В конце мая1943 года мы проехали Курск и прибыли на Воронежский фронт. Разгрузили нас недалеко от г. Обоянь. Удивительно, что за время следования и при разгрузке на наш эшелон не было ни одного авиационного налёта.
На фронт мы ехали через Москву. В Москве из нашего эшелона сбежал один танкист. Все считали, что он отстал и догонит, но он не догнал. А через год, когда я уже был по ранению демобилизован и ехал домой встретил этого танкиста в Москве. Он служил в московской милиции и нёс дежурство у министерства тяжёлого машиностроения, где я его и встретил. По его виду я понял, что он очень доволен службой и не испытывает никаких угрызений совести.
После выгрузки танков у г. Обоянь исчез механик-водитель нашего танка. Мы были очень рады, так как все в экипаже его не любили. Он не хотел воевать на танке и мечтал перейти трактористом в тяжёлую артиллерию, так как там больший шанс остаться в живых.
После разгрузки наш танковый эшелон был передан в I-ю танковую армию, которой командовал генерал-лейтенант танковых войск тов. М.Е.Катуков. Новые танки были распределены между частями, которые требовали пополнения. Наш экипаж попал в танковую бригаду, которой командовал подполковник А.Ф.Бурда. На третий или четвёртый день после нашего прибытия командир бригады вместе с комиссаром устроили смотр вновь прибывших экипажей. Каждый экипаж выстраивался у своего танка, и командир бригады подходил к каждому экипажу и знакомился с танкистами. После смотра наши танки были переданы в батальоны. Все новые танки, на которых были радиостанции, взяли себе командиры батальонов и командиры рот. В связи с тем, что радиостанции на танках была английские, а фронтовые радисты их не знали, я был зачислен в новый экипаж к командиру роты. На пятый день все вновь прибывшие танки были ночью выведены на позиции и поставлены в специально вырытые траншеи и замаскированы. Таким образом, весь танк, кроме башни, находился в земле. При необходимости танк легко мог выйти из траншеи. В этих траншеях танки стояли с мая по 5 июля 1943 года. В этот период наши танки никаких боевых действий не вели. В бригаде шла подготовка к новым боям. Изучались слабые места новых немецких танков «Тигр». В это время на боекомплект выдавались 3 – 5 подкалиберных снарядов, которые могли пробить лобовую броню «Тигра». В связи с тем, что за танками в тот период не был закреплён десант из автоматчиков, то охрана танка в ночное время ложилась на экипаж. Больше всех доставалось радисту и башнеру.
Наша рота вступила в бой в первой половине дня пятого июля 1943 года, так как наша бригада была выдвинута к самой передовой на участке 6-й армии. Наши танки были зарыты в землю. Я, как радист командира роты, поддерживал связь, как с танком командира батальона, так и с танками командиров взводов. Весь экипаж нашего танка, кроме меня, участвовал во многих боях и обладал некоторым опытом ведения стрельбы из засады. Когда в поле зрения появились немецкие танки, весь экипаж занял свои места. Мне первое время было не по себе – нет, я не трусил, но какой-то страх сковывал меня. Моё волнение заметил водитель (наверно по голосу), улыбнулся и говорит: - «Не дрейфь, Колосов,у меня тоже это было». Когда командир открыл огонь, то через несколько выстрелов в танке дышать было нечем, хотя люк водителя был открыт. Уже через несколько минут стали поступать сообщения о потерях в роте и об успехах. О том, что происходит вне танка, можно было только догадываться, так как моя щель у пулемёта упиралась в стенку вырытой траншеи. Между собой члены экипажа говорили по ТПУ. О том, что происходит в роте и о своих успехах командир танка по радио сообщал командиру батальона. Весь этот день питались всухомятку. Во второй половине дня бригада имела значительные потери. Потери немцев были не меньше. Наш командир подбил несколько танков. Особенно досаждали немецкие бомбардировщики, которые пикировали на наши танки почти отвесно и выходили из пике над самым танком. Вечером пятого июля наш танк был подбит.
