Содержание
Глава 1. Первое прощание...................................................... стр.003
Глава 2. Обыкновенная трагедия........................................... стр.019
Глава 3. Искупление вины........................................................ стр.038
Глава 1. Первое прощание
Когда мы с Кирико начали переписываться, мне было 12 лет. Всего за полгода до выпуска я был вынужден сменить начальную школу из-за работы моего отца. Но для нас с ней мой переезд обернулся возможностью начать общение.
Мой последний школьный день выпал на конец октября. Тем же вечером я должен был уехать из города. Тот день должен был стать важным, но лишь двух человек я мог назвать друзьями. Но оказалось, что один из них в тот день был серьёзно болен, а другой отдыхал где-то со своей семьёй.
Мне лишь оставалось провести день в полном одиночестве.
Четырьмя днями ранее, когда класс собрали, чтобы попрощаться со мной, мне вручили букет увядающих цветов и чисто для галочки сказали несколько напутственных слов. С тех пор каждый раз, когда одноклассники видели меня, их взгляды словно говорили: «А-а, ты всё ещё здесь?» Оставаться в классе стало невыносимо. Я понял, что здесь для меня больше нет места.
Ни один человек не был хоть сколь-нибудь огорчён моим уходом. Из-за этого я чувствовал себя одиноким, но это же меня и приободрило. Я ничего не терял из-за перевода. Напротив, я мог приобрести новый опыт, познакомиться с новыми людьми.
Я подумал, что в новой школе мне будет лучше. Надеюсь, если я снова переведусь, это будет волновать хотя бы двоих или троих человек.
И вот последний урок подошёл к концу. Я положил тетради на стол и стал бесцельно рыться в своём рюкзаке. Чувствовал тогда я себя словно мальчик, которого отвергли в День святого Валентина. Но глубоко в душе во мне ещё теплилась надежда на то, что кто-нибудь всё же скажет мне хоть что-то хорошее на прощание.
Как только я перестал надеяться на какие-либо приятные воспоминания об этом дне, я заметил, что ко мне подошла одна девочка. Из-под её плиссированной юбки были видны стройные ножки. Пытаясь скрыть волнение, я поднял взгляд. Это была не Сати Аояма, о которой я тайно грезил с третьего класса. Это была и не Сая Мотидзуки, что с улыбкой кивала мне каждый раз, когда мы встречались в библиотеке. Передо мной стояла и очень серьёзно смотрела на меня Кирико Хидзуми. И тут она вдруг спросила:
– Пойдём домой вместе?
Кирико была весьма симпатичной девочкой. Она была застенчивой, говорила тихим, спокойным голосом, на лице была неловкая улыбка, из-за которой она выглядела пристыженно. Оценки были средними, так что на неё толком никто и никогда не обращал особого внимания.
Для меня было абсолютной загадкой, почему она заговорила со мной, ведь до этого мы практически не общались. Но всё же я немного расстроился, что это была не Сая Мотидзуки или Сати Аояма.
Однако и причин отказывать ей у меня тоже не было.
– Конечно, идём, – сказал я.
Она улыбнулась, не поднимая головы, и ответила:
– Спасибо.
По пути домой Кирико не проронила ни слова. У неё был очень взволнованный вид. Она изредка бросала на меня короткие взгляды. Казалось, будто она хочет что-то спросить.
Я понятия не имел, о чём мы могли поговорить. Что может сказать человек, которого уже завтра здесь не будет, человеку, с которым он едва знаком? И это не говоря уже о том, что я никогда не возвращался из школы вместе с девочкой своего возраста.
Не сумев побороть застенчивость, мы пришли к моему дому, так ничего и не сказав друг другу.
– Ну, пока. – Я смущённо помахал Кирико на прощание и повернулся, чтобы открыть дверь.
Вдруг, словно наконец-то решившись, она схватила меня за руку:
– Подожди.
Выдернув руку из её холодных пальцев, я нарочито грубо спросил:
– Что?
