Мать и брата Саши привели на площадь, когда все уже было кончено и жители города разошлись.
На ясене, чуть покачиваясь от ветра, висело тело Саши. Рядом все еще толпились солдаты. Кто-то из офицеров фотографировал повешенного.
Даже шагавший рядом с Чекалиными предатель Авдюхин молча отошел в сторону, когда Надежда Самойловна приблизилась к сыну. У нее подкосились ноги.
— Прощай, сынок! Прощай, Шурик! — прошептала она и, поклонившись сыну до земли, как слепая, спотыкаясь, пошла за конвоирами.
За ней плелся Витюшка, сгорбившись, не решаясь оглянуться назад.
Надежду Самойловну привели в комендатуру, а Витюшка, замешкавшись, остался внизу у крыльца, среди толпившихся на улице солдат.
Теперь Надежде Самойловне было все равно. Она не чувствовала страха, в ее душе была теперь только ненависть, страшная, жгучая ненависть к врагу.
Когда один из предателей — чернобородый, франтовато одетый Шутенков, узнав ее, злобно засмеялся и сказал: «Ну, коммунистка, попалась…», Надежда Самойловна ответила ему:
— Нет, мы, коммунисты, не скрываемся!
В помещении были другие арестованные, дожидавшиеся решения своей участи. Все теперь смотрели на Шутенкова и Чекалину.
Подошел офицер гестапо и, слыша, как визгливо закричал побагрсвевший Шутенков: «Расстреляем!..», подтвердил по-русски:
— Да, расстрелять.
— Ладно! — крикнула Чекалина, сбросив с головы платок и подступая к офицеру. — Стреляйте… Мужа моего вы убили. Сына убили… Убивайте уж и младшего сына. Казните меня вместе с ним. Я сама вам его приведу…
Надежда Самойловна бросилась к двери. Часовой, видя, что офицер молчит, пропустил ее.
В это время о чем-то заговорили другие арестованные, невольно отвлекая внимание.
Надежда Самойловна сбежала с крыльца.
— Бежим, сынок, — прошептала она и, схватив Витюшку за руку, юркнула в проулок. Задами они пробрались на шоссе, смешались с проходившими беженцами и, выйдя на проселочную дорогу, скрылись из города.
Почти сразу же спохватившийся Шутенков выскочил на крыльцо и, не найдя Чекалиной, поднял тревогу.
Напрасно в этот день полицейские искали Чекалину в городе: она была уже далеко.
Двадцать суток висел труп Саши Чекалина на городской площади — хотели фашисты устрашить советских людей. Хотели фашисты унизить юного героя. Повесили ему на плечи ржавую винтовку, а на шею — фанерную доску с надписью «Конец одного партизана!»
В расклеенном всюду приказе комендатуры было сказано: «Каждого, кто укроет партизан или поможет им, мы будем так же вешать».
Но и приказ не устрашил, а только больше ожесточил людей. А песня Саши жила и после его смерти. Ее слышали и вспоминали не только жители города Лихвина, находившиеся в тот день на площади. Ее слышали в подвале комендатуры Митя Клевцов и Гриша Штыков. И эта песня придала им мужества, вдохнула новые силы.
Когда в тот же день после казни Сашн того и другого снова привели в комендатуру на допрос, снова стали избивать, Митя и Гриша и на этот раз устояли-ни слова не сказали о том, что знали. Случайно Ковалев видел, как после допроса их уже не вели из комендатуры, а волочили по земле.
А на другой день Ковалев узнал, что Гриша и Митя, не выдержав пыток, добровольно согласились уехать на работу в Германию. Никак не мог поверить этому Ковалев. Сомневались и жители города. Но что в подвале гестапо и в местной тюрьме арестованных Штыкова и Клевцова нет, Ковалев точно знал. То же самое сообщили в комендатуре и матери Мити — Варваре Христофоровне, когда она пришла узнать о судьбе сына.
Исчез из города и Чугрей. Его жене сообщили в полиции, что Чугрей повез арестованных Штыкова и Клевцова в Германию.
В одну из темных осенних ночей фанерная доска с груди висевшего на дереве Саши исчезла. Какой-то смельчак снял ее. Народная молва в городе приписывала этот подвиг лихвинским школьникам. Называли имя Егора Астахова.
