У каждого из нас он навсегда останется в сердце: я ел с ним из одного котелка, спал под одним одеялом (условно, конечно), не один раз совместно с ним участвовал в боевых операциях. И решившись на воспетое в народных песнях дело, он думал о самом простом – о сохранении жизни товарищей. Заурядное желание, пусть и ценой потери собственной жизни, выполнить которое способны не все.
Перед генералом мы предстали в неприглядном виде, немногим лучше своей добычи – пленного эсэсовца.
Выслушав мой рапорт о ходе и итогах разведки, генерал медленно, словно решая трудную задачу, сказал: «Да, Соломина жалко…. Надо обязательно вызвать на КП командира полка, в котором он числился, и замполита. Дать им указание – написать родным и товарищам по работе об его воистину героическом поступке.
Приняв пленного и пожав нам руки, он вдруг умолк, слегка прищурил свой левый глаз и внимательно оглядел меня.
- Если не забыл, то имя твоё Виталий?
- Да.
- Так вот что, Витя: уйди пока с этой толкучки, с КП. Дам тебе другую работу. В доме, где я сейчас живу, у Вацлава – так зовут хозяина, - при артобстреле загорелся двор. Скот остался целым, а двора сейчас нет. Пойдёшь сейчас к ним, малость отдохнёшь, а потом будешь плотничать….
Заметив что-то вроде растерянности на моём лице, он несколько изменил тон: «Плотничать, не бойся, будешь не ты: я обращусь за помощью в строительный батальон, а он десятка два хороших специалистов с инструментами пришлёт. Пришлют их в твоё распоряжение. Понял?»
Что бы я понял ещё точнее, он разъяснил: «Будешь как бы командиром взвода. К вечеру, уверен, двор вы построите, и тогда снова вернёшься на КП.
А теперь спросишь куда идти? Если идти отсюда – 4-ый дом справа. Придёшь и отдыхай, жди прихода ребят. А хозяину я напишу сейчас короткую записку».
А вручая её, он добавил: «Помимо плотников пришлю грузовую автомашину: вдруг придётся поехать за брёвнами в лес. В этом случае в лес ехать надо только с оружием. А машину, как только в ней отпадёт необходимость, отошлёшь обратно».
Дом разыскал без труда. Вацлав прочитал с моей помощью записку, накормил меня отличным супом и уложил спать.
Часа через два прибыла и команда строителей. Расчистили место и принялись за дело. В ход пошла не сырая древесина из леса, а брёвна сарая дома, хозяин которого бежал с немцами. Только вечером смог явиться на КП, где без труда нашёл уже знакомого генерала.
- Значит, сделали?
- Сделали.
- Отлично! Теперь я дам тебе пакет с документами, которые отвезёшь командиру вашего дивизиона. Будь осторожен, не утеряй.
Но я не знал, где расположен дивизион, в чём признался генералу. Он подумал минутку, почесал авторучкой лысеющую голову и, подведя меня к лежащей на столе карте, ткнул: «Тут, в этой деревне ваше КП. Иди туда и передай пакет начальнику разведки: пусть он позаботится об его доставке адресату».
А когда я взял пакет и повернулся к столу спиной что бы идти, он, словно вспомнив что-то, крикнул: «Эй, парень, иди осторожно: дорога простреливается немецкими снайперами».
Деревня, куда я шёл, была обнаружена с правой стороны дороги. Всего лишь несколько домов, а несколько ещё не догорели. На западной окраине то и дело вспыхивают разрывы снарядов.
Января 1945 года.
В наших руках небольшой городишко Спишке Подградье. Овладели им безболезненно. В городе не задержались.
Дивизион поддерживает огнём реактивных установок чехословацкий корпус генерала Свободы. Я, как и большинство наших разведчиков, оказался в составе подвижной группы, подчинённой командующему корпуса. Группа создана временно, до уничтожения окружённой в горах немецкой военной группировки.
Война ведётся здесь воистину горная. Нет даже чётко очерчённого фронта. Местами дело доходит до рукопашных схваток. Ночуем в одном месте, обедаем в другом, ужинаем в третьем.
Много партизан, помогают нам всем, чем можно. Крестьяне освобождённых от оккупации населённых пунктов расправляются с профашистскими элементами и разного рода предателями. Помощь от местного населения разнообразная – в транспорте и в продовольствии, в уходе за ранеными. Налицо немало случаев, когда словаки и чехи подбирали не только раненых, но и погибших, а потом с честью хоронили их в братских могилах.
