С этим-то возвышенным и великодушным чувством адвокат должен принимать всех тех, кто спрашивает его совета. Он найдет в нем сладость, которая его успокоит, терпение, которое его ободрит, внимание, которому ответит его ум и главное - спасительное влияние, которое предписывает уступчивость и подчинение...
Адвокат - медик души. Ему представляется здесь тонкая задача: разрешить затруднения, определить неизвестное, указать путь к истине и еще более трудная задача,успокоить, утешить, укрепить. Нежной и твердой рукой он зондирует тайные раны сердца, успокаивает муки смущенной совести. Для него довольно одного слова, одного взгляда, чтобы раскрыть то, что стыд или застенчивость полускрывают от него. Хорошо, если можно о нем сказать: ему ничто не чуждо, что касается человека. Он сочувствует всем страданиям, поднимает павшее мужество, вырывает улыбку надежды среди слез, и будет ли он перед лицом непоправимого горя, он сумеет смягчить его горечь добрым словом, обращенным к возвышенному чувству... И если бы, в наших отношениях к клиентам, доброта должна была быть исключением, то бедняги имели бы право требовать ее себе как привилегию. Наше сословие всегда оказывало им помощь. Но, не довольно только утешать и защищать их; необходимо в своих отношениях к ним уничтожать расстояние, положенное между ними и нами несправедливостью судьбы. По отношению к ним-то, в особенности, мы обязаны относиться с терпением и мягкостью. Пусть их присутствие в пышных жилищах счастливцев мира и было бы оскорблением для торжествующего благополучия,- это для меня понятно; но вблизи нас пусть оно будет живым символом законного и христианского братства, которого поклонниками являемся мы. Облегчать их бедствия, исправлять их ошибки, поддерживать их на жизненном пути, на котором встречаются им одни только опасности, не составляет ли это последствия, естественного и необходимого, наших принципов и наших верований? И не окажемся ли мы виновными, если не внесем всю нашу доброту, сколько есть в нас, в исполнение нашего долга? За вами и с вами, если хотите, идут и угнетенные, которые напрасно никогда не взывают к вам. И отчего не сказать мне особого слова о женщинах, которых домашние несчастья или имущественные хлопоты заставляют преодолевать робость своего пола и обращаться к нашим знаниям?.. Упоенные благоговением и лестью настолько, насколько они бывают счастливы, женщины в минуты несчастья не находят для себя действительного покровительства ни в учреждениях, ни в общественном мнении. Тогда-то им бывает нужна законная и великодушная преданность. Они находили ее по традиции в нашем сословии, которое должно гордиться именем, данным ему народной молвой, называющей адвоката - защитником вдов и сирот. Пусть национальная злоба, обращающая все в смешное, истощает на эту тему свои невинные эпиграммы,- мы не слишком будем обижаться на это! Шутка не может оказывать влияния на долг, а наш долг довольно велик, чтобы презирать ее. Что прекраснее, как быть назначенными как бы официальными покровителями слабости, охранять ее против несправедливых нападений, вырвать для нее из рук хитрости и алчности достояние, которое сделается в одно и то же время залогом достоинства и благосостояния матери и могущественным рычагом, открывающим для дитяти путь к карьере, на которой оно может служить и сделать честь своему отечеству?.. Истинное величие нашей профессии заключается не столько в ее блеске, сколько в ее нравственности. Мы стоим столько, сколько стоит право, которое мы защищаем. Покидать его, значит уничтожать себя; изменить ему - обесчестить себя! Какое вероломство может быть презреннее того, которое совершается втайне и скрывается, благодаря безответственности совета, виновник которого неизвестен! Адвокат никогда не должен терять из виду идеи справедливого среди тех интересов, которые ему вверены. Всякая система, нарушающая справедливость, не достойна его. Презирая тонкую хитрость и двусмысленные средства, он предпочитает казаться менее искусным и оставаться всегда правдивым. Брюер писал: "хитрость ненавистна, как ближайший вид обмана" *(592).
