Попробуем проверить предположение, что мы живем в склеенном мире. Как изменится картина окружающего мира, не вступит ли она в противоречие с тем, что мы видим на самом деле?
Прежде всего, если склеенный мир не слишком тесен и расстояние до его границ достаточно велико, то вид нашего ближайшего окружения совершенно не изменится. Все звезды, расположенные от нас на расстоянии меньшем, чем расстояние до ближайшей границы, будут только оригиналами.
На более далеких расстояниях среди оригиналов начнут попадаться и духи. Если мы находимся не в самом Центре склеенного мира, то расстояние до его границ в разных направлениях будет разным. Поэтому образуется промежуточная область, где есть оригиналы и духи.
Наконец, самые далекие объекты, расстояние до которых превышает максимальное расстояние до границ склеенного мира, могут быть только духами.
Если наш мир и на самом деле склеенный и хотя бы одна из его граница расположена от нас на расстоянии меньшем, чем кажущееся расстояние до далеких галактик, значит, хотя бы часть этих галактик – духи.
Но разобраться, которые из них оригиналы, а которые духи, довольно сложно. Ведь духи могут быть разбросаны по разным участкам неба, видны нам под другим углом и удалены от нас гораздо больше, чем оригинал.
Поэтому неудивительно, что до сих пор никто и не заметил, что многие звезды и галактики на самом деле – духи. Но теперь, когда подозрение высказано, интересно было бы посмотреть повнимательнее на снимки звездного неба.
Если удастся найти на небе один и тот же объект, который виден сразу в разных местах, то можно будет сделать вывод, что наш мир и в самом деле склеенный. А измерив углы, под которыми видны духи, и определив расстояние до них, можно будет установить и размеры склеенного мира. Итак, что же видно на небе?
Прежде всего, ближайшие к нам звезды и галактики, очевидно, не могут быть духами, потом что всякий дух должен находиться дальше оригинала. Сравнение формы и строения ближайших галактик показывает, что по крайней мере до расстояния около 30 миллионов световых лет среди них нет духов, так как они все не похожи друг на друга.,
Для больших расстояний метод анализа галактик по их индивидуальным особенностям же не годится, так как за то время, пока свет дойдет до нас, строение галактик может измениться настолько, что их трудно будет узнать.
Время, необходимое для такого изменения, можно оценить, разделив размер галактики на характерную скорость движения отдельных ее звезд. Например, размеры нашей Галактики около 30 000 световых лет, а характерная скорость движения звезд – 300 километров в секунду, или одна тысячная световой. Так что для нашей Галактики время изменения получается как раз 30 миллионов лет.
Эту трудность можно преодолеть, если исследовать не отдельные галактики, а их скопления. Особенно удобны так называемые правильные скопления. Эти скопления имеют шаровую форму, поэтому их вид не зависит от угла, под которым их рассматривают. Радиус таких скоплений в среднем около 15 миллионов световых лет, скорость движения входящих в них галактик – порядка 1000 км в секунду, так что вид правильных скоплений не меняется в течение примерно 5 миллиардов лет – время, вполне достаточное, чтобы свет дошел до нас из далеких областей.
Отличать скопления друг от друга можно по числу входящих в них галактик, по их составу (галактики бывают эллиптические, сферические, спиральные), по радиусу скопления.
Возможности нынешних земных телескопов позволяют нам наблюдать несколько десятков тысяч правильных скоплений галактик. Из них около 12 тысяч внесены в специальные каталоги, где указаны координаты скоплений и важнейшие их особенности.
Поиски духов среди скоплений галактик даже по этим каталогам – очень трудная работа. Разные авторы по‑разному определяют границы скоплений и число входящих в них галактик. Кроме того, в каталогах описано лишь около половины небесной сферы. Отсутствуют наблюдения в большей части южного полушарий а часть неба северного полушария закрыта темными облаками пыли вблизи центра нашей Галактики.
Из‑за всех этих трудностей найти четкую последовательность какого‑нибудь оригинала и его духов в каталогах не удалось. Установлено только, что на расстоянии до 2,5 миллиардов световых лет встречаются скопления, которые, несомненно, являются оригиналами. Это следует из богатства их состава. (В более близких к нам скоплениях число галактик меньше, а дух не может быть строен сложнее оригинала.)