Встреча с Гитлером
К вечеру пятого июля, в результате постоянных атак немецких танков и бомбардировок, наша бригада понесла значительные потери. По официальным данным было подбито более 60% всех танков. Ночью шестого июля наша бригада была отведена во II-й эшелон. Так как у нас больше не было танка, то меня и башнера передали в резерв армии. А уже 12 июля наша Армия стала получать новые танки, а так же стали поступать отремонтированные танки. Как известно немецкое наступление на Курской дуге выдохлось 12 – 14 июля 1943 года. В резерве я пробыл до 17 июля 1943года. 17 июля меня зачислили обычным стрелком в не радийный танк, и вместе с этим экипажем я участвовал в боях до 23 июля 1943года. 23 июля мы вышли на рубежи, которые наши войска занимали до 5 июля 1943года. 23 или 24 июля меня перевели в 14-й отдельный танковый полк стрелком-радистом в танк командира роты (командиром полка в то время был т. Гусев). Танк только что вышел из ремонта, но он был очень старый. Катки у танка были ещё цельнометаллические, и он очень лязгал при движении. В конце июля наш танковый полк зарылся в землю, но ненадолго. Ночью со 2-го на 3-ье августа весь полк, как и вся I-я Танковая Армия, был подведён к переднему краю. Рано утром 3-го августа началась артиллерийская и авиационная обработка переднего края немцев. После перенесения огня вглубь, пошла наша пехота. Передний край немецкой обороны танки прошли почти без потерь. В районе переднего края и, особенно, вдоль дороги, по которой двигались наши танки, было много убитых и раненых – как немцев, так и русских. Первые километры мы не встречали никакого сопротивления, но уже к 12-ти часам танки стали вступать в бои. Особенно не давала покоя немецкая авиация. К вечеру наш полк вошёл в д. Томаровка. Танки поставили под деревьями. Наш танк мы поставили под деревьями старого сада. При развороте танка повредили одну яблоню, за что нас хозяйка сада отругала. Когда все танки уже были замаскированы, налетела немецкая авиация и начала бомбить. Я часто попадал под сильные бомбёжки, но эта была особенная, как по плотности, так и по продолжительности, Обычно при бомбёжках я залезал в танк, но в этот раз она началась так внезапно, что мне пришлось искать другое укрытие, и я нашел в саду щель и спрятался в неё. Когда кончилась бомбёжка, то сад нашей хозяйки нельзя было узнать. Кроме того бомба попала в пристройку и повредила дом. Ещё лёжа в щели, я заметил, что там что-то сложено. После окончания бомбёжки, заметил среди вещей большую картину. Когда я её вытащил, то это оказался портрет Гитлера. Оказывается, в доме наших хозяев располагался какой-то немецкий штаб. Так я впервые увидел не карикатуру, а настоящий портрет этой сволочи.
4-го числа наши войска, в том числе и I-я Танковая Армия продолжали своё движение на запад. Днём 4-го августа вошли в д. Борисовка. К вечеру этого дня почти вся I-я Танковая Армия (несколько сот танков) сосредоточились в безлесой лощине. Ночь прошла спокойно, но только начался рассвет, налетели немецкие самолёты, и началась бомбовая обработка танков. Танки стояли очень плотно. На каждом танке сидел пехотный десант. Командир нашей роты, т.е. командир моего танка, был ранен осколком бомбы в голову, и наша рота осталась без командира. Примерно минут через 30-ть к нам прибыл новый командир роты. До этого он был политруком. Часам к 8-ми утра все танки покинули эту открытую лощину и продолжили движение на Запад. Часов в 12-ть дня наш полк опять попал под бомбёжку. При этой бомбёжке был убит командир 14-го отдельного танкового полка т.Гусев. Кто встал вместо него, я не знаю.
Во второй половине дня 5-го августа наш танк был подбит. Остановился он на склоне у самой вершины бугра, т.е. был хорошей мишенью. Под обстрелом выбрались из танка и установили, что перебита гусеница. Гусеница лежала примерно в 100 метрах от танка. С большим трудом, провозившись около часа, поставили гусеницу на место и стали догонять свой полк. Начиная с августа, наш полк перебрасывался в различные места боевых действий. Полк участвовал во взятии г. Богодухова. Был у г. Ахтырка. Перебрасывался в район г. Сумы. И нам везло – танк был цел и экипаж жив.
