Так может быть, по этому признаку первобытные мореплаватели, не зная компаса, ориентировались в открытом море, заселяя один остров за другим или совершая дальние плавания: им могли служить маяками облака над островами.
Или всё это – его гипотезы, основанные на умозрении, которые не выдержат научной критики? Впрочем, он и не собирается публиковать свои предположения, не подкреплённые фактами...
Всё громче галдели туземцы, окружившие шхуну. Шкипер вывел на палубу своего огромного водолаза, чтобы пресечь все попытки чёрных перелезть через борт. Надо было иметь плацдарм для погрузки личный вещей и товаров Пальди. Миклухо‑Маклай ушёл в каюту.
Когда отходили от берега Пуби, он вновь стоял на палубе, вынужденный вести беседу с другим тредором, О’Харой, которого следовало высадить на другом конце этого большого острова. Торговца почему‑то интересовало, часто ли доводилось Маклаю наблюдать случаи людоедства. Услышав, что если такие случаи бывают, то они редки, а собеседнику ещё не доводилось их наблюдать, О’Хара обрадовался:
– Я со всяким сбродом привык ладить. И с этими договоримся, лишь бы не сожрали. – И он засмеялся.
– Говорят, они не любят мясо белых людей.
– Вы меня успокоили, господин учёный.
...И вот через три года Миклухо‑Маклай вновь направляется к острову Андра, на этот раз на американской трёхмачтовой шхуне «Сади Ф. Келлер». Своё решение вторично посетить острова Меланезии он обосновал в письме профессору Рудольфу Вирхову:
«Начать какую‑нибудь работу бывает обыкновенно легче, чем закончить её удовлетворительно. Наполнять пробелы хламом слов – дело возможное и нередко пускаемое в ход – противно настоящему исследованию. Так как после 9‑летнего странствия по островам Тихого океана мне более бросаются в глаза (в областях: антропологии и этнологии) вопросы без ответов, чем ответы удовлетворительные, и так как здоровье моё снова достаточно поправилось, то я решил, продолжая избранный мною путь, предпринять 4‑ или 5‑месячную экскурсию на о‑ва Меланезии. Мне кажется весьма важным видеть самому как можно большее число разновидностей меланезийского племени; несколько дней, даже несколько часов личного наблюдения туземцев на месте родины и в их ежедневной обстановке имеют в этом случае большее значение, чем повторное чтение всего о них написанного».
На борту шхуны находился тредор, который недавно на небольшом судне, кутере «Рабеа», совершал торговое плавание, посещая острова Адмиралтейства. Они должны были проведать или забрать с острова Андра тредора Пальди.
Когда подошли к рейду острова Андра близ селения Пуби, навстречу им вышло множество пирог. Туземцы окружили шхуну, многие забрались на палубу. Однако Пальди нигде не было видно.
Шкипер послал шлюпку с тремя матросами к ближайшей речке – набрать пресной воды. Пальди не появлялся. Шкипер написал для него записку, которую передал наиболее бойкому и смышлёному на вид туземцу. Тот вроде бы понял поручение и, свернув лист бумаги трубочкой, сунул его в большое отверстие мочки уха. Спрыгнув в пирогу, направил её к берегу, но, отплыв недалеко, остановился и что‑то громко сказал землякам.
Сразу же туземцы стали поспешно покидать палубу, спрыгивая в лодки, где лежали их копья.
На кутере оставалось только трое человек экипажа, два тредора и шкипер, который приказал спешно готовиться к обороне. Он был отличным стрелком; остальным надо было заряжать ружья и карабины.
Первым, кто бросил копьё в шкипера, закрытого дверцей каюты, был туземец с запиской в мочке уха. Он же и первым упал, сражённый пулей. На рубку обрушился град копий. Шкипер стрелял не торопясь, и почти каждый выстрел попадал в цель. Одно копьё попало ему в руку, которую наскоро перевязали. Туземцы не прекращали атаки, а он не переставал стрелять.
Вся палуба была завалена копьями, осколками стекла и обломками обсидиана, служившего наконечниками копий. Некоторые туземцы лезли на борт и, сражённые выстрелами, падали в воду. Во время этого нападения, продолжавшегося около получаса, погибло их не менее полусотни человек.
