Через двадцать минут Темпл вылезла из машины успокоенной, просветленной, более мягкой, более женственной, а когда я, надеюсь, тактично рассказал ей о своих наблюдениях, она, улыбнувшись, ответила, что явную перемену в ее расположении духа после пользования машиной легко заметит и кошка.
Произнеся эту реплику, Темпл, показав на машину, предложила мне испытать ее действие не себе. Отказаться было немыслимо. Залезая в машину, я чувствовал себя достаточно глупо, но меня утешала мысль, что Темпл воспринимает процедуру всерьез и, когда сама при мне залезала в свою машину, совершенно не тушевалась. Оказавшись в машине, я, к своему удивлению, и впрямь почувствовал удовольствие, напомнившее мне ощущения, которые я испытывал в молодости, занимаясь подводным плаванием, когда вода, давя на меня, обволакивала все тело, словно заключая в свои объятия.
Оставив в покое обжимную машину и почувствовав прилив сил, мы поехали на экспериментальную животноводческую ферму, содержавшуюся университетом, где Темпл занималась исследовательскими работами. До встречи с Темпл я полагал, что ее аутизм не проявляется на работе, однако, познакомившись с ней, я понял, что ее профессиональная деятельность неотделима от личной жизни, окрашенной аутизмом.
По дороге на ферму Темпл рассказывала о своих наблюдениях за животными, находя сходство между их ощущениями и чувствами аутичных людей. «Животных, как и аутичных людей, раздражают высокие звуки, свист ветра или неожиданный громкий крик, — говорила она. — Их также беспокоят зрительные контрасты и резкие неожиданные движения, попадающие в поле их зрения. От легкого прикосновения животное шарахнется в сторону, а крепкое, властное — успокаивает его. Я и сама шарахаюсь в сторону, когда кто-то меня коснется, а если меня начать постоянно трогать, то эти малоприятные действия окажутся сходными с дрессировкой неприрученного животного».
Выслушав Темпл, я пришел к мысли, что она отождествляет ощущения людей и животных, и убеждение это помогает ей сочувствовать своим подопечным и постоянно настаивать на гуманном, человеческом обращении с ними. Это отрадное убеждение частично объяснялось ее аутизмом, а частично жизнью на ферме в детстве, когда она постоянно общалась с животными. «При общении с животными мне помогает образное мышление, — добавила Темпл. — Обычные люди облекают мысли в слова, но путем таких размышлений животных ни за что не понять».
Вероятно, прекрасно развитое образное мышление и образное видение мира, близкое к галлюцинаторному, помогало ей и в работе. Темпл мне рассказала, что до двадцати восьми лет не умела чертить. Оказалось, что помогло ей научиться этому ремеслу наблюдение за работой чертежника по имени Дэвид. «Я долго смотрела, как он работает, — сообщила мне Темпл, — а затем вооружилась теми же инструментами и представила себе, что он — это я. И у меня все получилось, первый же чертеж вышел без единой помарки — я не верила своим глазам. Чтобы добиться успеха, мне не понадобилось учиться черчению, оказалось достаточным представить себя чертежником, Дэвидом, поглотив его самого и его способность чертить».[229]
Образное мышление, по словам Темпл, порождало у нее даже «видения». «К примеру, я иногда мысленно вижу, — говорила она, — как животное входит в станок, причем вижу этот процесс из нескольких точек и даже с некой воображаемой высоты. Иногда я и сама превращаюсь в это животное и тогда явственно чувствую, что оно ощущает, входя в станок». Но если у какого-то человека лишь образное мышление, то этому человеку, видимо, непонятно, как мыслят другие люди, и тогда ему не постичь богатство, глубину, двусмысленность языка, живой образной речи. «У всех аутичных людей, с которыми я встречалась, образное мышление», — добавила Темпл. Возможно, это лишь совпадение, решил я тогда, выслушав Темпл. В то же время возникает вопрос: не является ли такое мышление движущей силой ее аутизма?
