить стертые или зачеркнутые слова, не обращая внимания на помарки.
Однако, подстать языковому слуху, языковое зрение тоже не «потолок» творческих возможностей восприятия речи человеком. Высшего совершенства процесс приема письменных сообщений достигает в собственно речевом зрении, не лимитированном рамками усвоенного языка.
Речь, будь то устная или письменная, - это всегда живое поведение ее исполнителя. Не только у разных людей разный почерк, но и у одного и того же человека – почерк не есть нечто неизменное. В определенной мере это величина переменная. Вместе с другими двигательными способностями, скажем, походкой, почерк видоизменяется в разные периоды жизни. Более того, в одном и том же возрасте, даже в один и тот же день он не похож на самого себя в зависимости от обстоятельств. Слово, которое как знак не может быть в приподнятом игривом или подавленном настроении, - категория психологическая. Оно присуще только пользователю словесного знака. В момент писания человек находится в каком – то психическом состоянии, и оно так или иначе сказывается на почерке. Причем сам пишущий может и не осознать влияния своего самочувствия на моторику руки. Но, даже если он предумышленно старается писать не своим почерком и, как ему кажется, попытка эта удачна – все равно что – то «свое» в чужой манере написания остается.
Как какие – то личностные характеристики «выдают» человека в произнесении, так они выдают его и в почерке. По почерку с большей или меньшей вероятностью угадывается возраст человека, его темперамент, образование, род занятий (трудно, например, представить каллиграфический почерк у врача и неразборчивый почерк у учительницы начальных классов). Некоторые особенности почерка указывают на наличие у человека каких – то заболеваний. Так, чрезмерно аккуратный и бисерный почерк с выписыванием каждой буковки и точечки типичен при эпилепсии; вычурная и нарочитая стилизация почерка со всевозможными завитушками наблюдается при шизофрении; «трясущийся» почерк – при болезни Паркинсона. Сложилось целое учение о почерке – графология. Детальные исследования автографов знаменитостей, например канцлера Германии Бисмарка или гетмана Украины Мазепы, подтвердили ряд их характерологических черт. А в отдельных рукописях наших талантливых соотечественников Федора Достоевского и Николая Гоголя графологами отмечены необычные для них написания, свидетельствующие о болезненном изменении в психике этих авторов, действительно имевшем место в определенные периоды их жизни. Хотя отнюдь не все положения почерковедения бесспорны, оно имеет немаловажное значение в целом ряде областей человеческой деятельности: в практической психиатрии, в криминалистической и литературоведческой экспертизах. Кропотливый «микроскопический» анализ письма со стороны его графики как подсобный в добавление к анализу содержания и стиля речи диагностический прием широко используется для установления авторства анонимных и псевдонимных рукописей, для определения подлинности или фальсификации рукописных документов.
Подобно любому перепаду голоса в произнесении, любая загогулинка в рукописи психологически значима. И как речевой слух чутко вслушивается в то, к чему остается «глуховатым» языковой слух, точно так же речевое зрение пристально всматривается в то, чего не разглядит «слеповатое» языковое зрение. Оно придирчиво «обыскивает» почерк, подмечая в нем все особенности, дающие дополнительные сведения о самом пишущем. Языковое зрение не интересуют частности. А потому оно может не заметить «нервозность» или «утомленность» почерка, «порчу» почерка из – за какого – либо недомогания или появившуюся вдруг неряшливость в прежде очень аккуратном почерке; может оставить без внимания то, что записка написана правшой, левшой или, может быть, рукой –протезом; может, наконец, «прозевать» искусную подделку почерка. Речевое же зрение не допустит подобного «ротозейства», не преминет вникнуть в каждую случайную деталь, в каждую мало – мальски зримую особенность, оно все возьмет на заметку и даст этому надлежащее толкование. В общем, всегда извлекает из письменной речи намного больше информации, чем в ней дано языком.