Видя безнадёжность предприятия, туземцы повернули к берегу. В этот момент из‑за мыса показалась шлюпка с матросами, отправлявшимися за пресной водой. Две‑три пироги повернули в её сторону, но выстрелы заставили их отступить.
Потери оборонявшихся были невелики: трое легко раненных, выбитые окна в каютах, изорванный в клочья парус, которые не успели вовремя убрать. Когда кутер приблизился к берегу, так что отчётливо были видны хижины деревни, О’Хара, находившийся на борту, узнал ту, в которой поселился Пальди. Забора, выстроенного вокруг людьми шхуны «Морская птица», не существовало. По всему было видно, что Пальди уже нет в живых.
Узнав эту историю, Миклухо‑Маклай хотел выяснить, чем же завершилась история пребывания торговца на острове людоедов. Её удалось узнать у малайца Ахмата, который находился в деревне Суоу на острове Андра в качестве пленника. Его пришлось выкупить, заплатив большим американским топором, шестью саженями красной бумажной материи, тремя большими ножами, двенадцатью кусками железа, двумя ящиками спичек и половиной кокосовой скорлупы бисера. Туземцы, вкусившие прелести цивилизации, научились торговаться.
Об участи Пальди Ахмат сообщил то, что узнал от местных жителей. Через месяца три после ухода «Морской птицы» его убили, а все вещи разграбили. Защищался ли он перед смертью или был сражён неожиданно – неизвестно. Тело его разрезали на куски и стали готовить кушанье, однако никто не пожелал есть подозрительное мясо белого человека. Его голову оставили как трофей, а куски тела сложили в пирогу, отвезли в море и бросили на съедение рыбам.
Судьба О’Хары была не столь трагична, хотя и плачевна. У него был определённый запас красного вина и бренди. От тоски и одиночества он стал пить, всё чаще впадая в невменяемое состояние. Свои торги вёл безалаберно. Туземцы потеряли к нему уважение.
В одно прекрасное утро, когда он с похмелья пошёл купаться в море, то, выйдя из воды, увидел душераздирающее зрелище: туземцы, как муравьи, сновали вокруг его хижины, вынося всё, что могли и желали схватить. Торговец побежал к ним с возмущёнными криками. Его остановили копья. Такое препятствие не удалось преодолеть, и вскоре О’Хара остался один возле полностью обчищенной хижины.
Оставшемуся без каких‑либо средств к существованию и не умеющему добывать пищу, ему оставалось одно: умереть. Несчастный стал бродить по деревне, выпрашивая подаяние. Над ним сжалился пожилой туземец по имени Мана‑Салаяу, который жил один: жёны умерли, а дети давно уже обзавелись семьями. Он кормил жалкого белого человека, несмотря на то, что над ним потешались многие жители деревни: мол, этот белый даже в пищу не годится. Тем не менее Мана‑Салаяу и его сын Пакау не дали О’Харе погибнуть.
Узнав историю тредора, Маклай отправился с Ахматом в эту деревню и отыскал Мана‑Салаяу и Пакау. Пользуясь тем, что Ахмат знал местный язык, Маклай поблагодарил двух сострадательных и гуманных людоедов и дал им подарки. Старик Мана‑Салаяу очень расчувствовался, даже всплакнул.
В деревне Суоу Маклаю удалось выкупить пять закопчённых черепов, причём туземцы по каким‑то приметам называли имена тех, от кого остались эти черепа, жителей отдалённых деревень. Ахмат пояснил, что эти пять человек уже мёртвыми были принесены в Суоу и съедены в том самом общественном доме.
На острове Андра, раздевшись для купания в море и оставшись в коротких малайских штанах, Маклай привёл в изумление и восторг присутствовавших туземок волосатыми ногами и грудью, а также белизной тела. Они наперебой принялись его обнюхивать.
Он вошёл в море. Местный юноша Качу и несколько детей последовали за ним. Они резвились и плавали как рыбы, Маклаю сделалось обидно, что он так и не научился плавать. Качу тащил его на глубину. Пришлось отбиваться.
Выйдя на берег, учёный постарался объяснить своё поведение. Бросив в воду обломок дерева, он сказал «Качу». Бросив затем камень, который тут же пошёл ко дну, назвал своё имя. Присутствовавшим такое объяснение понравилось. Улыбаясь, они повторяли: «Качу – дерево, Маклай – камень».