Животноводческая ферма обычно представляет собой тихое место, но та, куда мы приехали, встретила нас громким мычанием большого числа коров. «На сегодняшний день намечалось отделить телят от коров», — оглядываясь по сторонам, сообщила Темпл. Действительно, этим и объяснялось необычное поведение обыкновенно смирных животных. Одна из коров, бродившая у загона, мычала особенно громко и возбужденно. «Несчастное животное, — сочувственно произнесла Темпл. — Расстаться со своим чадом — что может быть горше? Люди считают, что животные лишены мыслей и чувств». Такого же мнения придерживался и Скиннер.[230]
Когда Темпл была студенткой и училась в Нью-Хэмпшире, она, заинтересовавшись работами Скиннера, известного бихевиориста, написала ему, а затем и встретилась с ним. «Меня постигло большое разочарование, — сообщила мне Темпл, рассказывая о встрече с этим психологом. — Он мне рассказывал о рефлекторном принципе деятельности мозга. Не могу поверить, что поведение человека, равно как и животного, понимается как совокупность реакций на стимулы внешней среды». По словам Темпл, бихевиористы, отказывая животным в проявлении чувств, считали их чуть ли не автоматами. В те времена, когда она встречалась со Скиннером, с животными обращались безжалостно, как при хозяйствовании на фермах, где их в конце концов умерщвляли на скотобойнях изуверскими способами, так и при проведении научных экспериментов. Темпл от кого-то слыхала, что бихевиоризм враждебен человеческой личности, и, соглашаясь с этим суждением, добавляла, что он враждебен и животным.
Разделив горе с коровами, у которых отобрали телят, Темпл стала говорить о жестокости при убое скота и птиц. «Когда наступает время отправлять цыплят в Макнаггетленд,[231] их берут за лапы и, держа вниз головой, режут им горло, — сообщила она. — Со скотом тоже не церемонятся. Взять, к примеру, кошерные скотобойни. Там, прежде чем перерезать горло животному, его подвешивают за ноги, чтобы кровь прилила к голове. При этом ему нередко ломают эти конечности, и бедное животное кричит от боли и ужаса. К счастью, сейчас наблюдаются перемены. Если правильно организовать дело, животное не будет долго страдать. Ведь уже через восемь секунд после того, как ему перережут горло, освобождаются эндорфины, и животное умирает без излишних мучений. Именно так происходит в природе: койот убивает овцу одним быстрым движением. Я хочу реформировать мясную промышленность. Правда, находятся активисты, которые призывают ее вообще ликвидировать, но это крайние взгляды. Не люблю радикалов ни левого, ни правого толка».
Поделившись со мной этими мыслями, Темпл привела меня в тихое место, где мирно паслись коровы. Она наклонилась и подняла с земли пучок сена. К ней подошла корова и ткнулась ей в руку мордой. Лицо Темпл приняло счастливое выражение. «Сейчас я дома, — сказала она. — Когда я с коровами, мне не надо задумываться. Я знаю, что они чувствуют». Вероятно, и коровы считали ее своей, ощущая ее дружелюбие и заботливость, ибо одна за другой потянулись к ней. Ко мне не подошла ни одна. Видно, все они признали во мне человека, живущего в мире символов и условностей и не знающего, как вести себя с ними, бессловесными существами. «Общаться с людьми труднее, — добавила Темпл. — Их сложнее понять». Это откровение поразило меня. Я впервые встретился с человеком, который не шутя утверждал, что ему легче общаться с животными, чем с людьми.
Чувства и переживания человека Темпл было трудно понять, хотя она не была лишена чувствительности, но только эта чувствительность распространялась главным образом на животных, которых она жалела и о которых постоянно заботилась. По словам Темпл, она переживала те же эмоциональные состояния, которые испытывали животные, отождествляя себя с ними. Однако, насколько я рассудил, Темпл сочувствовала животным в основном на физическом и физиологическом уровнях, когда, к примеру, животные испытывали боль или ужас.[232]
Когда Темпл была моложе, она едва понимала даже простейшие проявления человеческих чувств; позже она научилась «расшифровывать» их, чувственно не вникая в их суть. (В этой связи мне вспомнился случай, произошедший в школе для аутичных детей, о котором мне рассказала доктор Беата Хермелин. К ней подошла двенадцатилетняя девочка, довольно смышленая, и сообщила, что другая воспитанница, Джоан, «забавно кричит». Оказалось, что Джоан, как выяснила Беата, бьется в истерике. Значение ее крика аутичная девочка не уяснила себе, она лишь обратила внимание на непонятное ей «физическое» явление, найдя его интересным. Уместно сказать несколько слов и о Джесси Парк, о которой я упоминал в истории «Вундеркинды». Джесси Парк пришла в восхищение, оттого что лук вызывает слезы, но в то же время она не могла понять, как можно плакать от радости.)[233]
«Я научилась определять, что человек сердится, — сказала мне Темпл, — или что он в хорошем расположении духа». Это признание говорило о способности Темпл оценивать настроение человека по проявлению им явных сенсорно-моторных «животных» чувств. Придя к этой мысли, я поинтересовался у Темпл, понимает ли она чувства детей, обычно откровенные и простые. К моему удивлению, Темпл ответила, что, общаясь с детьми, она испытывает немалые трудности. (Она привела пример, сообщив, что даже не могла играть с ними в прятки, потому что ей не могло прийти в голову, что они могут спрятаться в самых неподходящих местах.) Темпл добавила, что дети в три и четыре года уже хорошо понимают взрослых неясным ей способом, который ей, естественно, не осилить.