– Эм, Мидзухо, можешь выслушать мою просьбу?
Я почесал затылок, пытаясь скрыть неловкость, и сказал:
– Выслушать-то могу, но, знаешь… Завтра я перевожусь в другую школу. Я точно смогу тебе чем-то помочь?
– Да. На самом деле, именно из-за этого только ты и сможешь выполнить мою просьбу.
Не отрывая взгляда от моей руки, держащей дверную ручку, она продолжила:
– Я буду писать тебе письма, и мне хотелось бы, чтобы ты на них отвечал. Итогда, ну-у-у, я буду отвечать на твои письма.
Я обдумал то, что она сказала:
– Ты имеешь в виду, ты хочешь, чтобы мы стали друзьями по переписке?
– Д-да, ты правильно понял, – застенчиво ответила Кирико.
– Но почему со мной? Возможно, было бы веселее переписываться с кем-то более близким.
– Ну, странно было бы переписываться с тем, кто живёт рядом. Это просто скучно. А я всегда хотела иметь друга по переписке.
– Но я никогда в жизни не писал писем.
– В таком случае мы в одинаковых условиях. Удачи нам обоим, – сказала она и принялась лихорадочно трясти мою руку.
– Эй, подожди, нельзя же внезапно просить о таком…
Однако, в конце концов, я принял просьбу Кирико. Если не считать новогодние открытки, я никогда не писал писем. Но эта старомодная идея показалась мне свежей и интересной. И то, что с такой серьёзной просьбой ко мне обратилась девочка моего возраста, так взволновало меня, что я и подумать не мог об отказе.
Она удовлетворенно вздохнула:
– Я рада. Если честно, я даже не знала, что делать, если бы ты мне отказал.
Я отдал ей листок, на котором записал свой новый адрес.
– Жди моего первого письма, – улыбнулась Кирико и побежала домой. Она даже не попрощалась. Очевидно, её интересовали мои письма, а не я сам.
Её первое письмо пришло, когда я был только-только зачислен в новую школу.
«Думаю, в первую очередь мы должны лучше узнать друг друга, – написала она. – Давай для начала представимся».
Это было очень странно – бывшие одноклассники представлялись друг другу только сейчас, когда их разделяло сотни километров. Впрочем, нам всё равно было не о чем больше писать друг другу, и я с ней негласно согласился.
Спустя некоторое время после начала нашей переписки я кое-что понял. Пусть мы никогда и не разговаривали до моего перевода в другую школу, судя по тому, что она писала мне, у нас с Кирико Хидзуми схожие взгляды и ценности.
«Почему я должен учиться? Почему нельзя убивать людей? Что такое талант?»
Мы оба наслаждались переосмыслением абсолютно всего. Мы на удивление очень серьёзно обсудили такое понятие, как «любовь». Дело было так:
– Мидзухо, что ты думаешь о «любви»? Мои друзья иногда говорят о ней, но я просто не понимаю, что это значит.
– Я тоже не понимаю. В одном лишь христианстве слово «любовь» может означать четыре разных вида любви. В других религиях также есть свои определения и виды «любви». Так что даже попытки понять, что это такое, кажутся мне бессмысленными. Например, то, что моя мама испытывает к Раю Кудеру, – определённо «любовь». С другой стороны, мой отец испытывает «любовь» к обуви из кордовской кожи от Alden. И то, что я отправляю тебе письма, – тоже проявление «любви». Это действительно очень широкое понятие.
– Спасибо за твоё пояснение. Твои слова меня очень обрадовали. Они дали мне понять, что, возможно, «любовь», о которой говорю я, и «любовь», о которой говорят мои друзья, – это разные вещи. Возможно, мне стоит быть осторожнее с девочками, которые так легко говорят об этом. Я же говорю о более эмоциональной, романтической любви. Её часто показывают в фильмах и книгах, но я никогда не видела такого в реальности. Это нечто совершенно иное, чем родственная или интимная любовь.
