Я понял, что вся моя задача как пуджари состоит в том, чтобы во время совершения обрядов быть абсолютно чистым сердцем и тихим в уме. Ни глубокое понимание всех движений и их символики, ни правильное толкование молитв не делают обряд священным. Только от внутренней чистоты и спокойствия жреца обряды становятся жертвоприношением и освящением. В дальнейшем я понял и то, что любое действие, которое делается с чистым сердцем, с молитвой и в спокойствии превращает это действие в священнослужение и жертвоприношение. Доверие к учителю порождает чувство полной защищённости, которое не оставляя места тревоге, напряжённости и беспокойству. Чистота и безмятежность - основная позиция того, кто доверяется своему Гуру, и, следовательно, он не загрязняет и не искажает действие своими мыслями.
Всё остальное время моего пребывания в ашраме у Бабаджи я прислуживал в храме Гаутама Ганга Мая. В результате я много приобрел и считаю, что это было великим даром и посвящением, которое дал мне мой учитель. С каждым днём я входил во всё более глубокие и спокойные состояния, сидя перед моей богиней, и вскоре она стала для меня родной, живой. Появилось у меня к ней нечто вроде отношения влюблённого к своей возлюбленной. Да, это мне тоже казалось странным, но мы как-то сроднились, стали понимать друг друга. Мне стало нравиться приветствовать ее такими, например, словами: " С добрым утром, дорогая, пора тебе вставать. Тебя ждут важные дела - пробуждать сердца людей своей милостью и любовью".
Однажды утром, когда я сидел перед моей богиней, она начала танцевать на своём пьедестале. Не быстро, но очень красиво, как танцуют женщины в Индии, выполняя священные танцы. После несколько секунд этого зрелища меня вдруг осенила мысль, что такого не бывает, и когда я взглянул на неё снова, это была прежняя, неподвижная мраморная статуэтка. С этого момента мое служение в храме стало живым и полноценным, и я был рад проводить время за этим занятием. Мне не хотелось чем-либо её огорчить или оскорбить, и я стал очень внимателен к правильному выполнению обрядов.
Глава 9
НАСОС И СЕРДЦЕ
Больше месяца прошло со дня моего приезда в ашрам. В мае месяце каждый день стояла жара до пятидесяти градусов, и даже дышать было трудно от сухости воздуха. Было принято решение поставить насос около реки, чтобы поливать огород, так как из-за жары начали сохнуть деревья манго и вянуть овощи. Меня пригласил Бабаджи заняться ремонтом насоса. Я разобрал дизельный мотор, почистил, и собрал его. Завели двигатель, и он исправно заработал. Четверо мужчин перенесли насос через речку и поставили вблизи от того места, где собирались полевать. Прикрепили шланги, положили один конец в воду и пустили двигатель, но ничего не получилось, вода не пошла. После двух или трёх попыток индусы, которые работали со мной, отвинтили крышку насоса, набили его коровьим помётом, смешанным с глиной, и снова пустили двигатель. Помёт вылетел, как пуля, но вода всё-таки не поступала. Я старался отговорить индусов от таких действий, зная, что это может испортить насос, но они уверяли меня, что часто так делают. Несколько раз они это проделали безрезультатно и при этом испортили подшипники. Я был очень расстроен, когда подшипники полетели. Пришлось оправить насос грузовиком в Халдвани, чтобы его там отремонтировали, так как в наших примитивных условьях и без инструментов сделать это было невозможно.
Через неделю насос вернули обратно, и Бабаджи попросил меня заняться им опять. Я подошёл туда, где его установили. Те же индусы уже открыли крышку насоса и снова набивали его помётом и глиной. Я на них накричал, пытаясь объяснить, что они уже однажды таким образом испортили насос, но они не хотели меня слушать. Бабаджи сидел в нескольких метрах от нас и смотрел на меня так, как будто это я виновен в том, что насос не работает. Я очень рассердился на индусов за их тупость и ушёл обратно через речку, решив больше не заниматься этим делом. Ещё долго меня трясло от злости и бессилия. В этот день насос не заработал. На следующий день его вынесли на место, но в этот раз установили почти на уровне реки, и он начал качать воду.