Далее я поинтересовался у Темпл, чем же, на ее взгляд, отличаются от нее обычные люди при взаимодействии и общении. Она ответила, что обычные неаутичные люди при взаимном общении руководствуются условностями, обычаями, скрытыми знаниями, накопленными в течение жизни, — знаниями, большей частью которых она не владеет. Ощущая их недостаток, Темпл старалась «компьютеризировать» поступки и поведение партнеров по взаимодействию и общению в различных жизненных ситуациях и на основании накопленных данных выработать алгоритм своего поведения на все случаи жизни. Естественный путь накопления опыта, как она искренне полагала, ей был недоступен.
Выслушав Темпл, я пришел к мысли, что трудности ее проистекают с раннего детства, ибо в то время она почти не говорила, а в тех редких случаях, когда говорила, путала местоимения и не могла отличить понятия «ты» от понятия «я».
Когда Темпл было три года, ее отдали в детский сад для умственно отсталых детей, где с ней стали заниматься развитием речи. Обучение пошло впрок, и она начала говорить. Хотя Темпл и оставалась аутичным ребенком, обретение связной речи и способности с ее помощью поддерживать отношения с другими людьми помогло ей выбраться из хаоса ощущений. Ее сенсорная система с интенсивными колебаниями чувствительности стала понемногу стабилизироваться. К шести годам Темпл стала хорошо говорить и тем самым перешла рубикон, отделяющий таких, как она, высокофункциональных людей от низкофункциональных, не способных освоить связную речь. После того как Темпл освоила разговор, триада ее дефектов — социальных, коммуникативных и образных — стала постепенно сдавать позиции. Теперь Темпл общалась с учителями, способными оценить ее индивидуальность и интеллект и противостоять ее патологии: появившемуся граду вопросов, странной сосредоточенности на одном определенном занятии и необоснованной раздражительности. Принесло пользу и привлечение ее к посильному труду: рисованию, лепке, изготовлению различных поделок. В восемь лет Темпл освоила навыки, без труда приобретаемые детьми, едва научившимися ходить и которыми не в силах овладеть низкофункциональные дети.
Вне всякого сомнения, развитию Темпл помогли ее родители, тетя, учителя, но следует также учесть и то, что аутизм с годами ослабевает, и в таком случае с ним легче «ужиться».
В школе Темпл тянулась к своим одноклассникам, доброжелательно к ним относилась, но ее поведение и манера общаться не позволяли установить с ними дружеских отношений. Ей отдавали должное за ее умственные способности, но никогда не принимали в компанию. «Я не могла понять, что неправильно делаю, не могла уяснить себе, почему меня сторонятся, — сообщила мне Темпл. — В то же время я чувствовала, что другие дети отличаются от меня, но чем не подхожу им, уразуметь не могла». И все же она понимала, что другие дети, в отличие от нее, общаясь между собой, используют не одну «ясную» речь, а нечто большее, едва различимое и для нее недоступное, и порой она полагала, что они общаются с помощью телепатии. Со временем она поняла, что существуют своего рода «сигналы» (жесты, телодвижения), а в речи — иносказания (намеки, шутки, метафоры), которые используются в общении, однако сама осилить их не могла, поэтому и стала «компьютеризировать» поступки и поведение партнеров по взаимодействию и общению.