В этой же деревне Маклаю довелось наблюдать обычай, связанный со смертью пожилого уважаемого человека. Женщины тянули заунывную песню, некоторые из них рыдали, а одна пожилая, по‑видимому жена покойного, упала на землю в истерике, царапаясь в кровь об острые выступы кораллов, а затем обломком коралла стала наносить себе раны. Войдя в хижину, стала с пронзительными криками теребить своего Панги и обнимать, поднимать его голову, трясти за плечи и повторяя его имя, как будто старалась разбудить спящего.
Оставив покойного, вся в поту, крови, песке и грязи, вдова принялась приплясывать, напевая какую‑то жалобную песню. Женщина обращалась к покойнику, не сводя с него глаз и порой плясала неистово. Устав, она отошла в сторонку. Её заменила другая плясунья и плакальщица. А первая, подобно актрисе, вышедшей за кулисы, жадно выпила воды и стала деловито обмывать раны, переговариваясь с соседками. У Маклая не оставалось сомнений, что вся эта картина, которую он наблюдал, сидя в уголке хижины, является ритуалом, сохранившимся с древних времён.
Через некоторое время покойника выкрасили красной охрой, нацепили на него украшения из раковин. В хижину постоянно входили женщины, начиная заунывный вой, а то и пускаясь в пляску. После полудня мужчины установили несколько деревянных барабанов и начали выбивать оглушительные звуки. Пляски женщин в хижине и вокруг неё продолжались при свете луны.
Поздней ночью под яростные стуки барабанов в хижине появился немолодой мужчина, весь вымазанный чёрной краской или сажей. Все расступились, освобождая ему путь. Он остановился в двух шагах от покойника. Возле него встали две женщины. Все трое, подняв руки над головами и расставив ноги, стали вопить с ужасающей силой. Столь же громко грянули барабаны. Когда мужчина вышел из хижины, шум разом прекратился и все стали расходиться.
На следующий день у самого входа в хижину состоялось погребение. Родственники разделили небогатое наследство покойного. Мужчины стали собираться в поход на деревню Рембат, жители которой обвинялись в том, что они наколдовали смерть Панги. Всё происходило очень серьёзно. С воинственными криками туземцы погрузились в свои пироги и отправились на врага. Через несколько часов они с победными криками вернулись, не потеряв никого и даже не имея раненых. Оказывается, и это было лишь ритуалом, своеобразной театрализованной постановкой.
Если бы они привезли с собой труп или трупы убитых врагов, то почти наверняка бы устроили тризну в память усопшего.
Во время этого плавания Миклухо‑Маклай вёл почти исключительно изучение облика, нравов и обычаев островитян. Было ясно, что с приходом европейцев, торгующих ружьями, порохом и спиртными напитками, жизнь местного населения стала круто меняться.
Он проводил наблюдения и подробно записывал их результаты, не позволяя себе обсуждать увиденное и рассуждать по этому поводу. Хотя многие учёные поступают наоборот: на немногих фактах, подчас весьма сомнительных, выстраивают причудливые воздушные замки теорий.
Первоначально Николай Николаевич предполагал ещё раз посетить Берег Маклая. Однако присмотревшись к нравам моряков «Сади Ф. Келлер», вынужден был отказаться от этого намерения. В письме сестре Ольге пояснил этот отказ, припомнив слова английского писателя XVII века, называвшего всякое судно плавучим ящиком с дурным воздухом, дурной водой и дурным обществом. Последнее обстоятельство в данном случае имело решающее значение.
«От зловония в каютах можно, однако же, избавиться, – писал он, – оставаясь большинство времени на палубе; воду можно фильтровать и варить, но избавиться от болтающих чепуху, пьянствующих, свистящих, поющих (проще говоря, воющих) и т. п. двуногих на всяком судне нелегко и часто невозможно. Я могу и научился выносить многое, но общество т. наз. «людей» мне часто бывает противно, почти нестерпимо...»
Странно слышать такое признание от человека, который так много старался делать в защиту туземцев. Но учтём: ничего подобного он никогда не говорил о представителях примитивных культур.
