Алимарданов (он попал в нашу команду) сплоховал: неловко повис на задней откидной стенке кузова автомашины. Шофёр следующей машины в темноте его не увидел, как не увидел всей автомашины и слишком поспешно дал газ. Послышался лёгкий стон, кто-то матерно выругался.
Придавленный Алимарданов был мёртв. Его тело положили в кузов, прикрыв лицо плащ-палаткой.
Все жалели доброго старика. Погиб неожиданно, вдали от своей Туркмении; не успел добраться даже до войсковой части.
Сентября 1944 года.
Деревня Снина заброшена почти в ущелье. Горная речка, с обоих сторон высокие сопки. Низкие, бедные хатенки построены почти на камнях.
По языку крестьяне украинцы, только особые, не наши. Пока ещё не ясно для меня это «но». Да и они не знают, к какой территориальной группе их относить - к прикарпатской или к закарпатской. Скорее всего, к первой, т.к. главный карпатский хребет ещё в руках немцев. До войны он разделял Польшу с Венгрией. Закарпатская Украина входила в состав Венгрии.
Утро дождливое. Хмурятся лесистые сопки. Тучи разрезаются ими на части. Холодный, сырой ветер гонит лохмотья к юго-востоку.
Нас, новое пополнение, построили перед штабом дивизиона. Командиры подразделений распределяют прибывших между собой.
Я замешкался и потому оказался на левом фланге.
В распределении подкрепления участвуют командир дивизиона, невысокий ладно скроенный капитан, и комиссар, высокий и сухой, тоже с 5-тью звёздочками на погонах.
Леонид Рыжов, знакомые Павлов и Захаров, попали в разведку. Остальных распределили по батареям. Человек пять оказались во взводе связи. Когда очередь дошла до меня, то нехватка и в связистах была ликвидирована.
- Вы, младший сержант, пойдёте во взвод снабжения! – сказал командир дивизиона.
- Не желаю воевать во взводе снабжения, товарищ капитан!
- Как это понимать? Ну-ка повтори!
Я повторил. Командир дивизиона подошёл вплотную.
- Может, во взвод связи желаете?
- Нет, во взвод связи тоже не хочу!
- Куда же ты хочешь?
- Учился на разведчика и желаю быть только в разведке!
- Но ведь наша разведка не чисто артиллерийская, понимаешь ты это!? Дивизион горный: приходится всё делать. А арт.группа заполнена!
- Не боюсь я другой работы.
- Убьют быстрее….
- Знаю!
Комиссар словно в лупу рассматривал меня, потом покровительственно улыбнулся и спросил, какое у меня образование, а затем посоветовал командиру дивизиона уважить мою просьбу. У того возникшее раздражение как-то исчезло, но прежде чем согласиться он примиренчески спросил:
- Надеюсь, с Дона родом?
- Никак нет.
- Откуда?
- С Унжи.
- С какой такой Унжи!? Река, что ли?
Я объяснил. Переглянувшись, оба засмеялись.
- Ладно, шагай в разведку, унженский казак!
Сентября 1944 года.
Вчера был на н.п. Эти строки пишу в немецком блиндаже, захваченном дня три назад. Сделан он основательно. Выдолблен в каменной скале, но стенами внутри является не холодный камень, а берёзовые брёвна. В центре – узкий проход, по бокам – в рост человека нары, застланные сухой травой. Сейчас на них спят, подложив под головы вещевые мешки, двое – Николай Крамаров и Леонид Рыжов. Начальника разведки ст. лейтенанта Серпика вызвал командир дивизии, которую мы сейчас поддерживаем огнём своих установок.