В то время, когда я принял решение ехать в Индию, меня постоянно мучил один вопрос: "Почему моё сердце не работает?» Однажды моя жена сказала: "Я думаю, что у тебя нет сердца", - и я решил, что она, наверное, права, так как я ничего в своем сердце не чувствовал. Этот вопрос все обострялся, и я часто об этом думал. И чем больше думал, тем больше осознавал, что вообще не ощущаю своё сердце. Мне стало понятно, что вся моя жизнь происходит в голове, в мыслях, но я стал абсолютно бесчувственным или отрезанным от своих чувств. Как будто меня анестезировали так, чтобы я мог нормально функционировать, но при этом не мог чувствовать что-либо. А когда же я перестал радоваться, печалиться, переживать, ощущать удовольствие? Я стал отслеживать цепочку событий, которые, одно за другим, отрезали меня от собственного сердца. И вот что я смог увидеть.
Когда-то я был спонтанным, когда-то я радовался каждому дню, и жизнь для меня была сплошным приключением, постоянным открытием. Рассматривая семейный фотоальбом, я увидел, как начал меняться, взрослеть. В моём лице появлялись серьезность, озабоченность, грузность. Я становился ответственным, расчётливым, готовым идти на компромиссы ради выгоды. Чем более я вникал в этот вопрос, тем яснее видел общую картину своей жизни. Я увидел, как шаг за шагом сдавался, как начал входить в игру, и даже с некоторым азартом. Я стал увлекаться накопительством, строить планы на будущее, интересоваться состоянием экономики в стране, волноваться о правильном капиталовложении. И всё это я оправдывал тем, что строю для себя и своей семьи прочную финансовую базу и стараюсь не отставать от всех остальных людей, которые занимаются тем же. Забыв обо всём остальном, я посвящал себя работе ради хорошей зарплаты, которая давала мне возможность увеличивать своё благосостояние. Смирился я и с тем, что являюсь просто пешкой в огромной бесчеловечной системе, и лучшая моя перспектива - это возможность к концу жизни обеспечить себе удобную, беззаботную старость.
Наверное, самым важным моим открытием было то, что я приобрел характер хищника. Однако и хищник умеет расслабляться, отдыхая после того, как поймает добычу. А мне, в отличие от него, непрерывно хотелось всё большей и большей добычи и при том все быстрее и быстрее. Я разучился наслаждаться моментом, и даже во время отдыха или вылазки я оставался напряжённым, озабоченным и часто мрачным. Спонтанность ушла из моей жизни и взамен появилась расчетливость. Я был озабочен тем, чтобы проводить время с пользой, заводить и поддерживать выгодные знакомства. Всё до мелочей стало планироваться, так что не оставалось места для непредвиденного события или для случайного общения. Я стал пользователем и потребителем материальных благ без малейшего стремления к чему-либо другому. Я был всё время занят и крутился, как белка в колесе, которая так хорошо разогналась, что ей трудно остановиться.
Во имя мнимой ответственности и ради будущих благ я отверг важнейшую часть самого себя, свое сердце. Совершенно незаметно для себя самого я становился все более и более озабоченным своим благосостоянием, конкурентоспособностью и хорошим имиджем. Чем дальше, тем легче становилось принимать эгоистичные решения, и закрывать глаза на последствия. В молодости я был хиппи, не подчинялся общепринятым нормам, участвовал в демонстрациях против войны во Вьетнаме, громко выступал против тех предприятий, которые загрязняли окружающую среду, обвинял общество в бесчеловечности и насилии, считал всех взрослых изменниками учения Христа и эгоистами, готовыми на любое предательство ради денег, и, в конце концов, сделался таким же. Как же легко оказалось втянуться в эту игру. В юности у меня были идеалы, но они со временем незаметно были утрачены. Как трудно прозреть и найти выход тому, кто никогда об этом даже и не задумывался.
Несколько дней спустя после истории с насосом меня вдруг осенила мысль, что это была очередная лила (игра) Бабаджи. Таким образом он учил меня и отвечал на вопрос, почему моё сердце не работает. Я понял, что насос олицетворяет моё сердце, и что высокомерие не позволяет мне черпать из источника. Я так же понял, что Бабаджи знает о моём истинном отношении к себе и к окружающим. Желание всячески мне помочь является проявлением его величайшей милости и любви. Это было ещё одно доказательство того, что я могу полностью на него положиться, что он искренне желает мне помочь освободиться от груза, который я нёс всю жизнь и который не позволял мне расти и развиваться. Это было великим уроком для меня. На самом деле до этого я не видел и не понимал, как моё высокомерие препятствовало исправлению и очищению ума. На тот момент я был уверен, что только с помощью интеллекта я смогу понять, что есть Истина. Но оказалось, что сердце, которое является вместилищем божества и всех знаний, намного выше разума. А ум, приобретая знание, порождает гордость и высокомерие, из-за чего сердце и все его удивительные качества остаются недоступными.
