В те предрождественские дни одна из горничных обратила внимание на необычный подарок, который ей предстояло упаковать, – экземпляр «Листьев травы»[22]. Она упаковала книгу, положила ее на столик и забыла об этом. Примерно два месяца спустя, в феврале 1997 года президент сделал Левински подарок – экземпляр «Листьев травы». Только значительно позже горничная узнала, что подарок, который она упаковывала, скорее всего предназначался любовнице президента.
Она рассказывает, что после праздников президенту срочно понадобилась какая-то книга из супружеской спальни Клинтонов, но первая леди была еще не одета, и беспокоить ее никто не хотел. «[Секретарь президента] Бетти Карри позвонила камердинеру, и тот обратился ко мне и спросил, смогу ли я зайти, а я сказала: ни в коем случае!» – вспоминает горничная. Плотно закрытые двери спальни президентской четы означают то же, что знак «не беспокоить» на дверях гостиничного номера. «Думаю, в конце концов Бетти Карри сама позвонила миссис Клинтон».
Пару минут спустя книга вылетела из дверей спальни – Хиллари просто вышвырнула ее в коридор. Камердинер президента подобрал ее и понес Карри. Неизвестно, была ли это та самая книга, которую президент дарил Левински, но воспоминание горничной наглядно иллюстрирует степень напряженности.
Флорист Ронн Пэйн вспоминает случай, когда он поднялся на второй этаж с тележкой, чтобы собрать старые букеты, и, выйдя из лифта, увидел двух буфетчиков, которые слушали яростную ругань Клинтонов в Западной гостиной. Буфетчики знаками показали ему подойти поближе и молчать. Внезапно он услышал вопль первой леди «ах ты сволочь проклятая!» и звук с силой брошенного тяжелого предмета. Обслуживающий персонал считал, что она бросила в президента настольную лампу. Навести порядок в помещении было приказано дворецким, говорит Пэйн. История просочилась в прессу, а миссис Клинтон иронизировала по этому поводу в интервью Барбаре Уолтерс[23]. «Я довольно-таки меткая. Так что если бы я метнула в кого-то лампой, уверяю вас, об этом стало бы известно», – сказала она.
Этот взрыв эмоций отнюдь не удивил Пэйна. «При Клинтонах сквернословия в Белом доме хватало, – говорит он. – Прислуга всегда знает, что происходит».
Во время работы в Белом доме у Пэйна обнаружили ВИЧ. Он был очень нездоров и похудел на двадцать килограммов. Он хотел взять длительный отпуск за свой счет, но ему было предложено либо уходить на пенсию, либо увольняться. Пэйн выбрал досрочный выход на пенсию. Он надеялся восстановить здоровье и вернуться к работе, поскольку, по его словам, так было с несколькими другими пенсионерами. «Можете представить, как я выглядел. Понятно, почему меня не хотели видеть наверху», – говорит он. Но когда он почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы работать, ему было сказано, что вернуться он не сможет, поскольку у него пенсия по инвалидности. Никто не говорил Пэйну напрямую, что его увольняют как ВИЧ-инфицированного, он не знает, чье это было решение (вряд ли это дошло до уровня Клинтонов), и никогда не оспаривал его официально. Но уже на протяжении нескольких администраций существовало твердое правило, не позволяющее ВИЧ-инфицированному персоналу любых контактов с президентской семьей. «Я видел, как усложняют жизнь заразившимся ВИЧ, – говорит Пэйн. – Некоторых отправляли в подвал работать в постирочной. Других – ухаживать за газонами». А поскольку флористы работают во всех помещениях, в том числе и в спальных комнатах семьи, то возврат к работе в Белом доме был для него невозможен. Удручающий конец карьеры в Белом доме был для Пэйна крайне болезненным, а многие из бывших коллег вспоминают его с большой теплотой.
