Фолко в отчаянии опустил лук. Схватка превратилась в какую‑то дикую кровавую кашу: на землю то и дело валился человек; один за другим погибли одиннадцать воинов герцога, однако, как разглядел хоббит, они захватили с собой и всех, кто противостоял им. Кроме Олмера!
Вождь остался один.
— Разойдитесь! Да раздайтесь же! — исступленно заорал Фолко, выскакивая со стрелой наготове из своего укрытия. — Дайте его мне! Дайте же!
Гондорских воинов к тому времени осталось не больше дюжины. Они медленно, шаг за шагом отходили, со страхом оглядываясь на спокойно стоящего врага. Его клинки и руки до самых плеч были обагрены кровью: словно сам Вала Оремэ стоял он, и никто не дерзал приблизиться к нему.
Фолко растянул лук. Где же, во имя всемогущего Эру Илуватара, та щель в доспехах, что примет в себя его роковую стрелу?! Однако Олмер не дал хоббиту времени как следует обдумать этот предмет; он рассмеялся — так что у Фолко заледенела кровь в жилах — и в третий раз атаковал своих врагов.
Фолко увидел Малыша и Торина в первом ряду тех немногих, что пытались преградить путь Вождю; однако Малыш, обменявшись с Вождем парой ударов — от каждого из которых он с трудом удерживался на ногах, — наконец пропустил удар эфесом по шлему, удар такой силы, что пошатнулся и свалился без чувств. Молодецки взмахнул топором Торин; навстречу ему взметнулся меч Олмера, но им же подаренное топорище выдержало. На несколько мгновений они замерли, пытаясь оттолкнуть оружие противника, — Торин, державший топор двумя вытянутыми руками, и Олмер, давший сверху на упершийся в топорище меч... Возникла секундная заминка — Фолко и эльфы не упустили ее, и вновь их постигла неудача. Стрелы не нашли слабого места в защите Короля‑без‑Королевства. А затем заминка кончилась — Вождь отбросил Торина далеко в сторону, шагнул вперед, занося меч над Малышом...
И тут перед ним, словно из‑под земли, вырос Маэлнор. Лук эльфа был натянут от вытянутой вперед руки до отведенного назад правого плеча, до самого последнего предела; наконечник стрелы сиял, точно маленькая звезда; презрев опасность, эльф сошелся с Вождем вплотную и в упор выпустил стрелу.
Одновременно сверкнул ударивший подобно гибкой змее меч Олмера, широкое лезвие рассекло лук и руку Маэлнора, пробив доспехи, глубоко пробороздило грудь. Эльф упал без стона, без крика, беззвучно обняв рванувшуюся на него землю, но и Вождь не остался невредимым. У него вырвался глухой стон тяжкой боли: пущенная с такого малого расстояния стрела пробила‑таки нагрудную пластину его панциря!
С воплем прыгнул вперед один из последних дружинников — добить, довершить, докончить!
Однако Олмер тут же показал, что сам он если и ранен, то не смертельно.
Отразив выпад, он нанес ответный удар, и Фолко содрогнулся, увидев, как легко рассек меч Вождя сработанную, право же, не худшими в Средиземье оружейниками кольчугу, как брызнула кровь и человек рухнул замертво.
И тогда вперед бросился Фолко. Маэлнор указал способ — терять уже нечего, будь что будет, вперед! Мозг работал лихорадочно, но четко. Нечего лезть спереди — отыщешь лишь быструю смерть. Подобраться к нему сзади...
Похоже было, что примерно так же думали и Беарнас с Амродом. Двое эльфов и хоббит бегом бросились к Вождю, на ходу выпуская стрелы. Те пока еще отлетали от панцирных чешуек, но Маэлнор показал, что и этот доспех можно пробить.
Олмер вновь рассмеялся. На ходу вбрасывая меч в ножны, он легко, словно и не было раны в груди, побежал вверх по склону, к развалинам. Фолко и Амрод устремились за ним, Беарнас задержался, он не мог не наклониться над распростертым Маэлнором. Неподалеку от поверженного эльфа заворочался, застонал и начал подниматься на ноги Торин; неимоверным усилием оторвал от земли залитую кровью голову Атлис...