Вообще говоря, расстояние до границ склеенного мира может быть различным в разных направлениях. Два! из них можно оценить: расстояние до ближайшей и до самой далекой границы.
Минимальное расстояние до границы в склеенном мире определяется тем, что на всем этом расстоянии (считая от точки наблюдения) нет ни одного духа, только оригиналы. Максимальное расстояние, наоборот, таково, что вся область за ним заполнена только духами.
Результаты наблюдений за особенностями структуры отдельных галактик (упоминавшиеся выше) показывает, что расстояние до ближайшей границы склеенного мира никак не меньше 30 миллионов световых лет.
По анализу правильных скоплений галактик можно оценить и расстояние до самой удаленной границы склеенного мира. Оно составляет по крайней мере 2,5 миллиарда световых лет, а может быть, и больше. Просто для более далеких областей у нас нет данных.
Кстати, если наш мир даже и не склеенный, то среди видимых на небе звезд и галактик все равно могут попадаться духи. Их способны породить черные дыры.
Свет от далекой звезды, проходя вблизи черной дыры, отклоняется под действием ее мощного тяготения и приходит на Землю, изменив направление. Именно в этом, новом направлении мы и увидим звезду‑дух. Итак, склеен ли наш мир?
Ответом на этот вопрос могут быть только дальнейшие наблюдения. Авторы гипотезы дают следующие рекомендации наблюдателям: искать участки неба, которые можно совместить друг с другом путем сдвига по небесной сфере, поворота, отражений и изменения кажущегося расстояния. Можно искать также цепочки из все более далеких объектов, первый из которых – оригинал, а остальные – духи. Духи должны быть расположены на равных расстояниях друг от друга. Такая четкая периодичность в расстояниях между далекими объектами вряд ли может возникнуть случайно.
Подобную периодичность в расположении квазароподобных радиоисточников отметили еще в 1972 году американские ученые Г. Бербидж и Л. Делл. Этот период, по их оценкам, соответствует расстоянию примерно в один миллиард лет, что не противоречит оценке расстояний до границ склеенного мира, которую получили Д. Д. Соколов и В. Ф. Шварцман.
Так что, похоже, и в самом деле наш мир куда тесней, чем мы думали до сих пор.
А теперь выскажем взгляды известного специалиста В. Баландина на современные научные теории о том, откуда взялась на Земле жизнь и Разум. Из Космоса или в результате собственной эволюции? И палеоконтакты или инопланетяне здесь ни к чему?.
«Наш привычный мир некогда был иным. Это факт, и опровергнуть его невозможно. Как менялся мир? Это проблема. Во многом она неясна, а в некоторых деталях, возможно, и неразрешима.
Как мир мог стать таким, каков он сейчас? Чтобы попытаться ответить на этот вопрос, необходимо воспользоваться сведениями из астрофизики, астрохимии, геологии, эволюционной биологии… Были бы странны претензии автора выглядеть специалистом во всех этих науках. Здесь уместно вспомнить знаменитые слова Э. Шредингера: «Мы ясно чувствуем, что только теперь начинаем приобретать надежный материал для того, чтобы объединить в одно целое все, что нам известно; но с другой стороны, становится почти невозможным для одного ума полностью овладеть более чем какой‑либо одной небольшой специальной частью науки. Я не вижу выхода из этого положения… если некоторые из нас не рискнут взяться за синтез фактов и теорий, хотя бы наше знание в некоторых из этих областей было неполным и полученным из вторых рук и хотя бы мы подверглись опасности показаться невеждами».
Земля хранит следы событий, происшедших на земле и в Солнечной системе за долгие миллиарды лет. Порой даже таких мимолетных, как дождь, ливший триста миллионов лет назад, или поступь ящера на берегу давно исчезнувшего моря. Свойство в той или иной форме хранить следы событий можно назвать памятью Земли. Она позволяет геологам восстанавливать природные условия необозримо далекого прошлого. «Камень, – писал О. Мандельштам, – импрессионистский дневник погоды, накопленный миллионами лихолетий; но он не только прошлое, но и будущее: в нем есть периодичность. Он – аладинова лампа, проницающая геологический сумрак будущих, времен.