Когда Темпл было пятнадцать, произошло на вид непримечательное событие, однако оно самым серьезным образом повлияло на ее дальнейшую жизнь. В тот год ей довелось увидеть станок для скота, который вызвал у нее значительный интерес. Ее учитель воспринял это по-деловому и предложил ей построить такой станок с его помощью. Темпл с увлечением принялась за постройку, впитывая знания, которые передавал ей учитель, пробудивший у нее интерес к биологии. Так и не осилив метафор, намеков и аллегорий в речи людей, Темпл, занимаясь наукой, неожиданно для себя открыла другой язык — язык научно-технический, который оказался яснее и понятнее разговорного, ибо лишен всяких иносказаний. Приобщившись к этому языку, Темпл решила, что будет и дальше заниматься научной деятельностью. Но в то же время она стала осознавать, что, вероятно, никогда не сможет вести «нормальную» жизнь, познать дружбу, любовь, плотские удовольствия. Замечу, что осмысление такого неприглядного будущего на аутичных людей действует угнетающе и может привести их к депрессии и даже к самоубийству. Однако Темпл сумела справиться с гнетущими мыслями, решив, что замуж не выйдет и посвятит жизнь науке.
Вместе с тем в молодости Темпл была психически неустойчива, и любой неприемлемый раздражитель мог вывести ее из душевного равновесия.[234] Давала о себе знать и гормональная турбулентность. И только позже, когда Темпл закончила колледж и поступила на службу, она стала уравновешеннее, спокойнее. И все же она начала принимать небольшие дозы имипрамина, наркотика, считающегося антидепрессантом. Вот что Темпл пишет в своей книге по этому поводу:
Тягостные поиски смысла жизни канули в прошлое. Я стала спокойнее, рассудительнее и больше не корплю над чем-то одним-единственным. Но антидепрессант подавляет мое усердие, правда, не связанное с работой: за последние четыре года я мало чем пополнила свой дневник. Зато теперь почти не нервничаю, что благоприятно сказывается на бизнесе и на общении с деловыми партнерами и просто с окружающими людьми. Поправилось и здоровье: я забыла об извечном колите. Но если бы я начала принимать антидепрессант в молодости, лет двадцать назад, я бы не добилась успехов в жизни, ибо нервное возбуждение и болезненная целенаправленность в течение долгого времени служили превосходной движущей силой, пока не отразились негативно на психике.
Читая эти строки, я вспомнил, как Роберт Лоуэлл,[235] страдавший маниакально-депрессивным расстройством, сказал мне однажды, что, принимая литий, он стал спокойнее, но от этой бесстрастности пострадала его поэзия, потеряв выразительность.
Размышляя над книгой Темпл и вспоминая наши с ней разговоры, я пришел к заключению, что за последние двадцать лет она достигла не только больших успехов в науке и бизнесе, но и стала раскрепощеннее, общительнее. Еще лет десять назад, когда она только начала читать лекции, она не поддерживала контакта с аудиторией, не смотрела на слушателей и избегала отвечать после лекции на вопросы. Теперь она читает лекции (когда по аутизму, а когда по уходу за сельскохозяйственными животными) в самых разным местах и даже за рубежом. Изменился и стиль прочтения лекций. Теперь Темпл ведет себя непринужденно, раскованно, вставляет в лекции шутки, анекдотические подробности и легко отвечает на заданные вопросы. Стала интереснее и личная жизнь Темпл: у нее появились подруги. Однако стоит заметить, что настоящая дружба для аутичного человека почти недосягаема. Юта Фрис в своей книге «Аутизм и синдром Аспергера» («Austim and Asperger Syndrome») пишет: «Люди, страдающие синдромом Аспергера, не в силах установить настоящих дружеских доверительных отношений с другим человеком, хотя они и могут поддерживать обыденные отношения с другими людьми». Ее коллега Питер Хобсон в одной из своих работ рассказал об аутичном мужчине, который не мог осилить понятия «друг». В отличие от него, Темпл, насколько я рассудил, некоторое представление о дружбе все же имела.
Проведя со мной на животноводческой ферме около двух часов, Темпл, как мне показалось, вздохнула с нескрываемым облегчением, когда пришло время ланча. Действительно, в разговоре со мной ей пришлось заниматься самоанализом — самоанализом на людях, нелегким делом для аутичного человека (хотя ему и приходится постоянного приспосабливаться к неаутичному миру). И все же, насколько я рассудил, этот самоанализ оказался поверхностным (хотя, несомненно, оригинальным и интересным), затронувшим лишь «фасад» личности Темпл и не приоткрывшим завесу над ее внутренним миром.