* * *
В разгар скандала Хиллари обычно не назначала встреч с обслуживающим персоналом резиденции. Понятно, что вопросы управления хозяйством резиденции отошли для нее на задний план по сравнению со спасением президентства своего мужа и их брака. В 1998 году президент три или четыре месяца спал на диване в небольшом кабинете, смежном с супружеской спальней на втором этаже. Большинство женщин Белого дома считали, что он получает по заслугам.
Даже считающий себя дон жуаном Джеймс Рэмси смутился, когда я затронула эту тему в нашей беседе. Он сказал, что Клинтон был его «другом, но… да ладно, не будем об этом». Рэмси говорит, что во время скандала с Левински обычно «помалкивал».
Некоторые из работников говорили, что Хиллари знала о Левински задолго до того, как все открылось, и что на самом деле ее возмутила не столько сама интрижка, сколько то, что о ней узнали, и последовавшая за этим истерия в СМИ.
В эти трудные месяцы первая леди была особенно вспыльчива. Буфетчик Джеймс Холл вспоминает, как сервировал в Голубом зале кофе и чай во время приема в честь иностранного лидера. Он спокойно стоял за своей стойкой, когда к нему неожиданно подошла первая леди.
«Вы, похоже, замечтались тут! Мне пришлось забирать пустую чашку у супруги премьер-министра… Она допила и искала, куда бы ее поставить!» – отругала она его. Холл был ошарашен – по залу ходили другие буфетчики с подносами для сбора посуды, а его задачей было наливать напитки. Но он понимал, что оправдываться бессмысленно. Клинтон пожаловалась в швейцарскую, и Холла отстранили от работы на месяц.
«Работать там было неплохо и во время импичмента», – говорит бывший управляющий кладовыми Билл Хэмилтон. Но он согласен, что в эти сложные месяцы иметь дело с миссис Клинтон было трудно. «Все это давило на нее настолько сильно, что она просто огрызалась в ответ», – вспоминает Хэмилтон, покачивая головой. Тем не менее он говорит, что работать с Клинтонами ему очень нравилось, и после ухода на пенсию в 2013 году он иногда мечтает снова вернуться в Белый дом, куда в качестве первой американской женщины президента может вернуться и Хиллари Клинтон. По его словам, он будет рад работать для нее опять, даже после всех передряг ее восьмилетнего пребывания в резиденции[24].
В тот мрачный период он очень сочувствовал первой леди. «Так бывает, она это понимала, и понимала, что все взоры устремлены на нее».
Шеф-кондитер Ролан Менье говорит, что старался поднять настроение Хиллари любыми доступными ему способами. Ее любимым десертом был торт мокко, и, вспоминает он, «я делал торты мокко один за одним, уж поверьте». Ближе к вечеру Хиллари звонила в кондитерский цех и тихим, неуверенным голосом, совсем не похожим на ее обычный командный тон, просила: «Ролан, сделаете мне торт мокко?»
В один из солнечных уик-эндов августа 1998 года, незадолго до исторического признания президента жителям страны, первая леди обратилась к швейцару Уортингтону Уайту с необычной просьбой.
– Уорсингтон, я хочу посидеть у бассейна, но не хочу видеть ни одного человека, кроме вас.
– Да, мэм, я понимаю, – сочувственно ответил Уайт.
Он понимал, что именно она имела в виду. Она не хотела видеть своих сопровождающих из Секретной службы, не хотела видеть никого из обслуживающих территорию Белого дома и уж точно не хотела видеть никаких любопытствующих из Западного крыла. «Ни к чему из этого она не была готова», – вспоминает он. Она просто хотела пару часов покоя.
Уайт сказал, что на очистку территории ему нужно пять минут. Он бросился на розыски ее старшего охранника из Секретной службы и сказал ему, что им нужно поработать вместе, чтобы сделать это возможным. И чем скорей, тем лучше.