Сашины друзья, как могли, мстили гитлеровцам за Сашу. Они срывали со стен домов и заборов фашистские листовки, писали советские лозунги. Большего пока сделать не удавалось. Все строже становились фашистские порядки в городе. Почти каждую ночь происходили облавы, обыски, аресты — искали партизан.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Тихо, тоскливо в землянке.
По-прежнему остается незанятым место Саши на нарах. Висит на колышке Сашина гимнастерка с разорванным рукавом, компас, лежат разные вещи… Кажется партизанам, что вот-вот откроется дверь и на пороге покажется худощавая фигура Саши, прозвучит его звонкий голос. Но знают партизаны, что Саша больше никогда уже не вернется. Только Павел Николаевич не подозревает о гибели сына. Тщательно скрывают от него партизаны страшную весть.
Снаружи вьюга воет волчьими голосами, заметая снегом вход в землянку. Слышно, как скрипят деревья.
Павел Николаевич принес из леса охапку дров, затопил печку. Присев на карточки, он медленно закуривает. Отблески огня освещают его похудевшее, заросшее черной бородой лицо. От общего, какого-то тоскливого молчания ему становится не по себе.
— Вот тоже и радио снова вышло из строя, — с грустью говорит он, поглядывая на молчавший радиоприемник, возле которого, вертя рычажками, трудится Алеша. — Да ничего, Шурка придет — починит. Для него это пара пустяков…
Павлу Николаевичу приятно говорить о сыне. Он не видит, как у Машеньки начинают дрожать ресницы, как, уткнувшись лицом в подушку, всхлипьшает Люба.
— Сходить завтра к Шурке, проведать?.. — нерешительно спрашивает Павел Николаевич у Тимофеева.
— Нельзя… рано еще… — отрывисто отвечает тот, стараясь не смотреть в лицо Павлу Николаевичу.
Еще тише становится в землянке. Не выдержав, с нар вскакивает побледневший Дубов. Черная гимнастерка у него расстегнута, светло-русые волосы, всегда гладко причесанные, теперь взъерошены.
— Я пойду… — говорит он, взглянув на Тимофеева и накинув на себя ватник, быстро выходит из землянки. Следом за ним выходит и Тимофеев. Он злает: задумал Дубов пойти в Песковатское и застрелить там Авдюхина.
— Успокойся, — говорит командир Дубову и кладет на плечо руку. — Придет наше время… Нельзя рисковать.
— Не могу… — шепчет Дубов, прислонившись к дереву. — Как только взгляну на отца Саши… Не могу…
Тимофеев продолжает убеждать, и Дубов остается. С Павлом Николаевичем теперь разговаривают осторожно, чуть что, переводят разговор на другое, и все знают, что так долго продолжаться не может.
…Но вот наступил день, когда Павел Николаевич узнал о Саше, а потом и о жене, и младшем сыне, о том, что их тоже забрали в Песковатском и отвели в комендатуру, из которой они бесследно исчезли.
Лицо у Павла Николаевича почернело, щеки ввалились, а глаза побелели, стали мутными, словно незрячими. Он стал еще более молчаливым, замкнутым.
Надежда Самойловна с Витюшкой шли глухими дорогами от одной деревни к другой, пробираясь к линии фронта.
Опережая их, летела людская молва о шестнадцатилетнем школьнике Саше Чекалине, которого даже на виселице не могли сломить враги.
Восемнадцать суток мать и сын пробирались к своим по разоренной, обугленной родной земле.
Наконец недалеко от Тулы, в районе Косой Горы, действовавшие в тылу врага разведчики помогли им перейти линию фронта.
Разведчики привели Надежду Чекалину с Витюшкой в штаб полка пехотной дивизии, занимавшей оборону на окраине Тулы.
— Ты кто? — спросил Витюшку командир части, удивленный недетски суровым лицом и серьезным взглядом веснушчатого молчаливого паренька.
— Брат Шуры Чекалина, — ответил Витюшка, как будто все должны были знать о его брате.
И он не ошибся. Красноармейцы уже слышали об отважном юном партизане.
Красноармейцы приютили Чекалину с сыном. Отогрелось, немного отошло среди своих сердце матери.
В Туле она пришла в обком партии, где помещался штаб обороны города, и там рассказала о своем погибшем сыне.