Природа Татр своеобразно. Горы здесь, пожалуй, выше, чем в восточной части Карпат, так же лесисты и труднопроходимы и, одновременно, не застывшие намертво каменные волны. Татры пленяют разнообразием, более светлым тоном. Возможно, что тон этот частично связан с безоблачным небом, богатством лиственных пород леса, разнообразием зелени.
Февраля 1945 года.
При поддержке партизан решительной атакой овладели Липтовским Градском. Немцев вышибли так быстро, что они не успели даже уничтожить железнодорожный мост.
Через полчаса выезжаем в свой дивизион, под город Святой Микулаш. Тоже Татры и тот же чехословацкий корпус.
Дневник почти не веду: некогда. Бывает, двигаемся ночью. Атака, краткий перерыв и снова бросок вперёд.
Февраля 1945 года.
Ясные солнечные дни. В узкой долине реки Ваг, даже в лесистых горах активно топится снег. Всё пахнет весной, радостью, миром.
Однако, даже эта весна не означает одни победы. Вот сегодня, почти сходу попытались овладеть Святым Микулашем. Немцы встретили нас ливнем огня. А развернуть свои силы, чересчур растянутые вглубь, было невозможно. Пришлось отступить.
Февраля 1945 года.
Подтянулись части и подразделения, артиллерия. Задача ясная: овладеть Святым Микулашем, стоящем на пути к Ружембероку. Перед началом атаки сильная артиллерийская подготовка. Пошла вперёд пехота.
Яростная контратака гилеровцев, и опять – ничего не получилось.
Февраля 1945 года.
До сегодняшнего дня ночевали у самого переднего края, в дряхлом доме с одной комнатой и с одним окном. От ветра спасал матрац, заткнувший окно, но только от ветра. В комнатёнке не было печки, и сырой холодный воздух проникал свободно через то же окно, через плохо закрывающую дверь, через гнилые стены. От холода по ночам не спасала солома, настеленная на пол и служащая постелью. Пулемётные и автоматные трели у дома мешали с душой отдаваться сну.
Сегодня почти на рассвете явился с очередным приказом всегда подтянутый Швайбович. «Ребята, оставляйте свою халупу!» - весело объявил он: «Вам приказано сменить расположение наблюдательного пункта».
Паршивой была халупа, но оставлять её без продвижения вперёд, а лишь по воле начальства не хочется. Разведчики ворчат, кто-то без стеснения угощает Швайбовича и иже с ним матом. Однако, приказ есть приказ. Прихватив скарб, выбираемся наружу. После полутёмной комнаты щурятся от утреннего солнца глаза. Над головой – голубое небо, с крыш сочится серебряная капель. Кажется, что дома деревни ослепли, т.е. лишились оконных стёкол из-за царящей вокруг яркости. Только трупы немецких солдат, преющие сейчас под солнцем, говорят о войне.
За деревней, уже в лесу, зашли к батарейцам. Думали, что здесь, куда не долетают фашистские мины, царит блаженство. Но, увы, такового не нашли. Швайбович и сюда заходил с приказом. Только им, огневикам, приказано подобраться поближе к деревне, а не уходить от неё, так как их реактивные мины, вылетая из леса, ложатся только за деревней и ничуть не дальше. А будучи почти под носом у немцев, они будут способны на большее и, одновременно, могут вызвать на себя огонь всех фашистских батарей на этом участке.
Среди ворчунов, недовольных предстоящей переменой места, увидел медвежью фигуру Гриши Балабанова.
- Балабанов, здравствуй!
Гриша, забыв о душевном расстройстве, принялся жать мою руку.
- Везёт тебе, Витька! – говорил он. – Много вашего брата полегло, а тебя не задела пуля. Девка, наверное, сильно любит в станице, не так ли?
- Но ведь и ты жив.
- А меня любит, это точно!
Гриша сказал это без шутки, серьёзно и горячо, и я впервые краем сердца почувствовал к нему зависть. Лёгкое и всё-таки неприятное чувство. Что бы избавиться от него, весь разговор перевёл на шутливый тон.
- Не из-за русской девки тебя, Гриша, пуля не трогает, тебя мадярка вспоминает.
- Это что за мадярка? – насторожился он.
- Да та, которой ты молодую тёлку променял на полудохлую корову.
- Когда?
- Когда был пастухом на венгерских дорогах.