Под г. Ахтыркой был такой случай: наши танки вышли к противотанковому рву и одна машина «Т-34» угодила в этот ров и встала в нём почти вертикально. Экипаж этого танка остался жив, хотя и здорово побился при падении танка в ров. Мотор танка был исправен, но выбраться самостоятельно изо рва он не мог. Учитывая, что недалеко от танкового рва были немецкие позиции, и танк мог быть захвачен немцами, экипаж вынул оба пулемёта из танка и занял оборону. Когда наш танк подошёл к ним, они очень обрадовались и попросили, чтобы мы попытались вытащить их из этого рва. Подкопали ров, чтобы немного наклонить танк в сторону вытягивания. Завели моторы на обоих танках и стали пытаться поднять танк изо рва. После нескольких попыток, мы, в конце концов, сорвали коробку скоростей у нашего танка, и тот танк вытащить не удалось. По радио сообщили, что с нами и где мы находимся. Обещали на следующий день прислать машины, чтобы отбуксировать нас на ремонтный пункт, а до этого времени держать оборону. Ночь прошла относительно спокойно, и со стороны немцев не было попыток захватить наши танки. На следующий день пришла машина (танк «Т-34»), которая вытащила тот танк изо рва, а наш танк отбуксировали к лесу для ремонта. В течение этого же дня у нашего танка была заменена коробка скоростей, и он вступил в строй.
Последний бой
Примерно с 16 августа начались сильные танковые контратаки немцев на г. Богодухов и г. Ахтырка. 19 августа наш полк находился под Ахтыркой в какой-то деревне. Ночью поочерёдно дежурили у танка, так как рядом находились немцы. Когда очередь дежурства дошла до водителя, то он отказался принять вахту, ссылаясь на то, что он устал и ему весь день придётся сидеть за рычагами. Вообще в ту ночь он очень капризничал и даже говорил о близкой смерти. Командир освободил механика-водителя от несения вахты. Вахту несли башнер и я. Утром наш полк перебросили к совхозу Ильичёвка в помощь пехоте, которую атаковали немецкие танки и пехота. В момент одной такой контратаки наш танк был подбит и остановился. Снаряд пробил лобовую сторону брони нашего танка и тяжело ранил механика-водителя. Я, сидящий с ним рядом, был оглушён и ничего не ощущал, кроме звона в голове и ушах. От командира танка ещё не поступило никаких указаний, а танк пробил ещё один бронебойный снаряд. После попадания второго снаряда, я почувствовал, что ранен. В танке появился дым, командир танка и башнер выскочили из танка через свои люки. Люк механика-водителя уже был открыт, но водитель не мог сам выбраться из танка. Командир и башнер вытащили его, а затем помогли выбраться и мне. Водителя стали оттаскивать от дымящегося танка за кирпичный сарай. Туда же отполз и я. В первую очередь перетянул ремнём бедро правой ноги, чтобы остановить кровь – сапог правой ноги был наполнен кровью. Когда механика-водителя положили за кирпичным сараем, командир танка сам стал его перевязывать. Но не успел ничего сделать, как третий бронебойный снаряд прошил кирпичную стену и вышел над самой головой водителя. Осколками кирпичей механик-водитель был ещё раз ранен, а возможно убит. Что удивительно, последний снаряд прошёл над водителем, а около него, с двух сторон, находились командир танка (с левой стороны от водителя) и я с башнером, но никто не был дополнительно ранен. Командир танка приказал башнеру вывести меня с поля боя, а сам остался у тяжелораненого водителя. Когда мы вышли из-за сарая, то я увидел, что два танка нашей роты горят, а у одного сбита башня. А по кукурузному полю в нашу сторону двигаются немецкие танки в основном «Тигры» и «Пантеры» в сопровождении пехоты. Когда мы шли в атаку, мы эти танки не заметили (они наверно были в засаде) и за это поплатились. Чтобы добраться до нашего переднего края, нужно было пересечь поле уже зрелого подсолнечника. Вот это-то поле и спасло нас. Не успели мы ещё войти в эти подсолнечники, как немцы открыли огонь по нам, но не попали. А когда мы вползли в подсолнечник, то прицельного огня они уже вести не могли. Минут через 5 – 10 мы вышли из подсолнечника и увидели на бугре позиции нашей пехоты. Пехота видела, как нас подбили, и готовилась к отражению танковой атаки. Я очень хотел пить и когда мне дали ведро с водой, я думал, что мне не напиться. В метрах пятистах от передовой меня подобрал танк нашего полка. Минут через сорок я уже был доставлен в санбат, где мне сделали внешнюю обработку и перевязку ран. Всего было около восьми ранений, но серьёзное было только в коленный сустав правой ноги. Здесь в санбате я распрощался с башнером, так как ему нужно было идти в полк, а меня направили в армейский госпиталь.