В отличие от языкового зрения, ориентированного на язык (ведь буквы как знаконосители в разных национальных системах письменности разные), речевое зрение, ориентированное на речь, в значительной мере наднационально. Языковое зрение ничего не увидит в иноязычном письме, кроме того, что оно написано «не по-нашему», тогда как речевое кое – что да извлечет из него. Ведь речеручная моторика, в отличие от прописей, не национальна, а индивидуальна. Догадаться, что письмо написано ребенком или взрослым, твердым или разъезжающимся почерком, в спешке или неторопливо; что две записки, написанные на разных языках, принадлежат одному и тому же лицу, можно независимо от того, на каком языке составлен текст. Проницательность речевого зрения прямо пропорциональна степени интеллектуальной упражняемости в данном занятии. Глаза, как и уши, должны быть хорошо натренированы, чтобы получать дополнительную информацию. Это уже особая сноровка, своего рода искусство, которому надо специально обучаться...
Всякое усвоение социальных навыков – это, в конечном счете, специфическая активность, выработанная корой больших полушарий. Отсюда – возникновение письменной разновидности речи сопряжено с существенной реорганизацией центрального аппарата, управляющего речью. По сравнению с первичной мозговой локализацией речи, когда работал только один звукослуховой канал, а буквенно – зрительный пока бездействовал, двухканальная локализация и количественно, и качественно намного объемнее. Она простирается до ранее отдаленных границ и, захватывая «неоречевленные» еще участки головного
мозга, присоединяет их к уже «оречевленным». Формируются новые условно – рефлекторные перекрестные связи между корковыми представительствами рта, руки, уха и глаза. Вступив в тесное функциональное взаимодействие, они образуют единую нейродинамическую систему, могущую легко перестраиваться внутри себя, т.е. переключаться с одной разновидности речи на другую. По существу, с момента сформированно письменной речи весь головной мозг со всеми его долями – лобной, височной, затылочной и теменной – оказывается втянутым в работу с языком. Не остается ни одного участка коры вне поля действия языка.
Принципиальная общность организации устной и письменной речи предполагает тем не менее их относительную самостоятельность, так как звуковой поток и строчки написанных слов – явления разные. Именно благодаря их различиям и возможно сосуществование в одной коммуникативной системе двух противоположных по своей материальной природе информационных каналов. Это только на первый взгляд может показаться, что особой разницы между устной и письменной речью нет, что стоит подставить буквы на место звуков – и все в порядке. Насколько это ошибочно, можно судить по первым письменам наших дошколят - «самоучек», которые в самом буквальном значении переносят свою устную речь на бумагу: пишут без интервалов между словами, без заглавных букв, без знаков препинания – сплошная звукопись. Такие письма никому, кроме родителей, непонятны.
В действительности же буквенное письмо не есть симметричное воспроизведение звукового строя языка в графике. Хотя система графем любого языка имеет однозначное соответствие с системой его фонем, список букв не равен числу последних. Здесь имеется определенная диспропорция: обычно букв меньше, чем фонем, поскольку возможны комбинации двух – трех букв для обозначения их звукового эквивалента. В русском языке 42 фонемы, которые передаются на письме 33 буквами. (Скажем, в слове «сельдь» 6 букв, но 4 звука.) Данное неравенство объясняется сенсорной разнородностью звуковых и графических речевых сигналов. То, что делает рот, физически не поддается руке, и наоборот. Слоги, в которых реализуется устная речь, в письменной речи не представлены. (Кстати, на написание слова уходит в 3 – 4 раза больше времени, чем на его произнесение.) Да и ухо не может видеть, а глаз – слышать.
Современные языки отличаются большим расхождением между произношением и написанием. Несовпадение звуковой оболочки слов с их буквенной оболочкой, т.е. несовпадение орфоэпии и орфографии – закономерное явление при переводе языковых знаков из устной речи в письменную. Строго говоря, правописание начинается там, где произношение расходится с написанием. Об их явной противоречивости говорит тот факт, что недостатки произношения, допустим, картавость или шепелявость, нельзя узнать по письму, поскольку звуки произносимы, но не изобразимы, а ошибки написания нельзя узнать по устной речи, поскольку буквы изобразимы, но не произносимы. Если бы писалось так, как говорится, то и не было бы проблемы обучения письменной речи.
