Главой касаясь тверди, и гласила,
Что день — ее! И содрогался мир
В невиданном дотоль землетрясение.
Провалы разверзались, поглощая
Людей, народы, царства и царей!
Царь: А мой народ?
Еврей: Я ничего не видел.
Царь: Что мой народ?
Еврей: Царь, не страшился я
Тебе всю правду говорить открыто.
Не побоялся б до конца сказать,
Но вдруг виденья прекратились.
Царь: Лжешь!
Еврей: Глашатай Бога лгать не может, Царь.
Последнее, что мог я видеть, было
Внезапное во мраке озаренье,
Свет просиял, и был мне внятен глас:
«Лежащие в гробах да выйдут к солнцу!»
И тут же пал я, ужасом объят.
Царь: Но дальше!
Еврей: Дальше ничего увидеть
Не мог я, Царь! Довольно. Отпусти
Меня. Я все сказал, что мне позволил
Глаголящий через мои уста.
Спарапет: Царь, погляди, он весь расслаб от бреда.
За эти россказни ему сто палок
Довольно дать.
Царь: Нет, тысячу статеров
Я обещал. Что Царь сказал, то свято.
Иди, Еврей, но больше никогда
Мне на глаза не попадайся! Горе,
Кто моему народу предречет
Судьбу такую! О, родной народ!
Молю богов, — да будешь ты счастливей!
Еврея уводят. Царь остается в задумчивости.
СВОБОДА И ВОЙНА
Свобода! Свобода! Восторженным кликом
Встревожены дали холодной страны:
Он властно звучит на раздолье великом
Созвучно с ручьями встающей весны.
Россия свободна! Лазурь голубее,
Живительней воздух, бурливей река...
И в новую жизнь бесконечной аллеей
Пред нами приветно раскрылись века.
Но разве сознанье не мучит, не давит,
Что в радости марта, на празднике верб
Весны и свободы не видит, не славит
Поляк, армянин, и бельгиец, и серб?
В угрюмых ущельях, за зеркалом Вана,
Чу! лязганье цепи, удар топора!
Там тысячи гибнут по слову султана,
Там пытки — забава, убийство — игра.
А дальше из глуби Ускюба, с Моравы,
Не те же ли звоны, не тот же ли стон?
Там с ветром весенним лепечут дубравы
Не песенки страсти,— напев похорон.
В развалинах — башни Лувена и Гента,
Над родиной вольной — неистовый гнет...
Германских окопов железная лента
От мира отрезала целый народ.
А ближе! в родной нам, истерзанной Польше!
Нет воли всмотреться, немеет язык...
О, как же гордиться и праздновать дольше,
Катить по просторам восторженный клик?
Довольно! Не кончено дело свободы,
Не праздник пред нами, а подвиг и труд,
Покуда, в оковах, другие народы,
С надеждой на нас, избавления ждут!
22 марта 1917
БАКУ
Холодно Каспию, старый ворчит;
Длится зима утомительно-долго.
Норд, налетев, его волны рябит;
Льдом его колет любовница-Волга!
Бок свой погреет усталый старик
Там, у горячих персидских предгорий…
Тщетно! вновь с севера ветер возник,
Веет с России метелями… Горе!
Злобно подымет старик-исполин
Дряхлые воды, — ударит с размаху,
Кинет суда по простору пучин…
То-то матросы натерпятся страху!
Помнит старик, как в былые века
Он широко разлегался на ложе…
Волга-Ахтуба была не река,
Моря Азовского не было тоже;
Все эти речки: Аму, Сыр-Дарья,
Все, чем сегодня мы карты узорим,
Были — его побережий семья;
С Черным, как с братом, сливался он морем!
И, обойдя сонм Кавказских громад,
Узким далеко простершись проливом,
Он омывал вековой Арарат,
Спал у него под челом горделивым.
Ныне увидишь ли старых друзей?
Где ты, Масис, охранитель ковчега?
Так же ли дремлешь в гордыне своей?
— Хмурится Каспий, бьет в берег с разбега.