Но не одни адвокаты превозносили и превозносят свою профессию. Лица, совершенно чуждые ей, писали в честь ее едва ли не более пламенные панегирики. Французская литература представляет немало примеров этого рода. Правда, духовные писатели средних веков относились к адвокатам недружелюбно и при всяком удобном случае старались уязвить их достоинство. Так, Пьер деБлуа (XII в.) упрекал их в жадности *(593), Жак деВитри в одной проповеди, горюя о размножении адвокатов, приравнивает его к нашествию лягушек,- одной из египетских казней *(594); Готье де-Куанси (XIII в.) лишает адвокатов надежды попасть в царство небесное *(595) и т. п. Озлобление духовенства объясняется очень просто тем, что во время распрей между светской и папской властями адвокаты были деятельными противниками папы, а, с другой стороны, еще и тем, что духовенство видело в них ревностных распространителей римского права, подрывавших этим авторитет канонических судов *(596). Нельзя также умолчать, что и светские писатели порой не щадили адвокатуры. Но насмешки Раблэ, Вольтера, Расина и других авторов представляли собой не более, как шутки, не имевшие ни фактического основания, ни серьезного значения. Раблэ смеялся, главным образом, над преобладанием письменности и канцелярщины в процессе и над судебным красноречием *(597). Расин написал написал пародию на адвокатские речи своего времени *(598).
Вольтер, иронизируя над адвокатурой, дал следующее остроумное определение понятию "адвокат": "это человек, который, не имея достаточно денег, чтобы купить одну из тех блестящих должностей, на которые обращены глаза всего света, изучает в течение трех лет закон Феодосия и Юстиниана, чтобы узнать парижские обычаи, и который, наконец, будучи внесен в список, имеет право говорить на суде за деньги, если только имеет громкий голос" *(599). Но тот же Вольтер в другой раз выражал желание "быть адвокатом, так как это лучшее звание в мире"; Мольер, от иронии которого не ускользало ничто, отзывался об адвокатах, как о людях, которые считают преступным обход закона, и которым неизвестны сделки с совестью *(600). Суровый моралист Ла-Брюйер писал: "Адвокатская профессия тягостна, трудна и предполагает в том, кто ею занимается, богатый запас знаний и большую находчивость. Адвокат не обязан, подобно проповеднику, произнести известное число речей, сочиненных на досуге и заученных на память, с авторитетом и без оппонентов, речей, которые с небольшими изменениями служат ему по несколько раз; адвокат произносит большие речи перед судьями, которые могут заставить его замолчать, и противниками, которые его прерывают; он должен быть готов к возражению; он говорит в один и тот же день в различных судах и о разных делах. Его дом для него не место отдыха и не убежище от тяжущихся: он открыт для всех, которые приходят обременять его своими вопросами и сомнениями... Отдыхом от длинных речей служат ему еще более длинные сочинения: он только переменяет занятия и труды. Я смею сказать, что адвокат в своем роде то, чем в своем были первые апостолы" *(601).
Но едва ли не самый восторженный панегирик адвокатуре написан канцлером д'Агессо (в'Aguesseau). Хотя сам он никогда не был адвокатом, так как начал свою блестящую карьеру с прокуратуры, вступив в нее 21 года от роду, тем не менее никто лучше его не понимал важности и благородства адвокатуры, и никто ярче его не выразил преимуществ ее перед другими профессиями. В свое знаменитой речи "О независимости адвоката", произнесенной при открытии парламентских заседаний в 1693 году, д'Агессо говорит следующее:
"Все люди стремятся к независимости; но это счастливое состояние, служащее конечной целью их желаний, есть именно то, которым они менее всего пользуются. Жадные к сокровищам, они расточают свою свободу; и, предавая себя добровольному рабству, они обвиняют природу в том, что она одарила их желанием, которого никогда не удовлетворяет. Обманутые ложным светом кажущейся свободы, они испытывают всю суровость настоящей тирании. Несчастные при виде того, чего у них нет, не будучи счастливы пользованием тем, что имеют, всегда рабы, потому что всегда желают, они видят в своей жизни только долгое рабство и достигают ее предела, не испытав даже первых сладостей свободы. Самые высокие должности суть вместе с тем самые зависимые, и в то время, как все остальные подчинены их власти, они, в свою очередь, испытывают ту необходимую подчиненность, которой общественный строй подвергнул все звания...