С Леонидом я не в полной мере буду воевать вместе, он непосредственно включён в группу артиллерийской разведки. Меня же определили в оперативную группу. В горных условиях, а наш дивизион предназначен действовать именно в такой местности, с н.п. немного увидишь. Приходится действовать совместно с разведчиками других родов войск, пробираться в тыл немцев, даже доставать «языка». Но пока я фронтовик липовый, живых немцев не видывал. Приглядываюсь к обстановке, прислушиваюсь и, что главное, подтапливаю свою землянку берёзовыми чурками. Находится она на вершине горной цепи и, потому, постоянно продувается ветрами. Что бы дым рассеивался, а не торчал столбом в случае безветрия, дымоход в целях маскировки заваливаем еловыми ветвями.
Полюбоваться красотами природы можно. От землянки открывается величественный вид горных гряд, похожих на застывшие морские волны; кажется, рванёт достаточно сильный ветер, и волны эти оживут, покатятся.
Бои идут на нашем западном склоне. В кустарнике замаскировались наблюдательные пункты. На одной с нами высоте приспособились батареи ствольной артиллерии и миномёты. Так, всего лишь в нескольких десятках шагов от нас тявкают 76мм. Пушки. Бьют они, в основном, прямой наводкой по немецким позициям, которые тянутся у подножья сопки. Передняя линия видна по облачкам разрывов и по белесому туману дымовых шашек.
Немецкие мины и снаряды постоянно беспокоят нас. Несколько раз они падали рядом с нашим блиндажом.
Как и все новички, я вначале не чувствовал страха. Во всю играло глупое любопытство. Когда сегодня на рассвете одна из мин упала метрах в 10-15 от наших ног и почему-то не разорвалась, я как ребёнок воззрился на неё. В сознание привёл Николай Краморов. Тот уже прижался всем телом к земле и орал в мой адрес приказ ложиться с упоминанием божьей матери.
Мина всё-таки не разорвалась, но мне и Леониду Рыжову всё равно досталось на орехи. Опытные вояки не поленились прочитать целую инструкцию по правилам осторожности во фронтовой обстановке.
Сентября 1944 года.
Ночь не спали. Вчера до сумерек, после короткого шквального огня немцы пошли в атаку.
Начальник разведки ст. л-нт Серпик, только что вернувшийся с соседнего н.п., распахнул двери блиндажа и закричал: «Ребята, занимайте боевую позицию!»
Боевая позиция – как бы вторая линия обороны, метрах в ста ниже нашего блиндажа. Сделана она наспех в виде завалов и мелко выкопанных окопчиков.
Я не сразу сообразил, что происходит. Били орудия, но часть батарейцев, пригнувшись, бежали от орудий вниз по склону. Все были возбуждены.
Рядом со мной улёгся невысокий здоровяк Крамаров. «Осторожно, смотри – немец или наш!» - приказал он.
Впереди, между кустами, мелькали фигурки. Ясно, немцы! Наших почему-то не было видно. А по нашей цепи передали команду: «Ещё вперёд!»
Прижимаясь к земле, ползком и на карачках, все мы – артиллеристы, освобождённые от чисто своих обязанностей, разведчики, вероятно, и снабженцы, оказавшиеся на передовой, подались вперёд навстречу фигуркам приближающихся немцев.
Ползти пришлось недолго. С левого крыла к прорыву подоспели пехотинцы. Мы оказались среди них. Движение вперёд прекратилось. Каждый занимал удобную для себя позицию. Справа от меня, тоже за камнем, лежал высокий пожилой офицер, явно не артиллерист. «Без команды не стрелять!» - крикнул он. Его слова полетели по линии, от одного к другому.
А немцы приближались, почти бежали. И эти короткие минуты ожидания казались до боли долгими. Пережить напряжение несколько помог тот же офицер. «Хлопец, гранаты есть?» - спросил он. Получив отрицательный ответ, без слов сунул мне лимонку.
Казалось, что мы запаздываем, и от напряжения так хотелось нажать на спуск, что я закрыл глаза. Но вот наконец-то сосед гаркнул: «Огонь!»