Попросила Надежда Самойловна помочь ей остаться в воинской части. Ее сердце жаждало мести за сына и за мужа, которого она тоже считала погибшим. Надежда Самойловна была зачислена в медсанбат сначала санитаркой, потом медсестрой. Первое время мать и сын были вместе, но потом их пути разошлись. Медсанбат, в котором находилась Чекалина, ушел вперед. Виктор же остался в воинской части, действовавшей на соседнем участке фронта. Его хотели отправить в тыл к родным, но Виктор отказался ехать. Он хотел воевать — мстить за своего старшего брата. Его долго уговаривали… и оставили в воинской части в качестве воспитанника. И опять упрямый пионер зароптал, стал изводить командира жалобами. Виктор отказался быть воспитанником. Только бойцом, красноармейцем, таким же, как и остальные. И на этот раз он добился своего. Тринадцатилетний пионер — школьник из Лихвина Виктор Чекалин был зачислен бойцом в 3-й батальон 740-го полка 217-й пехотной дивизии. В штабе все оформили, как полагается. Виктор получил красноармейскую книжку, был зачислен на довольствие, полковой портной сшил ему по росту гимнастерку и брюки. Вот только шинели подходящей не нашли, но Виктор хорошо себя чувствовал в теплом, объемистом ватнике. Зато он был теперь разведчиком.
В первую свою разведку через линию фронта в тыл врага Виктор пошел в декабре в районе Климова Завода, неподалеку от Юхнова. Через несколько дней он благополучно вернулся обратно и приволок за собой отобранную у раненого немца винтовку. Принес он командиру важные сведения. Так началась военная жизнь тринадцатилетнего красноармейца, младшего брата Саши Чекалина.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Партизанский отряд Тимофеева продолжал успешно проводить свои операции против фашистов. То там, то тут в разных местах района появлялась на снегу одна и та же надпись: «За Сашу Чекалина».
А рядом лежали покореженные, подорвавшиеся на минах автомашины, повозки, сброшенные под откос вражеские эшелоны…
В непрерывных боях прошел ноябрь. Наступил декабрь со снежными вьюгами, морозами.
Незадолго до Нового года партизанский отряд установил связь с наступавшими частями Красной Армии.
24 декабря в сумерках раннего зимнего вечера в заваленный сугробами снега город окольными тропинками пришли двое партизан. Это былр переодетые Дубов и Алеша.
В суматохе, вызванной внезапным обстрелом города артиллерией Красной Армии, никто не обратил внимания на колхозника в рваном полушубке и в стоптанных валенках и на рослого черноволосого парня с угрюмым, нахмуренным лицом. Они прошли в центр города и там неожиданно столкнулись с полицаем Ковалевым.
Ковалев, не узнав партизан, тороплнво прошагал было мимо, но Дубов остановил его.
— Куда торопишься, Прохор Сидорович? — спросил он старика, подойдя к нему вплотную.
— Уже пришли? — оторопел Ковалев, широко раскрыв глаза от удивления. — Рановато. Лютуют фашисты… Много еще войск в городе.
Ковалев заметно беспокоился. Он оглядывался по сторонам, выставив вперед руку с белой повязкой, топтался на месте.
Дубов отвел Ковалева в сторону, к забору. О чем они говорили, Алеша не слышал.
Сумерки все сгущались. Небо было темно-багровое от полыхавшего зарева. От реки несло гарью, над крышами домов стлались клубы дыма — на окраинах города горели разрушенные снарядами деревянные постройки, их никто не тушил. Из города спешно эвакуировались тыловые части оккупантов.
Вечером Ковалев торопливо ходил по домам, где жили начальник полиции, бургомистр, полицаи, и собирал их в городскую управу. Всем ворчливо и сердито говорил одно и то же: комендант приказал собраться по срочному, неотложному делу.
В это время Дубов один вышел на окраину города, к реке. Позже должен был сюда подойти партизанский отряд. Алеша пошел встречать партизан и долго не возвращался.
Чтобы одному не стоять в кустах и не возбуждать подозрения, Дубов зашел в раскрытую калитку крайнего дома, окнами выходившего на реку.
— Хозяева дома? — негромко спросил он, остановившись у порога.
— Дома, — глухо ответил голос. Из-за печки вылез взъерошенный паренек лет двенадцати, протирая рукой заспанные глаза. Это был Славка.
— Наши пришли! — радостно воскликнул он, разглядев у Дубова в руках револьвер, а за ремнем гранаты. — А я вас знаю, — заявил он. — Вы, наверно, из партизанского отряда?
— Где отец? — спросил Дубов, продолжая внимательно оглядываться по сторонам.
— Фашисты убили, — тихо ответил Славка. Смуглое лицо у него сразу померкло, стало печальным.