Вождь не задержался на вершине. Попетляв по руинам, он стал быстро спускаться вниз, к болотам, по другой стороне холма. Там, в волнах тумана, бродил какой‑то конь — верно, одного из погибших воинов Олмера.
Король‑без‑Королевства схватил его за повод, вскарабкался в седло — и туман быстро поглотил его.
Амрод в бессильной ярости швырнул свой лук под ноги. Вождь скрылся!
Преследовать Олмера было бессмысленно: тому годилось любое направление, а поди отыщи его следы в тумане да еще в темноте подступающей ночи! И Фолко с Амродом вернулись.
Итоги были неутешительны. Тридцать пять дружинников полегло, остальные были тяжело ранены, семеро умирали. Торин, правда, вышел из боя без единой царапины, лишь сильно оглушенным, а вот Малыша, похоже, шарахнуло покрепче. Мифрильный шлем спас его, но глубокая вмятина говорила об ударе нечеловеческой силы. У Атлиса был глубоко рассечен лоб, поранена рука, задет бок, однако он мог держаться на ногах и тут же принялся помогать эльфам обихаживать раненых. Нечего было и думать уйти отсюда до рассвета.
Ко всеобщей радости и удивлению, жив был и Маэлнор. Его рана, страшная и глубокая, смертельная для любого человека и чрезвычайно опасная для Перворожденного, все же могла быть исцелена.
— Как же он сумел так разрубить этот панцирь... — бормотал Амрод, склонившись над другом, пока Беарнас осторожно перевязывал Маэлнора.
— Сам удивляюсь, — хрипло, с трудом выговорил Торин, в свою очередь, бинтуя одного из дружинников. — У меня он оставил такие отметины...
Сдается мне, он рубит мифрил!
— Быть того не может! — У Фолко глаза полезли на лоб.
— Не может, не может... а вот есть.
Уже не таясь, они развели костры. Конечно, Олмер мог вернуться в любую минуту, но раненые могли погибнуть все до единого, а для их спасения огонь был необходим — хотя бы для того, чтобы прокипятить болотную воду. Жестоко страдая от ран, Атлис тем не менее отправился в дозор. Амрод с Беарнасом старались больше всех. И хотя у гномов тоже нашлось немало целебных трав и кореньев, диковинные порошки с Вод Пробуждения действовали лучше, и хоббит стал надеяться, что хотя бы этих пятнадцать гондорцев они спасут.
Наступила ночь. Малыш по‑прежнему лежал в полубессознательном состоянии; Атлис, еле державшийся на ногах, после возвращения из дозора был вынужден вновь отправиться на перевязку, а Торин, Фолко, Амрод и Беарнас продолжали, не смыкая глаз, бродить взад и вперед по развалинам замка. Кто‑нибудь из них с луком и стрелами Маэлнора охранял раненых, остальные же, поделив участки наблюдения, всматривались и вслушивались.
Все понимали, что уснуть им сегодня если и суждено, то лишь вечным сном, и поэтому они не смыкали глаз. Фолко чувствовал, он не мог ошибиться — Олмер бродит где‑то поблизости, лишь несколько отойдя от холма в глубь болот. Он не мог уйти, и его появления нужно было ждать каждое мгновение. Каким бы ни был его рубящий мифрил меч, от этой схватки зависело все — и жизнь самого отряда, и судьба всего Средиземья.
Медленно тянулись часы. Осенняя ночь была длинна и промозгла, звезды неспешно поворачивались вокруг Полярной, где‑то среди мявшихся обрывков облаков затаился ущербный лунный диск. Заставляя себя забыть о страданиях товарищей, хоббит крался по склону, держа наготове стрелу. Олмера можно убить! Это он помнил твердо.