«Всего разговору у нас было секунд на двадцать, но я понял, о чем речь: если кто-то увидит ее или она кого-то, меня уволят, а возможно, и тебя тоже», – сказал он агенту.
Поэтому охрана первой леди из Секретной службы согласилась следовать за ней, хотя правила предписывают одному из агентов идти впереди.
«Она не будет оборачиваться, чтобы посмотреть на вас. Она видеть вас не желает. И не хочет, чтобы вы смотрели на нее», – объяснил Уайт.
Он встретил Клинтон у лифта и сопроводил ее к бассейну. Агенты шли позади, вокруг не было ни души. На ней были очки для чтения в красной оправе, и она прихватила с собой пару книжек. Уайту она показалась очень расстроенной.
По пути к бассейну они не проронили ни слова.
– Мэм, мне попросить, чтобы вам принесли что-то? – спросил Уайт, когда она уселась.
– Нет.
– Вам вообще ничего не нужно?
– Нет, просто сегодня хорошая погода, и я хочу всего лишь посидеть здесь на солнышке какое-то время. Вызову вас, когда соберусь обратно.
– О'кей, мэм. Сейчас полдень, в час я ухожу, но в вашем распоряжении будет кто-то еще, – ответил Уайт.
– Я сказала, что вызову вас, когда закончу, – Клинтон выразительно посмотрела на него.
– Да, мэм, – ответил Уайт, поняв, что ему придется дожидаться, пока она соберется уходить. Его вызвали только около половины четвертого дня.
Уайт сопроводил первую леди от бассейна на второй этаж. Путь снова был проделан в полном молчании. Перед тем как зайти в лифт, Клинтон дала понять, насколько ценит усилия Уайта.
«Она взяла меня за обе руки и легонько пожала их, глядя мне прямо в глаза, со словами «благодарю вас».
«Это запало мне в сердце, – говорит Уайт. – Это значило для меня невероятно много».
Некоторые из работников резиденции оказались втянутыми в разворачивающийся скандал лично. Уборщика Линси Литтла даже вызвали на второй этаж опрашивать в связи с президентской интрижкой. Поднявшись туда, Литтл познакомился с устрашающего вида агентом ФБР, который спросил, не встречал ли он Левински ранее. «Нет», – нервно ответил он.
«Тебя хотят заставить понять, что, по их мнению, тебе нечто известно», – говорит он. Он утверждает, что никогда не видел ничего неуместного, а даже если бы и видел, то не стал бы рисковать работой и появлением своего имени в новостях.
Менье говорит, что в 1998 году было «очень грустно» наблюдать за тем, как двоих замечательных людей затягивает пучина скандала. И, подобно многим другим, он очень переживал за дочь Клинтонов Челси.
На знаменитом фото, сделанном 18 августа 1998 года, на следующий день после постыдного признания ее отца, Челси запечатлена держащей обоих родителей за руки на пути к вертолету, ожидающему их на Южной лужайке Белого дома. При воспоминании о том, что пришлось пережить молодой девушке, Менье качает головой: «Челси была милейшим созданием, которое только можно вообразить. И надо же было, чтобы случилась подобная нелепость. Им было ужасно трудно».
* * *
Швейцар Скип Аллен признается, что ему было проще обслуживать семьи, которые ему действительно нравились, чем «делать вид».
«Правда, делать вид мы умеем очень хорошо», – говорит он.
Аллен не скрывает своих претензий к Клинтонам. За ланчем у бассейна его огромного дома в пенсильванской глубинке он тепло вспоминает, как миссис Клинтон всегда просила его помочь завязать банты на своих нарядах – у нее самой это получалось не очень хорошо. При этом он говорит, что Клинтоны никогда не доверяли персоналу резиденции полностью и особенно подозрительно относились к Швейцарской службе. «Они, наверное, самые большие параноики из всех, кого я встречал в своей жизни».