«Иногда я отождествляю себя с Дейтой», — сказала мне Темпл, когда мы сели в машину. Мы снова разговорились. «Звездный путь»[236] произвел и на меня впечатление. Среди персонажей этого сериала Дейта, андроид, занимал заметное положение. Несмотря на свою бесчувственность, он был любознательным существом, постоянно изучавшим поведение и поступки людей и мечтавшим стать человеком. Темпл не была исключением, сравнивая себя с этим андроидом. С Дейтой отождествляют себя и другие аутичные люди, а иные (с таким же заболеванием) сравнивают себя с мистером Споком.[237]
Когда я ехал с Темпл в машине, мне вспомнилась живущая в Калифорнии аутичная семья Б., которых я не раз навещал. Чета супругов в этой семье, как и их старший сын, страдали синдромом Аспергера, а у младшего сына был классический аутизм. Когда я впервые приехал к ним, то обстановка в доме была настолько «нормальной», что я было решил, что меня неправильно информировали. Однако, познакомившись с домом, я обратил внимание, что большая библиотека состоит из одних научно-фантастических книг,[238] а также не мог мысленно не отметить, что стены оклеены странными шаржированными рисунками, а стены кухни обвешаны нелепыми обстоятельными инструкциями, определявшими порядок приготовления пищи, сервировки стола и мытья посуды. Миссис Б. в беседе со мной отметила, что живет «на границе с нормальностью». «Нам знакомы нормы поведения обычных людей, но в полной мере им следовать затруднительно, — пояснила она. — Мы вроде бы соблюдаем условности, подчиняемся общепринятым правилам поведения, но на самом деле». «Лишь подражаем обычным людям», — завершил ее откровение мистер Б. «Я до сих пор не пойму, что скрывается за условностями людей, — пожав плечами, продолжил он. — Мы видим только внешнюю сторону поведения человека, изнанки нам не понять».
И все же «знакомство с нормами поведения обычных людей» позволило обоим супругам и их старшему сыну овладеть хорошей специальностью, а младшему сыну — посещать обычную школу. Однако они не питали иллюзий относительно своей жизни, испытывая все тяготы аутизма. Впрочем, благодаря своему недугу, мистер и миссис Б. в свое время и познакомились. Это случилось в колледже, где оба учились. По признанию мистера Б., они сразу почувствовали друг к другу безудержное влечение. «Нам казалось, что мы знаем друг друга по меньшей мере тысячу лет», — добавила миссис Б. Хотя их обоих и тяготил аутизм, они почитали свое отличие от других и даже гордились им. Замечено, что чувство радикального и неискоренимого отличия от других настолько глубоко развито у аутичных людей, что они даже считают себя (отчасти, видимо, в шутку) представителями другого биологического вида и ощущают, что аутизм (хотя и является патологией) должен рассматриваться как особый вид бытия людей с нестандартной индивидуальностью, которой можно гордиться.
Нечто подобное, вероятно, испытывала и Темпл. Она хорошо знала о своих недостатках, вызванных аутизмом, но, безусловно, имела понятие и о своих несомненных достоинствах: целенаправленности, серьезности, прямодушии, неспособности к лицемерию. Конечно, эти достоинства сопровождались досадными недостатками, но я пришел к мысли, что Темпл нередко забывала о своем аутизме и тогда чувствовала себя такой же, как все нормальные люди.
После ланча Темпл собиралась мне показать построенную по ее проекту современную скотобойню — мясозаготовительную фабрику, как она ее называла, используя эвфемизм. Исходя из такой перспективы, я заказал на ланч рис с бобами (мяса есть не хотелось). После ланча мы отправились в местный аэропорт, где, сев на небольшой самолетик, полетели на фабрику. Оказалось, что постороннему человеку попасть на нее весьма затруднительно. Еще на ферме Темпл переоделась в форменную одежду с атрибутикой скотобойни, а мне, подумав, вручила ярко-желтую шляпу, которую обычно носит санитарный инспектор. «Вполне гармонирует с вашими брюками и рубашкой, — сказала Темпл рассудительным голосом, когда я надел головной убор. — Вам остается только не подкачать и выдавать себя за инспектора». Своим поступком Темпл привела меня в изумление — аутичные люди не способны даже на малейший обман, а Темпл, без колебания, решила выдать меня за государственного чиновника. «Не снимайте шляпы, — сказала Темпл, когда мы оказались на территории фабрики. — Вы санитарный инспектор».