Среди этой почти всеобщей зависимости, одно сословие, столь же древнее, как магистратура, столь же благородное, как добродетель, столь же необходимое, как правосудие *(602), отличается особым характером и, одно между всеми остальными, продолжает счастливо и мирно пользоваться своей независимостью. Свободное, но в то же время не бесполезное для отечества, оно посвящает себя обществу, не будучи его рабом; осуждая равнодушие философа, отыскивающего независимость в бездеятельности, оно сожалеет о несчастии тех, которые вступают в общественную службу не иначе, как теряя свою свободу. Фортуна его почитает: она утрачивает всю свою власть над профессией, которая поклоняется одной только мудрости; благосостояние ничего не прибавляет к ее счастью, потому что ничего не прибавляет к ее заслугам; злополучие у нее ничего не отнимает, потому что оставляет ей всю ее добродетель. Если она и сохраняет еще страсти, то употребляет их только, как пособие, полезное для разума; делая из них рабов справедливости, она ими пользуется только для того, чтобы утвердить власть. Избавленная от всяких повинностей, она доходит до наибольшей высоты, не теряя ни одного из своих прав на свою первоначальную свободу; и презирая все украшения, бесполезные для добродетели, она может сделать человека знатным помимо происхождения, богатым без имуществ, возвышенным - без сана, счастливым без помощи судьбы. Вы, адвокаты, пользующиеся преимуществом заниматься столь славной профессией, наслаждайтесь этим редким счастьем, знайте всю обширность ваших привилегий и не забывайте никогда, что добродетель, служащая принципом вашей независимости, возвышает ее до крайнего совершенства! Счастлив тот, кто занимается профессией, в которой составит свою карьеру и исполнит свой долг - одно и то же, где заслуги и слова - неразлучны, где человек, единственный виновник своего возвышения, держит всех других людей в зависимости от своих познаний и принуждает их воздавать должное только превосходству своих дарований. Те отличия, которые основываются только на рождении, те громкие названия, которыми большая часть людей льстит своей гордости, и которыми ослеплены даже мудрецы, становятся ненужной подмогой в профессии, где добродетель составляет все величие, и где людей уважают не за дела их отцов, а за их собственные. Вступая в это славное общество, они покидают положение, которое предрассудки доставляли им в свете, для того, чтобы возвратиться к тому, которое разум указывает им в порядке природы и истины. Справедливость, открывающая им доступ к званию адвоката, сглаживает окончательно даже воспоминания об этих оскорбительных для добродетели различиях и различает тех, которых она одинаково призывает к обязанностям одного и того же звания, только по степени их заслуг. Богатства могут украшать какую-нибудь другую профессию; но ваша покраснела бы, если бы была обязана им своим блеском...