Аллен не одинок в своих неприятных воспоминаниях о Белом доме эпохи Клинтонов. В свое время близкий к Бушам швейцар Крис Эмери считает, что Клинтоны подвергали его необоснованным проверкам. За четырнадцать месяцев работы он три раза сдавал анализы на наркотики и подвергся спецпроверке, которую был не обязан проходить уже несколько лет. Он говорит, что в ее ходе отказался отвечать на ряд вопросов, носивших сугубо личный характер, вроде вопроса о вероисповедании. «Думаю, они просто искали какой-нибудь повод, чтобы меня уволить», – вздыхает он. И действительно, увольнение Эмери из Белого дома в 1994 году отчасти было связано с любезностью, оказанной им бывшей первой леди Барбаре Буш.
В период президентства Буша-ст. Эмери много помогал миссис Буш. «Он очень сблизился с нами. Крис научил меня пользоваться компьютером», – говорит она. Уже покинув Белый дом, она обратилась к Эмери за помощью: во время работы над мемуарами у нее куда-то исчезла целая глава. Эмери был рад быть полезным, но его любезность заставила Клинтонов подозревать работника в излишней привязанности к Бушам. Они проверили журнал звонков швейцара и, как говорит Эмери, «пришли к выводу, что я делюсь страшными тайнами с живущими в Хьюстоне Бушами. Чего на самом деле не было».
Спустя некоторое время Эмери вызвал к себе главный швейцар Гэри Уолтерс.
– Ты не устраиваешь миссис Клинтон, – сказал Уолтерс.
– В каком смысле? – спросил опешивший Эмери.
– В том смысле, что завтра ты работаешь последний день.
Барбара Буш согласна, что ее звонки Крису «породили проблемы». Эмери устроили публичный нагоняй за «поразительно небрежное отношение к конфиденциальности», как выразился пресс-секретарь Хиллари Нил Латтимор. «Мы посчитали, что, как работник обслуживающего персонала резиденции, он был обязан в высшей степени уважительно относиться к неприкосновенности частной жизни президентской семьи».
Эмери говорит, что потеря работы с зарплатой в 50 000 долларов просто убила его. «Я не мог найти работу целый год. Они выбили почву из-под моих ног. Можно только представить себе, на что они способны с куда более заметными людьми, чем я». Приехав в тот вечер домой, он ответил на два телефонных звонка. Сначала позвонила ассистентка Барбары Буш, которая сказала, что Буши в курсе случившегося и готовы помочь, чем могут. «Потом мне позвонили из офиса Мэгги Уильямс [она была главой аппарата Хиллари Клинтон] и сказали, что все обращения журналистов я должен перенаправлять непосредственно в Белый дом. «Ну конечно, мы так всегда делаем», – было подумал я. Повесил трубку и говорю себе: «Минутку, так они же меня уволили!»
Эмери печально говорит, что сейчас, много лет спустя, он понимает причину своего увольнения. «На нее столько всего свалилось, а я неудачно попался под горячую руку», – говорит он, имея в виду миссис Клинтон.
Но как минимум один из бывших коллег Эмери не согласен с его претензиями. Этот человек, согласившийся побеседовать на условиях анонимности, говорит, что Клинтоны имели все основания с подозрением относиться к работникам резиденции, большинство из которых двенадцать предыдущих лет работали на президентов-республиканцев. По словам этого источника, «вся швейцарская поголовно была раздражена тем, что Буша не переизбрали… и они демонстрировали это Клинтонам». Что касается Эмери, то этот источник называет его «республиканцем до мозга костей», а сам Эмери говорит, что уехал бы с Рейганами обратно в Калифорнию, попроси они об этом.
Возможно, и сам Эмери не всегда скрывал свое отношение к Клинтонам. По словам своего коллеги, при виде Клинтона, спускавшегося из личных покоев на официальное мероприятие, Эмери сказал: «Не понимаю, почему все оргазмируют в его присутствии». Он отпускал подобные комментарии достаточно громко, чтобы быть услышанным помощниками Клинтонов.