Вспомните пресловутую проблему курицы и яйца: что раньше? Геологи нашли немало скорлупы яиц в тех слоях, где не только следов курицы, но и даже следов ее близких родственников быть не может. Давние предки кур – рептилии – вылупились из яиц. В точном смысле слова яйцо на Земле появилось прежде курицы.
И не следует ли искать начало жизни не в биосфере, а в зарождении самой биосферы, точнее, предбиосферы, области взаимодействия первобытных атмосферы, гидросферы и литосферы с солнечным и другими излучениями?
Еще на школьной скамье мы усвоили, что химическая активность вещества возрастает при его дроблении из‑за резкого увеличения общей поверхности частиц. Первичное вещество Земли тоже дробилось – понятие материков сопровождалось расчленением рельефа, увеличением поверхности и, главное, еще и дроблением и химическим изменением обнаженных пород под влиянием газов, вод, солнечных и космических лучей. Сносимый с материков обломочный материал копился в прогибах литосферы, в зонах опускания. Попадая в земные глубины, вещество вступало в новые реакции, выделяло энергию, впитанную на поверхности Земли. Породы переплавлялись и снова извергались на поверхность. Машина предбиосферы рождала все более энергоемкие, разнообразные соединения, все тщательней перемалывала верхи литосферы, образуя земную кору.
Росла площадь материков, и вот на них появились первореки и первоозера – мелкие механизмы, созданные гигантской геологической машиной. То есть в системе возникли локальные подсистемы. Такое усложнение, подобное разделению труда, позволяло более тонко перерабатывать вещество. Обычное физическое дробление в речных долинах дополнилось химическим растворением, а на равнинах, в устьях и заливах – химической переработкой, доводящей частицы до коллоидальных размеров, когда проявляется нечто схожее с жизненными процессами (избирательное поглощение химических элементов из среды; высокая, хотя и пассивная, подвижность; взаимодействие, старение). И все это сопровождалось сортировкой и концентрацией частиц разного веса, размера и состава.
И хотя при химических реакциях на поверхности планеты ассимилировалась ничтожная часть солнечной энергии, этого было достаточно, чтобы за миллионы лет накопить в зоне взаимодействия атмо‑, гидро– и литосферы внушительные запасы энергии, что позволяло менять вещество (организуя его) даже на молекулярном уровне.
Пока шло горообразование, один район накапливал энергию, а другой терял: один обогащался сложными со‑
единениями, другой беднел. С наступлением нового этапа горообразования впадина вздымалась, а бывшее поднятие опускалось. Но на этот раз материал уже был сильнее насыщен энергией. Накапливалось вещество, состоящее из более ложных и концентрированных соединений.
Среди них первостепенная роль коллоидов, для которых в окружающей среде есть вещества и «вредные» и «полезные». Первые способствуют слипанию частиц и осаждению. Вторые, наоборот, гарантируют нейтральность коллоидов, разнообразие физико‑химических превращений. При обилии коагулянтов будут идти массовые вымирания коллоидов – выпадение в осадок. А обилие катализаторов, наоборот, способствует химической активности коллоидов.
Здесь может работать нечто вроде геохимического естественного отбора. При обеднении среды процветать будут лишь те частицы, которые помимо привычных катализаторов способны использовать другие (кроме одного химического элемента – еще один). Они невольно станут вытеснять примитивных конкурентов, ассимилирующих лишь один элемент, запасы которого истощаются. На место одних веществ придут другие, более «приспособленные» – волна за волной. Такой процесс может длиться до тех пор, пока не появятся сложные органические соединения. А отсюда один шаг до зарождения жизни.
В. И. Вернадский полагал, что в геологической истории (то есть в интервале, который запечатлен в памяти Земли) жизнь вечна. Сведения, добытые астрохимиками (присутствие органических молекул в межзвездном пространстве), позволяют по‑новому осмыслить слова Вернадского. Если планета сконденсировалась из холодного первичного вещества, она изначально должна была нести в себе реагенты для синтеза аминокислот.