Внезапно заорали и загомонили на противоположном склоне. Слышалась неистовая брань Торина — точно хищный зверь рычал в зарослях... Будь хоббит молодым, неоперившимся, только‑только взявшим в руки меч, он бы, без сомнения, ринулся туда, на шум и крики. Однако он уже давно вышел из этого возраста и знал, что, пока не загремело железо, кидаться очертя голову нечего — Олмер вполне мог пойти на какую‑нибудь хитрость. Кто знает, сколько времени ему нужно, чтобы должным образом надеть Кольцо?
Секунда? Минута? Час?
Похоже было, что хоббит не ошибся. Шум утих, и Фолко продолжал бесшумно скользить вдоль кромки болота, старательно хоронясь в тени. Однако он не переставал напряженно размышлять. Ну хорошо. Вождь улизнул, но зачем ему, спрашивается, лезть на рожон вторично, прекрасно зная, что его враги никуда не делись с холма? Стрела Маэлнора уже нашла дорожку; другие могут оказаться еще более удачливыми — и что тогда? Почему бы Вождю спокойно не выждать, пока его противники сами подобру‑поздорову не уберутся из этого проклятого места — хотя бы для того, чтобы не обречь на верную, медленную и мучительную смерть своих раненых? Да он же и сам ранен... Но кто знает, какими силами он теперь владеет? Может, стиснув зубы, до утра выдержит, а может — и до вечера... Припасы у него наверняка в седельной сумке найдутся, рана небось не тяжелая, раз бегал так резво... А вот им теперь что делать? Уйти, пытаясь довезти своих хотя бы до Рохана, и бросить все на произвол судьбы, отказавшись от последней возможности выполнить свой долг и предотвратить уже вот‑вот готовую разразиться бурю истребительной войны? Разумнее всего, конечно, как можно скорее отослать всех раненых на юг — или хотя бы на запад, до ближайших поселений Беорнингов, а самим остаться здесь. Но кто пойдет с этим жутким обозом? Атлис? Он едва держится на ногах, однако силы еще есть, может, и дотащится, но один он в дороге ничего не сделает. Кто еще? Малыш неизвестно еще, встанет ли...
Кого послать из четверых оставшихся невредимыми после боя? Каждый на счету...
Не чувствуя усталости и холода, хоббит до рези в глазах вглядывался в сумрак. Угроза не отодвигалась; Олмер терпеливо ждал, там, за непроницаемыми завесами мрака. Он неглуп, этот Король‑без‑Королевства: он понимает, что десятки тысяч погибших в еще не происшедших сражениях — дело будущего, а вот эти пятнадцать стонущих, просящих пить людей — есть уже сейчас, и, как всегда, необходимость помочь реально существующим как‑то отодвигает на второй план ту мысль, что уйди они отсюда — и прольются такие реки человеческой, гномьей, орочьей, эльфийской и одному Илуватару ведомо, какой еще крови, что побледнеют все войны прошедших эпох...
И как‑то само по себе пришло в голову единственно возможное решение: нужно, чтобы Олмер поверил, что они все ушли. Он ждет этого — и он дождется. Они уйдут — большим обозом, все вместе, а потом они с Торином незаметно соскользнут с лошадиных спин и, распластываясь по болотной грязи, не поднимая головы, поползут обратно... И, возможно, тут они и примут свой последний бой. Всем, кто способен держать оружие, отходить от раненых не следует — Вождь наверняка постарается проследить за ними какое‑то время, чтобы убедиться, чтобы все вышло наверняка... Хотя эльфы‑Авари могут ходить бесшумнее кошки и в темноте видят прекрасно...
Может, стоит рискнуть. Тогда сейчас надо палить пожарче костры да перекликаться погромче — чтобы Олмер, упаси нас от этого Дьюрин, потеряв разум от своей раны, ненароком не полез бы напропалую прямо сейчас. Убить они его, может, и убьют, но и сами полягут.
Немедленно приступив к выполнению своего плана, хоббит заорал, надсаживаясь, стараясь, чтобы слышно было подальше:
— Эге‑гей! Торин! У меня все тихо!
— У нас тоже! — донесся не менее громогласный ответ. — Подымись на вершину, посмотри веток!