Темпл подвела меня к огороженному загону, откуда скот по длинному дугообразному пандусу гонят в основное здание скотобойни. «Дорога на небеса», — произнесла Темпл, кивнув на пандус. Она снова удивила меня. Аутичные люди почти никогда не используют в речи метафоры, да и ирония им несвойственна. Однако, взглянув на серьезное лицо Темпл и немного поразмышляв, я решил, что, сказав «дорога на небеса», она вложила во фразу буквальный смысл, видимо, как-то услышав ее от кого-то другого и запечатлев в своей памяти. В автобиографической книге Темпл рассказывает о том, как однажды в ее детские годы, когда она была в церкви, священник, приведя цитату из Евангелия от Иоанна (глава 10, стих 9): «Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасется», назидательно произнес: «Перед каждым из вас существует дверь, ведущая на Небеса. Войдите в нее, и вы будете спасены». Рассказав об этом эпизоде из своей жизни, Темпл далее пишет:
Как и многие аутичные дети, я все услышанное понимала буквально. Слова священника произвели на меня глубокое впечатление, и все мои мысли сконцентрировались на поисках двери, ведущей на Небеса. Я должна была найти эту дверь. Дверь в кладовку, дверь в ванную комнату, парадная дверь, дверь в конюшню были тщательно мною исследованы, но ни одна из них не соответствовала высокому назначению. Но вот однажды я залезла на чердак и обнаружила там еще одну дверь — дверь на крышу. Я ощутила огромное облегчение, чувство радости и покоя. Я нашла свою дверь, которая вела прямо на Небеса.
Позже Темпл мне рассказала, что верит в жизнь после смерти хотя бы в виде «сгустка энергии». Приписывала она бессмертие и животным.
Темпл повела меня вдоль дугообразного пандуса, представлявшего собой желоб с толстыми высокими стенами, по которому коровы, когда приходит их время, направляются одна за другой в главное здание скотобойни, не ведая о том, что их ожидает. Затем мы поднялись по лесенке на одну из стен пандуса, и Темпл мне рассказала, что это сооружение она спроектировала сама. По ее словам, изогнутость пандуса удобна коровам, ибо, когда пасутся, они любят ходить по кругу, а высокие стены пандуса не позволяют им «отвлекаться». Далее Темпл мне рассказала, что, войдя в главное здание скотобойни, коровы попадают на ленту конвейера, и их одну за другой убивают выстрелом в голову с помощью пневматической установки. По мнению Темпл, такую же установку можно использовать и при убое свиней, но, как она пояснила, для этих целей обычно применяют электрический аппарат. «Он подобен устройству, который используют при электрошоковой терапии, — добавила Темпл. — У них одни и те же характеристики: сила тока один ампер и триста вольт напряжение. Стоит при проведении электрошоковой терапии допустить хотя бы небольшую ошибку, и пациент отправится на тот свет подобно свинье. Когда я узнала об этом, то пришла в ужас».
Признаться, в главном здании скотобойни мне стало не по себе, но Темпл меня уверила, что коровы идут на убой, даже не подозревая об этом. Она пояснила, что, проектируя скотобойню, посчитала наиболее важным, чтобы животные, оказавшись на фабрике, не могли догадаться о том, какая участь их ожидает. Но каково работать на скотобойне? Оказалось, что Темпл изучала этот вопрос и даже написала статью по этому поводу.[239] Позже я ознакомился с ней. В своей статье Темпл пишет, что рабочие скотобойни быстро приобретают «защитную жесткость» и выполняют свою работу механически, машинально, без всяких эмоций, как человек на конвейере. В то же время она отмечает, что находятся люди, которым нравится убивать и даже мучить животных.
Этих отвратных фактов Темпл коснулась и в разговоре со мной, под конец заявив: «Существует взаимосвязь между третированием животных и пренебрежительным отношением к людям с неизлечимым недугом, и, в частности, с аутизмом. Особенно проявляется такая взаимосвязь в штатах, где существует смертная казнь. А в Джорджии к людям, страдающим аутизмом, относятся хуже, чем к любому животному».
Темпл мечтала изменить отношение общества к людям, страдающим хроническими недугами, в то же время стремясь к упорядочению убоя скота, для чего, полагала, следует реформировать мясную промышленность. (Темпл с горечью говорила, что при умерщвлении животных к ним относятся с уважением лишь в одном случае: когда приносят в жертву богам).