Дальнейшее, как считают, например, известные химики С. Фокс и К. Дозе, должно занять два этапа. На первом этапе из аминокислот в областях повышенных температур (и давлений?) синтезировались белково‑подобные вещества. Такой синтез мог идти на глубине 2–5 км, куда неизбежно погружается часть горных слоев накопленных на поверхности. На втором этапе требуется вода. Она обрабатывает породы, поднявшиеся из глубин.
Вода – хорошая среда для органики, которая может здесь пребывать в виде молекул или блоков молекул, еще не способных сплотиться для образования коалиции, для образования живой клетки.
Однако вспомним предложение Д. Бернала о том, что синтез органических соединений и их коалиций шел на глинистых частичках, которые избирательно поглощают из раствора молекулы, в том числе и органические. Теряя электрическую активность, коллоиды выпадают в осадок и, погружаясь в недра, претерпевают изменения: молекулы полимезируются. В новых формах они вновь появляются на поверхности планеты в зоне выветривания и снова участвуют в химических процессах.
По‑видимому, на Земле эволюционировали две ветки коллоидных систем: кремнийсодержащих и углесодержащих.
Сперва преимущество получили устойчивые кремнистые коллоидальные предсущества. Они адсорбировали углеродные предсущества (питались). Но не им было суждено великое будущее: в темных недрах исподволь зрели новые, более сложные и совершенные органические формы.
В нижнем протерозое (2,6–1,9 млрд. лет назад) на Земле господствовали коллоиды. В эту эпоху родилось много глин, доломитов, железных руд, нашпигованных углеродом осадков (к ним они дошли в виде графитовых сланцев). В верхнем протерозое произошло знаменательное событие – началась кипучая деятельность живого вещества – бактерий, микробов, одноклеточных водорослей. Накопились колоссальные массы органогенных пород – продуктов жизни. Все это усложнило биосферу и земную кору. (Прочно связанный в соединениях углерод откладывался в земной коре, относительно инертный азот уходил в воздух, водород усиливал кислотность природных вод, кислород активизировал окислительные процессы, геохимический цех планеты работал во всю.)
Жизнь набирала силу. В нижнем палеозое (570 млн. лет назад) на сцену вышли морские беспозвоночные животные, строящие свои наружные скелеты из извести, фосфора, кремнезема. Накопление карбонатов и силикатов стало одной из привилегий жизни. В верхнем палеозое пышно расцвела наземная флора, что привело к складированию в земной коре огромных масс органического углерода.
Волны мощного осадконакопления прокатывались по планете и в более поздние эпохи. Можно ли усмотреть здесь какую‑нибудь закономерность?
Попытаемся найти ответ, анализируя не менее загадочные ритмы живого вещества планеты.
В эволюции живых существ расцвет и угасание, нарождение и вымирание – это эмпирический факт. Нанеся на график число вымерших и появившихся видов животных, мы получим серии волн. Ибо число видов на протяжении геологической истории Земли не было постоянным, а претерпевало колебания – так называемые волны жизни. Любопытно, что период колебания волн жизни (для отрядов, классов) меняется обычно в узких пределах: от двадцати до ста миллионов лет. Пологие волны накатываются медленно, крутые часто. Временами наступают периоды активизации каких‑то групп живых существ, когда резко усиливается нарождение новых видов. В это время течение жизни как бы ускоряется. Эволюция быстрее шагает вперед.
Известен такой лабораторный опыт. В замкнутой экосистеме в питательной среде, пронизанной солнечным светом, живут микроводоросли, простейшие и крохотные рачки. Они составляют пищевую цепь из трех звеньев. Обновление питательной среды подталкивает расцвет водорослей, затем питающихся водорослями простейших и, наконец, рачков.
Примерно то же случается и в природе (здесь пробирка увеличена до размеров биосферы). Усиление горообразования сперва стимулирует накопление обломочных пород, затем химическое их разложение, расцвет коллоидов и, наконец, последовательные волны расцвета автотрофных организмов (питающихся неорганическими соединениями), а затем травоядных и плотоядных животных.