Полоснули винтовочный залп и автоматные очереди. Забился и мой ППШ. Слегка подняв голову, я почувствовал настоящий азарт: немцы, словно спотыкаясь, падали на землю. А когда их цепь достаточно поредела, последовала очередная команда «В атаку!». Вместе со всеми поднялся и побежал. На ходу сделал всего две коротких очереди: автомат перестал биться. Оказывается, кончились патроны; я же не имел запасной обоймы или диска, и, что самое глупое, поддавшись общему напряжению, забыл о гранате: лимонка осталась у камня, за которым я лежал до команды «В атаку!».
Схватка быстро кончилась. Немцы сходу были отброшены за нашу передовую линию. Обратно по склону поднимался не торопясь, даже пытался рассмотреть лица убитых фрицев, но мешали уже сумерки. Товарищей по разведке нашёл у блиндажа. Леонид встретил радостно. «Я уж боялся, что ты погиб!» - сообщил он.
Пострадала лишь шинель Крамарова: на правом плече срезан погон и вырван кусок сукна.
Немцы два раза ходили в атаку ночью, пытаясь отбросить нас за горный хребёт. Дело кончилось ожесточённой стрельбой, без прорывов и потерь в людях. Мы потеряли только возможность поспать.
Перед завтраком получили очередную порцию спирта. Серпик торжественно провозгласил:
- Давайте выпьем за новое пополнение! Сегодня Ершов и Рыжов получили первую боевую зарядку. Итак, обмоем её!
Никогда не чувствовал себя таким счастливым, как сегодня.
Сентября 1944 года.
- Боровков и Ершов, берите оружие и пойдёмте со мной!
Последовали за Серпиком. Куда, пока ещё не знаем. На вопрос Владимира Боровкова Серпик ответил туманно: «Выполнять боевое задание».
На НП командира дивизии находилось несколько офицеров и небольшая группа красноармейцев.
- Тов. Генерал, старший лейтенант Серпик прибыл!
Генерал, обыкновенный человек чуть повыше и потолще меня, выглядел усталым. Осмотрев нас, он молча указал рукой на дверь в смежную половину блиндажа. Все последовали туда.
Он говорил мало, очень кратко: от нас командование дивизии и 18-ой армии генерала Журавлёва требует точные данные: где, и какие огневые точки расположены по ту сторону следующего горного хребта, в полосе 2-3километра. «Неплохо, - добавил он, - достать «языка», но только офицера и желательно артиллериста».
В разведку идёт группа из шести человек. Возглавляет её моложавый старшина Уланов, по имени Гриша. Гришей его зовут те, кто, видимо, не один раз бывали под его началом по ту сторону фронта.
Генерал пожелал нам счастливого пути и приказал готовиться. Серпик взял у меня и Володи документы, обоим пожал руки и ушёл.
Для подготовки оставалось всего лишь 2 часа. Но большего и не требовалось. Уланов, оказывается, давно проинструктирован своим начальством, и он уже подробно ознакомил нас с задачами. Совместно решили, как их лучше выполнить.
Для нас подготовлено место перехода передней линии немцев. Начинаем переход, когда минутная и часовая стрелки циферблата часов совместятся на цифре 10.
И вот проверены автоматы, запасные диски, ножи; в рюкзаки положено продовольствие.
В 21-30 лежали у места перехода, на стыке двух немецких полков. Сравнительная тишина с одиночными выстрелами. Временами взлетают ракеты. От бездействия по телу разливается чувство, схожее с тоской, от которого не спасала крошечная доза выпитого спирта.
Наконец, время! «За мной!» - шепчет Уланов. Быстро, опасаясь потерять в темноте друг друга, следуем за старшиной. Ещё не успели от перебежки потерять нормальный ритм дыхания, как Гриша остановился: «Одно из главных сделано! Теперь крадёмся медленно, до верха!»
Действительно, стреляли позади. Позади вспыхивали в небе ракеты. Начинался подъём на сопку.
Два раза чуть не напоролись на немцев: первый раз неожиданно услышали гортанную речь, второй – наткнулись на немецкую батарею.