Всё здесь и чуждо и ново ему:
Речки, холмы, города и народы!
Вновь бы вернуться к былому, к тому,
Что он знавал на рассвете природы!
Видеть бы лес из безмерных стволов,
А не из этих лимонов да лавров!
Ждать мастодонтов и в глуби валов
Прятать заботливо ихтиозавров!
Ах, эти люди! Покинув свой прах,
Бродят они средь зыбей и в туманах,
Режут валы на стальных скорлупах,
Прыгают ввысь на своих гидропланах!
Всё ненавистно теперь старику:
Всё б затопить, истребить, обесславить, —
Нивы, селенья и это Баку,
Что его прежние глуби буравит!
25 января, 1917, Баку
С.М. ГОРОДЕЦКИЙ
(1884-1967)
В 1916 г. корреспондент газеты «Русское слово» Сергей Митрофанович Городецкий приехал в Тифлис. Это был его третий приезд. Он бывал в Тифлисе в 1902 и 1908 гг. Тогда С. Городецкий гостил у своей сестры, муж которой состоял главным архитектором города. В Тифлисе он обратился в общество «Союз городов» с просьбой отправить его на фронт. Ему предложили поехать в Западную Армению, в г. Ван. Городецкий знал о происходящих там событиях, но отчетливо не представлял всей их глубины и масштабности и что он должен был там делать. Счастливая случайность свела тогда его с известным армянским поэтом Ованесом Туманяном. «В толпе собравшихся хлопотал худощавый высокий человек, принимавший активное участие в создании условий для отъезжающих в Ван на помощь беженцам[172]», — написал позже С. Городецкий. Узнав, что это был известный армянский поэт Ов. Туманян, С. Городецкий обратился к нему:
«Я еду в Ван. Я — поэт Сергей Городецкий.
— Мы знаем Вас... В Ван? Трудная дорога, трудное дело. От «Союза городов»? Что собираетесь делать?
— Не знаю.
— Собирайте и спасайте детей. Они там бродят, живут в развалинах. Одичали. Организуем приют»[173].
Вечером Ов. Туманян пригласил С. Городецкого к себе домой.
Увлекательная беседа об Армении, как признавался позже С. Городецкий, надолго запомнилась ему. Туманян рассказывал о гонимом смертью своем народе, который желает жить в мире и верит в помощь русских. Много говорил он и о назначении поэзии и высоком призвании поэта.
Говорил о трудном пути поэта. В частности, он сказал:
«Вы — поэт. Вы едете в разоренную древнюю родину Армении.
Напишите про нее.
— Я хочу, но я ничего не знаю.
— Вы — поэт. Поэзия и есть познание жизни. Иначе она не нужна.
Вы увидите жизнь страшную, жизнь народа на краю смерти. Напишите про то, что увидите, — это и будет поэзия...»[174].
Потом, в кругу гостеприимной семьи, Туманян произнес первый тост за дружбу Армении с Россией. Спустя время, вспоминая теплоту семейного очага и сердечную беседу, Городецкий написал:
«Я ушел с этого вечера потрясенный и окрыленный, — мой путь стал ясен мне»[175].
Через несколько дней, 13 апреля 1916 года, С. Городецкий написал и принес Туманяну стихотворение «Армения», которое, нам кажется, было исповедальным и стало программным в дружбе Городецкого с Арменией. В стихотворении поэт как бы заглянул в самого себя и мгновенно, на одном дыхании излил свои переживания в трогательном стихотворении. Прочтем его.
АРМЕНИЯ
Как перед женщиной, неведомой и новой,
В счастливом трепете стою перед тобой.
И первое сорваться с уст боится слово,
И первою смущаются глаза мольбой.
Узнать тебя! Понять тебя! Обнять любовью,
Друг другу золотые двери отворить.
Армения, звенящая огнем и кровью
Армения, тебя хочу я полюбить!
Я голову пред древностью твоей склоняю,
Я красоту твою целую в алые уста.
Как странно мне, что я тебя еще не знаю,
Страна-кремень, страна-алмаз, страна-мечта!