Фолко послушно поднялся, поминутно оглядываясь, и, к своему удивлению, нос к носу столкнулся с Торином и Амродом.
Похоже, дельные мысли приходят в умные головы одновременно. Спор возник только вокруг того, кому отделяться от обоза и идти обратно на холм — почти на верную смерть, если говорить прямо.
— Нет уж, — упирался Торин, по‑бычьи нагибая голову. — Вам, эльфам, идти вовсе не надо. У Вождя меч хоть и хорош, но против мифрила он все ж послабее будет, чем против ваших доспехов. Это раз. Второе — я с ним на топоре против меча продержусь все же дольше, чем вы, пока кто‑нибудь ему в упор стрелу не всадит.
— Не будем спорить, — поморщился Амрод. — Пойдем все вместе.
— А если все поляжем? Кто доведет обоз с ранеными? Атлис?
— Если мы все поляжем, — у эльфа дрогнули губы, — то нашим товарищам, увы, будет все равно, когда погибать — сейчас или месяцем позже.
— Ты не можешь так говорить, — тихо сказал, покачав головой, хоббит — слова Амрода больно резанули его. — Никто не вправе судить, есть ли смысл людям жить лишний месяц или нет...
— Прости меня, — опустил прекрасное и гордое лицо Амрод.
— Ладно, — сдался Торин. — Первыми идем мы с хоббитом. За нами — вы с Беарнасом. Раненых оставим на Атлиса — если Дьюрин будет милостив, тот довезет их до своих. Давайте собираться, если возражений нет...
Возражений не было. Ночь шла к рассвету — а они остервенело рубили росший кое‑где на склонах холма кустарник, чтобы связать из веток достаточно вьючных носилок для раненых, благо лошадей хватало с избытком.
И солнцу оставалось еще долго отдыхать глубоко под корнями Арды, когда они двинулись в путь.
Во главе скорбного шествия ехал Атлис. Он с трудом держался в седле и время от времени тихо шипел от боли и гнева. За ним на носилках, укрепленных между парой вьючных коней, следовали раненые; по бокам ехали Фолко и Торин, замыкали шествие Амрод и Беарнас. Они углубились уже довольно далеко в болота, когда хоббит внезапно насторожился, словно почуявшая след охотничья ищейка. Он не мог ошибиться — знакомое чувство, чувство того, что Вождь где‑то рядом и пристально наблюдает за ними, появилось внезапно, продлилось несколько мгновений и исчезло, точно перестал дуть холодный ветер. На самой грани слуха хоббит уловил еле различимое чмоканье и хлюпанье где‑то позади них — и все стихло.
Фолко беззвучно соскользнул с седла и сразу погрузился по пояс. Ледяная жижа потекла в сапоги — не слишком приятно, но придется потерпеть. Тут же раздался негромкий всплеск — примеру Фолко последовал ничего не почувствовавший, но всецело доверявший хоббиту Торин.
Эльфы и бровью не повели, когда две согнутые в три погибели фигуры проползли мимо них назад, к Дол‑Гулдурскому холму. Напротив, они продолжали довольно‑таки громкую беседу, стараясь создать впечатление, что отряд в полном составе продолжает идти, куда шел, и ни у кого из его членов не возникло даже мысли повернуть назад.
Хоббит и гном вдвоем, как в самые первые дни их кажущегося бесконечным странствия, ползли по болоту к развалинам замка. Ползли молча, зло обрывая цепляющиеся за мокрую одежду стебли; ползли тяжело, сквозь зубы дыша сырым, плотным, насыщенным испарениями стынущих болот воздухом; ползли, утирая мокрые лбы рукавами, держа наготове оружие; хоббит держал высоко над головой свой колчан.