Грша принялся хохотать, потом признался, что старуху он плохо помнит, но вот каким вкусным шпиком и каким чудесным вином угощали мадяры, он не забудет никогда.
От батарейцев стал карабкаться на крутую, но невысокую с вида сопку. На топографической карте она значится под цифрой 906, и в этом ошибки нет: приподнята вся местность. Даже деревня Конеке, домишки которой разбросаны в долине, имеет высоту 500 метров.
НП оборудуем на склоне. Передний край рядом, только внизу. Отсюда он виден крупным планом. У самого подножья вьётся шоссейка, на которой беспрерывно вспыхивают огоньки разрывов. Трупы солдат и лошадей лежат на асфальте дороги и на обочинах. Левее, дорога идёт к северо-западу, проходит по окраине только что оставленного нами большого села Жвяры.
Причина перевода нашего НП из Жвяр сюда объяснена. В Жвярах убито несколько артиллерийских разведчиков и ранен генерал чехословацкого корпуса.
С нового НП видимость отличная. Мы наблюдаем даже то, как под угрозой немецких автоматов местные жители копают для фашистских захватчиков траншеи. Вероятно, бои за этот Святой Микулаш будут нелёгкими.
Февраля 1945 года.
Как и всегда, на нашем НП толкутся разведчики и связисты различных частей. Батарейцы всех видов артиллерии готовятся к работе: проверяют прицелы, подтаскивают снаряды. Вот-вот должна начаться обработка переднего края противника.
В 9-00, т.е. за 20 мнут до начала артподготовки, на НП, в сопровожден советских генералов, пришёл стройный и красивый генерал Людвиг Свобода, командующий чехословацким корпусом.
Мы впервые его видели и с интересом рассматривали чешского главкома. Личность, наверняка, историческая. Его же, как и тех, кто был с ним, тревожило небо, и эта тревога быстро передалась всем. Погодные условия не благоприятствовали наступлению.
Вот прогремел первый залп батарей, и почти вдруг, хотя небесной стихии уже опасались, со стороны гор понесло снегом. Всё гуще и ближе становилась снежная пелена, и очень быстро передний край и деревня Жвяры скрылись с глаз.
Генералы и солдаты проклинают капризную погоду, особенно возмущены связисты, полузамёрзшие у своих раций.
Но наступление не отменили. Пехота под прикрытием снежного бурана без криков «Ура!» и обычного шума поднялась в атаку. Рукопашная схватка, и немцы были выбиты из первых траншей. О взятии Святого Микулаша речь не шла.
Февраля 1945 года.
Вчера после длительной артподготовки ещё раз пытались овладеть городом. Помимо солдат 320-ой немецкой пехотной дивизии, обороняющей Святой Микулаш, нас встретили танки и самоходки. Началось невообразимое. Немцы не просто сопротивлялись. Они бешено шли в контратаки, сопровождаемые массированным огнём артиллерии миномётов. От грохота разрывов к концу дня у всех болели головы. О непрерывном наблюдении за ходом боя не могло быть и речи: находиться на НП во время немецкого артобстрела опасно. Кроме того, не так-то просто было уразуметь где наши, а где немцы. Цель одной стороны – освободить город, цель другой – отбросить советские части как можно дальше за город. Генерал Гастиловский, командующий 18-ой армией, сделал вывод: «За последние два года впервые вижу такое упорство немцев».
Наш Серпик ранен. Прямо с НП отправлен в госпиталь.
Февраля 1945 года.
На нашем участке фронта временная передышка. Ждём перемен, в какой-то степени бездействуем. Я и Павлов спим в одной землянке с чешскими разведчиками. Подружился с их сержантом, 42-летним умным мужчиной. Он с восторгом говорит о силе СССР, о том, что нашу страну не одолеть никакому врагу.
Думал, что больше не побываю в тылу немцев, т.к. нашей так называемой оперативной группы, можно сказать, нет. Почти весь её состав отправился на тот свет или в госпиталь. О формировании нового состава не говорят. Но вот три дня назад по просьбе Янека и по разрешению Радченко меня с Павловым послали в ещё одно боевое турне, но уже в содружестве с чехами.
«Следует пробраться за город понаблюдать за шоссе. Всё, что увидите, запишите. Надо узнать, движется ли к Микулашу подкрепление, и какое» - инструктировал нас начальник разведки чехословацкого корпуса.