Избавленные от ига жадности, вы стремитесь к благам, которые не подчинены ее господству. Она может по своему произволу располагать почестями; в своем выборе слепо смешивать все разряды и давать богатству достоинство, которое должно быть предоставлено только добродетелям: как бы велико ни было ее царство, не бойтесь, что оно когда-нибудь распространится на вашу профессию. Заслуги, которые служат ее единственным украшением, только одни представляют собой имущество, которого нельзя купить; и общество, всегда свободное в своем одобрении, дарит славу и никогда не придает ее. Вы не подвергаетесь ни его непостоянству, ни его неблагодарности: вы приобретаете столько же покровителей, сколько у вас свидетелей вашего красноречия. Лица, наиболее неизвестные, становятся орудиями вашего величия. И в то время как любовь к долгу составляет все ваше честолюбие,- их голос и аплодисменты основывают ту высокую репутацию, которой не могут доставить даже самые высокие должности. Счастлив тот, кто не обязан ни достоинством богатству, ни богатством достоинству!.. Вам нечего бояться, что в почестях, воздвигаемых вам, права заслуг будут смешаны с правами сана или что будет воздано должности уважение, в котором отказано самому лицу: ваше величие всегда ваше создание, и общество удивляется в вас только вам самим. Столь блестящая слава не будет плодом долгого рабства: добродетель, служащая вам профессией, не предписывает тем, которые ей следуют, других законов, кроме одного - любить ее, и обладание ею, как бы драгоценно оно ни было, стоило всегда только одного желания приобрести ее. Вы никогда не будете сожалеть о напрасно потраченных днях на тяжелом пути честолюбия, об услугах, оказанных в ущерб правосудию и справедливо оплачиваемых презрением тех, которые их получили. Все ваши дни отмечены услугами, которые вы оказываете обществу. Все ваши занятия суть упражнения в справедливости и честности, в правосудии и религии. Отечество не теряет ни одного мгновения вашей жизни; оно пользуется даже вашим досугом и наслаждается плодами отдыха. Общество, которое знает цену вашему времени, избавляет вас от обязанностей, которых требует от других; и те, чье благосостояние влечет за собой толпу поклонников, приходят сложить у вас блеск своего величия, чтобы подчиниться вашему суждению и ждать от ваших советов мира и спокойствия для своих семейств" *(603).
Во всех этих панегириках адвокатура рассматривается с самой возвышенной точки зрения. Но странно было бы упрекать авторов в излишней идеализации и ставить им на вид, что в действительности очень редко встречаются адвокаты, стоящие вполне на высоте своего призвания. Пусть так, пусть идеал слишком высок, пусть он даже вовсе неосуществим,- от этого он не теряет своего благотворного влияния: полярная звезда недостижимо далека, но она указывает путь мореплавателю. Одно существование столь возвышенных идеалов, одно сознание необходимости их в состоянии облагородить профессию и возбудить в ее адептах стремление к неустанному соревнованию на обширном поприще добра, великодушия и самоотвержения. "Иногда,- говорит Жюль Фавр, - нас обвиняют в том, что мы приписываем нашей профессии воображаемое величие. О, мы были бы далеко неправы, если бы унизили ее до уровня мнения большинства! Ее сила в том именно и заключается, что мы ее ставим так высоко, и преувеличения, в которых нам упрекают, лишь усиливают и возвышают наши обязанности *(604). И Жюль-Фавр не ошибается. Только имея пред собой высокий идеал, адвокат может подняться над уровнем обыденной деятельности, и мы видели, что в этом отношении французская адвокатура всегда была верна традициям лучших времен римского патроната: руководимая возвышенными идеалами, она счастливо миновала опасность, которая оказалась роковой для адвокатуры многих других государств, опасность обратиться из благородной профессии, посвятившей себя бескорыстному и честному служению обществу и правосудию, в жалкое, послушное только низкому инстинкту денежной наживы, ремесло.
V. Англия
_ 1. Английская адвокатура с древнейших времен до XIX века
В Англии, этой классической стране обычного права и самоуправления, адвокатура, подобно многим другим учреждениям, развилась почти без всякого содействия законодательной власти. Ее организация до настоящего времени не определена законом, а основывается на выработанных веками обычаях. Нет никакого сомнения в том, что английская адвокатура ведет свое происхождение от римской. Некоторые данные указывают даже, что это заимствование произошло чрез посредство Франции.
"Создала стряпчих британским красноречивая Галлия", говорит Ювенал *(605).