– Я по-прежнему сомневаюсь в реальном существовании такой «любви». Но даже если «любовь», о которой ты говоришь, не существует, то кто-то должен был её придумать. На протяжении долгих лет «любовь» была причиной создания прекрасных картин, песен и сюжетов. Если она была всего лишь выдумана людьми, эта «любовь» – величайшее изобретение человечества… или прекраснейшая ложь в истории.
Ну, и так далее.
Что бы мы ни обсуждали, наши мнения всегда были настолько близки, словно мы были близнецами, которых тайно разлучили в детстве. Кирико описала это чудо как «душевное единство». Я до сих пор пребываю в потрясении от этих слов. Душевное единство.
Я заметил, что в то время когда мы с Кирико всё сближались, я не мог найти себя в новой начальной школе. Момент выпуска из неё и переход в среднюю школу стал началом настоящего одиночества. В классе мне было не с кем поговорить, в клубах всё сводилось к редким обсуждениям, и абсолютно никто не говорил со мной о чём-то личном. Если сравнивать с тем, что было, то в общем и целом до перевода всё было не так уж и плохо.
В то же время казалось, что после перехода в среднюю школу у Кирико всё шло к лучшему. Её письма снова и снова твердили о том, что она счастлива. Она рассказывала, как завела бесчисленное множество прекрасных друзей. Как она ежедневно задерживается допоздна со своим клубом, обсуждая всё подряд на свете. Как её выбрали представителем класса в организационном комитете культурного фестиваля, что дало ей возможность посещать недоступные для обычных учеников комнаты. Как они с одноклассниками пробрались на крышу, чтобы пообедать, и попались учителям, которые затем их сильно отругали. И всё в таком духе.
Я чувствовал, что было бы неловко отвечать на такие письма простым описанием моего жалкого существования. Мне не хотелось, чтобы она волновалась за меня. К тому же я ненавижу, когда меня считают слабым. Возможно, если бы я открылся ей и описал свои проблемы, она бы спокойно выслушала меня, но в действительности я этого не хотел. Я должен был выглядеть хорошо в глазах Кирико. И поэтому в своих письмах я лгал. В них я рассказывал о своей выдуманной жизни, такой же прекрасной, как и у Кирико, если не лучше.
Сначала эти письма были обычным блефом, но со временем они превратились в моё величайшее удовольствие. Думаю, во мне всегда жил актёр, которому нужно было лишь проснуться. Упуская из виду неправдоподобность моих рассказов, я писал о лучшей школьной жизни, которую только мог изобразить, не переставая при этом быть Мидзухо Югами. В этих письмах родилась моя вторая жизнь. Когда я писал Кирико, я мог становиться своим идеалом.
Весной, летом, осенью, зимой, в солнечные, пасмурные, дождливые и снежные дни – при любых условиях я писал письма и оставлял их в почтовом ящике на углу улицы. Когда приходило письмо от Кирико, я аккуратно открывал конверт, подносил к лицу, ложился в постель и наслаждался чтением, попивая кофе.
Спустя пять лет после того, как мы начали переписываться, осенью произошло нечто ужасное.
«Я хочу поговорить с тобой лично, – написала Кирико. – Есть вещи, о которых я не могу писать. Я хочу, чтобы мы смотрели друг другу в глаза и слышали голоса друг друга».
Это письмо встревожило меня. Конечно, меня тоже посещало желание встретиться лично. Я был бы счастлив увидеть, как она изменилась за эти пять лет. Но было очевидно, что если эта встреча состоится, то вся ложь, которую я писал в письмах, неминуемо раскроется. Уверен, добрая Кирико не стала бы осуждать меня за это, но я был абсолютно уверен и в том, что это сильно бы её разочаровало.
Сперва я обдумывал попытку на один день как-нибудь стать этим вымышленным Мидзухо Югами. Но даже если бы я смог некоторое время поддерживать всю ту ложь, я не смог бы скрыть ни мрачный взгляд, ни повадку, выработанную годами одиночества, ни недостаток уверенности в себе. Я запоздало пожалел, что просто не жил достойно всё это время. В попытках найти ловкое оправдание для отказа я потерял целые недели.