Кроме того, у Клинтонов были основания беспокоиться по поводу своей охраны. Они все еще приходили в себя после заявлений арканзасских полицейских, охранявших Клинтона в период его губернаторства. Те сообщили журналистам, что выступали посредниками между Клинтоном и его любовницами.
Клинтонов особенно взволновал один эпизод. В 1994 году они уехали отмечать Пасху в Кэмп-Дэвид. Бывшая няня Челси Хелен Дикки, работавшая в Белом доме референтом, поздно вечером услышала в своей комнате на третьем этаже Белого дома подозрительные звуки, доносившиеся из личных покоев. Спустившись на второй этаж, чтобы понять, что происходит, она увидела группу вооруженных людей в черном, копающихся в вещах Клинтонов. «Что вы творите? Вы не имеете права здесь находиться!» – закричала она. «Секретная служба. Вон отсюда», – ответили ей. Вернувшись в Белый дом, Хиллари потребовала объяснений от главного швейцара Гэри Уолтерса. Тот принес извинения и сказал, что забыл предупредить о предстоящей проверке второго этажа на наличие подслушивающих устройств. Клинтон была вне себя от ярости.
Клинтоны дорожили возможностью оставаться наедине. В одном из интервью 1993 года Хиллари Клинтон говорила, что очень любит второй этаж Белого дома, поскольку это единственное место, где их семью не сопровождает Секретная служба. «Можно отправить эту круглосуточную прислугу восвояси. Там мы в них не нуждаемся. Это просто замечательно, поскольку в других местах они постоянно нас окружают».
Большинство собеседников считают, что Челси Клинтон относилась к работникам резиденции с уважением. В то же время Ронн Пэйн говорит, что она отчасти переняла неприязнь своих родителей к Секретной службе. В самом начале президентства Клинтона агенты стояли на площадке второго этажа прямо у президентского лифта. Еще один пост Секретной службы располагался на верхней площадке Парадной лестницы, напротив Зала договора. (Впоследствии по требованию Клинтонов эти посты переместили на государственный этаж.)
Пэйн рассказывает, что как-то раз он проходил через кухню личных покоев, когда в нее зашел агент, чтобы забрать Челси в частную школу, где она училась. Челси разговаривала по телефону. «Ох, мне пора. За мной свиньи пришли», – сказала она подружке.
Агент побагровел, говорит Пэйн. «Мисс Клинтон, моя работа – служить преградой между вами, вашими родителями и пулями. Вам понятно?»
«Ну, так ведь это мама с папой вас так называют», – ответила она.
* * *
По словам дворецкого Престона Брюса, его посетило зловещее предчувствие, что двое из ближайших соратников президента Никсона однажды предадут его. Дело было в ноябре 1968 года, когда стаж работы Брюса в Белом доме насчитывал уже пятнадцать лет. Он понял, что что-то не так, когда через три-четыре дня после избрания Ричарда Никсона в Белом доме стал то и дело появляться один из его сотрудников. «Я слышал, как этот человек задает подробнейшие вопросы о том, как тут все устроено. Его интересовало все, вплоть до мельчайших деталей», – говорит Брюс.
Этим человеком был советник Никсона по внутриполитическим вопросам Джон Эрлихман. Главный швейцар Дж. Б. Уэст водил его по резиденции, а Эрлихман засыпал его вопросами.
Ничего подобного Брюс никогда не видел. «Мы, обслуживающий персонал, и так знаем, как создавать президентской семье покой и уют. Это наша работа. Что собирается делать этот человек?»
Хотя Брюс и умилился тому, что Никсоны не поленились выучить имена всех восьмидесяти работников резиденции, отношение со стороны Эрлихмана и будущего главы аппарата Никсона Боба Холдмена его возмутило. «Они пользуются лифтом по сто раз на дню. И каждый раз только бросают коротко, вроде «мне на второй». Ни тебе пожалуйста, ни спасибо. Смотрят сквозь меня, как будто меня не существует».