Хочу ещё добавить, что на пути к освобождению разум должен занять своё естественное место, подчиняясь сердцу и слушаясь его. А когда в уме возникает уверенность, что можно руководствоваться только знанием и опытом, только на них можно положиться, то отчуждение от своего высшего разума становится неизбежным. Я предполагаю, что если бы мои родители и воспитатели руководствовались своими сердцами, то смогли бы и меня научить не терять эту связь. Но, увы, мои родители, как и ваши, не имели понятия об этом и могли передать лишь то, что знали сами и чем сами руководствовались. После истории с насосом я понял, что все знания, которые я копил и так бережно хранил в памяти, очень мне мешают, ибо с ними связаны прочной нитью и гордость, и высокомерие, и хитрость, и все мои маски. Только год спустя, когда Бабаджи уже покинул физическое тело, я начал понимать, как развязать узел, в который завязаны знания, ложное чувство собственного достоинства и самолюбие. Поскольку я уделю много внимания этой важнейшей теме в дальнейших главах данной книги, здесь скажу лишь вкратце: знания сами по себе не вредны, а, наоборот, полезны и нужны, но только если они гармонируют с высшими духовными принципами и применяются для высших целей, для служения всему человечеству, на благо всей вселенной. А когда знание направленно на самоудовлетворение, на подавление своих страхов, то оно становятся вредным и опасным орудием, которое отрезает тебя от твоего сердца, от твоих чувств, от любви и от всего человечества.
Глава 10
БАБАДЖИ ДАЁТ МНЕ ИМЯ, Я ЖИВУ В ПИРАМИДЕ
Однажды после завершение вечернего арати, во время которого мне пришлось проводить обряды в трёх храмах, после уборки и подготовки на ночь всех мурти, мытья и чистки посуды и культовых предметов, я уже достаточно поздно прибежал на даршан, который проходил в саду около комнаты Бабаджи. Поднимаясь по лестнице из 108 ступенек и приближаясь к тому месту, где он сидел, я увидел, что даршан уже заканчивается, и что Бабаджи встаёт и намеревается удалиться в свою комнату. Когда Бабаджи увидел, что я подбегаю к нему для совершения пранама, он уселся опять. Дождавшись, пока я закончу пранам, он спросил меня строгим голосом: "Почему ты всегда опаздываешь на даршан?" Я ему объяснил, что я - пуджари в храме на левом берегу и что очень спешу всё закончить, чтобы успеть вовремя прийти на даршан. Он тогда сказал мне по-английски: "Ты - Кумали, иди жить в пирамиде!" Я спросил его: «Мне надо переезжать туда сегодня вечером, или завтра утром?» За креслом, в котором сидел Бабаджи, стоял Шастриджи, и Бабаджи, посовещавшись с ним, сказал: "Да, сегодня вечером". После этого он встал и удалился.
Я просто остолбенел, не зная, что делать дальше. Многие люди просили Бабаджи дать им духовное имя, и часто он это делал. Но когда он давал кому-то имя по собственной инициативе, то для такого человека это означало посвящение. Значение духовного имени в этом случае было огромным. Оно определяло важнейшие свойства истинного «я» человека и направление его будущей деятельности.
Когда я пришёл в себя, Бабаджи уже удалился, и я попросил Шастриджи разъяснить мне его слова, так как боялся, что впопыхах не так расслышал. Он подтвердил, что Бабаджи мне дал имя Кумали, уточнил его произношение, но значения этого имени он не знал. Он подтвердил также, что Бабаджи повелел мне переселится из своей хижины в пирамиду этим же вечером. После чего я перенес туда свои вещи. Так закончился этот удивительный и важный для меня вечер, который имел огромные последствия.