Командиром группы назначили чеха, по всей видимости, бывалого солдата и, как он признался, коммуниста. В проводники дали цивильного словака из Микулаша. В целом, без проводника, группа состояла из шести человек.
Благополучно перебрались через передний край. Гребнем сопки, занятой немцами, обошли город. Тащиться через лесные дебри, да ещё по крутым склонам, тяжело. Как-то сковывала непривычная немецкая форма – шинели и фуражки. Поэтому, только к рассвету были на северо-западной окраине города.
На самой окраине, на улице, похожей по планировке на макарьевскую слободку Белошеино, подобрали для себя место, где можно было бы побыть денёк, наблюдая за движением по шоссе – двухэтажный и полуразрушенный дом. Но когда заглянули внутрь его, увидели огромную груду кирпича вместо пола и звёздное небо вместо потолка. В доме всё рухнуло, кроме голых от штукатурки стен.
Проводник предложил пойти к его знакомым, хорошим и честным людям, чей дом, по его словам, стоял у самой дороги.
Идти улицей, встречая немецких солдат, непривычно и до нельзя тяжело. Рука невольно тянется к автомату, который как раз и не следовало выставлять на вид: что-что, а советский ППШ знаком каждому фрицу. Наиболее опасна встреча с офицерами: их следовало приветствовать по-немецки, чётко, чему мы как раз и не научены. Но и встреча с рядовыми солдатами таила тысячи осложнений, и мы, несмотря на неисчезнувшую полностью темноту, при каждой встрече опускали глаза, опасаясь душевным напряжением завалить дело. Возможно, чехи чувствовали себя более свободно, так как владели немецким языком.
Шли гуськом, обдуманно: проводник, два чеха, Павлов и я, и опять два чеха. Перед хиленьким домиком проводник дал сигнал остановиться. Окинув взглядом улицу и не найдя ничего подозрительного, шмыгнули за деревянный пристрой, похожий на дровяник. Проводник тем временем подошёл к крылечку и постучал в дверь. На стук вышел высокий пожилой мужчина. Короткие переговоры между ними и нас пропустили внутрь дома. Дверь прочно закрепили крючком.
Вся внутренность жилой части дома помещалась в одной комнате, такой же убогой, как и весь дом. В глаза бросалось только распятие Иисуса Христа, перед которым горела восковая свеча. Сухопарая старушка, выслушав объяснения мужа, принялась нас целовать. Говорила так быстро, взволнованно, что успел разобрать одно слово, слышанное в Польше – «добже». Но для лирики времени не было. Хозяин деловито попросил жену отойти, а нас повёл на чердак. В полутемноте и с его помощью свили для себя гнездо. Сначала, ради безопасности, отгородились баррикадой разного хлама, потом, с разрешения хозяина, проделали в крыше дыру-окно – для наблюдения за улицей-шоссе.
В течении дня удалось увидеть много ценного. К центру города и, стало быть, к линии фронта, двигались мотомеханизированные подразделения. Фронтовые части, как видно, получали подкрепления.
Старикам сердечное спасибо! Подкармливали нас горячим супом, фасолью, яблоками, но только в первой половине дня. Мы уже обдумывали ход возвращения к своим, когда в дом набилось на ночлег много солдат. Немецкая речь и пьяные крики, слышимые до утра, спутали планы. Возвращаться на свою сторону под утро чересчур рискованно, и мы вынуждены были отсидеть на чердаке ещё один день.
Когда вновь опустилась темнота и немцы в доме уснули, старик-хозяин босиком поднялся к нам и шёпотом сообщил, что можно отправляться в путь. На наш вопрос, стоит ли у дома часовой, он ответил, что нет, не стоит.
С хозяином дома прощались здесь же, на чердаке. Он жал руку каждому и всем желал одного – скорейшего возвращения в город, но уже не тайно, а освободителями.
Проводник повёл нас закоулками, что бы избежать встреч с немцами. Но встреча всё-таки произошла, неприятная, чуть не кончившаяся провалом всей операции. Группа немцев возилась во дворе одного дома с грузовой автомашиной, и мы увидели их как-то внезапно, когда шофёр включил фары. Один из фрицев шагнул к Павлову, шедшему впереди меня, и что-то у него потребовал, возможно, спичек. Павлов от неожиданности замер.
Я интуитивно почувствовал запах смерти, выхватил нож и с размаха всадил его в спину немца. Охнув, фашист упал.