Однажды я подумал, что будет лучше дать нашим отношениям исчезнуть, ведь если я расскажу правду, то нашим тёплым отношениям навсегда придет конец, а продолжать посылать письма в страхе, что ложь будет раскрыта, было нестерпимо больно.
Близилась пора подготовки к экзаменам. Я решился прекратить наши отношения, длившиеся на протяжении пяти лет. Так быстро, что сам этому удивился. Но мне казалось, что лучше самому с этим покончить, если она в любом случае возненавидит меня.
Через месяц после письма, в котором Кирико просила о встрече, от неё пришло новое письмо. Именно тогда я впервые нарушил нашу негласную традицию – отвечать в течение пяти дней. Должно быть, она была обеспокоена тем, что ответ так и не пришёл. Но я даже не открывал это письмо. Ещё месяц спустя, как я и ожидал, Кирики прислала ещё одно письмо, которое я вновь проигнорировал. Мне было больно так поступать, но я не мог иначе.
Через неделю после того, как я разорвал наши отношения, у меня наконец-то появился друг. После этого я подумал, что, возможно, слишком сильно зависел от Кирико, и из-за этого не мог развивать нормальные отношения с другими людьми.
Прошло достаточно много времени, и я избавился от привычки проверять почту в ожидании писем Кирико.
Так и завершились наши отношения.
Вновь написать Кирико меня побудила смерть друга.
Летом четвертого года обучения Харухико Синдо, с которым я проводил большую часть своего времени в колледже, покончил с собой.
Я заперся в своей квартире в одиночестве. Я знал, что пропускаю важные предметы и буду должен остаться на второй год, но меня это не заботило. Мне даже казалось, что это меня вообще не касается.
Не могу сказать, что его смерть сильно опечалила меня. Всё к этому и шло. Всё время нашего знакомства он словно искал смерти: он выкуривал по три пачки сигарет в день, пил много виски и ночь за ночью гонял на своём мотоцикле. Он смотрел новые голливудские фильмы и раз за разом пересматривал сцены внезапной смерти героев, при этом вздыхая словно в трансе.
Так что узнав о его смерти, я волей-неволей подумал: «Это к лучшему». Он, наконец, попал туда, где и хотел быть. Во мне не было и капли сожаления в духе «Я должен был быть добрее с ним» или «Я не знал, как сильно он страдал».
Синдо, в свою очередь, возможно, никогда и не думал поговорить со мной о своих проблемах. Не сомневаюсь, что всё, чего он хотел, – это проводить обычные дни, полные смеха и радости, а затем вот так вот просто исчезнуть.
Проблема была в том, что я-то остался. Уход Синдо стал для меня серьёзным ударом. К лучшему или худшему, но он держал меня на плаву. Он был ленивее, безрассуднее, пессимистичнее меня. Ему, как и мне, не хватало цели по жизни, и само его существование приносило мне некоторое облегчение. Я всегда мог посмотреть на него и подумать: «Если такой парень может жить, то и я подавно смогу».
Его смерть словно выбила землю у меня из-под ног. У меня появилась смутная боязнь окружающего мира, я через силу мог выходить из дома с 2 до 4 часов ночи, когда на улице не было ни души. Если я заставлял себя выйти на улицу, моё сердце начинало бешено колотиться, голова сильно кружилась, а дыхание учащалось. В худшем случае мои ноги и лицо сводило судорогами, и они немели.
Спрятавшись от мира в своей комнате с занавешенными окнами, я пил и смотрел любимые фильмы Синдо. Отрывался от этого я только ради сна. Я тосковал по тем дням, когда мы с Синдо вдвоём разъезжали по округе. Мы занимались всякими глупостями: кидали монету за монетой в игровые автоматы поздней ночью в пропахшем табаком игровом центре, ездили ночами на пляж без какой-либо цели, целыми днями бросали камни в реку, катались по городу и пускали пузыри с мотоцикла.