Госпитали
При перевозке в армейский госпиталь, боли в ноге настолько усилились, что я уже не мог молчать. Поздно вечером 20-го августа прибыли на место, и ночью я уже был на операционном столе. Рана была обработана и на ногу наложили шину. На следующий день меня перевезли в какой-то тыловой госпиталь под Курском. Госпиталь размещался в двух этажном здании (бывшем имении). По прибытии в этот госпиталь нас (раненых) впервые вымыли и переодели в чистое бельё. В этом госпитале меня продержали около пяти дней и отправили дальше в тыл. Отправили нас по железной дороге в товарных вагонах. В первую же ночь на наш санитарный поезд налетела немецкая авиация, но ни одной бомбы в состав не попало. Через два дня нас уже сгружали в г. Тамбове. Госпиталь, куда нас привезли, размещался в бывшей школе, которая находилась на окраине города. В Тамбове я пролежал около семи дней. Нога сильно опухла, и, учитывая тяжесть ранения, меня эвакуировали дальше на восток. В этот раз нас везли в настоящих санитарных вагонах со всеми удобствами (как в картине «На всю оставшуюся жизнь»).
В конце сентября 1943 года мы прибыли в г. Омск. Разместили нас в госпитале п/я 1254, который находился в школе, недалеко от железнодорожного вокзала. Поместили меня в спортзал, в котором находилось не менее 100 раненых солдат и сержантов. Офицеры размещались в отдельных палатах. Моя койка находилась за сценой в левом углу зала. Рядом со мной лежал раненый в руку солдат 1925 года рождения, армянин по национальности, с которым я сразу подружился.
В октябре1943 года раны мои затянулись, но правая нога была отёчной красно-фиолетового цвета и не разгибалась. В течение трёх месяцев врачи пытались восстановить ногу, но она лечению не поддавалась. В день моего рождения, т.е. 21 декабря 1943 года, мне исполнилось 19 лет, заседала медицинская комиссия и мне дали вторую группу инвалидности. Учитывая, что Ленинград был ещё блокирован, мне предложили выбрать место, куда бы я хотел поехать. На обдумывание мне дали две недели. Вернувшись после медкомиссии в палату, я поведал своим товарищам о том, что меня в Ленинград не пускают и что мне предложили выбрать новое место жительства. Мой сосед армянин, о котором я уже упоминал, Хачатурян Хачик предложил мне ехать к его родителям в Абхазскую АССР. Родители его жили в Гулирипшском районе рядом с г. Сухуми. Хачик гарантировал, что его родители примут меня как родного сына, и я могу пожить у них до его приезда. Врачи ему сказали, что примерно через месяц его выпишут из госпиталя и отправят домой. Выбора не было, и я согласился поехать в Абхазскую АССР. Сообщил руководству госпиталя о своём решении и мне выписали литер до г. Сухуми. Хачик написал письмо своим родителям и передал его мне. Получив обмундирование, жалование и пару костылей, 11-го января 1944 года медицинская сестра госпиталя проводила меня на вокзал и посадила в вагон. В то время в каждом железнодорожном составе было два вагона для раненых. Вот в такой вагон меня и посадили. Вагоны отапливались очень плохо, спального белья в то время не давали. В связи с этим, я спал прямо в шинели и в ботинках на нижней полке.