В каждом национальном языке установлены свои правила перехода с буквенного кода на звуковой (процесс чтения) и со звукового на буквенный (процесс письма). Правил этих много, и они достаточно сложные. Для их усвоения требуется немало терпения, вдумчивости и времени. Ибо на письме применяется не фонетическая, а фонематическая транскрипция. Именно фонеме как единице языка тождественна буква как компонент письменной речи. В противном случае по – русски, например, мы бы писали «агарот» вместо «огород», «митеш» вместо «мятеж», «щислифчик» вместо «счастливчик», «грамоский» вместо «громоздкий», «лидиная» вместо «ледяная», «жымчюжина» вместо «жемчужина» и т.п. В результате слова оказались бы неидентичными как лингвистические знаки.
Фонетическая транскрипция неудобна для практического письменного общения, она вносила бы путаницу в понимание очень многих слов, особенно тех, у которых совершенно одинаковая звуковая выраженность (омофоны), например, посидевший и поседевший, лезть и лесть, бал и балл, туш и тушь, гриб и грипп, обед и обет, столб и столп, поласкать и полоскать, частота и чистота, груздь и грусть, предать и придать, лица и литься, пять и пядь, костный и косный, переносица и переносится. А таких фонетических близнецов в любой языковой среде наберется предостаточно. В общем, произносимые и написанные слова однозначны в их фонемном и буквенном составе1. Потому – то в любом цивилизованном обществе издаются словари орфоэпические и словари орфографические, служащие законодательными справочниками языковой культуры устной и письменной речи.
При смене способов реализации словесных знаков меняется и способ их разграничения. Если в устной речи это акустические переходы внутри слогов и между слогами, то на письме слова членятся через межбуквенные просветы и форму букв, что тоже предполагает специальную выучку. Сюда еще добавляются правила, устанавливающие слитное, раздельное или дефисное написание слов, случаи написания слов с заглавной или строчной буквы, перенос слов на другую строчку и ряд других. Сверх того, в письменной системе имеются дополнительные небуквенные знаки, указывающие на границы предложения и их частей, или знаки препинания (пунктуация), которые тоже надобно хорошо знать, чтобы правильно расставлять на письме. (Заметим, что основные знаки препинания являются общими для всех языков.) Таким образом, письменной речью каждый человек овладевает с самого начала осознанно в отличие от устной речи, которая на ранних этапах осваивается по механизму самонаучения.
Переход от устной речи к письменной никоим образом не отменяет первоначальной роли речевых кинестезии. Речедвигательный код был и остается базисным. Можно говорить, не умея писать, не умея говорить. Нельзя записать
1 В некоторых странах, например в Китае и Японии, традиционно применяется не буквенное письмо, а идеографическое (иероглифы), где каждый фигурный знак обозначает целое слово. Но суть подхода к письму как к инобытию языка, т.е. реконструкция устной речи, - та же.
слово, совершенно неведомое произношению. Механически, бездумно перекопировать зримый облик графического слова, конечно, можно. Но осмысленно употребить его в письменном сообщении как некую знаменательную единицу, минуя его проговаривание, - нереально. И наглядное свидетельство тому - начальное школьное обучение письму, когда первоклассники проговаривают то, что записывают, и это значительно облегчает им усвоение данного навыка.
По мере упрочнения навыков чтения и письма оба они становятся автоматизированными, превращаются в привычку. (Понятие «автоматизированный» не есть синоним «автоматического», ибо последнее не требует предварительной выучки, тогда как первое необходимо предполагает ее.) Человек пишет слово уже не побуквенно, как делал это на начальной стадии обучения, а безостановочно все слово целиком, быстро водя рукой по бумаге и практически не отрывая ее от листа (скоропись), тогда как вначале слово и даже отдельные буквы пишутся в 2 – 3 приема. И читает написанное слово, тоже не просматривая его буква за буквой, по складам, как вначале, а охватывая все целиком, бегло (скорочтение); человек уже не задумывается над тем, как это у него получается. Узнавание слов, т.е. отождествление их на приеме и на выходе, обеспечивается долговременной памятью, где они хранятся.