Никсон мог запросто пошутить с Брюсом, но Холдмен вовсю старался дать понять работникам резиденции, что они не более чем прислуга. Его офис выпустил служебную записку, в которой говорилось, что любой работник, попросивший у президента или членов семьи автограф или же обратившийся с личной просьбой, будет незамедлительно уволен. «Мы восприняли это как дешевое позерство. Мы и сами прекрасно знали, что нельзя обращаться к президенту с подобными просьбами».
Холдмен хотел, чтобы во время официальных приемов в холле перед Парадной столовой не было никого, даже агентов Секретной службы. Иметь возможность находиться там и прислушиваться к тостам издавна считалось особой привилегией буфетчиков.
«В Холдмене и Эрлихмане было нечто такое, что, взглянув на них, ты сразу понимал – таких, как ты, они уважать сроду не будут», – говорит буфетчик Херман Томпсон.
В большинстве своем президентские советники занимались своими делами и не вдавались в детали ведения хозяйства резиденции. «Холдмен и Эрлихман могли наблюдать даже за тем, как мы столы накрываем, – говорит Томпсон, покачивая головой. – Они вели себя так, будто главные начальники всех и вся – они».
До Уотергейта персонал резиденции относился к самому Никсону очень неплохо, хотя большиство работников согласны в том, что он и его близкие вели себя намного официальнее и чопорнее, чем предшественники. Шеф-повар Фрэнк Рута рассказывает историю о мойщике посуды Фрэнке Блэре – дружелюбном афроамериканце, неизменно присутствовавшем на кухне. Однажды вечером он убирал за президентской семьей после ужина. На кухню заглянул президент Никсон, и каким-то образом они с Блэром разговорились на тему боулинга (Никсон был таким горячим поклонником боулинга, что распорядился установить дорожку для катания шаров в подвале Северного портика). Никсон предложил Блэру поиграть, и двое мужчин катали шары до двух часов ночи. «Похоже, там не обошлось и без бутылочки скотча», – добавляет Рута.
– Моя жена нипочем не поверит, что я настолько припозднился из-за того, что катал с вами шары, – сказал Блэр президенту, когда они закончили.
– Пойдем со мной, – сказал Никсон.
И они пошли в Овальный кабинет, где президент написал записку, в которой извинялся перед женой Блэра, что задержал его так надолго.
Швейцар Нелсон Пирс тоже вспоминает хорошие времена, конец которым положил Уотергейтский скандал с последующим крахом президентства Никсона. Узнав, что президент и первая леди отправляются в Сиэтл, в окрестностях которого он родился, он сказал миссис Никсон, что очень скучает по виду заснеженных горных вершин Северо-Запада. Вскоре после этого она предложила ему лететь вместе с ними.
«Секретарь президента дала мне карту полета, – вспоминает Пирс. – Я тщательно изучал ее, стараясь сообразить, какие знакомые места смогу увидеть. Но чем ближе становился штат Вашингтон, тем меньше мне было видно». А потом, как раз когда он пытался сориентироваться, «внезапно мы сделали резкий разворот вправо, и я, конечно же, увидел и вулкан Маунт-Адамс, и вулкан Сент-Хеленс, и вулкан Бейкер, и вулкан Рейнир… Я понял, что кто-то попросил пилотов пролететь так, чтобы я мог увидеть горы».
Пирс не бывал на родине с 1941 года, когда ему было шестнадцать. «После этого правого разворота, поняв, как это произошло, я очень расчувствовался. Просто до слез».
По возвращении в Белый дом Пирс спросил первую леди, действительно ли она приказала пилотам лететь этим маршрутом из-за него. «Ну так и я хотела посмотреть на горы», – ответила она с лукавинкой.