Сложное живое сообщество стремится к полной утилизации отходов. Отмирающие остатки разлагают бактерии, ассимилируют почвы, иды. Конечные продукты разложения вновь поступают к живым существам. В общем, биосфера стремится к динамическому равновесию, к работе без отходов, к созданию замкнутых геохимических циклов. Однако реализация такого идеального состояния затруднена.
Прежде всего этому препятствуют внешние силы: вулканические пароксизмы, движения земной коры, перемены в атмосферной и океанической циркуляции, колебания солнечной активности… Однако геологи особо подчеркивают последствия этих влияний, подчас возлагая на них ответственность за эволюцию всего живого, за вымирание видов.
Однако предположим, что внешние силы действуют равномерно, постоянно и не ведут к глобальным катастрофам. Останется ли биосфера в равновесии?
По‑видимому, стрела эволюции стремительно летит вперед даже тогда, когда действие сил неорганической материи уравновешено.
Без внешнего катастрофического вмешательства живое вещество станет работать как прекрасно отрегулированная машина, приспособленная к механизму геосфер и к имеющимся химическим условиям. Но механизм геосфер никогда не прекращает работы. И новые соединения поднимаются из глубины, меняя геохимическую обстановку в тех или иных уголках планеты. Живое вещество вынуждено меняться, приспосабливаться к этим переменам.
Да и не только к этим. Самые незначительные геологические перемены порой могут вызвать серьезные последствия в биосфере. И чем совершеннее взаимосвязь ее частей, тем глубже кризис. Например, сейчас огромная перестройка дна Атлантического или Тихого океанов в их северных окраинах может изменить направление нынешних океанских течений. Если Гольфстрим потечет не к Мурманску, а Берингов пролив исчезнет, начнется великая климатическая перестройка. И биосфера вынуждена будет эволюционировать, приспосабливаться.
Жизнь – это постоянные изменения, это состояние «устойчивого неравновесия», что уже само о себе несет ростки будущего. Живое вещество – не только нежная, но и чувствующая материя – со временем реагирует на самые тонкие изменения среды. Совершенствуясь и приспосабливаясь к окружающему, оно все больше попадает в зависимость от собственных внутренних ритмов. Все отчетливей пульс жизни, на который отзывается биосфера. И с каждым новым толчком этого пульса жизнь поднимается по эволюционным ступеням.
В истории Земли бывали эпохи, когда, как и ныне, ледяные шапки покрывали полярные области. Обычно же планета обходилась без ледяных украшений.
Геологи знают, что великим ледниковым эпохам предшествуют накопление громадных месторождений каменного угля или горючих сланцев. Случайность? Не обусловлено ли наступление ледниковых эпох самой эволюцией биосферы?
Температура у поверхности Земли зависит от концентрации углекислоты в воздухе, которая препятствует тепловому излучению в космос. Во времена бурного глобального расцвета водорослей (венд), наземной растительности (карбон) и покрытосемянных растений (палеоген) динамическое равновесие, в биосфере нарушалось: еще не успевали сформироваться организмы, способные начисто переработать колоссальное количество отмирающей органики. Растительные остатки накапливались, а значит, с ними в осадочные горные породы уходил углерод, ранее витавший в атмосфере. То есть работал механизм, убивающий углерод из атмосферы. Теплоотдача планеты в космос резко увеличивалась, что порождало обледенения:
Для живого вещества такие глобальные катастрофы (вызванные самим живым веществом) имели самые важные последствия. Например, после вендского оледенения в огромном количестве появились беспозвоночные, после пермокарбонового – рептилии, а в конце последнего оледенения сформировалось человечество.:
Дефализация – это эволюционное развитие, усложнение головного мозга. Благодаря ей создано самое сложное, а потому и самое невероятное существо – человек разумный. Если заглянуть в палеонтологическую летопись, мы увидим, что ее первые две трети заполнены простейшими созданиями (которые, конечно, очень непросты!). Отпечатки первых многоклеточных существ – водорослей, медуз и т. п. – стали попадаться лишь в слоях докембрия. О цефализации тогда еще не могло быть и речи – г клетки мало отличались одна от другой. Нервных же клеток вовсе не было. Обычные клетки, обремененные множеством забот (питание, выделение, размножение…), не очень‑то расторопны. У губок, например, передача раздражения от клетки к клетке идет со скоростью 0,2 см/сек.