Карательная экспедиция
Сиднейские газеты напечатали телеграмму из Куктауна: в деревне Кало совершено убийство туземцев‑миссионеров. Сообщение подтвердилось. Коммодор австралийской морской станции Уильсон решил сам отправиться на место происшествия – на южное побережье Новой Гвинеи, – выяснить все обстоятельства дела и примерно наказать виновных.
Узнав об этом, Миклухо‑Маклай поспешил встретиться с коммодором и попросил поделиться с ним планом предстоящей операции:
– Господин Уильсон, мне приходилось бывать в этой деревне и её окрестностях. Не исключено, что мои советы будут вам полезны.
– Ничего определённого, господин Маклай, я вам сообщить не могу. Конкретного плана операции у нас нет. По опыту прежних экспедиций такого рода могу предположить, что при появлении корвета жители разбегутся. Не будет никакой возможности устроить расследование. Нам не останется ничего другого, как сжечь деревню.
– Но в Кало несколько сот домов!
– Ничего не поделаешь. Учтите, они убили двенадцать ни в чём не повинных людей. Такое преступление заслуживает самого строгого наказания.
– Безусловно, преступление должно быть наказано. Но ведь преступников, по‑видимому, не более полусотни, а зачинщиков всего несколько человек, а то и один. В Кало вряд ли менее тысячи жителей. Разве справедливо наказывать всех, разрушить все дома? У них не ветхие хижины, а прочные хорошие постройки на сваях. Чтобы заново выстроить такую деревню, потребуется затратить очень много труда, времени и материалов.
– Готов согласиться с вашими доводами. Однако нам, администраторам, требуется выполнять свой долг. Пусть даже наказание будет излишне жестоким, но это в будущем позволит предотвратить другие преступления.
– Несправедливость не может способствовать правосудию.
– А что бы вы сделали на моём месте, господин Маклай?
– Я бы отыскал настоящих виновников убийства и наказал их, а не всех подряд.
– Это легко сказать, но весьма трудно или даже совсем невозможно сделать.
– Не так трудно, как вы полагаете, коммодор. Нам помогут миссионеры, которые живут на южном берегу Новой Гвинеи и знают местные языки. Около Кало расположены дружественные с ней деревни Карепуна и Ула. При посредстве их жителей нетрудно будет вступить в переговоры с населением провинившейся деревни и потребовать выдачу виновных. Под угрозой общего наказания они должны выполнить эти требования.
– Предложение весьма привлекательное, если говорить в общих чертах. Однако требуется обдумать план конкретных действий... Если вы хорошо знаете ту местность и тех людей, то почему бы вам не отправиться вместе с нами? Вам будет предоставлена одна из моих кают и полное довольствие как члену экспедиции.
– Я готов обсудить с вами детали операции, но это путешествие никак не входит в мои личные планы... Мои работы по сравнительной анатомии рас... – Он замялся, что с ним бывало редко. Не мог же он признаться, что ему хотелось бы остаться здесь подольше не столько из‑за научных исследований, сколько по иной, сугубо личной причине.
– Зная вас как известного защитника папуасов, господин Маклай, признаюсь, я весьма удивлён вашим отказом.
– Мне кажется, что значительно более полезным для вас будет миссионер господин Чалмерс. Вам непременно следует отправиться в Ануапату и заручиться его поддержкой.
– Премного благодарен за совет, я им воспользуюсь.
– Поверьте, мне бы очень хотелось участвовать в вашей экспедиции, но...
– Но давать советы легче, чем их выполнять.
– Я отправляюсь с вами.
...На корвете «Вульверин» он имел прекрасную возможность в просторной каюте обрабатывать дневники и просматривать научные книги, целую коробку которых он взял с собой.
После одиннадцати дней пути бросили якорь в порту Моресби, возле посёлка Ануапату. С коммодором они съехали на берег, где их встретили миссионеры Чалмерс и Лоус, уже осведомлённые о карательной экспедиции. В помещении миссии они рассказали прибывшим подробности совершенного злодеяния.
Оказывается, в деревне Кало ещё раньше стали распространяться слухи о том, что местного миссионера‑туземца (тичера, то есть учителя) хотят убить. Причины недовольства были связаны с некоторыми его речами, обижавшими местных жителей, которых ещё заставляли бесплатно трудиться на плантации миссионера. Женщины деревни имели свои основания ненавидеть «учителей», категорически запрещавших делать и выставлять напоказ татуировку – одно из главных украшений папуасок. Ко всему этому примешивалась, согласно слухам, личная вражда жены начальника (старосты) Кайо к жене тичера.