В общении с персоналом Никсоны вели себя официально, но они были добры, и эта их доброта заставляла людей воспринимать медленный развал президентства еще болезненнее. Расследование Уотергейта длилось больше двух лет, и с каждым новым днем президент выглядел все более измотанным. Он входил в Овальный кабинет и выходил из него с удрученным видом проигравшего. Электрик, а впоследствии главный электрик Билл Клайбер впоминает, что во время своего первого срока Никсон придерживался очень жесткого режима и уже ранним утром шел в Овальный кабинет работать. Но Уотергейт погрузил его в глубокую депрессию, и весь его режим «просто рухнул».
В разгар скандала на грани полного отчаяния были и Пэт Никсон с двумя дочерями. «О, мистер Брюс, как же они могут говорить такие ужасные вещи о моем отце?» – горько жаловалась дворецкому дочь Никсона Джулия. Другая его дочь, Триша, говорила мне, что поддержка персонала утешала ее. «Вокруг тебя создавался такой позитивный настрой – в смысле мы знаем, кто ты, мы знаем, кто твой отец, и мы тебя любим. И твоего отца будем уважать всегда». Она говорит, что, работая в резиденции, люди видят «не политику и не конкретную историю. Они видят истинную суть человека».
Однако на самом деле заполнившая никсоновский Белый дом напряженность овладевала и персоналом резиденции. Хотя Никсон и отправил в утиль знаменитый джонсоновский душ, в угоду собственным банным причудам он велел заменить его гидромассажной ванной. «Похоже, что президентов вообще очень занимает поиск способов расслабления в Белом доме», – сказал Трафс Брайант. Никсон стал подвержен паранойе настолько сильно (вплоть до составления печально известных списков политических врагов), что даже работники резиденции не вполне понимали, что происходит. Для многих работников медленно тянущийся Уотергейт стал еще более болезненным опытом, чем убийство Кеннеди. «Ты вынужден наблюдать, как с каждым днем человеку становится все хуже и хуже, а помочь ему не можешь никак», – говорит Нелсон Пирс.
Билл Клайбер
О своей отставке Никсон объявил вечером 8 августа 1974 года. Он делал заявление, сидя за своим рабочим столом в Овальном кабинете. Он потребовал, чтобы в помещении было как можно меньше людей, и велел удалиться даже своему личному охраннику. «Там были только телеоператор, техник из телевизионной компании, двое военных и я. Мы обеспечивали картинку и звук», – рассказывает Клайбер, сидя на кухне своего мэрилендского дома. Он вспоминает об этом так, будто это происходило вчера: «Стояла метвая тишина. Было действительно пугающе тихо».
По окончании скомканного выступления Никсона Клайбер вышел из Овального кабинета и пошел вдоль колоннады. За ним молча следовал Никсон. Клайбер остановился, чтобы пропустить опального президента вперед.
– Куда идешь, Билл? – спросил Никсон. Похоже, это был самый тяжелый день в его жизни.
– Возвращаюсь в резиденцию, – робко ответил Клайбер.
– Пойдем вместе, – сказал президент.
Они пошли рядом. Через какое-то время Клайбер остановился.
– Вы можете гордиться собой. Вы прекрасно работали. Делали все, что могли, – сказал он Никсону.
– Ну да, только хотелось бы, чтобы так же думали и другие, – ответил Никсон. Его взгляд потускнел, и Клайберу показалось, что он изо всех сил подавляет слезы.
– В один прекрасный день до них дойдет, – сказал ему Клайбер. Никсон направился к президентскому лифту, а Клайбер спустился к себе в электромастерскую.
В тот вечер Никсон до двух часов ночи звонил по телефону из своей любимой Линкольновской гостиной. Можно было слышать, как снаружи толпы людей скандируют: «Главного – в тюрьму! Главного – в тюрьму!» В конце концов он пошел спать, но сон его был беспокойным, и когда, проснувшись, он взглянул на часы, на них было четыре утра. Заснуть снова он не смог и пошел на кухню перекусить. Там он, к своему изумлению, обнаружил буфетчика Джонни Джонсона.