Я вздохнул с большим облегчением, когда мы вышли из скотобойни, где стоял нестерпимый смердящий запах, от которого меня чуть не вырвало. Да и само пребывание в месте, где постоянно умерщвляют несчастных животных, действовало на нервы.
«Одни и те же рабочие этой фабрики убоем скота не занимаются постоянно», — продолжая начатый разговор, произнесла Темпл, когда мы сели в машину, после чего сообщила, что написала статью, в которой рекомендует время от времени менять рабочих, непосредственно занимающихся убоем животных.
Естественно, и сама Темпл не уделяла слишком много времени скотобойне — у нее было много и других важных дел, главным образом по проектированию животноводческих предприятий и конструированию новой сельскохозяйственной техники, которая пользовалась устойчивым спросом. Так, например, сконструированная ею машинка для стрижки овец нашла широкое применение в Новой Зеландии. Конечно, ей помогало в работе превосходное знание психологии, повадок и нужд стадных животных, и я нисколько не сомневаюсь, что Темпл нашла бы себе занятие даже в африканской степи, к примеру, начав консультировать заинтересованных лиц, как соседствовать со стадом слонов.
Размышляя над способностью Темпл без труда общаться с животными, я задался вопросом: способна ли она понимать обезьян (наиболее близких к человеку животных по анатомическому строению и физиологическим функциям) столь же легко, как она понимает коров, с которыми постоянно общается? Или общение с обезьянами поставит ее в тупик и вызовет трудности, подобные тем, которые она ощущала, соприкасаясь с детьми? Позже Темпл мне сообщила: «Имея дело с приматами, я понимаю их умственно, а общаясь с сельскохозяйственными животными, я понимаю их с помощью своих чувств».
Постоянно общаясь с сельскохозяйственными животными, она испытывала к ним нежность и сострадание — чувства, похожие на любовь. Сочувствуя им, когда они испытывали мучение или были чем-то возбуждены, она могла утихомирить любое животное. Темпл мне рассказала, как однажды, по просьбе фермера, она успокаивала его не в меру возбужденных коров, а фермер этот, чтобы ей не мешать и в то же время чтобы перенять ее опыт, подглядывал за ней в щель коровника. Эту историю, происшедшую несколько лет назад, Темпл мне рассказала во всех подробностях, а вскоре мне пришлось подивиться своеобразию ее памяти, ибо она дословно повторила эту историю, в которой, казалось, она снова участвовала от начала и до конца, мысленно воспроизводя все свои действия без малейшего изменения.[240]
Подобная память, нет слов, превосходная — в то же время патологична. Ее достоинства — в сохранении всех деталей прошлого опыта, а недостатки — в их излишней фиксации. Такая память напоминает память компьютера, что признавала и сама Темпл. Она говорила: «Мой разум подобен видеодиску с мгновенным доступом, но если я привожу в действие этот диск, то приходится просматривать его до конца. Стоит мне, к примеру, подумать о несчастных животных, которых ведут по пандусу на убой, как я представляю себе целиком всю картину во всех ее ужасных подробностях. Я могу делать все то, что делали мастера компьютерных спецэффектов, работавших над фильмом „Парк юрского периода“». В другой раз она заявила: «Мой мозг подобен компьютеру, который помогает мне мыслить, мыслить, не торопясь». Такое мышление, несомненно, помогало Темпл в работе. Работая над новым устройством, она сначала представляла себе его мысленно: подбирала детали, компоновала его и также мысленно проверяла в работе. В случае обнаружения неполадок она устраняла их, и только когда устройство было «готово», она принималась за рабочие чертежи, выполняя эту работу почти механически.
Сложнее обстояло дело с абстрактным мышлением. «Чтобы понять пословицу „Катящийся камень мхом не обрастет“, — сказала мне Темпл, — я должна была представить себе, как камень, катясь, отряхивается ото мха». Прежде чем придать определенность абстракции, ей приходилось такое понятие ясно конкретизировать. В школе Темпл не могла понять молитвы «Отче наш», пока не представила себе «силу» проводами высокого напряжения, «славу» — слепящим солнцем, а «согрешение»[241] — табличкой «Частная собственность. Посторонним вход воспрещен».[242]