Около часу ночи были у перевала. Вслепую подобрали удобное для ожидания рассвета место. На землю опустились в расщелине, поросшей кустарником. Гриша сразу предупредил: «Не курить!»
Ждать до рассвета в такую погоду мучительно. Сырость и холод добирались до костей. Что бы побороть холод, занимались физзарядкой. Но делали это в крайнем случае, именно тогда, когда одолевала дрожь, стучали зубы и следовало взять себя в руки. Затаённость, опасность быть обнаруженными усиливали внутренний страх, требовали максимальной осторожности, и мы почти не шептались, а наша физзарядка сводилась просто к сгибанию и разгибанию суставов.
План был прост: скрываясь пройти гребнем, засекая все огневые точки и отмечая их на карте. Если представится возможность, то подметить и блиндаж, где может находиться офицер. Его нужно брать без единого выстрела и только ночью.
Утро было сероватым, без тумана. Когда выбрались из своей берлоги, с удивлением увидели добротную немецкую землянку. Она была совсем рядом с нашим логовом. Перед входом в неё стоял солдат-часовой. Пришлось сразу юркнуть в кусты и обойти землянку стороной. Все отметили – раз часовой, значит землянка офицерская.
По гребню много ходить не требовалось. Отсюда, как на ладони, видны оба склона. Наиболее удобным местом для обозрения выбрали два огромных валуна, между которыми росла небольшая корявая сосна. В течение дня Уланов разрисовал здесь свою топографическую карту, нанёс расположение почти всех немецких огневых точек. Здесь же подзаправились тушёнкой с хлебом. Когда, казалось, всё было закончено, старшина спросил:
- Может, вернёмся без «языка»? Благодарность, считайте, обеспечена.
- Дело доведём до конца, - категорично заявил молчаливый и, пожалуй, самый сильный из нас Максим Дедюля.
С Дедюлей согласились все.
От слов Максима, как и от самого вопроса, веяло какой-то жуткостью, завораживающей и, одновременно, страшной. Риск смертельной опасности пугает и притягивает. Жуткая боязнь и, в то же время, хочется. Видимо, у всех так, если на карту ставится жизнь при осознании важности дела.
Объект нападения давно подобран: землянка, вблизи которой ночевали.
Кстати, о Дедюле. Я с опаской поглядываю на этого молчуна-медведя. От начала нашей экспедиции до вопроса старшины он не проронил ни слова; до перехода линии фронта не выпускал изо рта свёрнутой сигары, здесь – не дотронулся до махорки. По отношению к нему ребят заметно, что он – непререкаемый авторитет.
К намеченному объекту пробирались знакомым путём. Из кустов начали вести наблюдение.
Часового не было. В землянку заходили офицеры и солдаты. Отсюда тянулся телефонный кабель. Ясно: наше предположение оправдалось. Хорошо и то, что землянка небольшая: много людей в ней не спит.
Вечером у входа снова встал солдат.
Когда стемнело, запланировали ход операции. Наиболее сильным – Максиму и Володе Боровкову – досталось главное – брать фрица живым. Им поможет и сам Уланов, а когда конкретно, подскажет обстановка. Остальные – ножами прирежут других немцев, находящихся в землянке.
Теперь оставалось решить вопрос с часовым. Старшина неожиданно остановился на мне: «Ты, пожалуй, более других подходишь: моложе всех, невысокий, в плечах крепкий. Сможешь?»
- Смогу
- Вот и хорошо. Проверь нож, подтяни ремни. Автомат на это время передашь ребятам.
Дал согласие, но почувствовал настоящий страх. Зарезать человека! Даже закружилась голова.
Действовать ещё рано. Следовало подождать, когда затихнет стрельба и, возможно, в землянке улягутся спать. Ждать не меньше 2-3-х часов.
Всё это время я боролся с собственными противоречивыми чувствами, отгонял страх осознанием святости дела, вспоминая непростительные преступления немецких фашистов, от которых страдали миллионы. Вероятно, это помогло сохранить внешнее спокойствие, побороть приливы слабости.