– Джонни, что вы делаете здесь в такую рань?
– Не так уж рано, господин президент. Уже почти шесть.
В интервью 1983 года Никсон объяснял: «Батарейка моих часов окончательно вышла из строя в четыре часа моего последнего дня на посту. К этому моменту вышел из строя и я».
Престон Брюс вспоминает, как виделся с Никсоном в лифте в его последний день в Белом доме. «Господин президент, как бы мне хотелось, чтобы ничего этого не было!» – сказал Брюс. Брюс вспоминает, что они обнялись и всхлипнули. Точно так же, как с женой и братом президента Кеннеди после его убийства десять лет назад.
«Ты мой настоящий друг», – сказал Никсон Брюсу.
* * *
Президента Рейгана отличала такая приветливость, что спустя некоторое время горничные, буфетчики и швейцары поняли, что лучше не попадаться ему на глаза в Центральном холле. В противном случае разговор с президентом мог затянуться надолго. Рейган особенно любил поговорить про Калифорнию, губернатором которой он был в течение восьми лет. Клетус Кларк вспоминает: когда красили президентский спортзал, Рейган наведывался к малярам чуть ли не каждый вечер. «Однажды он заходит, а один из маляров стоит на его беговой дорожке. Я перепугался до смерти – подумал, сейчас разнос последует. Но ничего подобного, он говорит: «Давай покажу тебе, как эта штука работает». Встал на нее и пошел!»
Нэнси Рейган не слишком одобряла привычку супруга общаться с обслуживающим персоналом. «В этом отношении она держала его в ежовых рукавицах. Она не хотела, чтобы он водился с прислугой», – говорит Кларк.
30 марта 1981 года в 14.25, после выступления Рейгана с речью в отеле Washington Hilton, Джон Хинкли шесть раз выстрелил в него из револьвера. Покушение потрясло обслуживающий персонал резиденции, который к тому моменту только-только знакомился с добродушным президентом.
В день покушения Кларк находился в Солярии. Неподалеку стояли Нэнси Рейган, ее дизайнер по интерьерам Тед Грэбер и главный швейцар Рекс Скаутен. «В жизни не забуду, – вспоминает Кларк. – К ним подошел человек, что-то прошептал, и в ту же секунду они исчезли. А я остался смешивать краску, чтобы попасть в тон материала обоев».
На следующий день, когда ее супруг приходил в себя в госпитале, Нэнси Рейган в свою очередь стала жертвой несчастного случая. Вернувшись в резиденцию, она пошла в игровую на третьем этаже, взять любимое фото мужа, которое она хотела отвезти ему в госпиталь в качестве сюрприза. Машина ждала ее внизу, и, чтобы достать висевшее на стене фото, она в спешке полезла на стул, упала с него и сломала себе несколько ребер. О несчастном случае знали лишь очень немногие, сама она не предавала его огласке, и до последнего времени работники обслуживающего персонала никогда о нем не упоминали.
Сын Рейганов Рон не припоминает, чтобы ему об этом рассказывали тогда, но сейчас этот случай его совершенно не удивляет: «В тот момент все ее мысли были сосредоточены на нем, и она не позволила бы сломанным ребрам стать этому помехой».
В тот момент Нэнси Рейган продемонстрировала стойкость перед лицом обстоятельств – черту-константу, свойственную работникам резиденции.
Глава 6
Жертвенность
«В тот первый день я решил, что швейцарская – маленький сумасшедший дом. Весь день люди бегают туда-сюда, и телефон звонит не умолкая, равно как и зуммеры».
Дж. Б. Уэст, швейцар, главный швейцар в период с 1941 по 1969 год. Из книги «На верхних этажах Белого дома: первые леди и я»