Мы механически отскочили в сторону, но два чеха проделали это неудачно. Они оказались у ограды дома в полосе света от автомобильных фар. Один из них сглупил: полусогнувшись, пустил автоматную очередь в сторону немцев. Свет сразу же погас, но началась беспорядочная стрельба.
Мы побежали не сразу. Что бы спасти товарищей, легли на землю и на выстрелы немцев ответили тем же. Но спасти обоих не удалось. Тот, кто открыл автоматную стрельбу, был уже мёртв, а второй вырвался к нам с перебитым пулей плечом.
Нас спасла темнота. Немцы стреляли наугад, стреляли даже после того, как мы были уже далеко от них.
В полном молчании вышли из города, осторожно пересекли поле и так же осторожно пробрались к лесу. Да и в лесу за каждым завалом из камней и деревьев нас поджидала всё та же смерть. Постоянно прислушиваясь, обходили все места, где возможно была опасность.
Надо отдать должное проводнику. Он отлично знал не только лес и горы, но и боевые позиции немцев. Последнее, при наличии мужества, помогло ему умело провести группу через немецкую линию обороны. Правда, в одном месте, но опять-таки по его указанию, в полной темноте, время от времени раздираемой огнём ракет, ползли по-пластунски. Шоссе, вьющееся перед носом у фашистов, перемахнули резким броском. Самые последние десятки метров преодолевали под страхом получить добрую порцию свинца от своих пехотинцев.
Мужественно перенёс невзгоды перехода раненый в плечо товарищ-чех.
Февраля 1945 года.
Немцы снова овладели утерянными недавно траншеями. Наши обозлены, обвиняют в этом чехов. Кое-кто силится доказать, что чехи, вообще, трусы, несравненно хуже русских.
Бесспорно, советские солдаты более отважны, что наблюдаешь всюду. Только к чему тут национальность? Армия у нас многонациональная, и мы не вправе заявить, что русский сражается лучше татарина или грузина. Все они – советские солдаты, и в этом вся соль. Такой ненависти к фашизму, как у них, действительно, нет у чехов, нет и такого опыта ведения войны. Но как бы то ни было, приклеить к чехам слово «трусы» может только политический остолоп, которых, к сожалению, среди нашего брата много. Высказывания таких остолопов всегда били по нервам, но сейчас особенно. Дело в том, что Павлов и я продолжаем жить с ним в одной землянке в селе Святой Андрей, едим из одних котелков. Ребята чудесные, особенно парни из рабочих и крестьян. Есть среди них подлинные герои.
Произошло же следующее. Часть нашей артиллерии временно перевели на другой участок фронта, в то время как немцы, наоборот, получили новые подкрепления. Пронюхав об отводе нашей артиллерии и пользуясь плохой погодой, поднялись в атаку. В результате чехи были выбиты из траншей, а немцы восстановили прежнюю линию обороны.
Сейчас снова потеплело. Под солнцем плавится снег. Мороз появляется только ночью. В землянке, в эти часы курится печка.
Вероятно, отзовут во второй эшелон. Там будем отмечать годовщину Красной Армии. Для предотвращения самовольного ухода на НП побывал старший лейтенант Кувенев. «Ждите распоряжения Радченко!» - сказал он. Но где этот Радченко, никто не знает. Давно, наверное, во втором эшелоне.
А положение на нашем участке тревожное. Горы по обеим сторонам от шоссе в руках противника, и само шоссе, идущее от Святого Микулаша в наш тыл, может оказаться перехваченным немцами позади нас. В таком случае, чехи, да и мы в том числе, окажемся в окружении.
Газеты сообщили две печальные новости: убит генерал Черняховский, талантливый полководец сталинской школы, выдвинувшийся в годы войны; умер Алексей Толстой – крупнейший советский писатель.
Февраля 1945 года.
Настоящая весна. Ночью лил дождь. Речка вскрылась. Со склонов гор бегут ручьи.
Третий день живём во втором эшелоне. Нас, разведчиков, здесь всего трое: являемся связными от штаба. Уже надоело здесь пребывать. Надеемся, что завтра удастся вырваться на передовую. Иначе прокиснешь. Тоска берёт от сознания, что находишься частично в стороне от наиболее важного дела. Томит настоящее безделье. Даже читать нечего. Центральные газеты доставляются с большим запозданием. Сегодня, например, получены лишь за 17-е число.