На следующее утро после даршана я отыскал Мунираджа и попросил его рассказать мне о значении имени «Кумали». Он ответил, что в первый раз его слышит. Тогда я подходил по очереди ко всем индусам, которые жили в ашраме, в надежде выяснить значение этого имени, но безрезультатно. Не было ни одного, кому оно было бы знакомым. Лично мне оно не понравилось по той причине, что было женским. А так как я не мог ничего выяснить о его значении или об отношении его к каким-либо богам и не решался спросить об этом Бабаджи, то и не пользовался им. Только четыре года спустя при очень удивительных обстоятельствах, которые изменили всю мою жизнь, я узнал, кто такая Кумали, и почему Бабаджи дал мне это имя. Нужно сказать, что все имена, которые давал Бабаджи своим ученикам, были связанны с различными богами или богинями Индии или божественными свойствами.
До меня в пирамиде жил Радхе Шиам. Но в этот день Бабаджи его переселил в главный корпус, так как он стал главой администрации ашрама. Бабаджи явно не хотел, чтобы пирамида пустовала, так как в то время людей в ашраме было мало, а свободных мест - много. То, что его выбор пал именно на меня, было очень вдохновляющим знаком. С того вечера и до окончания моего пребывания в ашраме Бабаджи, т.е. следующие два месяца, я жил в этой маленькой пирамиде, размеры которой едва позволяли мне вытянутся в ней по диагонали во весь рост.
Проживание в пирамиде имело как некоторые преимущества, так и некоторые недостатки. Во-первых, меня больше не кусали ночью насекомые, что было большим облегчением. Во-вторых, я жил там один и мог в свободное время беспрепятственно заниматься своими делами: читать, писать, думать. Среди недостатков было то, что пирамида находилась на открытом месте, где беспрестанно дул ветер и пекло солнце. Соответственно, пирамида, которая была сделана из листов фанеры, днем почти невыносимо нагревалась. Приходилось для послеобеденного отдыха искать себе другое место где-то в тени. Но вечером после заката солнца в ней было приятно и даже прохладно. Часто в дневное время поднимался сильный ветер, который дул вдоль речной долины в сторону Гималаев. Он поднимал песок, и мне приходилось часто выметать пирамиду и площадку.
В пещере, которая находилась на уровне реки жил Прем Баба, индус преклонного возраста. В книге Радхе Шиама "Я - Гармония" есть рассказ о нём, и о том, как Бабаджи его воскресил. Он почти всё время оставался в пещере, и его основная работа состоялось в том, чтобы чинить малы. «Мала» означает чётки. После долгого перебирания бусин во время повторения мантры, нитка рвётся и приходится их заново нанизывать на шёлковую нить. Прем Баба, даже будучи уже старым, очень ловко вязал малы. Если мала была подарком Бабаджи, то она ценилась особенно высоко. Самые ценные малы делались из орехов одного священного дерева господа Шивы, которые называются Рудракша. Если мала рвется, то это часто бывает большим несчастьем, так как собрать все 108 бусин до единой часто оказывается невозможным. А индусская мала содержит всегда 108 бусин и ещё одну, которая называется гуру-бусина.
Над пещерой находилась комната, в которой содержались припасы для проведения арати во всех девяти храмах, находящихся на левом берегу, такие как гхии (топлёное масло), благовония, запасные одежды для всех мурти, разные смеси сушёных фруктов, орехов, конфет для прасада. Также там находились мешки с разными приношениями для хавана, которые называются самагрии, составные части панчамрита, кокосы, миски и всякие разные сосуды. В этом же помещении жил заведующий всеми храмовыми делами и главный жрец Гар Хари. В этой комнате Гар Хари каждый день готовил обед для Бабаджи, потом они вместе ели, сидя на полу. В основном, это были простые, лёгкие овощные блюда. Часто, проходя мимо открытых дверей, чтобы подняться на крышу, где находилась моя пирамидка, я видел, как они дружно, по-семейному сидели и обсуждали разные вопросы.
После того, как я переехал в пирамиду, мои отношения с Гар Хари стали очень дружескими. Он почти не знал английского языка, но мы как-то умудрялись обсуждать многие вопросы, например, о жизни в Канаде или о совершении индусских обрядов и их глубоком значении и символике. В то время он был ещё молодым, но исключительно чистым, скромным и мудрым человеком. Был он для всех замечательным примером карма-йога, и я его очень полюбил, как любил его и Бабаджи. Я слышал, что однажды Бабаджи подобрал его, бездомного мальчугана, на улицах Бомбея и привёз с собой в ашрам, где он живёт и по сей день. Бабаджи говорил что все, кого он приближает к себе, были его учениками и великими духовными подвижниками в прошлых жизнях, независимо от места и условий рождения в жизни нынешней. Он говорил также, что многие из его учеников воплотились в этой жизни в восточных странах.