Первые известия об английских адвокатах мы находим в законах англосаксонских королей. Они носят там название защитников (forspeca, mundbora, advocatus). Из скудных постановлений, касающихся их, можно вывести только, что употребление адвокатов было распространено в древней Англии. Так, по закону Эдмунда (X в.), человек, убивший члена другой семейной общины, избирал себе защитника, который своим посредничеством должен был предотвратить кровавую месть и заменить ее выкупом *(606). В нескольких других законах установлено возвышенное правило, что для чужеземцев, бедных и отверженных, которые не имеют адвоката, будет родственником и защитником сам король, а для духовных - епископ *(607). Некоторые выражения указывают, что адвокаты избирались из числа родичей, принадлежавших к одной родственной общине *(608).
С течением времени адвокатской профессией стали заниматься и другие лица, преимущественно духовные, так что даже появилось на практике правило: никто не может быть адвокатом, кроме духовных лиц (nemo causidicus nisi clericus). Но частные духовные соборы XII века запретили им выступать в светских судах *(609). Первые зачатки организации адвокатуры появились в Англии в то же время и при таких же обстоятельствах, как и во Франции.
Королевские суды, бывшие, подобно французскому парламенту, вначале разъездными, получили в XIII в. постоянное местопребывание в Вестминстере. Благодаря этому, адвокаты, которые сопровождали суды в их разъездах, тоже осели в Лондоне и начали мало-помалу соединяться и сплачиваться между собой. При Эдуарде I (XIII в.) издан первый закон, касающийся адвокатуры. Он постановил, что при вестминстерском суде должны состоять 140 опытных адвокатов для ведения дел частных лиц *(610). К царствованию того же короля относится возникновение первой из четырех "судебных коллегий" *(611) (Inus of Court), которые по настоящее время являются в Англии рассадниками практических юристов: судей и адвокатов. Это произошло следующим образом. Английские университеты, основанные в Оксфорде и Кембридже еще в XII веке, отвели очень мало места преподаванию юриспруденции: до половины XVIII века профессора ограничивались лекциями по римскому и каноническому праву и относились с пренебрежением к туземному праву, заключавшемуся преимущественно в обычаях. Между тем в судах применялось именно это презираемое университетами варварское право. Вследствие таких обстоятельств стала чувствоваться потребность в каких-либо учреждениях, которые могли бы подготовить лиц, желающих посвятить себя практической деятельности. И вот сначала появились частные юридические школы, открытые опытными юристами-практиками, а затем, когда суды осели в Вестминстере, эти преподаватели английского права соединились вместе и устроили общую "судебную коллегию". Так как она помещалась в здании, принадлежавшем графу Линкольну, то ее стали называть Линкольнской коллегией (Lincoln's Inn). Впоследствии возникли еще три коллегии: Грейская (Gray's Inn), названная так тоже по имени прежнего собственника здания - Грея, внутренний храм (Inner Temple) и средний храм (Middle Temple), расположенные в месте бывших владений ордена храмовников (тамплиеров). Все четыре коллегии представляли собой не только школы, но вместе с тем и пансионы. Они помещались в громадных зданиях и имели свои библиотеки, аудитории, капеллы и квартиры для преподавателей и учащихся. Лица, окончившие коллегию, продолжали всю жизнь считаться ее членами, какое бы общественное положение они ни занимали, и часто даже жили в стенах воспитавшего их заведения. Так как университеты не давали практического образования, и так как правительство запретило частные юридические школы *(612), то судебные колегии стали единственными учреждениями, которые подготовляли адвокатов и судей.