Иду к тебе. Привет тебе! Я сердцем скорый.
Я оком быстрый. Вот горят твои венцы —
Жемчужные, алмазные, святые горы;
Я к ним иду. Иду во все твои концы.
Узнать тебя! Понять тебя! Обнять любовью,
И воскресенья весть услышать над тобой.
Армения, звенящая огнем и кровью!
Армения, не побежденная судьбой!
1916
В 1918г. Городецкий издал книгу «Ангел Армении», на которой сделал дарственную надпись: «Вам, светлый друг, я посвятил эту книгу не только потому, что я до корня сердца очарован вашей личностью, но и потому, что ваше имя — это идея, прекрасная идея армянского воскресения в дружбе с моей родиной».
Стихи «Арчак», «Ван», «Путница», «Сад», «Руки девы», «Ребенок», «Прощанье», «Транспорт». «Ангел Армении» публикуются по сборнику: Городецкий С. Об Армении и армянской культуре / Сост. Ир. Сафрасбекян. Ереван. 1974.
АРЧАК[176]
С каждым утром тополя
Расцветают краше.
О, армянская земля,
Мученица наша!
Вот опять идет весна,
Где же дети, девы?
Гладь озерная ясна.
Где, армяне, где вы?
Горе озеро таит,
Кости в поле тлеют.
Хлеб несобранный лежит,
Новый хлеб не сеют.
Там, где был приют красы,
Сельской жизни счастье,
Бродят сумрачные псы
С одичавшей пастью.
С церкви сорвана глава,
У могил разрытых
Плачут кроткие слова
На могильных плитах.
И кукушка средь садов
Носится, рыдает.
На развалинах домов
Ворон кость глодает.
Две старухи под стеной
Прячутся в лоскутья,
Дышит ветер ледяной
Голодом и жутью.
Далеко стоит Сипан[177],
Укрываясь в тучи.
В буре битв сгорел вулкан
И потух, могучий.
Кровью к небу вопиет
Сердце Айастана.
Но и вечный небосвод
Весь в слезах тумана[178].
1916
ВАН[179]
Душа, огромная как море,
Дыша, как ветер над вулканом,
Вдыхает огненное горе
Над разоренным раем, Ваном.
Какое жертвенное счастье,
Какое сладкое мученье
В народной гибели участье,
С тенями скорбными общенье!
Еще я мог пробыть с живыми
При свете солнца в полдень знойный.
Но над садами горелыми
Поднялся лик луны спокойный.
Непобедимее сиянье
И неподвижные руины,
Развалин жуткое зиянье
И свист немолчный соловьиный.
Луна лавины света рушит.
В садах от лепестков дремотных
Исходит ладан, душу душит.
Среди цветов — толпа бесплотных.
Они проходят вереницей,
И каждый в дом былой заходит,
Как узник, связанный с темницей,
Меж стен обуглившихся бродит.
Их, лучезарных, много-много,
Что звезд ночных под небесами.
Иной присядет у порога,
Иной прильнет к нему устами.
Рыданья сердца заглушая,
Хожу я с ними, между ними.
Душа, как звездный свод большая,
Поет народа скорби имя.
1916
ПУТНИЦА
Я дал ей меду и над медом
Шепнул, чтоб слаще жизнь была,
Чтоб над растерзанным народом
Померкнуло созвездье зла.
Она рукой темно-янтарной
Коснулась до моей руки,
Блеснув зарницей благодарной
Из глаз, исполненных тоски.
И тихо села на пороге,
Блаженством сна озарена...
А в голубой пыли дороги
Все шли такие ж, как она.
1916
САД
Сад весенний, сад цветущий,
Страшно мне
Под твои спускаться кущи
В тишине.
Здесь любили, целовались,
Их уж нет.
Вот деревья вновь убрались
В белый цвет.
Что мне делать? Не могу я,
Нету сил
Всех вернуть сюда ликуя,
Кто здесь жил.
Из колодца векового
Не достать
У родного павших крова
Дочь и мать.
Не придут со дна ущелья
Сын с отцом.