Но размышляя об этом, я понял, что именно эти глупые поездки укрепили нашу дружбу. Если бы наши отношения были более разумными, возможно, его смерть не сделала бы меня настолько одиноким.
Если бы только он меня поманил. Если бы Синдо позвал меня, я бы с радостью прыгнул вместе с ним с того обрыва.
Может быть, он знал об этом, и именно поэтому умер, не сказав мне ни слова.
Цикады умерли, деревья окрасились в красный цвет – наступила осень. Был конец октября, и я вдруг вспомнил порядком забывшийся разговор с Синдо.
Ясным июльским днём мы пили и шатались по сырой комнате. В пепельнице возвышалась гора окурков, да такая, что будто бы рухнет от одного лишь касания, поэтому я поставил рядом с ней пустые банки, выровняв их как кегли.
В воздухе витал нестерпимый треск цикад, сидевших на телефонном столбе рядом с окном. Синдо схватил одну банку, вышел на балкон, и швырнул её в сторону ненавистных насекомых. Банка не попала в цель и с грохотом упала на дорогу. Синдо выругался. Когда он вернулся со второй банкой, цикады уже улетели, будто смеясь над ним.
– Кстати, – сказал Синдо, стоя с банкой в руке, – разве ты уже не должен знать, приняли ли они твоё заявление?
– Мог бы поинтересоваться и до того, как мне ответили, – сказал я.
– Отказ?
– Ага.
– Вот и славно, – вздохнул Синдо, также не получивший ни одного предложения работы. – Подавал куда-нибудь ещё после этого?
– Не-а. Лень. Поиски работы уехали в отпуск.
– Отпуск? А неплохо. Думаю, мои тоже.
По телевизору показывали бейсбольный матч старшеклассников. Игроков, ребят на 4 или 5 лет младше нас, осыпали аплодисментами. Шла нижняя часть седьмого иннинга, но обе команды ещё не заработали ни одного очка.
– Синдо, странный немного вопрос, – начал я, – но кем ты мечтал стать, когда был ребенком?
– Учителем в старшей школе. Говорил тебе уже кучу раз.
– А, да, говорил.
– А сейчас? Для меня пытаться стать учителем настолько же нереально, как для однорукого парня стать пианистом.
Синдо говорил правду. Он определённо не выглядел как человек, который подходил на роль учителя. Даже не спрашивайте, для какого рода занятий он на первый взгляд подходил.
Впрочем, я думаю, он уже был учителем – в том плане, что он учил людей тому, как поступать не стоит, но я не видел вакансий на должность «плохой пример»
– Так-то однорукий пианист вполне реален, – предположил я.
– М-м-м, возможно. А кем ты хотел быть?
– Да никем не хотел.
– Врёшь, – резко оборвал меня он, попутно ткнув в плечо, – Взросление заставляет детей как минимум думать, что у них есть мечты.
– Правда, правда.
Из телевизора раздались аплодисменты. Игра наконец-то сдвинулась с места. Мяч ударился в ограждение, и аутфилдер отчаянно пытался поймать его. Бегун со второй базы достиг третьей, и шорт-стоп отказался от броска домой.
– Очко набрано! – воскликнул комментатор.
– Эй, а ты не играл в бейсбольной команде в средней школе? Разве не твоя подача достаточно известна в этом районе? – спросил Синдо. – Слышал об этом от моего друга в средней школе. Левша по имени Югами, ещё только второгодка, но его подачи были жуть как точны…
– Да, это был я. Мне хорошо давался контроль мяча при подаче. Но я ушёл из команды осенью того же года.
– Получил травму или чего?
– Нет, это достаточно странная история. Летом второго года обучения мы выиграли полуфиналы на отборочных префектуры, я был в центре внимания. Не хочу хвастаться, но это было, словно я лично привёл команду к победе. Проход настолько далеко был настоящей редкостью, и вся школа поздравляла и поддерживала нас. Все, с кем я сталкивался, хвалили меня.