— Так… — Дубов погладил Славку по растрепанной голове. — А мать где?
— У соседей прячется. Боится она бомбежки, — пояснил Славка. — А я не боюсь.
Он стоял перед Дубовым, босоногий, вихрастый, засунув руки в карманы штанов.
— Я — тимуровец, — гордо сообщил он. — У нас в отряде комиссаром был Саша Чекалин. Его фашисты повесили. Слышали, наверно? До самой смерти он не сдавался, своими глазами я видел…
— Слышал, — насупившись, ответил Дубов.
Узнав от Славки, что неподалеку, на соседней улице, в складе райпотребсоюза, находятся пленные раненые красноармейцы. Дубов предложил ему пойти туда вместе с ним.
— Я сейчас… — засуетился Славка.
Он торопливо набросил на себя овчинную шубейку, влез в большие отцовские валенки и выбежал вслед за Дубовым на улицу.
Когда они вошли в темное, глухое помещение склада, там было тихо и так же холодно, как на улице.
Чиркнув спичкой, Дубов увидел: на полу лежали уже засгывшне трупы. Лежали они в ряд у стены, человек двенадцать. По всему было видно, что фашисты еще днем расправились с ними.
— Поздно мы пришли, — взволнованно проговорил Славка, торопливо прошлепав своими валенками по проходу и вернувшись обратно. — Вчера я им в окошко хлеб бросал… Были живые, пить просили…
— Да, поздно… — глухо прошептал Дубов.
Славка первым выскочил на улицу, но сразу же юркнул обратно.
— По дороге офицер идет, из комендатуры… Знаю я его… — торопливо предупредил он. — Не показывайтесь, он заметил меня.
Но у Дубова кипело в груди.
Выглянув из двери, он увидел высокого белобрысого офицера в шинели, в фуражке с высокой тульей, медленно подходившего к складу.
Офицер тоже увидел партизана, быстро сунул руку в карман, но Дубов первым в упор выстрелил. Офицер закачался и упал в сугроб.
Видя, что поблизости никого нет, Дубов подскочил к лежавшему ничком фашисту, вынул из его судорожно сжатой руки револьвер, взял из карманов документы, трубку, на которой — он позже разглядел — было выгравировано понемецки: «На память Паулю в рождество», и ногой забросал его снегом.
— Ловко вы его укокошили, — одобрительно произнес Славка.
— Беги домой! — строго приказал ему Дубов, слыша, как на улицах снова с сухим треском стали взрываться мины.
Славка, шаркая валенками, побежал обратно. У обрыва Дубов увидел Алешу.
Нет еще наших, — тревожно сообщил тот. — Прошел до оврага и дальше… Не видно ни души…
— Ну, ничего. В крайнем случае мы и одни. Открыв дверь в помещение городской управы. Дубов прислушался. Все было тихо. Он зажег лампу, проверил, плотно ли зашторены окна, осмотрел внимательно все закоулки и чулан в коридоре. В просторной комнате, кроме длинного стола, покрытого зеленым сукном, стульев да портрета Гитлера на стене, ничего не было.
«Что же, подождем», — подумал Дубов, мысленно намечая, что делать дальше.
Внизу скрипнули ступеньки. Кто-то торопливо поднимался на второй этаж. Дубов насторожился, держа револьвер в кармане наготове.
В комнату вошел в своем порыжелом пальто с полуоторванным рукавом Ковалев.
Он тяжело дышал, видно торопился, но глаза у него задорно, молодо блестели.
— Все в порядке! — сообщил он. — Кому чуток сказал пораньше, кому — попозже. Так что все придут. — Он хмыкнул и засмеялся, видимо очень довольный собой.
Дубов подошел к Ковалеву, крепко пожал его сухую горячую руку.
— Спасибо, Прохор Оидорович, — сказал он потеплевшим, дрогнувшим голосом. — А теперь иди… Посмотришь на улице. В случае чего… понятно?
Ковалев кивнул головой.
— Уж очень мне надоела моя должность, — пожаловался он, но, увидев, быстрый, просительный взгляд Дубова, заторопился: — Иду, иду… Теперь уж последние денечки, — забормотал он, нахлобучивая на голову шапку.
Спустившись вниз, он заметил у забора парнишку в рваной шубейке и в огромных валенках.
— Ты чего здесь? — подозрительно спросил Ковалев. Но тут из ворот выдвинулось еще несколько пареньков.