Как бы то ни было, а требовалось выявить и наказать всех преступников. Ведь убит был не только сам тичер, но и вся его семья, а также два других миссионера с семьями и их сопровождающие; все они отправлялись в один из посёлков. Староста Кайо по имени Квайпо подговорил группу односельчан расправиться с миссионерами, которых закидали копьями в лодке у причала. Четверо из экипажа спаслись, бросившись вплавь вниз по реке. Квайпо заранее предупредил, чтобы этих людей не убивали, потому что они из дружеской деревни.
Коммодор Уильсон устроил небольшое совещание, уточняя план операции. Чалмерс и Лоус усомнились, что можно будет уговорить жителей Кайо добровольно выдать преступников. При виде военного корабля они разбегутся, а у тех, кого удастся поймать в окрестных лесах, вряд ли что‑либо узнаешь, да и договариваться с ними нет никакого смысла.
– Что же делать? – спросил коммодор.
– Застать их врасплох, заранее заблокировав все выходы из деревни, – ответил Чалмерс.
Осталось только обсудить, каким образом и какими отрядами будет окружена деревня. Этим и занялись Уильсон с миссионерами. Миклухо‑Маклай отправился побродить по Ануапате.
Здесь уже привыкли к белым людям и на его присутствие не обращали внимания. Несмотря на то что у местных жителей появилось немало железных орудий труда, они по‑прежнему продолжали пользоваться преимущественно кремнёвым инструментом: обтёсывали ими палки, заостряли копья, полировали украшения из раковин.
К Маклаю подбежала девушка и радостно, без лишних церемоний подняла набедренную повязку, обнажая бедро и ягодицу:
– Смотри, Маклай. Смотри, как красиво.
Ничего предосудительного в её поведении не было.
Она показала ему недавно сделанную татуировку. В прошлый раз он долго зарисовывал её украшенное разнообразными узорами тело. Теперь она предлагала провести новый сеанс рисования. Рассчитывая за это вновь получить порцию «куку» (табаку). Пришлось угостить её табаком просто так.
На следующий день, как только Миклухо‑Маклай сошёл на берег, к нему подошёл мужчина с мальчиком. С таинственным видом мужчина стянул с ребёнка нечто подобное юбке и повернул его спиной к Маклаю.
У мальчика пониже спины находился... хвостик! Как тут не вспомнить легенды, распространённые на островах и на Малуккском полуострове о существовании племени хвостатых людей, живущих в горах. Даже уточняли, что хвосты представителей этого племени состоят из кости и кожи. Прежде чем сесть на землю, они должны сделать копьём достаточно глубокое отверстие в земле для того, чтобы там поместился хвост. (Фантазия человеческая не ограничивается простейшими выдумками).
– Это мой сын, – с гордостью сказал отец. Он заставил мальчика присесть на корточки, чтобы хвостик был виден во всей красе. Внимательно изучив этот курьёзный объект, Маклай убедился, что это накожный полип размером с мизинец ребёнка.
Пока учёный зарисовывал нарост, отец мальчика стоял с таким гордым видом, как будто сам был владельцем хвоста не менее чем полуметровой длины.
Со стороны здания миссии послышались звуки колокола, созывающего местных жителей на молитву за здравие королевы Виктории, после чего от её имени коммодор Уильсон должен был раздавать туземцам многочисленные подарки.
К корвету добавилась шхуна «Бигль», и оба судна направились в сторону деревни Кало. После утреннего кофе Чалмерс не преминул заметить Миклухо‑Маклаю:
– Господин Маклай, в одном из интервью вы сказали, что миссионеры подготавливают приход торговцев спиртным и оружием, не так ли?
– Вы совершенно правы.
– А не кажется ли вам, что мы не только несём туземцам слово Божье и учение Христа, но и помогаем им осваивать основы нашей цивилизации?
– Вы имеете в виду данную карательную экспедицию? Она как раз и показывает, что далеко не все миссионеры умеют, подобно вам, ладить с местным населением.