Перед выходом ещё раз проверил, все ли застёгнуты пуговицы и прочны ли крючки и петли. Сдерживая дрожь, провёл вдоль ладони холодную сталь кинжала.
- Иди, - подтолкнул вперёд Уланов.
Шёл медленно, избегая малейшего шума и шороха, а подкравшись к землянке, разглядел часового. Был он в двух шагах; стоял, опершись о стенку землянки, лицом от меня.
Неудобное положение! В грудь полоснуть нельзя, в спину невозможно. Начни обходить – завалишь и себя, и ребят, всё дело.
Попробую ждать, только ждать. Нож поднял, взял рукоятку в обе руки, и тихонечко сделал ещё шаг. Осталось только с силой опустить нож. Но, солдат продолжал стоять, прислонившись к стенке. Слышу, как бьётся в висках кровь, начинают неметь руки. И вот, часовой выпрямился, что-то стал доставать из кармана. Удар! Нож по рукоятку свободно вошёл фрицу между лопаток. Слабый стон, даже не стон, а громкий выдох, и немец рухнул на землю.
Ребята, услышав, как стукнул о камень автомат немецкого солдата, подскочили к блиндажу.
- Стой здесь! – приказал старшина. Володя торопливо сунул мне в руки мой же автомат.
Дальнейшее совершилось быстро. Нервозность прошла, и я остерегался одного – случайного подхода немцев.
Из землянки послышался шум перепалки, стон. Минут через пять ребята выволокли человека с кляпом во рту. «Пошли к своим!» - сказал старшина.
Фрица вели почти в голове цепочки, вслед за Улановым. Благополучно перешли немецкую линию, но на нейтральной полосе в спину ударил пулемёт. Скошенным оказался чубатый москвич, пуля прошила нижнюю часть живота. Теперь продвигались уже ползком, волокли за собой раненого товарища.
Нас ждали. Раненый разведчик оказался мёртв.
С Володей Боровковым отсыпались у новых товарищей. Приняли порцию спирта и спали. Утром в землянку зашёл генерал.
- Молодцы, ребята! – сказал он.
Уланову приказал дать в штаб фамилии участников и обещал представить к награде.
А сегодня отдыхаем. Пользуясь бездельем, написал письмо домой и сделал эту запись.
Сентября 1944 года.
Километра на два продвинулись вперёд, сместились влево. Бои не прекращаются. Даже неопытному заметно, что всё здесь даётся дорогой ценой – каждая сопка, каждый километр. В полном смысле горная война, почти рукопашная. И всё-таки из разговоров начальников разведок и командиров частей на Н.П. узнаёшь, что 18-ая армия 4-го украинского фронта, которым командует генерал-полковник Петров, выходит на рубеж главного карпатского хребта. Первая гвардейская армия генерала Гречко 1-го украинского фронта тоже где-то на этом рубеже.
Передний край, как и обычно в горах, проходит между горными цепями. Применение техники в боях крайне ограничено. Плюс дожди, сырость, плохая видимость и, к тому же, мощные узлы немецких долговременных сооружений.
Наше Н.П. приспособилось ближе к подножью сопки. Смастерили его совместно с разведчиками ствольной артиллерии в виде большой землянки, замаскированной сверху дёрном и ветками деревьев. Из окон передней стенки выглядывают глаза стереотруб. От нашего дивизиона за немцами ведут наблюдение Николай Крамаров, Леонид Рыжов и сам Серпик. Их задача – выявлять цели, все изменения отмечать в журнале наблюдений. Ст. лейтенант готовит данные для стрельбы и передаёт их по телефону на батареи. Примерно тем же занимается разведка ствольной артиллерии.