На первой ступени цефализации (более полумиллиарда лет назад) появились специализированные нервные клетки. Они понадобились для более тесного и упорядоченного взаимодействия клеток между собой и с внешней средой.
Вторую страницу цефализации открыла постройка сети нервных клеток. Увы, простая нервная сеть из небольших, более или менее беспорядочно разбросанных нервных клеток – нейронов, из‑за задержек на контактах передает возбуждение лишь со скоростью 4–15 см/сек (кишечно‑полостные). Эволюция нашла выход из тупика: возникли скопления нервных волокон – ганглии – своеобразные регуляторы раздражений, идущих по нервным путям. С помощью ганглиев скорость нервного импульса удалось довести до 40 см/сек (пиявка), 120 см/сек (ракообразные) и даже до 2,5 метров в секунду (сколопрндра).
Третья ступень цефализации – это появление головоногих моллюсков (цефалопод). Из всех живых существ
они первые обзавелись головным мозгом (размещен вокруг рта). И внутри мозга тоже шла специализация – его участки, заведовали разными органами: щупальцами, глазом, чернильными железами… Такое разделение труда позволило точнее реагировать на раздражения, координировать действия органов тела из единого центра. У головоногих моллюсков солидную скорость прохождения нервных импульсов обеспечивала невероятная толщина нервных волокон, достигших 1 мм в диаметре (рекордная величина!), скорость распространения возбуждения превысила 25 м/сек. однако совершенство обернулось недостатком: толстые нервные волокна занимают много места и испытывают сильные воздействия окружающих тканей.
Еще один тупик цивилизации: рептилии, расплодившиеся по Земле около ста миллионов лет назад. Эти создания имели скелет, более или менее похожий на человеческий. Позвоночник – ось тела – содержал спинной мозг, а в черепе появилась полость для головного мозга. Некоторые хищные рептилии, как бы подражая еще неродившимся людям, бегали на двух логах, у них было нечто вроде рук. Но вот беда: скорость нервного возбуждения у них, холоднокровных, зависит от температуры окружающей среды. Для сравнения: у лягушки при 1–2° она составляет (седалищный нерв) 5–8 м/сек, при 10° –14 м/сек, при 20° – 25 м/сек, при 30° – 60 м/сек. Подобное непостоянство – серьезный дефект.
Кроме того, рептилии в своей жизни полагались в основном на мозг, расположенный возле поясницы. Головной же мозг гигантских ящеров был по весу, как у котенка. А спинной мозг, вероятно, справлялся лишь с управлением громоздким телом. И никаких размышлений.
Самую высокую ступень цефализации преодолели теплокровные млекопитающие. У них нервная система всегда работает при благоприятных температурах. Нервные клетки обрели миелиновую оболочку, что ускорило прохождение импульсов и уменьшило помехи при крошечном диаметре нервного волокна. Есть и другие, более сложные и не вполне еще исследованные усовершенствования. В ряду млекопитающих (от древних и примитивных к современным) заметно растет абсолютный и относительный объем головного мозга количество нейронов, и площадь всех отделов мозга. Особенно быстро росла поверхность так называемой коры.
Известный биолог А. Н. Северцов выделял два типа эволюции. Благодаря одному возникает неописуемое разнообразие живых существ, которые распространяются по миру на каком‑то достигнутом ими уровне совершенства. Но есть еще и другая, прогрессивная эволюция – ароморфоз, способствующая «общему подъему энергии жизнедеятельности животных» и подталкивающая развитие нервной системы. В первом случае реализуются лишь случайные изменения генетического кода и естественный отбор оставляет на поле жизни самых приспособленных. Во втором случае дело сложнее. Вот слова Дарвина: «Естественный отбор, или переживание наиболее приспособленного, не предполагает необходимого прогрессивного развития».
Однако мы видим вздымающуюся линидорегреза, цефализацию, и ничего противоположного, такой же линии регресса нет. Живая природа явно предпочитает прогресс!