– Людям свойственны ошибки и заблуждения. Мы постараемся уладить конфликт мирно. Как вам известно, в прежние времена за подобное преступление расстреливали из пушек провинившуюся деревню...
– И делали это христиане, представители европейской цивилизации!
– Увы, это так. Мы можем только сожалеть об этом и делать всё, что в наших силах, дабы подобные злодеяния не совершались впредь.
– Не сомневаюсь в ваших добрых намерениях. Но вспоминается, что добрыми намерениями выложена дорога в ад.
– Вы полагаете, что без миссионеров столкновение туземцев с европейской цивилизацией проходило бы менее болезненно?
– Я полагаю, что здесь не нужны ни миссионеры, ни тем более бессовестные торгаши и колонизаторы.
– Странно слышать такое заявление из уст известного учёного. Разве в чьих‑либо силах остановить распространение цивилизации по всему земному шару? Это происходит если не по воле Божьей, то благодаря устремлённости людей к открытию и освоению новых земель.
– Мне отвратительно всё то, что делается ради корысти, наживы, из самых низменных побуждений.
– В этом я солидарен с вами. Но что мы можем поделать с грешными людьми? Будем стараться в меру наших сил смягчать нравы, призывать к милосердию и состраданию. Ваша деятельность в таком направлении снискала себе заслуженную славу. А это значит, что и цивилизованные люди способны ценить благородство и самоотверженность. Разве не так?
– Но я не склонен утешать бедных туземцев иллюзиями о посмертном воздаянии и бессмертии души. Полагаю, их надо оставить в покое, предоставить им свободу.
– Люди слишком часто нуждаются в утешении, господин Маклай. Не все обладают такой волей и таким интеллектом, такими душевными качествами, как вы. Даже если вы и атеист, ваша деятельность совершенно согласуется с учением Христа о человеколюбии. И всё‑таки вам, учёному, должно быть особенно ясно, что цивилизация распространяется по Земле вне наших желаний. Вы можете скептически или даже отрицательно относиться к роли миссионеров, но должны, мне кажется, согласиться, что они привносят струю гуманизма и человеколюбия в этот стихийный и, как полагают некоторые мыслители, в частности, представители немецкой географической школы или американский учёный Георг Марш, естественный природный процесс. Вы с этим согласны?
– Добавьте к этим учёным и нашего Льва Мечникова... Впрочем, дело не в этом... – Он задумался, вспомнив беседы со Львом Мечниковым. Они тогда сошлись на том, что деятельность человечества, как писал Ратцель, естественное явление. Наивно пытаться противодействовать ему.
– Пожалуй, вы правы, – вынужден был признать он. – Цивилизация мчится вперёд, как локомотив. Надо делать всё, что в наших силах, чтобы она не перекалечила род человеческий.
– Как видите, в чём‑то очень важном религия и наука сходятся, – удовлетворённо отметил миссионер.
...Экспедиция тем временем продолжалась своим чередом. В темноте под дождём были высажены десанты – один со шхуны, другой с корвета, чтобы с двух сторон подойти к деревне. Двигаться было чрезвычайно трудно: в тропическом лесу пройти можно только по тропинкам, которые петляли, заводя то в чащу, то в болото. Солдаты и офицеры в полной амуниции выбивались из сил. Наконец с помощью проводника из соседней деревни они подошли к окраине Кало и заняли исходную позицию.
Утром со стороны реки послышался рожок – сигнал к наступлению. Деревня была окружена с трёх сторон: оставался открытым лишь путь к морю. А там уже показались корвет и шхуна.
В селении началась паника. Её усугубили выстрелы в воздух со стороны леса и реки от наступающих отрядов. Кричали женщины и дети, лаяли собаки. Вскоре жители осознали, что самое благоразумное – спрятаться в хижинах. Староста Квайпо со своим сыном, тоже участником преступления, и несколькими верными людьми занял оборону в своём доме. Осада длилась недолго: все оборонявшиеся были убиты, а сооружение разрушено.
Миклухо‑Маклай чувствовал себя победителем, хотя он не сделал ни одного выстрела. Ведь это по его инициативе каратели не стали уничтожать деревню.
Что и говорить: если невозможно воспрепятствовать победоносному шествию европейской цивилизации по земному шару, то есть возможность сделать эту железную поступь не столь жестокой и сокрушительной.