– Глядя на тебя сейчас, даже представить себе этого не могу, – сказал Синдо с сомнением.
– Ага. – Я горько улыбнулся. Его сомнение трудно было винить. Я и сам чувствую недоверие каждый раз, вспоминая об этом. – Несмотря на то, что в средней школе у меня не было очень много друзей, а сам я едва ли чем-то выделялся, этот день сделал меня героем. Я чувствовал себя невероятно. Но… той ночью, когда я лёг в постель и подумал об этом, я почувствовал невероятный стыд.
– Стыд?
– Да. Мне было стыдно за самого себя. Будто я подумал: «Что я о себе возомнил, что так счастлив?»
– Думаю, в этом нет ничего плохого. Разумеется, ты был счастлив.
– Думаю, да. – Он был прав, не было ни одной причины, чтобы не радоваться. Я просто должен был принять это. Но словно что-то в глубине моего разума отказывалось от всего этого. Моё настроение мгновенно рухнуло, словно лопнувший воздушный шар.
– Так или иначе, как только это случилось, всё произошедшее начало казаться мне нелепым. Я решил, что не хочу больше смущать себя. Через два дня, в день финала, я сел на первый утренний поезд и поехал в кино. Вот и всё. Я просмотрел четыре фильма подряд. Помню, из-за кондиционера мне было так холодно, что всё время тёр свою руку
– Ты что, придурок? – Синдо рассмеялся от души.
– Ещё какой. Но даже если бы я получил возможность вернуться в прошлое, чтобы воспользоваться этим шансом, думаю, я бы ничего не изменил. Естественно, команда потеряла огромную возможность. Персонал, менеджер, одноклассники, учителя, родители – все были в ярости. Они обращались со мной, словно я кого-то убил. Когда меня спросили, почему я не пришёл на финал, я сказал, что перепутал дату. Эти слова лишь подлили масла в огонь. В первый же день летних каникул меня вытащили из дома и избили. Мне сломали нос, так что у него теперь немного другая форма.
– Что посеешь, то и пожнёшь, – заметил Синдо.
– Несомненно, – согласился я.
Игра по телевизору подходила к концу. Закончилось всё неуклюжим граундером последнего бьющего на вторую базу. Команды выстроились и обменялись рукопожатиями. Проигравшие – возможно, по настоянию менеджера – нацепили на лица фальшивые улыбки, выглядевшие довольно жутко, и удерживали их, пока находились на стадионе. Наша странная беседа продолжилась.
– Я никогда не был ребенком, который чего-то хотел, – сказал я. – У меня никогда не было такого: хочу то, хочу заниматься этим. Мне тяжело чем-нибудь загореться, и я быстро ко всему охладеваю. Я никогда не мог чем-то долго заниматься. Вместо желаний на Танабату я оставляю просто пустые листки. В моей семье не делали подарков на Рождество, но это никогда меня не огорчало. Так-то я даже сочувствовал тем детям, которые должны были каждый год решать, чего они хотят. Я получал на Новый год деньги, отдавал их на хранение маме, а она использовала их, чтобы оплатить уроки фортепиано, которые я брал. А, да, и я брал те уроки фортепиано только из-за того, что мог проводить меньше времени дома.
Синдо выключил телевизор, подключил CD-плеер и включил музыку. Заиграла музыка с одного из любимых дисков Синдо, «Tonight’s the Night» Нила Янга.
Как только доиграл первый трек, он заметил:
– Кажется, ты никогда не был «ребёнком». Это ужасно.
– Но для меня это всё было абсолютно нормально, – пояснил я. – Взрослые ругают эгоистичных детей, но они не трогают детей, которые ничего не требуют, поэтому мне было нужно определённое время, чтобы понять, что это странно. Возможно, сейчас я упёрся в ту же самую стену. Готов поспорить, даже рекрутеры могут сказать об этом. О том, что я не хочу по-настоящему работать, я даже не хочу получать деньги или просто быть счастливым – меня всё это не очень волнует.