В голову лезли какие‑то бессвязные обрывки мыслей; ни к селу ни к городу вдруг вспомнилась Хоббитания, пылающий камин в общем зале, песни, танцы, шуточки с Милисентой... Бред какой‑то. Хоббит гнал это прочь — нелепые мысли упорно возвращались. И среди них вдруг мелькнула одна совсем из другого ряда — он вспомнил свое видение по пути в Арнор, видение, что не раз ставило его в тупик: две темные фигурки посреди туманного моря, на краю громадного холма с руинами на вершине, и человек в черном, спокойно стоящий над небольшим костром. «Похоже, оно начинает сбываться...» — устало подумал Фолко. У него уже не осталось сил удивляться. Он шел вперед точно неживой, мало‑помалу забывая обо всем, и даже вспыхнувшие было воспоминания о мирной и счастливой хоббитанской жизни начинали блекнуть и уплывать куда‑то в темноту.
Болото мельчало, впереди смутно вырисовывался холм.
Олмера он ощутил внезапно и безошибочно. Там, за сенью сырых завес, горел живой огонь — совсем как в его видении‑сне. Крохотный живой костерок, но возле него стоял — или стояло? стояла? — Сила, с которой давно уже не приходилось иметь дела ни одному Смертному. Даже перед Эовейн и Мериадоком на Пелленорских Полях она была иной. Фолко не мог дать ей определения. Впрочем, он и не пытался. Сейчас его интересовало только одно — снял ли его противник доспехи или хотя бы шлем?!
Из туманных волн вынырнули двое, мокрые, грязные, потные. Перед ними вверх уходил довольно‑таки крутой склон холма. Там, впереди, горел огонь, возле которого стоял Олмер, а рядом должен был смирно хрупать насыпанным из седельных сумок овсом черный боевой конь Короля‑без‑Королевства. Так должно было быть. Так было. Всеобщая связь, волшебным образом появлявшиеся у него видения событий, которые могут произойти в некоем будущем... Что за ними? А впрочем, важно ли это? Болото кончается, огонь горит... теперь тихо, очень тихо, вверх по склону, стрела на тетиве, запасная в зубах, меч, клинок Отрины, метательные ножи, все наготове... И нечего думать о тайнах, что окутывают всю эту историю. «Стреляй первым!»
Пальцы коснулись края обрушенной стены. Теперь осторожно подтянуться... приподняться... выглянуть.
Да, здесь все было так, как в памятном сне. Горел небольшой костер; чуть слышно хрумкал чем‑то вороной Олмера; и сам Олмер, в темном плаще, без шлема и доспехов, стоял перед хоббитом как на ладони. В тот миг, когда край головы хоббита показался в проломе, плечи Вождя едва заметно вздрогнули — или это только показалось Торину?
Слова заледенели у гнома на языке.
— Стреляй! — Ему показалось, что он крикнул, а на самом деле едва слышно прохрипел.
Фолко впервые видел руки Олмера без перчаток. Сколько он помнил. Вождь никогда не снимал их — черных, гладких, обтягивающих, словно вторая кожа, но вот пришло время и для них.
Олмер держал руки над пламенем. На миг мелькнуло удивление — как он их не обожжет? — а затем все внимание Фолко приковал тонкий черный ободок на среднем пальце правой руки Вождя. Хоббит взглянул на него — и едва не упал, с трудом подавив крик. Это темное невзрачное колечко ударило осмелившегося бросить на него дерзновенный взор так, что, не ожидай Фолко бессознательно чего‑то подобного, он бы не устоял. Но его собственная воля успела вмешаться — подобно тому, как искусный мечник легким поворотом клинка отводит в сторону всю чудовищную силу обрушившегося на него удара, вместо того чтобы просто подставить собственный щит, так и воля хоббита, совершив нечто неописуемое, уберегла его. Ощущение было такое, что Фолко всем своим естеством потянулся вперед, стягивая волю в острый конус и направляя его вершину в горло Олмеру...
Все описанное длилось мгновение. Темп мыслей сказочно ускорился, а вот руки двигались не в пример медленнее. О всемогущий Илуватар, почему же я так медленно поднимаю лук?!