В разных этнических культурах действует исторически сложившаяся традиция пространственного расположения письма: у некоторых азиатских народов столбец стоящих друг над другом иероглифов идет сверху вниз, у европейцев строка пишется слева направо, у арабов – справа налево. Те же различия, разумеется, присутствуют и при чтении (между прочим, если подсчитать, сколько людей пишут слева направо, то они не составят абсолютного большинства, как может показаться на первый взгляд). Однако существо дела от этого не меняется.
Взрослый человек с достаточным опытом пользования письменной речью обычно пишет молча, «про себя». Поскольку на письме нет производства звуков, нет и надобности в артикуляционных приспособлениях. Можно писать плотно сжав губы, прикусив зубами язык или даже заняв рот совершенно «посторонним» делом, например, жуя жвачку; не требуется и фонационной настройки гортани (в противном случае безгортанные больные не смогли бы писать, а они после операции продолжают это делать так же свободно, как и до операции); отпадает необходимость в регуляции аэродинамических условий, и дыхание работает в свободном режиме, т.е. человек пишет и на выдохе, и на вдохе, и даже задерживая на какое – то время дыхание, что совершенно исключается в устной речи. Словом, речедвигательный анализатор «отдыхает».
Не вовлекается в работу при письме и слуховой анализатор. Человек физически не слышит записываемых слов. Можно даже плотно заткнуть уши ватой, что нисколько не затруднит писание, а порой, особенно когда отвлекает посторонний шум, даже облегчает этот процесс. Здесь, правда, нужна одна существенная оговорка: хотя мы реально не слышим записываемых слов, выключение слуха не означает полную слуховую бесконтрольность, потерю слышимого образа слова как конечного продукта рукописной речи. Ибо вместо воспринимаемых звуков возникают звуки представляемые. Это происходит благодаря действию внутреннего слуха, выручающего человека даже тогда, когда наступает полная глухота. Сформировавшаяся мысленная модель слова позволяет человеку полноценно писать и при выходе из строя периферического аппарата моторного механизма письма. Так, лишившись доминирующей руки, человек сравнительно быстро переучивается и пишет другой рукой. Известны и такие случаи, когда люди, потеряв обе руки, пишут ртом, держа карандаш зубами, более того, делают это ногой, зажав карандаш между ее пальцами. Но вот органическое разрушение фонематического слуха, отвечающего за фонемный состав слов, неминуемо вызывает потерю способности писать (аграфию). Причина опять – таки в том, что именно фонемы – не звуки! - заменяются на письме буквами. Без полноценного фонематического слуха производство письменной речи в принципе невозможно, поскольку она возникает на базе устной речи и при письме фонематический слух сохраняет за собой функцию контроля.
Чтение как процесс, обратный по направлению письму, тоже имеет свою специфику, отличную от восприятия устной речи, вытекающую опять – таки из физической разнородности произносимого и изобразительного материала. Устная речь мимолетна. Она существует лишь в момент своего произнесения, и сказанного не вернуть. Языковые знаки, заключенные в акустических сигналах, мгновенно улетучиваются из восприятия, не оставляя никаких вещественных следов. По своей физической природе звуки принимаются в той же последовательности, в какой они поступают в ухо, т.е. во времени, а время необратимо. Отсюда и процесс слухового восприятия нельзя повернуть назад. Кроме того, устная речь слышится на сравнительно небольшом расстоянии.
Иное дело – речь письменная. Она не зависит от звучащего контекста. Буквы не испаряются в воздухе, как звуки. Будучи зафиксированными, они воспринимаются в пространстве, а пространство, в противоположность времени, статично. Слова в качестве оптических сигналов – от пробела до пробела – имеют реально видимый контур за счет пространственной близости стоящих друг за другом букв, его образующих, и потому вся исписанная страница легко обозрима. Ее можно «пробежать» глазами от начала к концу, от конца к началу, «исколесить» и вдоль и поперек (кстати, именно так «читают» малыши, перелистывая страницу за страницей, иногда даже держа книжку «вверх ногами»). В общем, всегда есть возможность вернуться назад к написанному, задержать взгляд на каком – то куске, повторно просмотреть все, что изображено на бумаге, - в этом несомненное преимущество письменной речи. Однако, повторяем, в качестве исходных лингвистических знаков