А мы – Боровиков, Соломин и я, почти бездельничаем. Наблюдаем больше не за немцами, а за своими или просто бьём баклуши. К стереотрубе подходим изредка, что бы поинтересоваться жизнью фронта, но так, что бы не мешать дежурным по Н.П. Получается как бы несуразица: они дежурят или воюют, что одно и то же, а мы бездельничаем. Не выдержав, попросил Серпика включить в дежурство и меня. Безрезультатно. «Потребуются справки, нужные и пехоте и нам – пошлю! А пока отдыхай!» - ответил Серпик. Володя Боровков к моей просьбе отнёсся явно неодобрительно. Тоном старшего, но с лёгкой ухмылкой, принялся объяснять значимость нашей оперативной группы: «Все эти Крамаровы, браток, - фары дневные, - пояснял он, - ночью они, что котята слепые. Без ночных же фар в горах голову сломишь. А наш дивизион, сам знаешь, даже называется горным. Стало быть, в разведке и сделали такую группу, то есть ночные фары. Раз попал в эту группу, то поплёвывай днём в потолок, набирай силы. Ночью, уже знаешь на опыте, рисковать жизнью приходится побольше Крамаровых».
- Зубри, зубри, Михайлович! – отрывается от стереотрубы слушавший нас Крамаров. – Боровков – казак опытный и мастер на словцо. Только пусть мне одолжит на одну закрутку махорки: попроси пожалуйста!
Боровков протягивает Крамарову расшитый кисет. Оба закуривают, пуская дым в деревянный потолок.
Пользуясь свободным временем, напишу о первых впечатлениях от знакомства с дивизионом. У бойцов господствует шолоховская речь. Не только отдельные, чисто ростовские слова или специфические окончания глаголов третьего лица настоящего времени на – ть («воюють», «пишуть»), но даже интонация, которую до этого не слышал, напоминают героев «Тихого Дона» и «Поднятой целины».
В дивизионе большой процент казаков с чисто русского Терека и полуукраинской Кубани. Кроме русских и украинцев, есть грузины, армяне, казахи. Разнообразен по национальности и офицерский состав. Серпик, например – еврей, и это наглядно подтверждается специфическим большим носом и карими глазами.
Серпика ребята любят. Прост и суров. До войны успел окончить 4 курса юридического института, развитый. На фронте оказался храбрым без самозабвения, зря не рискует жизнью, ни своей, ни солдат. Как начальнику разведки ему подчиняется и наша оперативная группа.
Из ребят оперативной группы получше знаю этих двоих, что сейчас находятся на передовой – Боровкова и Соломина. Первый – бывший бригадир колхоза, лет на 10 меня старше, выше ростом и пошире в плечах. Расчётлив даже в мелочах – от предметов в вещевом мешке до поступков. За хозяйственной помощью к нему обращаются даже батарейцы – кто просит нитку с иголкой, кто – махорку, и он охотно даёт, но любит поторговаться, на обмен.
Хозяйственная заботливость Володи Боровкова отлично вяжется с умением рассказать весёлую и сочную историю из солдатской жизни. А знает он их удивительно много, словно копил в памяти специально для пересказа. И пересказывает постоянно, всегда к месту. Где Володя, можно сказать, там и смех.
Соломин похож на Боровкова только внешним спокойствием. Он – флегматик, и вместо анекдотов рассказывает что-нибудь действительное, чаще всего вспоминает детство и свою станицу. Мне, например, он уже успел расхвалить честность своих девчонок и широту задонских степей.
Слава на 2 года старше меня, но до призыва в армию успел окончить сельскохозяйственный техникум. Мечтает поработать агрономом.
Состав обоих разведывательных подразделений, основного и оперативного, от личного состава других подразделений отличается более высокой образованностью. Многие – бывшие студенты, не успевшие получить дипломы. Бывший студент и Коля Крамаров. 22-х летний крепыш взят в армию с 3-го курса морского торгового техникума и настоящую выучку, но уже фронтовую, прошёл в рядах Приморской армии, обороняющей кавказское побережье. Крамаров участвовал в форсировании Керченского пролива и в рядах 3-го горного дивизиона – в освобождении Крыма. Был дважды ранен.