А пальцы Олмера задумчиво вращали еще одно кольцо, на глаз не отличавшееся от того, что было на его руке, — такое же темное, почти черное, — но слабо светящееся по краям недобрым темно‑багровым светом. На миг скользнуло удивление: где же все остальные кольца? То, которое сейчас в руке Вождя, несомненно, принадлежало Королю‑Призраку, еще одно надето на пальце Олмера, где же еще семь?
А руки продолжали поднимать лук. Медленно, неимоверно медленно!..
И точно так же медленно — но все же чуть быстрее — пальцы Олмера начали надвигать последнее, Девятое, Кольцо на тот же средний палец его правой руки.
Фолко почувствовал, как под его ногами разверзается земля. Этого нельзя было допустить ни в коем случае! О великий Манве, о Светлая Варда Элберет, за что же такая пытка — думать в сотни раз быстрее, чем делать?! В сознании зашевелился ледяной древний ужас — точно ископаемое чудовище, странной прихотью судьбы оказавшееся вновь под солнечным светом, расправляло крылья, готовясь взвиться и обрушиться огненной грозой на ничего не подозревающий город.
Острие стрелы почти поравнялось с краем стены.
«Стреляй! Да стреляй же!» — ворвался в сознание чей‑то очень знакомый голос, вроде бы Гэндальфа.
Он и рад бы выстрелить, но куда? В кирпичи? Кольцо коснулось ногтя на пальце Олмера. В сознании хоббита возник не слышимый обычным ухом тоскливый и долгий вой, отличный от того, что ему приходилось слышать в начале их пути с Торином. Ошибиться было невозможно — где‑то в невообразимых безднах родился и достиг поверхности земли боевой вопль Назгулов.
И Олмер словно тоже услыхал его — Кольцо поползло быстрее, теперь уже заметно обгоняя движения рук хоббита.
Фолко не мог скосить глаз, не мог видеть перекошенное лицо гнома, пытающегося выхватить кинжал из ножен, — руки его двигались, но не быстрее рук Фолко. В реальном мире не прошло еще и доли секунды; по мысленным же часам хоббита и гнома все это заняло не меньше нескольких минут. Все вокруг них, казалось, застыло, замерло, окаменело — все вокруг ждало исхода.
Кольцо Короля‑Призрака скользило по длинному пальцу Олмера, скользило, приближаясь к уже надетому, леденящий ужас все крепче и глубже запускал безжалостные когти в сознание Фолко. Страшные видения встали давящей чередой: пылающие селения; скелеты, терзающие выбеленными костяными фалангами плоть живых; солнце, низвергающееся с небосвода подобно подбитой, раненой птице; и вселенская стена огня, встающая от горизонта до горизонта...
От нестерпимой боли хотелось разорвать рот в истошном, облегчающем крике, и чувствовалось, что может быть хуже, гораздо хуже. Кольца соприкоснулись.
Ветер, ветер и тьма, задергивающие непроницаемым покровом фигуру Короля‑без‑Королевства, сотрясение земли под ногами; и оцепеневший хоббит увидел то, что доселе не видел ни один Смертный или Бессмертный: руку Олмера окутало алое призрачное сияние — и в этом неверном, недобром свете полыхнули багровым оба Кольца — и слились.
Вот и ответ, куда делись остальные семь Колец: сливаясь, они превращались в некую новую сущность; но какие Силы заставляли их соединиться?
Полог Тьмы сомкнулся, и одновременно острие стрелы оказалось‑таки нацеленным туда, куда нужно, и хоббит отпустил тетиву, а Торин метнул свой кинжал.
Стрела и клинок бесшумно канули в колышущейся темной завесе, точно в глубокой воде, — и ничего!..
Они не успели удивиться происходящему. Хоббит не успел наложить запасную стрелу, Торин не успел броситься вперед, завязать лихую смертельную рубку; леденящее оцепенение навалилось на них; наверное, можно было бы сказать, что это был страх, переросший всякие границы чувствительности и оттого сознанием не ощущаемый — зато обездвиживающий. А затем из‑за завесы мрака неспешно появился Олмер. Появился и неторопливым шагом направился прямо к замершим друзьям.