Интересные сведения об устройстве и положении этих коллегий в XV в. сообщает писатель того времени канцлер Фортескью *(613). По его словам, юноши благородного происхождения сначала обучались в низших "канцелярских" коллегиях (Inns of Chancery). Их насчитывалось 10, а в каждой из них находилось по 100, а иногда и более учеников. По окончании курса в такой коллегии юноши поступали в судебные коллегии, которых было всего 4. Число учащихся в каждой из них было не менее 200. Плата за содержание с коллегии равнялась минимум 28 ф. стер. Эта сумма для того времени была столь значительна, что уплачивать ее могли только богатые люди. "Потому-то", говорит Фортескью: "во всем королевстве нет почти ни одного выдающегося юриста, который не был бы джентльменом по происхождению и состоянию. Как высшая, так и низшая коллегии представляли собой нечто вроде гимназий или академий, в которых обучались истории, музыке, пению, танцам и другим забавам, приличествующим знатным лицам" (jocos nobilibus convenientes). В свободное от этих понятий время они предавались изучению права *(614), а в праздничные дни проходили священную и светскую историю. Таким образом, знатные и богатые лица отдавали своих детей в коллегии не для того, чтобы они специально изучали юриспруденцию, и еще менее для того, чтобы впоследствии добывали себе этой профессией средства к жизни, а с целью "образовать их манеры и предохранить от заразы порока". Последнее обстоятельство, по замечанию Фортескью, вполне достигалось той строгой внутренней дисциплиной, какая существовала в коллегиях. Хотя единственным наказанием было исключение из коллегии, но так как исключенный из одной коллегии не мог быть принять в другие, то это наказание производило в высшей степени устрашающее влияние, и члены коллегии вели себя превосходно. К сожалению, Фортескью ничего не говорит о внутреннем управлении коллегий и о порядке допущения к адвокатуре.
Из этого описания видно, что судебные коллегии в XV в. отличались уже другим характером, чем в первое время своего существования. Из чисто юридических школ они обратились в общеобразовательные заведения, и преподавание права перестало быть их единственной задачей.
Вскоре изменилось также отношение между канцелярскими коллегиями и судебными. Первые стали исключительным достоянием низшей отрасли адвокатуры - сословия поверенных, а вторые остались воспитательными заведениями для судей и адвокатов *(615).
Организация судебных коллегий приняла более стройный вид с XVI и XVII вв. *(616) По словам Дегдаля, писатели XVIII в., они представляли собой самоуправляющиеся общины, членами которых были адвокаты и кандидаты в адвокатуру. Во главе коллегий стояли выборные старшины (Benchers). Они возводили учащихся в звание адвокатов и лишали его, наблюдали за внутренней дисциплиной и вообще заведовали всеми делами общины. Из них избирались также профессора (Readers), которые читали лекции и руководили занятиями учащихся. Один из профессоров назывался старшим (ChiefReader) и по кругу своей деятельности соответствовал современному университетскому ректору. Подготовка к адвокатуре состояла в следующем. Молодые люди, окончив канцелярскую коллегию или получив домашнее воспитание, должны были пробыть в судебной коллегии восемь лет *(617). В течение этого времени они слушали лекции профессоров и упражнялись в юридических диспутах. Учебный год разделялся сообразно с этим на две половины: одна посвящалась лекциям (readings), а другая диспутам (moothings). В известные дни открывались заседания в присутствии трех старшин (benchers) и под председательством ректора (Chief-Reader). Председатель прилагал для обсуждения какой-либо тезис. Сначала слово предоставлялось младшим студентам, затем старшим и, наконец, председатель делал резюме прений и высказывал свое мнение. Как видно, эти диспуты очень походили на современные конференции французских адвокатов - стажиеров и имели важное значение для развития диалектических способностей в студентах. Помимо участия в диспутах, члены коллегий должны были принимать участие в общих торжественных обедах, происходивших в определенные сроки. Присутствие на этих пиршествах служило внешним признаком пребывания учащихся в коллегии. Подобно университетам, коллегии давали своим членам ученые степени. Через три года по поступлении учащиеся (students) получали звание "внутренних адвокатов" (inner barristers), так как они не имели права выступать в судах, а должны были еще упражняться внутри коллегий. Внутренние адвокаты еще через пять лет обращались во "внешних" (outer, utter barristers) и получали право практиковать. Кроме этих двух видов степени "барристера", соответствовавшей университетской степени бакалавра (bachelor) иликандидата прав, существовала еще степень "серджента" (serjent at-law, serviens ad legem), т. е. доктора прав. Но в то время, как степень барристера предоставлялась самими коллегиями, возведение барристеров в звание серджентов, составляло привилегию короны. Фортескью знакомит нас с порядком назначения серджентов, существовавшим в XV веке. По его словам, канцлер избирает, когда найдет нужным и после предварительного совещания с высшими судьями, 7 или 8 лиц известных своими юридическими талантами и знаниями из числа барристеров, практикующих не менее 16 лет.