Глава 11
ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ В ХЕРАКХАНЕ
Дни текли один за другим без особенно памятных событий или приключений. Я был так сконцентрирован на своих глубинных внутренних процессах, что даже и не думал интересоваться внешними вещами или событиями. Мои основные задачи, моя роль священнослужителя, работа у реки не оставляли времени для каких-то других занятий.
Живя в пирамиде, я постоянно ощущал мощный поток энергии, направленный снизу вверх. Иногда я терял чувство времени и пространства, так что мне приходилось делать огромное усилие, чтобы вернутся к реальности. Два раза, выглянув из своей пирамиды в сторону реки, я становился свидетелем библейской сцены, в которой Иисус, окружённый слушателями, сидящими на траве, рассказывал о царстве божьем. Я совсем не в состоянии был судить, реальны эти картины, или они происходят только в моем воображении. Потом вдруг ум переключался, и перед моими глазами вновь появлялась привычная картина: в южном направлении простиралась речная долина, Гаутама Ганга текла ручейками среди камней, напротив стоял храм старого Херакхана-Бабы, увенчанный куполом. Иной раз я просто не понимал, кем я в данный момент являюсь и где нахожусь. Я не исключал возможности, что мой ум может таким образом реагировать на утомительный распорядок дня, истощающую работу, постоянную изматывающую жару, недосыпание, и не предавал особенного значения этим явлениям.
Однажды мне стало плохо, поднялась температура, болело всё тело. Я зашёл в главный храм и попросил одну йогиню сделать мне джарра. Эта особая форма терапии, способность к которой Бабаджи даровал некоторым людям. Они лечат, повторяя особую молитву и одновременно водя пучком павлиньих перьев над всем телом. После нескольких минут этой терапии я почувствовал себя намного лучше.
У Шастриджи было много детей, и, чтобы он мог подрабатывать, Бабаджи разрешил ему гадать по руке и предсказывать будущее. Бабаджи также дал ему маленький серебряный медальончик, который всегда висел у него на кисти правой руки. Благодаря этому медальончику, он имел дар ясновидения. Однажды я нашёл Шастриджи в храме и попросил его дать ответы на некоторые вопросы личного характера. Мы уселись на полу друг против друга. Он пристально смотрел мне в глаза пару минут, а потом начал разглядывать линии на моих руках. Сперва он начал рассказывать о моём прошлом. Меня немного удивило, что он совершенно точно говорил о событиях, которые, казалось, никому не были известны. Затем он рассказал о некоторых событиях, произошедших со мной в детстве, например, о том, что у меня были удивительные откровения и видения в пяти- и одиннадцатилетнем возрасте. Рассказал он мне также и о том, что в прошлой жизни я был учеником Бабаджи в течение семи лет, и что Бабаджи сейчас меня призвал для возобновления этой связи и продолжения ученичества.
Потом, посмотрев на свой медальончик несколько секунд, Шастриджи начал мне рассказывать о предстоящем. Он сказал, что придёт время, и я буду знать, чем именно мне нужно служить Бабаджи, в чём заключается моя дхарма. В связи с этим он сказал, что будет два дома, куда будут приходить ко мне люди, чтобы я их учил. Потом я ему задал несколько личных вопросов, и он на них ответил. Поклонившись ему, я удалился, чтобы быстрее записать все, о чём он говорил, так как информации было много, и я боялся, что-нибудь перепутать. В основном, Шастриджи нарисовал благоприятную картину моей прошлой и будущей жизни, но я не особо верил в предсказания и вскоре обо всём забыл. Недавно я нашёл листочек, где сделал записи после этой встречи, и понял, что все сбылось именно так, как он это мне предсказал.