«Похоже, конец», — мелькнуло в голове у хоббита.
Они стояли, точно окаменев, а Олмер шел к ним, и плащ его казался лоскутом Вечной Ночи. Они опоздали. Ничто не могло теперь остановить Короля‑без‑Королевства; ну а им, неудачливым охотникам, — поделом!
Олмер остановился в двух шагах от них, пристально вгляделся в лицо хоббита. Его глаза, как и тогда, в шатре, казались бездонными провалами в Вечную Ночь, в Ничто... Но в остальном это было человеческое — пока еще человеческое — лицо.
Время остановило свой ход, и Фолко наяву ощутил, как закачались, заколебались Весы, о которых он так стремился узнать побольше — лишь для того, чтобы понять, что Смертному о них вообще лучше и не ведать.
Олмер едва заметно усмехнулся. Он стоял, опершись о длинный меч, и левая рука закрывала пальцы правой.
— Не вышло, половинчик, и не выйдет. И ты не хватайся за топор, тангар.
Не бойтесь, я не трону вас, сейчас нельзя убивать без крайней нужды...
Хоббит и гном молчали. Немного погодя Олмер вдруг добавил:
— Правильно, правильно, любезный гном, ты не зря глядишь на мой меч — есть на свете вещи, которые родились не на земле и не под землей...
Олмер легко повернулся и зашагал вниз с холма. За ним как привязанный брел его вороной. Страшное оцепенение мало‑помалу отступало, но двигаться они пока еще не могли.
— Прощай, половинчик! — в последний раз донеслось из тумана, и хоббит услыхал удаляющееся хлюпанье конских копыт. Бой у Болотного Замка кончился.
Глава 9
ПРОРЫВ
Они опомнились не скоро. У Фолко не выдержали ноги, он рухнул ничком, раздавленный поражением, обессиленный; он не мог изгнать из мыслей навязчивый, неотступно крутящийся в них мотив: теперь конец, теперь вот всему конец, теперь вот окончательный конец...
Против всех ожиданий, очень тихо вел себя Торин. Он не позволил себе и тени упрека в адрес хоббита: мол, что ж ты, не мог поскорее выстрелить!
Гном лишь глухо рычал себе в бороду, что после такого сокрушительного поражения было вещью небывалой. Мрак исчез, поднявшийся было ветер утих, прямо перед ними по‑прежнему горел разведенный Олмером костерок, возле которого они нашли свои невредимые стрелу и кинжал.
Торин не трогал хоббита, пока бурное отчаяние того не улеглось само собой и он не поднялся на ноги.
— Торин... Торин, что мы наделали?!
— Ты кого спрашиваешь? Меня?.. Ну наделали... Чему быть, того не миновать. Мы опоздали самую малость — не кори себя, тут силы были не по нашим...
— А ты понял, о чем это он говорил?
— Понял, но не все. Я смотрел на его меч... Он не из земного металла, Фолко, или я ничего не смыслю в кузнечном деле. Вот к чему его слова напечет рожденного не в подземелье и не на поверхности... Это меч из небесного металла! Я слыхал о таких... Да и читал — вместе с тобой. Вот почему он рубит мифрил!
Фолко еще не до конца пришел в себя, чтобы понять речи гнома. Другие мысли уже взвихрились у него в сознании:
— А почему же он не убил нас? Почему отпустил?
— Знал бы это, сидел бы в Валиноре, — усмехнулся Торин. — Может, он еще не освоился с новообретенной силой... а может, мы уже настолько ничего не значим для него, что он пожалел на нас и одного взмаха руки...
— Погоди... Что ты сказал про меч?
— Чем ты слушал?.. Впрочем, прости. Я сказал, что во все глаза глядел на его меч — может, оттого, что посмотреть ему в глаза просто не имел сил.