Синдо некоторое время сидел молча. Думаю, я сказал действительно что-то глупое. Как только я подумал о том, чтобы сменить тему разговора, он заговорил:
– Но разве тебе не нравилось писать письма?
– Письма? Да, было время, – Я говорил, словно только что вспомнил об этом, хотя ни на секунду не забывал о них. Синдо был единственным человеком, который знал не только о моей переписке с Кирико, но и о том, что я откровенно лгал ей в своих письмах. Я случайно это сболтнул на пивном фестивале год назад, когда алкоголь и солнце развязали мне язык. – Думаю, я бы солгал, сказав, что не наслаждался этим.
– Напомни, как звали ту девочку, с которой ты переписывался?
– Кирико Хидзуми.
– Верно, Кирико Хидзуми. Та, с которой ты полностью разорвал связь. Бедная девочка, смело продолжавшая слать тебе письма, даже когда ты начал её игнорировать.
Синдо прожевал кусок говядины и глотнул пива, а затем продолжил:
– Мидзухо, ты должен с ней встретиться.
Я фыркнул, решив, что он шутит. Но его взгляд определённо был серьёзным. В его глазах горела убеждённость в том, что его посетила лучшая идея в жизни.
– Должен встретиться с Кирико, ага, – буркнул я с сарказмом. – И попросить прощения за то, что я сделал пять лет назад? Сказать «прости несчастного лжеца»?
Синдо покачал головой:
– Я не об этом пытаюсь сказать. Не имеет значения, лгал ты в письмах или нет. Потому что это ваше… «душевное единство», о котором ты говорил, – не та штука, от которой можно просто так избавиться. Вы с ней могли оказаться созданы друг для друга, так что будь немного увереннее. Я хочу сказать, посмотри хотя бы на ваши имена, это выглядит как судьба. «Югами» и «Хидзуми», оба означают «искажение».
– В любом случае уже слишком поздно.
– Я бы так не сказал. Думаю, если человек тебе действительно нужен, то никакая преграда тебе нипочём. Вы можете вернуть ваши отношения, словно этих десяти лет и не было. Я просто хочу сказать, что попробовать всяко не помешает. Хотя бы просто для того, чтобы посмотреть, правда ли Кирико Хидзуми – «та самая». Это даже могло бы решить твою проблему отсутствия желаний.
Я не помню, как я ему тогда ответил. Уверен лишь, что сказал что-то расплывчатое, что подвело разговор к концу.
Я решил, что должен увидеться с Кирико. Я хотел почтить совет Синдо, своего лучшего и единственного друга. Главное, что меня подтолкнуло, – это суровое осознание того, что важные для меня люди не будут жить вечно.
Собрав всю свою смелость, я вышел из дома, направившись в дом своих родителей. В своей комнате я взял печенье и разложил на полу по дате письма Кирико. Но как бы долго я ни искал, у меня не получилось найти те самые последние письма, которые я так и не открыл. Я пытался вспомнить, куда же я мог их деть.
Вдыхая запах своей комнаты, навевающий ностальгию, я за раз перечитал все письма. Всего за пять лет было сто два письма, и я начал читать их в обратном порядке, начиная с последнего. К тому времени, как я прочитал самое первое её письмо, солнце уже село.
Я купил канцелярские принадлежности, вернулся в свою квартиру и написал письмо. Мне не нужно было вспоминать её адрес – мои руки сами написали его. Я многое хотел ей сказать, но понимал, что лучше будет сказать всё лично, и написал очень короткое письмо.
«Прости, что разорвал отношения пять лет назад. Я очень многое скрывал от тебя. Если ты готова простить меня, приходи в _____ парк 26 октября. Это детская площадка по пути в мою начальную школу. Я буду ждать тебя там весь день».
Но на самом деле я уже давно ничего ни от кого не ждал. И не собирался ждать и впредь.