Их имена сообщают канцлеру, который объявляет им, чтобы в назначенный день они явились к королю для принятия предварительной присяги. Они являются и обещают клятвенно прийти в определенный срок в назначенное место, чтобы принять звание серджента и уплатить следующие по обычаю деньги. Затем в назначенное время устраивается торжественное празднество возведения в сердженты, празднество, продолжающееся нередко целую неделю и своей пышностью напоминающее коронацию *(618). Все высшие лица в государстве присутствовали на них, и даже сам король со всем семейством и двором удостаивал их своим посещением *(619). Все издержки на устройство празднеств относились на счет новоизбранных серджентов. По словам Фортескью, каждому из них приходилось уплачивать не менее 260 фунт. стер., что в те времена составляло огромную сумму. Вместе с тем новый серджент должен был подарить каждому из присутствовавших гостей по золотому кольцу разной стоимости, смотря по рангу и достоинству гостя. Точно также было в обычае раздавать ливренные платья слугам гостей и даже родственникам и друзьям, сопровождавшим этих слуг *(620). Как видно, издержки, сопряженные с получением звания серджента, были громадны, и неудивительно, что в царствование Ричарда II шесть барристеров отклонили от себя избрание в сердженты. Впрочем, по решению парламента они были принуждены взять свой отказ обратно и уплатить штраф *(621). Торжественная форма возведения в сердженты почти не изменялась в продолжении целых столетий, хотя становилась с течением времени все менее пышной. Последнее большое празднество относится к 1775 году *(622).
Чем же отличались сердженты от обыкновенных барристеров? Тем, что помимо тех прав, которыми пользовались барристеры, им был предоставлен еще целый ряд других. Так, они имели исключительное право вести дела в некоторых судах (Court of Common Pleas) и по особой важности делам, исполнять обязанности судей на ассизах, присутствовать в парламенте при обсуждении петиций *(623) и т. п. Далее, начиная с XV века, члены высших судов обязательно должны были избираться из числа серджентов *(624). Помимо того, институт серджентов имел еще важное политическое значение. Дело в том, что в присяге, которую они приносили, вступая в звание, они, между прочим клялись "защищать, в случае спора между королем и его подданными, права подданных). Они являлись, таким образом, естественными защитниками интересов народа в случае посягательства на них со стороны короны.
Сержанты, входя в состав судебных коллегий и считаясь их членами, образовывали в то же время особую корпорацию. Вначале они разделялись даже не три корпорации (Scroop Inn, Sergeants Inn and Faryndon Inn), но впоследствии соединились в одну (Faryndon Inn). В определенные сроки они сходились на общие товарищеские обеды *(625).
Возвращаясь к судебным коллегиям, мы должны заметить, что организация из оставалась неизменной до нынешнего века.
В течение целых столетий они являлись самоуправляющимися корпорациями, снабжавшими страну юристами-практиками: судьями и адвокатами. Что касается специально адвокатов, то Англия не может похвастать именами столь выдающихся ораторов, как Франция. "Судебное красноречие в этой стране", говорит Форсит: "было, по-видимому, почти неизвестно до второй половины XVIII в. Действительно, мы читаем о "серебряном языке" (silver tongued) Финча, впоследствии лорда Ноттингама, которого в свое время называли "английским Цицероном" и "английским Росцием", но из его речей не сохранилось ни одной такой, которая оправдывала бы это название" *(626).