Однажды я пришёл на утренний даршан в печальном и подавленном состоянии. Ночью мне снились мои дети, и проснулся я утром, чувствуя в сердце тоску по ним. Мне не хотелось после совершения пранама находиться среди людей, сидеть перед Бабаджи и петь бхаджаны. Мне захотелось уйти к себе на левый берег, но когда я завернул за угол, то решил присесть там, чтобы, оставаясь в одиночестве, все-таки послушать песнопение. Я сам не видел этого, но мне потом рассказали, что минуту спустя к Бабаджи подошла женщина с младенцем на руках и совершила свой пранам. Бабаджи взял у неё ребёнка, пошёл за угол, где сидел я, молча положил его мне на колени и вернулся обратно на своё место. Я сразу понял, что Бабаджи знал о моей тоске по детям и решил меня утешить таким образом. Я, конечно, был растроган, но, одновременно, я понял, что это великий урок. На Пути нет своей личной жизни, нет своих детей, нет ничего своего, всё в руках всевышнего. Я понял, что не следует печалиться, что все дети - мои дети, и что ко всем людям, детям и взрослым, мне нужно относиться с той же любовью и заботой, какую я проявляю к своим детям. Вскоре после этого пришла мать ребёнка и забрала его. К тому времени моя печаль полностью исчезла, на её место пришли глубокое спокойствие и благодарность к Бабаджи за то, что он всегда знает, что происходит во мне, и постоянно проявляет свою любовь и заботу. Я увидел, что Бабаджи учит меня быть таким, как он сам: знать, что происходит в каждом человеке, который ко мне обращается, каждому служить, помогать расти и преодолевать трудности.
В Индии принято приходить на даршан к своему Гуру с каким-либо подарком: цветами, угощением, куском новой ткани или одежды (не будучи новой, вещь не подносится), предметом и т.п. Во время этого процесса Бабаджи своими поступками, жестами, интонацией давал уроки каждому, кто к нему подходил. Он видел всё: почему человек принёс именно такой подарок, что он надеялся за это получить, какие мысли крутятся у него в голове, как он оценивает присутствующих, и какое впечатление старается произвести. При внимательном рассмотрении оказывалось, что даршан был временем интенсивнейшей учёбы.
Бабаджи по-детски восхищался самыми простыми вещами, если они дарились с чистым сердцем. Люди приносили ему всё на свете: золотые и серебряные украшения, часы, дорогие, изысканные вещи соседствовали с самыми скромными подарками. Он всё принимал, не придавая какого-либо значения стоимости подношения. Однажды кто-то принёс ему заводную игрушку, которая умела хохотать. Потянешь за верёвочку и, когда отпускаешь, плюшевая фигурка начинает громко смеяться. Это было очень заразительно, и Бабаджи часто заводил игрушку, а мы все безудержно хохотали вместе с ней. Потом он подарил эту игрушку кому-то из нас, и мы еще долго развлекались ею, пока она не сломалась. Однажды один человек принёс Бабаджи дорогие золотые часы, а он отдал их ребёнку, который стал с ними играть и вскоре уронил в грязь. Этот мужчина был очень расстроен. Бабаджи мог отказаться принять чей-то подарок, и этот человек сперва чувствовал себя униженным или оскорблённым, но в скоре понимал, какую ошибку совершил, стараясь перехитрить Бабаджи или делая подношение с нечистыми намерениями. Таким людям нужен был урок, чтобы выработать правильное отношение к учителю и устранить гордыню или самолюбие.
Первое время я приносил на даршан конфеты в мешочках, которые продавались в ашрамской лавке. Бабаджи всегда открывал пакетик и после совершения пранама давал мне в руку несколько конфет, а остальные раздавал другим. Когда учитель даёт какое-либо угощение, это считается прасадом – священной пищей, и её надо съедать самому или делиться с кем-то. Так как я не сладкоежка, то вскоре устал от такого количества конфет и делился со всеми. Потом мне пришло в голову дарить Бабаджи кокосы, которые я мог приобрести в чайной. Так я и стал делать: в течение нескольких недель два раза в день приносил ему кокос. Бабаджи принимал его, клал на пол около своего стула, и больше не давал мне конфет. Потом мне стало любопытно, что с этими кокосами происходит в дальнейшем. На утренний даршан я принёс ему, как обычно, кокос и во время пранама мысленно оставил перед его ногами следующий вопрос: "Бабаджи, что ты делаешь с этими кокосами?" Затем пошёл и сел на своё место. Когда я уселся, он убедился, что я на него смотрю, взял кокос, который лежал у его ног, подошёл к своему личному хавану, открыл крышку, бросил его туда и вернулся на место, отвечая этим на мой вопрос. Было приятно узнать, что мой подарок становится частью приношений, которые он каждое утро бросает в огонь во время хавана.