Сегодня утром немецкая мина попала в повозку, загруженную ящиками с патронами. Был убит повозочный; патроны разбросало по сторонам; одна из лошадей, подрезанная осколком, упала и принялась жалобно ржать, а вторая вырвалась из упряжки и убежала в лес.
Перед нами, на территории, ещё занятой немцами, как бы срезается длинный узкий гребень горы. Через каждые 5-6 часов из-за гребня появляется бронепоезд. Остановится, даст несколько залпов из тяжёлых орудий и снова отойдёт за гребень.
Наши злятся – пехота и артиллеристы. Подбить бронепоезд не удаётся, а он уже успел порядочно навредить, бьёт довольно точно.
Октября 1944 года.
Вчера перед рассветом пять «Т-34» заняли огневые позиции на склоне сопки, напротив места появления бронепоезда. В 7 часов бронепоезд спокойно вышел из-за каменного гребня горы. Танкисты быстро сбросили маскировочные сети и в лихорадочной спешке принялись стрелять по цели. Перед бронепоездом забелели дымки разрывов. Дальше…. Произошло неожиданное. Бронепоезд ухнул несколькими залпами по танкам. Пять «Т-34» запылали как спички.
Все, кто наблюдал эту историю, реагировали шумно. И рядовые, и офицеры проклинали математически точных фрицев и ротозеев-танкистов, кляли местность, не позволяющую бить прямой наводкой из тяжёлых орудий. Да и не только прямой: в Карпатах, вообще, невозможно применять тяжёлую артиллерию.
В полдень Серпика вызвали по телефону на КП соединения. Вернулся взволнованный.
- Ну, ребята, забирайте оружие! Работа есть! – почти сходу приказал он.
Старший лейтенант повёл нашу тройку на КП. Там нас объединили ещё с одной тройкой, ядром образовавшейся боевой группы. «Подрывники!» - представил их Серпик.
«Ваша задача, - говорил высокий стройный полковник, - довести подрывников до железной дороги и привести обратно. Главное – уничтожить бронепоезд. Старшим группы по рекомендации начальника разведки назначаю Боровикова. Кто Боровиков?»
- Я, товарищ полковник!
- Принимай руководство и – действуй!
На КП нас ознакомили с особенностями немецкой линии обороны, пожали руки и приказали выполнять задание.
Апатии на лицах Боровкова и Соломина уже не было. Когда вышли из землянки Володя спросил: «Так что же ценнее – у стереотруб торчать или выполнять такие задания?» Не получив ответа, уже серьёзно заявил: «То и другое ценно!»
Я был не в состоянии шутить. В памяти всплыла совсем не приключенческая история с «языком». Но отказаться от участия в предстоящем задании не смог бы при создавшихся условиях. Война – не романтика, формы выполнения боевых заданий на фронте всегда звериные, пусть и святые для нас.
Пробрались на передний край поближе к тому месту, где следовало проникнуть в тыл немцев. Через полевой бинокль осмотрели немецкую линию обороны. К немецкой железной дороге надо добраться засветло. При благополучном ходе событий на это убьём максимум три часа. Будем карабкаться по скалам как раз там, где нет немецких траншей. Нас, поэтому, снабдили шнурами и крючьями.
Два подрывника, кроме автоматов да набитых взрывчаткой вещевых мешков, не имели ничего. Третий – Саша Блох – почти моих лет, но с чёрными усиками, был без рюкзака, зато во всеоружии. По-видимому, он был у подрывников старшим.
Вышли к почти отвесному обрыву. Здесь сопки тесно сходились, образуя что-то похожее на ущелье. Снизу несло влагой, доносилось журчание воды. Ветки деревьев, росших на соседней сопке, манили близостью и, в то же время, были недосягаемы. Следовало спускаться вниз.