Причинами малого развития красноречия в Англии Форсит считает: 1) господство в английском праве формализма *(627), 2) огромное количество законов, которые приходится знать адвокату и изучение которых "способно погасить пламя таланта и заглушить воображение, в ужасе отступающее при виде тысячи томов, где заключены тайны нашей юриспруденции" *(628); 3) пренебрежение английских адвокатов к изучению правил ораторского искусства *(629); 4) позднее выступление на поприще деятельности вследствие долгого пребывания в судебных коллегиях и трудности приобрести практику, результатом чего является то, что "лучшие годы жизни адвокаты проводят в бездействии по недостатку занятий" *(630). К числу причин упадка красноречия следует отнести также то обстоятельство, что, по старинному началу обычного права, адвокаты не допускались к защите обвиняемых в государственных и важных уголовных преступлениях (treason and telony) *(631). Основание такого постановления заключалось в том, что, по обычному праву, судья считался "первым защитником подсудимого", и что, следовательно, не представлялось надобности в особом адвокате. Недостаточность подобного оправдания была давно признана, и еще в 1649 году известный юрист Уайтлок сказал, что не понимает, почему в таком случае судьи не заменяют адвокатов и во всех остальных делах, производящихся перед ними *(632). Даже жестокий и кровожадный судья Джеффриз говорил: "по моему мнению нехорошо, что человек, обвиняемый в грошовом проступке (twopenny trespass), может быть защищаем адвокатом, а если он совершил кражу, убийство, вообще уголовное или даже государственное преступление, при котором дело идет о его жизни, состоянии и чести, то он не должен иметь защитника" *(633). Нечего и говорить, что это правило принесло самые гибельные и плачевные результаты не только для развития адвокатуры, но и вообще для правосудия. "Трудно назвать", говорит Филиппс: "хоть один древний процесс, который не был бы запятнан каким-либо нарушением основных начал уголовной юстиции". Все они, по словам Форсита, были юридическими убийствами *(634). Напрасно подсудимые молили о дозволении избрать защитника, напрасно они указывали на свою неопытность, незнание законов и неумение защищаться, судьи, исполняя предписание обычного права, должны были оставаться непоколебимыми. Нельзя без тайного содрогания читать этих униженных просьб, сохранившихся в сборниках судебных процессов. "Я не имел", говорил герцог Норфолькский, обвинявшийся в государственной измене при Елизавете: "даже 14 часов для подготовки, считая день и ночь; я был брошен на целую груду законов, не зная, какие из них нужны мне". На этом основании он просил о назначении ему защитника, но суд отказал *(635). Точно также полковник Лильберг во время регентства Кромвеля напрасно обращался к суду с такою же мольбой и восклицал, что "если ему не дадут защитника, то он не пойдет далее, хотя бы должен был умереть за это, и что его невинная кровь падет на судей *(636). Но из всех процессов, упоминающихся в английской истории, один, по словам Форсита, более всех возбуждает негодование и ужас. Это процесс или, вернее, юридическое убийство Алисы Лайль, которая была обвинена в государственной измене за то, что дала приют в своем доме двум лицам, участвовавшим в мятеже. Вопреки закону, она была предана суду раньше самих мятежников. Суд происходил под председательством Джеффриза, который употребил все усилия, чтобы вынудить у свидетелей неблагоприятное для подсудимой показание, а у присяжных обвинительный приговор. Само собой разумеется, что он достиг своей цели, несмотря на то, что не было доказано, чтобы подсудимая знала об участии укрытых ею лиц в мятеже. Алиса Лайль была приговорена к сожжению на костре, но потом король заменил сожжение обезглавлением *(637). Всходя на эшафот, она сказала следующее: "мне говорили, что суд должен быть защитником обвиняемого; вместо того здесь придавали очевидность тому, что, будучи только слухом, могло иметь наибольшее влияние на суд присяжных. Моя защита была такова, какой можно ожидать от слабой женщины; но какова бы она ни была, она не была повторена суду присяжных. Но я прощаю всем, кто причинил мне зло, и желаю, чтобы Господь простил им" *(638).