— Проходи, дядя, — серьезным, предостерегающим тоном посоветовал кто-то из них. — А то плохо будет…
Ковалев, удивленно пожав плечами, засеменил к комендатуре-следить, как бы кто не предупредил немцев, что партизаны находятся в городе.
В это время к Дубову поднялись Тимофеев и Алеша.
— Наши внизу, — сообщил Тимофеев, внимательно оглядываясь по сторонам.
Партизаны заняли свои места. Дубов и Алеша остались в коридоре, а Тимофеев, поставив у двери стул, вынул из кармана пару гранат, револьвер и приготовился.
Первым пришел бургомистр — высокий мужчина с черной окладистой бородой. Он спокойно, ничего не подозревая, открыл дверь, переступил через порог — и лицом к лицу столкнулся с человеком в потертом ватнике и шапке-ушанке.
— Вы… вы… уже здесь… — прошептал бургомистр, побледнев и заметно задрожав. Он сразу весь как-то обмяк, осел.
— Да, господин бургомистр, здесь, — резко ответил Тимофеев.
В руках у него блеснул револьвер.
— Оружие есть? Положить сюда.
Бургомистр трясущимися руками вынул из кармана наган, положил его на стул и сел вдали, на указанное ему место.
Снова заскрипели замерзшие ступеньки. Послышались тяжелые шаги — и на пороге показался грузный, обрюзгший Якшин. Так же, заикаясь от неожиданности и страха, он покорно отдал свое оружие и сел поодаль от бургомистра, куда указал ему Тимофеев.
Один за другим приходили предатели: Шутенков, Капитонов, Орлов… Потом явились их помощники и сподвижники.
Ошеломленные встречей с партизанами, они трусливо сдавали оружие и садились поодаль друг от друга.
Могильная тишина стояла в городской управе, где сейчас сидели недавние хозяева города. Только слышалось, как скрипели под ногами приходивших на «заседание» ступеньки лестницы.
И когда в городской управе собралось двенадцать предателей — все, кого Ковалев пригласил, — Тимофеев встал, подошел к столу.
— Ну, господа начальники, собрались? — резко опросил он, зорко оглядев предателей.
Это последнее заседание городской управы в городе Лихвине, еще занятом врагом, произошло вечером 23 декабря.
А через день утром передовые части Красной Армии вступили в Лихвин. В городе уже были партизаны. Советскую власть в Лихвине возглавил Матюшкин. Он стал председателем горсовета. Охрану города взял на себя Тимофеев с отрядом. Было приготовлено помещение для военного госпиталя. В уцелевшей хлебопекарне пекли хлеб для красноармейцев.
Под конвоем партизан арестованные предатели восстанавливали разрушенную переправу через Оку, приводили в порядок шоссе. Но не все еще предатели были обнаружены. Разыскать и арестовать их взялся Дубов. Авдюхин успел вместе с отступающими гитлеровскими войсками удрать из Песковатского. Но не сумел уйти далеко. В одной из дальних деревень настиг его Дубов.
Ни один предатель, виновный в гибели Саши Чекалина и его друзей, не ушел от народного возмездия.
Труп Саши Чекалина не сразу нашли. Фашисты скрыли его. Тайно от жителей, даже от полицаев, зарыли на окраине города.
…В морозный январский день жители города хоронили Сашу Чекалина. Море обнаженных голов чернело на площади. Величаво и скорбно пели медные трубы военного оркестра. С воинскими почестями провожали жители города и района в последний путь своего сына, героя-бойца. Партизаны бережно несли на руках обтянутый кумачом и украшенный зеленой хвоей гроб с телом Саши. Позади шел отец. Мать в это время находилась километрах в ста от Лихвина, перевязывая раненых в медсанбате. В последний раз взглянуть на сына она так и не смогла. Не смог в последний раз взглянуть на брата и Витюшка. В этот день он находился еше дальше от Лпхвина, в тылу врага, как красноармеец-разведчик.
5 февраля 1942 года был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Саше Чекалину посмертно звания Героя Советского Союза. Мать и Витюшка узнали об этом из газет. В этот день все газеты писали о Саше как о народном герое. Писала «Правда», называя Чекалина отважным сыном своей Родины. Писали «Известия», что «навсегда сохранится память о юноше, показавшем врагу силу пламенного советского патриотизма, стойкость и душевную силу молодого поколения новых людей». Писала «Комсомольская правда», что «комсомол и молодежь Советского Союза никогда не забудут лихвинского школьника Александра Чекалина, что память о нем будет жить вечно и имя его всегда будет звать нас к борьбе».