Бабаджи прекрасно умел во время общения с человеком проявить и продемонстрировать ему те его эмоции, которые ему мешают, которые он скрывает или с которыми не справляется. Эмоции считаются препятствием на пути к освобождению, их нужно преодолевать. Бабаджи часто давал знать о своём недовольстве кем-либо очень простым способом: не обращал внимания на этого человека. Это было особенно тяжким наказанием для женщин, которые легко влюблялись в Бабаджи и жаждали видеть признаки ответного чувства с его стороны. Часто я наблюдал женщин, забившихся в угол и плачущих из-за того, что он не оказал им внимания во время даршана, хотя за день или за два до этого восхищался ими. Мужчины тоже жаждали его признания, но обычно не демонстрировали так явно своих переживаний. Во время даршана атмосфера, казалось, была насыщена сильными эмоциями: радостью, ожиданием, сомнениями, разочарованием, обидой. Некоторые порхали от радости, в то время как другие с тяжёлым сердцем спрашивали себя: "Что я не так сделал? Чего я не понимаю?" Бабаджи был великим мастером и тонким психологом, и в каждом он возбуждал переживание, направленное на осмысление и перестройку себя.
В ашраме были люди, которым Бабаджи поручал общественную работу, связанную с благоустройством, администрированием, поддержанием дисциплины, порядка, чистоты и т.п. Между ними тоже бывали ссоры, вызванные обидами и ревностью, которые могли перерасти в неприязнь. Мне рассказывали, что когда Бабаджи уезжал ненадолго из ашрама, то могло дойти чуть ли не до драки. Но для новичков эти ашрамиты были авторитетами, к которым можно было обращаться со всеми личными вопросами или бытовыми проблемами. Кто-то не знал, что запрещается пользоваться туалетной бумагой, и приходилось его инструктировать, как подмываться, других нужно было научить есть руками, иных, как сидеть в храме, чтобы не нарушать традиции. Так как у новичков всегда было множество вопросов духовного порядка вообще и относительно индуской традиции в частности, всегда были люди, ответственные за всеобщую просветительскую работу.
Хар Говинд Баба был ашрамским врачом и, кроме того, отвечал за музыкальное сопровождение на фисгармонии во время пеня бхаджан и киртан. Также в его обязанности входило обучение новичков разным мелодиям и песнопениям. Бабаджи не любил, когда плохо поют или не знают слов песнопений. Гора Дейви была секретарем, и к ней надо было обращаться, чтобы получить доступ к Бабаджи. Она знала, каких людей он принимает, и по каким вопросам, и если считала возможным его потревожить, шла выяснять, примет ли он. Она также занималась личной перепиской Бабаджи и следила за его вещами. Радхе Шьям был ответственным лицом в конторе, и ему приходилось решать административные проблемы, связанные с повседневным функционированием ашрама. Лок Натх в основном руководил порядком и карма-йогой, будил людей в четыре часа утра и отправлял их на речку умываться, следил, чтобы все новички выходили на работу. Он был один из Ган, личных слуг Бабаджи, и часто Бабаджи вызывал его, чтобы выполнить особое поручение. К Шила Дейви обращались, в основном, женщины по вопросам гигиены, диеты и с разными недугами. Рам Дасс был также одним из личных слуг Бабаджи, но часто занимался и подготовкой обрядов. Джеймал отвечал за водопровод в ашраме и занимался ремонтом тысячи мелких и неисправностей. Свамиджи был для многих духовным наставником и вдохновителем. Были и другие, но я их не всех знаю, так как некоторые во время моего короткого пребывания в ашраме находились в других местах. Но самый любимым и близким всем человеком в ашраме был Гар Хари.
Из всех удивительных и просветленных мужчин и женщин, которых Бабаджи выбрал, чтобы помогать ему, Мунирадж выделялся как самый близкий его ученик. Его имя означает «царь молчания», но он был не столь молчаливым, сколь неуязвимым, скромным, смиренным и со всеми одинаково мягким и услужливым. Он был примером для каждого и олицетворением настоящего ученика. Мунирадж жил в Халдвани, где он занимался оптовой торговлей зерновыми, но часто бывал в ашраме и, конечно, присутствовал на всех праздниках. Можно сказать, что он был правой рукой Бабаджи, и именно он стал он руководителем ашрама и самаджа после ухода Бабаджи.