И вот этот его меч: он либо из какого‑то древнего клада — может, из того же Дома Высокого, — или же это родной брат того самого Черного Меча, которым владел Тьюрин Турамбар, меча, выкованного Эолом Темным Эльфом в ныне забытые века славы Белерианда. Ты все позабыл? Их было два, этих меча: один — у Тьюрина, что сломался после его самоубийства, и обломки его похоронены рядом с воином, а второй меч принес в Гондолин сын Эола, Маэглин, от него он попал к Туору, супругу Идрил Келебриндал, дочери Тургона, короля Гондолина. А Туор стал родоначальником королей Нуменора; и от Элроса, сына Эарендила, внука Туора, этот меч передавался из поколения в поколение королями и властителями Нуменора... Видно, память у тебя совсем отшибло. Это ж все в твоей Красной Книге! А из Нуменора Черный Меч попал в Средиземье — привезенный сюда Элендилом Высоким. Долгое время он хранился в сокровищнице королей Гондора... А вот что было дальше, можно только гадать. Может, меч выкрали Олмеровы подручные. А может... может...
Боромир мог оставить его своему единственному сыну, как знак его прав на гондорский престол. Вспомни, Боромир ведь спрашивал у своего отца, почему тот не провозгласит себя королем, почему остается всего лишь Наместником?
Как я понял из Книги, Боромир был странным человеком. Я не удивлюсь, что давным‑давно он, скажем, подменил меч, пользуясь тем, что к тому все равно никто не прикасался. Впрочем, о чем мы! Нет, мы оба спятили. Сидим и обсуждаем какую‑то неважную уже ерунду...
— А что теперь сделаешь, Торин? — с отчаянием в голосе выдавил Фолко.
— Хотя бы встать в строй и сражаться, пока руки не выпустят оружия, — отчеканил гном. — Ты считаешь случившееся нашей виной — иного способа хоть как‑то искупить ее у нас нет. Вставай, вставай, не время раскисать! Надо пробираться к нашим...
На полпути их встретили спешившие на подмогу Амрод и Беарнас.
— Он надел Кольцо и ушел, — одним дыханием выложил Торин. — Мы не смогли... да и вы бы, наверное, тоже. Хотя что теперь гадать! Он мог бы убить нас — но не стал, сказал лишь, что у нас все равно ничего не выйдет.
И еще я понял, откуда у него меч: он скорее всего из небесного железа.
Похоже, он долго хранился в сокровищнице Гондора... Такой может рубить мифрил!
— И что же нам теперь, по‑вашему, делать? — глухо спросил Амрод.
— Вам, пожалуй, нужно уходить домой, на восток, — с трудом отвечал гном. — Ведь там тоже война... А мы... мы не выполнили добровольно взятого на себя Долга и потому идем на юг — присоединиться к гондорской армии.
Эльфы переглянулись.
— Пока мы пойдем вместе — надо довезти раненых до безопасного места, где смогут помочь и Маэлнору... а там видно будет, — сказал Беарнас, поворачивая коня.
Путь оказался нелегок. Открывались раны, стонали, метались в бреду лихорадки люди — приходилось работать не покладая рук. Медленно, очень медленно они выбирались к окраине Великих Зеленых Лесов. Эльфы взяли на себя главный труд по лечению раненых; Фолко и Торин как‑то незаметно оказались на подхвате. Пожалуй, это было и к лучшему. После окончательного провала всех их планов хоббит впал в глубокое уныние. Приступы гнетущей тоски после прошлых неудач бывали и раньше, но ни один не мог сравниться с этим по тяжести. Богатое воображение сыграло на сей раз скверную шутку с хоббитом, слишком уж явственно представлял он себе ужасы грядущего вторжения. И что могли изменить в этом грандиозном столкновении Запада и Востока несколько бойцов? Свой шанс они упустили — и жизнь теперь утратила яркость, стала пресной и серой. Громадность свалившейся беды давила, пригибала, на время лишая сил и желания бороться...
Однако шли дни — они двигались по пустым, вымершим землям. Все застыло вокруг...
Никого не встретили они и возле парома на Андуине, а вот бревенчатый сруб на правом берегу Великой Реки был сожжен дотла; чудо, что сам паром еще уцелел. Осенние дожди давно смыли все следы без остатка.