А весной, когда растаял снег и зашумела, забурлила, сбрасывая свои ледяные оковы и словно смывая с себя всю фашистскую нечисть, могучая в половодье Ока, стала известна судьба Гриши Штыкова и Мити Клевцова.
Матери упорно не хотели верить, что их сыновья покорились врагу и уехали работать в гитлеровскую Германию. Чуяло сердце у той и у другой: они здесь, в городе… наверно, убиты… Рядом с городом, на берегу Оки, во рву нашли они своих сыновей. Лежали трупы Гриши и Мити рядом, слегка засыпанные землей, страшно изуродованные, с пулевыми ранами на затылке. Слух о том, что они согласились уехать на работу в Германию, оказался провокационным. Тут же рядом лежал труп фашистского прихвостня Чугрея, тоже с пулевой раной на затылке. Видно, выполнив свою роль палача, он стал больше не нужен и даже нежелателен своим хозяевам фашистам.
Продолжалась война… Все дальше на запад уходили наши войска. Вместе с 33-й армией мать Саши Чекалина прошла длинный славный путь от Тулы, через Калугу, Смоленск, Витебск, Каунас. Попала в Польшу. Через Люблин, Варшаву, Калиш дошла до немецкой земли. Мстила Чекалина врагу на вражеской земле жестоко, сурово, как может мстить только мать… Ничего не знала она о младшем сыне. Как это бывает в фронтовой обстановке, мать и сын потеряли друг друга из виду. Переписка прервалась. А младший брат Саши Чекалина стал курсантом, потом танкистом… командиром танка. Шесть раз он горел в своем танке и снова возвращался в строй, мстил врагу за старшего брата, за Родину.
И только в майские дни 1945 года, когда наши войска штурмом взяли столицу гитлеровской Германии, на улицах Берлина мать и сын случайно встретились. Они, не зная друг о друге, участвовали в великой битве. На плечах у сына были офицерские погоны, а на груди, так же как и у матери, ордена, медали и разноцветные ленточки об имевшихся ранениях.
ЭПИЛОГ
Повесть закончена. Кажется, сказано все. Но что же было дальше? — может спросить читатель.
На извилистом крутом берегу неширокой в этих местах реки Оки стоит небольшой старинный русский город — ровесник Тулы и младший брат Москвы. Летом Он утопает в зелени садов. А зимой ветры гуляют по его широким малолюдным улицам и напевает свою песню метель. Город как город. Таких неприметных городов много в Подмосковье. Ничем он не выделялся раньше. Не было в нем никаких достопримечательностей. Мало кто знал его. Назывался он Лихвином. Но теперь нет города Лихвина, а есть город, пожалуй, единственный в Советском Союзе, названный в честь школьника-комсомольца, — город Чекалин. И имя его теперь знакомо каждому. Назван он так по ходатайству молодежи и общественности района еще в начале 1944 года.
Посмотрите на карту. Километрах в ста восьмидесяти от Москвы, на берегу Оки, вы найдете этот город. В нем все напоминает о Саше: улицы, дома…
В центре города на самом высоком месте, где, по преданию, раньше стояла сторожевая башня, — обширная площадь. Она тоже носит имя юного героя. Среди посаженных школьниками молодых берез, тополей, лип и кустов сирени находится могила Саши Чекалина. На ней гранитный памятник с бюстом Саши. Рядом с Сашей в другой могиле лежат Гриша Штыков и Митя Клевцов. А немного поодаль широко раскинуло свои ветви дерево, на котором был повешен Саша Чекалин. Дерево сохранилось. Оно было начало засыхать, словно не выдержав того, что видело, но потом собралось с силами, воспрянуло и ожило. Весной и летом оно шелестит своей густой листвой, как будто рассказывает о бессмертном подвиге комсомольца-школьника. А осенью и зимой, сбросив листья и скорбно чернея голыми сучьями, напоминает всем, что произошло здесь 6 ноября 1941 года, что нельзя никогда позабыть.
В стороне окнами бокового фасада выглядывает на площадь белокаменное двухэтажное здание городской средней школы, в которой учились Саша и его погибшие друзья. Она тоже носит имя Саши. В школе есть класс. На обычном своем месте по-прежнему стоит парта, за которой в свое время сидел Саша Чекалин. На стене портрет юного героя.