Хотелось бы почитать умную статью о творчестве Алексея Толстого. Даже наше казачество, боготворящее Михаила Шолохова, а это, конечно, хорошо, с горечью встретило известие о смерти Алексея Толстого.
Пытался читать две детских книжонки на чешском языке. Одну фразу пойму, другую – нет. В конце концов закрыл книжки и с благодарностью вернул их хозяину.
Марта 1945 года.
Капризная весна отступила. Температура опустилась до минус 5-ти. Побелели склоны гор.
Последний день являюсь связным при штабе дивизиона. Добился разрешения у комиссара Филоненко идти на передовую.
В дивизионе праздник. В гостях заместитель командующего артиллерией фронта по ГМЧ генерал-лейтенант Васильев. Высокий, стройный и красивый, он понравился мне простотой, уменьем разговаривать с солдатом от души, как равный с равным. А разговаривать у него было с кем. Многих он знал, офицеров и рядовых. Васильев вручил дивизиону два ордена – Александра Невского и Красного знамени.
В торжественной обстановке вручались правительственные награды.
Сейчас пытаюсь разобраться в тех чувствах и сомнениях, которые пережил в последние дни. Сегодня, например, получая высокую награду, в душе боролось несколько противоречивых, почти исключающих друг друга чувств – радость, горечь и недовольство. В число награждённых не попало много ребят, действительно достойных этого и попало немало таких, кого от ордена и медали следовало отгонять палкой. Ошибочный это огрех или сознательный? Кое-что для ответа у меня мелось.
Ещё в первый день после возвращения с передовой, будучи связным при штабе, я невольно подслушал до того гадкий спор-торговлю между начальниками, что едва уснул. В штабе за закрытыми дверями командиры подразделений выторговывали на спор для своих солдат ордена и медали. Вернее, происходил делёж правительственных наград, уже дарованных фронтом. Во время дележа определялась фамилия кандидата, затем заполнялся наградной лист. Кто и что получит, зависело от энергичности командира и от его отношений с подчинёнными. Кое-кому, в полном смысле, придумывались «героические» поступки. Именно так «заслужил» орден «Отечественной войны» небезызвестный адъютант-ординарец командира первой батареи Швайбович.
Швайбович отхватил уже несколько наград, и красноармейцы с издёвкой говорят, что они даны за умение служить не родине, а начальству. Я не вполне верил их словам, думая, что сказано это частично от зависти. Услышанное в штабе, напротив, убедило, что они правы.
Вывод делается неприятный: во многом ещё я наивен. Жизнь строже и разнообразнее её описаний в печати. Следует иметь собственные, не запятнанные романтикой и эмоциональным налётом, очки. Не так-то, оказывается, легко смотреть на мир и оценивать окружающее верно. Без таких очков искривления будут во всём. Взять хотя бы подлеца, увешанного орденами. Его ни за что возносит печать и радио, расхваливают на все лады его моральную чистоту, которой как раз и нет.
Факты эти, конечно, не стоят слишком большого обобщения, ибо такое обобщение приведёт к другим, более грубым и уже вредным ошибкам. Но, как бы то ни было, факты есть и, вероятно, - во всех областях человеческой деятельности.
Часть солдат чешского корпуса во главе с Людвигом Свободой отбывают в город Кошицу встречать Эдуарда Бенеша, главу формируемого в Чехословакии демократического правительства. Кошица до освобождения Праги станет столицей Чехословацкой республики.
Марта 1945 года.
Поддерживаем 24-ю стрелковую дивизию, входящую в 18-ю армию генерала Гастиловского. Боевые позиции с утра прежние. Но только с утра.
День был жаркий. После артподготовки, такой, что казалось, раскалываются горы, начали наступление. Преодолевая упорное сопротивление немцев, ворвались в Святой Микулаш. Наиболее яростная схватка с немцами произошла в районе вокзала. Город всё-таки взяли. Одновременно выбили немцев из трёх населённых пунктов у города.
Марта 1945 года.
Село Порубки. Озверевшие немцы упорно контратакуют. Два освобождённых вчера населённых пункта уступили противнику. Наши офицеры обвиняют в этом чехов и словаков, особенно «цивильных», т.е. призванных в армию с освобождённой территории. Действительно, по боевым качествам они уступают уже пропахшим порохом собратьям.
Наш дивизион, по распоряжению Гастиловского, передан для подкрепления чехословацкому корпусу.