Спускались с помощью шнуров, осторожно, стараясь не натворить беды от сыпавшихся вниз камешков. Первым спустился Соломин, от чего перетерпел больше всех. На дне полутёмного ущелья каждый почти по пояс погружался в обжигающе холодную воду.
Верёвки оставили на месте и, держась друг за друга, побрели через беснующийся поток к противоположному берегу.
Подъём был тоже крутоват. Благо, склон зарос кустами какой-то ягоды и вязом, которые служили опорой для ног и подспорьем для рук.
В левую сторону, то есть в сторону, где эта сопка сходила на нет и где регулярно появлялся бронепоезд, крутизна уменьшалась. Но там, недалеко отсюда, начинаются немецкие траншеи. Здесь же бессмысленно иметь даже огневые точки.
Как только оказались под покрывалом стелющегося вяза, переобулись, отжали портянки и брюки. Идти старались только густыми зарослями, обходя полянки, торопливо перебегали светлые грабовые полосы.
На обратном склоне у немцев в полную силу кипела прифронтовая жизнь: вился дымок походных кухонь, ревели двигатели тракторов и машин, подвозивших боеприпасы. Внизу за массивом леса находилась железная дорога.
Спуск по склону горы прошёл благополучно. Незаметно для немцев перебежали горную дорогу – основную артерию снабжения, вплотную подошли к железной дороге. Оставалось главное – заложить заряд, самый сложный и трудный элемент похода.
Первым пополз Саша Блох, без взрывчатки, для обнаружения мин. Прощупав землю, отполз назад, уступив дорогу своим товарищам.
Мы лежали в засаде, с тоской отсчитывали до боли медленно тянувшиеся минуты. В душе бушевала дурацкая досада на слишком аляповатые действия подрывников, орудующих сапёрными лопатками. Казалось, что из-за неуклюжести сапёров их можно обнаружить с большого расстояния, и тогда завалится задание, а нас, как бы мы не оборонялись, всё равно пристрелят у железной дороги.
Но вот и всё! Заложен заряд, разровнена на полотне галька, подрывники ползут обратно к кромке леса.
До подхода из глубины долины бронепоезда осталось полтора часа. Взрыва будем ждать наверху, у перевала.
При подъёме неожиданное происшествие, едва не кончившееся катастрофой, потребовало большей осторожности. Случилось оно сразу после перехода шоссе. Что бы быстрей от него удалиться, Владимир Боровков, бывший в голове, побрёл по узкой горной тропке и – напоролся на немца. Тот шёл навстречу с котелком в руке и автоматом за спиной. Увидев нас, он от изумления заморгал глазами. Нас спасла расторопность Володи. Фриц не успел дотянуться до автомата, как оказался сбитым с ног. Он закричал. Боровков тотчас же перерезал немцу горло.
Труп отнесли в кусты. Соломин разбросал ногами политую кровью землю. Несколько минут, не шевелясь, лежали в зарослях и, убедившись, что крик немца не был услышан, поспешили вверх, но уже не тропкой, а кустарником.
На вершине ждали тоже с напряжением, не прислушиваясь даже к свисту и разрывам собственных мин и снарядов, посылаемых советскими батареями.
Почему-то подхода бронепоезда мы не услышали, и потому взрыв оказался почти что неожиданным. Мощный, сильный взрыв! Забыв об осторожности, принялись от радости трясти друг друга.
Спешить к своим заставляли опускавшиеся сумерки.
У подножья сопки, как раз напротив знакомой нам скалы, наткнулись на немецкий патруль. По нам резанула автоматная очередь. Все бросились на землю. Боровков привстал, бросил гранату и, словно подкошенный, упал.
Немцы быстро отошли. На земле, у крутого ската к речке, убитыми оказалось четверо – два немца и два наших – Владимир Боровков и подрывник. Боровкову автоматная очередь прошила грудь, второй лежал с разбитым черепом.
В полутьме, волоча трупы товарищей, спешим под берег. По глазам бьют ветки, от твёрдого грунта и острых камней заныли колени.