Абхазия
Через несколько дней я был в столице. В Москве я не задерживался, и, закомпостировав билет и получив продукты, поехал дальше. В то время, чтобы попасть на Кавказ, нужно было ехать через г. Сталинград, Сальск, ст. Тихорецкую. Потом поезд шёл через Минеральные Воды, Махачкалу, Дербент, Баку, Кировабад до Тбилиси. Приехав в Тбилиси, я первым делом получил продукты и пошёл на базар, который располагался недалеко от вокзала. На базаре продавали много виноградного вина, и я на десять рублей купил стакан вина и кусок кукурузного хлеба. В тот же вечер выехал из Тбилиси в Сухуми. Утром следующего дня на станции Гулирипши (не доезжая одной остановки до Сухуми) я сошёл с поезда. Если в Омске – Москве была зима, то здесь в конце января была настоящая весна. У первого встречного я спросил, где находится колхоз им. Микояна. Выяснил, что колхоз расположен примерно в трёх километрах от станции. Здесь на станции Гулирипши находился госпиталь, в котором долечивались лётчики. Госпиталь находился прямо на берегу Чёрного моря. Мне же нужно было идти в сторону гор, т.е. от моря. Прежде, чем ковылять 3 километра в горы на костылях, я решил подкрепиться. Позавтракав, отправился к месту своего временного жительства. Шёл эти три километра очень долго, так как дорога шла всё время в гору, и часто приходилось отдыхать. Кроме того, светило солнце и было очень тепло – я был весь мокрый. Часа через два подошёл к деревне, но спросить, где живут Хачатуряны, было не у кого, так как дома располагались не у дороги, а вверху на склоне горы. Пошёл дальше, примерно через полкилометра увидел правление колхоза. У правления было много народа, и, узнав от кого, и к кому я иду, показали дом, где живут родители Хачика. Дальше дорога шла вдоль горной речки, которая очень шумела. Дом родителей Хачика находился высоко на склоне горы, и от дороги к нему вела тропинка. Я стал по тропинке карабкаться, меня заметили, когда я уже подошёл к самому дому. Из дома вышел старик (так мне показалось) и две женщины. Это были отец, мать и сестра моего друга. Поздоровались, так как они по-русски почти ничего не понимали, то я сразу же вручил им письмо от сына. Прочитав письмо, они повеселели и послали дочь за каким-то родственником, который знал русский язык. Меня ввели в дом, который был сделан из прутьев и обмазан глиной. Дом состоял из двух комнат. Первая была чем-то вроде столовой или гостиной, пол был земляной. Вторая – спальня тоже с земляным полом. В доме не было печки. При необходимости можно было развести костёр, место для которого размещалось в первой комнате. Дым от костра выходил наружу через отверстие в крыше. Через несколько минут после моего прибытия в доме собралось много родственников Хачика. По-моему в этой армянской деревне все были родственниками. Среди молодых армян (в основном мальчиков) нашлись знающие русский язык. Меня стали расспрашивать о Хачике, о войне, о жизни в России. Каждый, приходящий приносил с собой подарок для меня. В основном это были фрукты, продукты и табак. Вопрос о моем жительстве был решён, т.е. пока не приедет Хачик, я буду жить у его родителей как сын.
Часа в три дня был обед. К столу, кроме хозяев и меня, было приглашено ещё человека три, а остальные наблюдали за обедом, стоя возле стен. Обед был много блюдный, но не такой как у русских. Стол был круглый, диаметром больше метра, и очень низенький (примерно 20 – 25 см. от пола). Обедающие сидели вокруг стола на низких скамеечках. Стол был уставлен различной едой, разложенной по тарелочкам. Здесь была отварная фасоль, свиное сало с мясом, сладкое варенье, кукурузный хлеб и много различной зелени. Ели всё, что на столе, т.е. никакого порядка не соблюдали. Ни первого блюда, ни второго не было.