Эти строки пишу в землянке. Кругом ухают наши орудия. От разрывов немецких «гостинцев» сыплется со стен и с потолка песок.
К нам из 2-го эшелона прибыл Витька Пидач. Розбитов снял его с должности повара за пьянку. Обязанность эту поручили более опытному в хозяйственных делах Борису Равжаеву.
Из Кракова за продуктами приехал Ужакин (он там работает на арт.складе). Ужакин клянётся, что по ту сторону Карпат царствует весна, грязь заменила снег. А здесь температура опустилась ниже нуля. Порошит снегом.
Марта 1945 года.
Война в горах ведётся не по правилам современного военного искусства. В полной мере познал это сегодня. Какой-то кошмарный сон!
Утром гитлеровцы выбили нас на южную окраину Святого Микулаша. Сразу же на помощь чехам подбросили советских солдат. В число атакующих включили часть нашего дивизиона. Попал и я. Дело доходило до рукопашных схваток. В конце концов, город снова оказался в наших руках.
Когда восстановилась линя обороны, наши части передали союзникам отбитые у фашистов позиции, без промедления ушли. Но не успокоились немцы. Пронюхав об уходе советских солдат, они снова поднялись на прорыв. Завязалась хаотичная стрельба. Радченко, весь в пыли, орёт в трубку телефона, сообщая батарейцам, расположенным в центре города, данные для стрельбы. Мы – Лёнька Рыжов, Петлеванов и я – вместе с чехами бьём из автоматов по зелёным фигурам немцев.
Усиливается беспорядочный гвалт. Чехи не выдерживают и бегут. Радченко, проклиная всё на свете, бросает трубку и орёт уже на нас: «Прекратите, черти, стрелять! Уходите!». Что бы не стать жертвам собственной храбрости, стремимся не отстать от чехов, перебегаем от одного дома к другому, отстреливаемся. Остаются лишь трупы людей и раненые, которых не сумели подобрать.
Спасительную роль сыграл командир дивизиона майор Кузьмин. Когда отступающие стали подбегать к площади, где стояли реактивные установки, он без фуражки, с гранатами в руках, окружённый группой батарейцев, выскочил вперёд. Батареи развернули по чехам, и те в страхе легли на землю. Затем последовал залп по немцам. По приказу Кузьмина мы с криками «Ура!» бросились вперёд, увлекая чехов. Отступление перешло в наступление.
Я заметил, как большая группа немцев, оказавшись в окружении, бросилась в проём полуразрушенного дома. Витька Мельник, сержант второй батареи, я и пять чехов бросились за ним. Затрещали автоматы. Перепрыгнув через труп только что упавшего чеха, оказался внутри большого помещения. Почти вслепую дал очередь. Послышался стон, а затем ослепил и оглушил взрыв от брошенной Витькой гранаты. Присев, короткими очередями начал бить по немцам. Стреляли и остальные.
Через две-три минуты установилась тишина. Осторожно выпрямились. Среди кирпичей и поломанной мебели лежали мёртвые и полуживые фрицы.
Спешно добили полуживых и подсчитали свои потери: один погиб и двое ранено. Раненых вынесли во двор и сразу передали подбежавшим санитарам.
Во дворе, при полном свете, увидел, что правая щека Витьки была в крови. В крови был и воротник шинели.
- Ты, что, ранен!?
- Кажется.
Вместо уха у Мельника висела рваная полоска ткани, скорее всего, кожа. Узнав об этом и подталкиваемый мною, он неохотно побрёл разыскивать дивизионных медиков.
К концу дня Святой Микулаш был полностью наш. И на этот раз достался он с большим трудом. Даже офицеры выглядят измазанными, грязными. Все устали и все возбуждены.
Марта 1945 года.
Почт такая же кутерьма.
Ночью затрещали выстрелы. Подают команду занять боевые позиции и приготовиться к отражению. Гитлеровская пехота в темноте при поддержке танков и самоходок пошла в атаку.
Огонь и смерть. Больше виделись не немцы, а огонь. Темноту усиливал дым от загоревшегося рядом дома.
Наконец атака отбита. Многие прилегли, что бы передохнуть. Отыскав на полу землянки мало-мальски пригодное место, задремал и я. Но поспать не удалось. Немцы опять полезли вперёд.
Так шла ночь. Одни жалуются на головные боли, другие – на потерю слуха. Вокруг убитые. Трупы немцев пока не убирают, да и наших убирают лишь на безопасных от свинца местах.