Жутко вешнее веселье,
Смерть кругом.
Я не знал вас, дети муки,
Но люблю.
И хожу, ломая руки,
И пою.
Не заветные молитвы
Бытия,—
Песни мщения и битвы
Жгут меня.
Но из пламени той песни,
Из костра,
Вдруг шепчу, молю: — Воскресни,
Брат, сестра...
Ветвь беру я снеговую
С высоты
И в слезах цветы целую,
Их цветы.
1916
РУКИ ДЕВЫ
Она упала у двери дома
Руками к саду, где тишь и дрема.
Над нею курды друг друга били,
Над ней глумились, ее убили.
Погибнул город в пожаре алом,
Укрылся пеплом, уснул устало.
Но жизнь земная непобедима.
Весна напала на смерть незримо,
Ее убрала цветами рая
И воцарилась, смеясь, играя.
В саду жемчужном иду во мраке
И чую жизни угасшей знаки.
И вижу руки давно убитой,
В саду зарытой, давно забытой.
Сияют руки в цветенье белом,
Зовут в объятья движеньем смелым.
Я к ним бросаюсь, их воле внемлю,
Они, сияя, уходят в землю.
К земле склоняюсь — трава ночная
Молчит сурово, росу роняя.
1916
РЕБЕНОК
Она лежит. Ея глазенки,
Как две агатовых звезды,
И в ней, сияющем ребенке,
Не видно боли и вражды.
Ей девять лет. Она, играя
Ручонкой, смуглым стебельком, —
Напоминает облик рая,
В цветах увиденный тайком.
Она глядит, как за окошком
Сияет вишня и айва,
И длиннохвостым шепчет кошкам
Кошачьи, милые слова.
И кажется — она для шутки
Легла в постель... Вот побежит!
Но стены белые так жутки...
Нет, почему она лежит?
Нет, почему она в больнице?
И почему у синих глаз
На черно-бархатной реснице
Вдруг светится большой алмаз?
И отчего от брови к брови
Вдруг пролегает тонкий след?
Откуда в губках очерк вдовий,
Печать неисправимых бед?
О чем глухонемая дума
На темно-розовом челе?
Откуда страх шагов и шума
И крики в сумеречной мгле?
Покинул бог людей и землю!
Как страшно правду понимать!
Ответу бедственному внемлю:
Ребенок — будущая мать.
1916
ПРОЩАНЬЕ
Прощайте, печальные тени,
В цветы залетевшие души.
Пусть ваши зеленые сени
Ни вихрь, ни гроза не разрушит.
Я с вами томился и плакал,
Я с вами упился цветеньем
И верностью алого мака,
И яблонь жемчужным лучением.
Нет, сирыми вас не покину,
Я солнцу отдам вас родному.
К нему возносите кручину,
Бессмертья глухую истому.
Когда же плоды золотые
Нальются на ветках счастливых,
Вы вспомните, тени святые,
О песнях моих молчаливых.
О вере моей громогласной,
Что жизнь торжествует победно,
Что смерти зиянье напрасно,
Что люди не гибнут бесследно.
1916
Я И ТЫ
Есть дивный звук: он сладостен и тих,
Он на рассвете слышится порою,
Он из садов несется молодых,
На луч похож он радужной игрою.
Он дорог всем — и людям и цветам,
К нему стремятся лучшие мечтанья.
Рожден землей, он рвется к небесам,
Он исцеляет сердце от страданья.
Любимец гор и солнечных долин,
Всегда ликующий, всегда свободный,
Он может на земле звучать один,
Как песен первенец единородный.
Есть звук иной: рожденный алой тьмой,
Питомец лона первозданной ночи,
Но сумрачней, мрачней ее самой,
Тревожный звук, таинственный, пророчий.
Он мечется и бьется над землей,
Он вечно ищет, с кем соединиться,
К кому прильнуть своею жаркой мглой,
С кем творческим пожаром породниться.
Крещенный кровью мировых родин,
Когда над бездной бушевало слово,
Он никогда не может быть один,
Он ищет звука дальнего, другого.