В пяти километрах от города, если идти по обсаженному вековыми березами большаку, на обширных просторах колхозных полей, среди березовых перелесков раскинулось старинное село Песковатское. Там, на берегу небольшой речушки Вырки, над заросшим кустарником песчаным обрывом стоит небольшой дом, в котором прошло детство Саши. Здесь по решению ЦК ВЛКСМ создан Народный музей имени Саши Чекалина. В нем собрано все, что имеет отношение к юному герою и его друзьям-партизанам. А рядом с домом находится колхозная пасека, на которой трудится пожилой пасечник Павел Николаевич — отец Саши.
Весной и осенью, зимой и летом сюда, на берег Вырки, идут из дальних районов школьники — посмотреть на памятные места и поклониться праху любимого героя, чье имя стало символом беззаветной любви к своей Родине, отваги и мужества.
Здесь, на берегу Вырки, часто собираются друзья детства и юности Саши. Здесь можно увидеть и мать Саши, и его младшего брата Виктора, который стал кадровым офицером-танкистом.
А с пригорка за колхозной пасекой, где стоит сельская школа, часто доносится песня школьников, которую они сами сочинили. Песня эта о народном герое-партизане Саше Чекалине, имя которого стало бессмертным.
А как же сложилась судьба других героев повести?
Сразу же, после того как наши войска вступили в Лихвин, партизанский отряд перестал существовать. Многие партизаны ушли в армию. Ушли в армию и Таня с Клавой. Тогда, после возмездия над старостой, им удалось спастись. В одной из воинских частей они стали разведчицами и, выполняя боевое задание, погибли в тылу врага. Не вернулся из армии и погиб на войне Егор Астахов. В городе Чекалине можно встретить Алешу Ильичева. С фронта он вернулся инвалидом. В одном из подмосковных городов трудится Машенька.
Трагично сложилась судьба Ефима Ильича. Он разыскал меня еще во время войны в воинской части, где я тогда находился, и обратился с просьбой помочь ему достать путевку к профессору В. Н. Филатову, который многим слепым возвращал зрение. Ефим Ильич надеялся, что и ему вернут зрение. Время было военное. Слепых и увечных было очень много, и такую путевку оказалось достать нелегко. Через командование части я стал добиваться такой путевки и добился. Со своим провожатым Ефим Ильич поехал к профессору Филатову. Но было уже поздно. Профессор Филатов не смог вернуть ему зрение. Так на всю жизнь Ефим Ильич остался слепым. Проживает он в настоящее время в Калужской области, в городе Сухиничи.
На Украине, в Черкасской области, в городе Монастырищи, можно встретить бывшего командира партизанского отряда Тимофеева. На военной службе находится Дубов. Где-то на Урале проживает Наташа Ковалева. В Белоруссии — Володя Малышев. Ну, а как те красноармейцы, которых Саша переправлял через реку? Дошли они тогда до своих или погибли в пути? Счастливая случайность помогла мне узнать и их судьбу. После того как мой очерк о Саше Чекалине был напечатан в «Комсомольской правде», а главы из повести — в «Пионерской правде», в редакцию на мое имя пришло письмо. Незнакомая женщина писала мне из Ташкента: «Я прочитала в газете, как Саша Чекалин со своими друзьями переправлял через реку красноармейцев, и хочу через вас поблагодарить партизан. Среди красноармейцев был и мой муж капитан Антипов. После того как они с боем вышли из окружения, мой муж получил отпуск, приезжал ко мне. Потом снова вернулся на фронт и пропал без вести. Не можете ли вы что-либо сообщить мне о дальнейшей судьбе капитана Антипова?» Получив такое письмо, я обрадовался и опечалился. Обрадовался — узнав, что красноармейцы дошли до своих, а опечалился, что этой женщине ничего утешительного я сообщить не мог. Во время войны пропали без вести сотни тысяч людей. И до сих пор о многих из них никто ничего не знает. Отгремела война! Сгладились шрамы сражений. Но осталась печаль во многих сердцах. И перед ними, не вернувшимися к мирному очагу, хочется мне вместе с читателями этой книги низко поклониться и сказать:
«Мы о вас не позабыли. Мы помним и всегда будем помнить. Спасибо! Большое спасибо за ваш ратный труд!»
1946–1966 гг.
Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке BooksCafe.Net
Оставить отзыв о книге
Все книги автора