Спал я в первой комнате один. На следующий день я стал знакомиться с местностью и с колхозом. Как я говорил, все дома были расположены высоко на склоне горы, а не у дороги. За водой спускались вниз к речке. Вокруг дома был сад и огород, площадью в один гектар. В отличие от РСФСР здесь были другие законы, в том числе и по площади приусадебного участка. В саду, кроме цитрусовых (мандарины, апельсины и лимоны), инжира, хурмы и ореха, было посажено несколько яблонь и ягодных кустов. В огороде в основном сеяли кукурузу – основной пищевой продукт, фасоль и различные овощи.
Это поселение армян появилось здесь в 1920-21 г.г. Они бежали из Армении в период, когда турки устроили резню армянам. Турки вырезали только мужчин и мальчиков, женщин вроде бы не трогали.
Колхоз в основном был табаководческий, но были и цитрусовые сады. Сеяли так же и кукурузу. Прожив четыре дня у Хачатурянов, мне стало надоедать однообразие, и на пятый день я поехал в Сухуми. От Гулирипши до Сухуми 12 километров и добраться туда в то время лучше всего было поездом. В Сухуми мне предстояло встать на учёт в военкомате и райсобесе. В райсобесе мне выдали продовольственные карточки и установили пенсию в размере 375 рублей. Это был максимум для сержантского состава и получил я это благодаря тому, что со мной был аттестат об окончании ремесленного училища и то, что я работал помощником мастера.
Я не сказал, что когда уезжал из госпиталя, получил за четыре месяца 500 рублей жалованья. Мне как стрелку-пулемётчику младшему сержанту по званию полагалось 125 рублей в месяц (солдат получал, кажется, только 10 рублей). В России этих денег хватило бы на пол-литра водки или на 2-3 буханки хлеба. В Сухуме же жизнь была дешевле, и, даже в то время, на 50 рублей можно было прожить один день, если не тратить денег на одежду и жильё. Получив по выданным мне райсобесом карточкам продукты на десять дней, я вернулся в Гулирипши к своим армянам. Дней через десять после моего приезда появился и Хачик. Первые дни после его приезда, жить стало веселей, но уже дня через три я стал понимать, что я им в обузу, да и мне это однообразие стало надоедать. В колхозе мне была предложена должность счетовода, но я отказался. Хочу сказать, что последние три месяца в госпитале меня обучали счетоводному делу, т.е. знали, что работать по специальности – слесарем, я не смогу. Ходить каждый день по горным тропам было невмоготу, и я обосновался в Сухуми.
Возвращение в Ленинград
В 1944году я оформил выезд из Сухуми, но доехал только до Москвы – Ленинград ещё был закрыт. Пришлось вернуться в Сухуми. В 1945 году, когда уже закончилась война, я приехал домой в Ленинград, установил связь с сестрой, которая всю войну находилась в деревне (Псковская область), оккупированной немцами.В том же году сестра вернулась в Ленинград. Постепенно налаживалась мирная жизнь.Работать физически я не мог, поэтому решил пойти учиться в техникум. В 1946году я поступил на второй курс Ленинградского судостроительного техникума и с отличием окончил его в 1949году.
Послесловие
В этом отрывке из биографической рукописи мой отец ничего не пишет о наградах.
Во время войны он был награждён орденом Славы IIIстепени №568563.
После войны – медалью за Победу над Германией, орденом Отечественной войны Iстепени, орденом Знак Почёта, орденом Трудового Красного знамени, орденом Ленина и многими другими памятными медалями и знаками.
После окончания техникума его распределили в специальное конструкторское бюро (СКБ - 143), которое занималось созданием атомных подводных лодок. Он продолжил своё обучение на вечернем факультете Ленинградского Кораблестроительного института. Прошёл путь от рядового конструктора до заместителя главного конструктора проекта. Знал лично и работал со многими большими конструкторами и учёными в области атомного судостроения. Умер от лейкоза в январе 1987года, ему было 62 года. Похоронен на Северном кладбище.
Людмила Колосова