Но не только по причине успеха его плана карательной экспедиции возвращался Миклухо‑Маклай в Сидней удовлетворённым и даже, пожалуй, счастливым. К этом времени, как он полагал, должно было завершиться обустройство первой в Южном полушарии биологической научной станции, основанной им. Но самое главное – и тайное: его ждала молодая вдова, дочь влиятельнейшего сэра Джона Робертсона Маргарита.
Убеждения
На свете не так уж много людей, слова которых не расходятся с делом. Миклухо‑Маклай принадлежал к их числу. В этом отношении он был безупречен.
Другое, ещё более редкое его качество: жить в полном согласии со своими убеждениями и более того – идеалами. А его идеалы были самые высокие, недостижимые для людей заурядных.
Французский учёный и публицист Габриель Моно писал о нём так: «Воображение невольно рисует этого героя под видом Геркулеса, поражающего своей силой. Смелым взглядом и резкими жестами. На самом деле Миклухо‑Маклай – маленький, худощавый человечек, блондин, несколько курчавый, с ясным взором, медленной жестикуляцией, задумчивым и несколько пассивным видом. Вся его энергия скрыта в нём самом, вся его сила заключается в его нервной системе. Его храбрость есть прежде всего род хладнокровия и терпения. Это – чисто славянская выносливая натура, индифферентная ко всему, за исключением намеченной цели...
Преданность, скажу – даже вера в науку, была его единственным вдохновением и единственной поддержкой в неслыханных опасностях. Он так мало любил шум и славу, что в течение 12 лет о его существовании знали лишь немногие географы и антропологи... Маклай ненавидит шарлатанство и рекламу. Он служит науке, как иные служат религии: он отрешился, насколько это возможно для человека, от всякого личного интереса...
Какое терпение, какая могучая нравственная сила была у этого человека, жившего одиноко среди враждебных племён, мучимого лихорадкой и стремлением понять и быть понятым!»
Надо уточнить. Живя среди «диких», он вовсе не считал их враждебными, а напротив, оставался с ними в самых дружественных отношениях. Враждебны ему были не столько эти племена, сколько европейские «дикари высшей культуры», тупые обыватели и ненасытные хапуги.
И ещё. Только ли во имя научной истины совершал Маклай свой подвиг исследователя? Нет, он делал это прежде всего во имя людей, ради более осознанной и благородной жизни человека на Земле.
Согласимся с Моно: «Россия может гордиться, что из неё вышел один из величайших путешественников и вместе с тем лучших людей, когда‑либо живших...
Идеалист и вместе с тем человек вечно деятельный – разве эти признаки не составляют основных черт истинного героя?»
О взглядах Миклухо‑Маклая можно судить, в частности (если иметь в виду, конечно, и весь его жизненный путь), по цитатам из Шопенгауэра, которые он избирал в качестве эпиграфа, упоминал в статье и письме:
– Одна только истина – моё стремление.
– В царстве интеллигенции нет места боли – там всё познавание.
– Преодолевать препятствия – вот истинное наслаждение его существования на земле; какого порядка ни были бы эти препятствия – материального ли, как при занятии торговлею и ремеслом, или умственного, как при изучении или исследовании, – борьба с ними и победа осчастливливают.
Его собственные высказывания лишены патетики. Учёный не старался оставить потомству какие‑то мудрые изречения и поучения. Он оставил нам опыт собственной жизни, что несравненно ценнее и полезней.
Обратим внимание на некоторые его замечания, оброненные в письмах:
– Сознание, что единственная цель моей жизни – польза и успех науки и благо человечества, позволяют мне прямо обращаться за помощью к тем, которые, я думаю, разделяют мои убеждения.
– Какая‑либо зависимость, даже самая ничтожная, для меня... невыносима.
– Я бы не мог поступить иначе, будучи связан словом.
– Удивительно, до какой степени я привык к ежеминутной опасности. Не знаю, зависит ли моя привычка от фатализма или просто от равнодушия к жизни.
Наконец, имеется запись его брата Михаила, по‑видимому, сделанная с утраченного оригинала Николая Николаевича под названием «Несколько правил жизни Н. Н. М.‑М.»:
– Помнить, что каждый вечер мы беднее на (один день) (окончание неразборчиво).