Усложнение организмов едва ли не самое постоянное свойство эволюции. Это верно и для мира растений. По свидетельству ботаника В. Циммермана, у простейших слоевцовых растений число типов клеток всего 2–3, У псилофитов их уже 18–20, у папоротникообразных 46–52, у высших покрытосемянных растений 74–76.
И еще одно примечательное явление – ускорение цефализации. Предположим, оно вызвано случайными мутациями. Тогда, чем больше особей, чем быстрее смена поколений, тем вроде бы выше должна быть вероятность появления полезной, усложняющей мутации. Быстрее всего сменяются поколения у бактерий: одна бактерия способна за неделю размножиться в таком количестве, что покрыла бы всю земную поверхность. Треска мечет несколько миллионов икринок. А лягушка дает до 10 тысяч яиц в год. Какое тут может быть сравнение с млекопитающими, и в частности с человеком? Число детей у него невелико. Еще надо учесть длительное утробное развитие ребенка, долгое детство и сравнительно большую продолжительность жизни. Все это ведет к тому, что человек дает очень мало материала для естественного отбора. А между тем усложнение человеческого мозга шло с необычайной быстротой, несравнимой с цефализацией у рыб или рептилий.
Человек тысячелетиями практикует искусственный отбор домашних животных. Успехи фантастические. Достаточно сравнить гиганта сенбернара с комнатной собачкой, умещающейся в кармане (возможно, кому‑то приятнее сравнить яблоки‑дички с белым наливом). И успехи ничтожные: люди испокон веков опекали самых смышленых собак, и все же их интеллектуальный уровень не выше, чем у волков, гиен и шакалов. Собак, в общем, обучали постоянно, а бурного роста собачьей интеллектуальности что‑то не видно. Собаки эволюционировали без усложнения своих организмов. Они менялись в одной плоскости, на одном уровне сложности, не имея сил превысить его.
Теория естественного отбора вовсе не исключает закономерности эволюции. Ведь случайные отклонения от нормы отбираются не «слепо», а по критериям, в частности по степени приспособленности организма к внешней среде. В таком случае закономерные изменения среды должны направлять эволюцию живых существ. Другими словами, если механизм естественного отбора не останется постоянным, а прогрессирует, будут развиваться и организмы.
И все‑таки можно усомниться в великих творческих силах естественного отбора. Разнообразие форм жизни и удивительная, выдержанность общего направления эволюции говорят не только о случайности, но и каких‑то силах, устремляющих древо жизни вверх. И не следует ли в поисках причин направленности эволюции снова обратиться к самоусложнению биосферы.
Имеется некий пищевой пласт (химические соединения). И пласт живых существ, на нем паразитирующих. И солнечное излучение – поток энергии, пронизывающей оба пласта. Организмы размножаются, перерабатывая пищевой пласт. Пока еды много, живая пленка будет разрастаться. С выеданием пищевого пласта рост биомассы замедляется. Естественный отбор начинает отсеивать менее приспособленные формы. Обостряется Конкуренция. Победители, оставшиеся в живых, достигают наивысшей приспособленности к этим условиям.
Мало‑помалу из остатков погибших организмов и продуктов их жизнедеятельности формируется новый – третий пищевой пласт. Иными словами, созревает обстановка для появления мутации, позволяющей мутанту питаться этим третьим пластом. Из прежнего материала создается организм с новыми свойствами. То есть появляется четвертый пласт. Новая волна жизни. Она, как и предыдущая, охватывает пустующий плацдарм и наращивает новый пласт (потенциальную пищу для следующих форм жизни). И так далее…
Однако почему следует полагать, что вместе с усложнением биосферы будет расти и сложность видов? И чем дальше, тем быстрее?
Среда все время усложняется. И происходит естественный отбор живых существ и экосистем. Преимущество получают те, которые наиболее полно используют биохимическую среду, приобретая возможность предугадывать ее изменения (на это, кстати, способны даже растения, предугадывающие сезоны года).
Мутагены и антимутагены биосферы служат как бы посредниками между организмом и планетой. Они, вероятно, избирательно действуют на растения и животных разных видов (точнее, более древние виды должны приобрести к ним иммунитет). Возможно, эти вещества отличаются своеобразной структурой или электрической активностью, или набором микроэлементов…