И молится ему — внемли, внемли!—
О тишине, с самим собой в раздоре,
Как у блаженных берегов земли
Взволнованное долгой бурей море.
1916
ВВЫСЬ
Я иду на высоты земли.
Предо мной расступаются горы,
Надевая, как встарь короли,
Из жемчужин седые уборы.
Старики отступают зачем,
Отчего не восстанут вулканы?
Ведь иду я надменен и нем,
Словно царь в покоренные страны.
Только дрогнуть любому из них,
Только двинуть одною морщиной,
И средь дум заповедных своих
Я погибну под страшною льдиной.
Нет, спокойно отходят они,
Преклоняя венчанные главы,
Оттого, что им дан искони
Прозорливый дар величавый.
И провидят седые с высот,
Услыхали таинственным слухом,
Что меж них пламенея идет
Человек ратоборствовать с духом.
Захотел я собой овладеть
И ступить на земные пределы
Иль в бою за себя умереть,
Как боец бескорыстный и смелый.
1916
ЛЮБИМОЙ
О тебе, о тебе, о тебе
Я тоскую, мое ликованье,
Самой страшной отдамся судьбе,
Только б ты позабыла страданье.
Плачет небо слезами тоски,
Звон дождя по садам пролетает.
С яблонь снегом текут лепестки,
Скорбь моя, как огонь, вырастает!
Вот она охватила сады
И зарю у озер погасила,
Оборвала лучи у звезды,
У вечерней звезды белокрылой.
Ало-черным огнем озарен,
Страшен свод. Но смеясь и сияя,.
В высоте, как спасительный сон,
Ты стоишь надо мной, дорогая.
Я к тебе из томленья, из тьмы
Простираю безумные руки.
О, когда же увидимся мы
И сольемся, как в пении звуки!
1916
ТРАНСПОРТ
Ползет седая черепаха,
Заря горит желтей парчи.
Из синих гор встают из праха
И носятся кружась смерчи.
Затихла, в зное задыхаясь,
Страна, нежнейшая из стран,
Пыля и мерно колыхаясь,
Идет верблюдов караван.
В их взоре ясном и послушном
Душа красивая видна.
Сквозит в труде их добродушном
Садов Адама старина.
И странно мне, что эти звери
Не в рай проходят на покой,
Где Ева им откроет двери, —
Что это транспорт боевой.
1916
АНГЕЛ АРМЕНИИ
Он мне явился в блеске алых риз.
Над той страной, что всех несчастней стран.
Одним крылом он осенял Масис,
Другим — седой от горьких слез Сипан.
Под ним, как туча, темен и тяжел,
Сбираясь по долинам голубым,
С испепеленных, разоренных сел
Струился молчаливый, душный дым.
Под ним на дне ущелий, в бездне гор,
В ненарушимой тишине полян,
Как сотканный из жемчугов ковер,
Сияли кости белые армян.
И где-то по тропиночке брели
Измученной, истерзанной толпой
Последние наследники земли
В тоске изнеможения слепой.
Был гневен ангел. Взор его пылал,
Как молнии неудержимых гроз.
И словно пламень, замкнутый в опал,
Металось сердце в нем, алее роз.
И высоко в руках богатыря.
Держал он радугу семи цветов.
Его чело светилось, как заря,
Уста струили водопады слов:
— Восстань, страна, из праха и руин!
Своих сынов рассеянных сомкни
В несокрушимый круг восторженных дружин!
Я возвещаю новой жизни дни.
Истлеет марево враждебных чар,
И цепи ржавые спадут, как сон,
Заветный Ван и синий Ахтамар
В тебе вернутся из былых времен.
Восстань, страна! Воскресни, Айастан!
Вот радугу я поднял над тобой.
Ты всех земных была несчастней стран,
Теперь счастливой осенись судьбой!
1918
АКОПУ АКОПЯНУ
По звукам «Демона» и «Мцыри»
Учились мы любить Кавказ.
Но в муках бедственной Наири[180]
Я прочитал иной рассказ.
О том, как гибли сотни тысяч
В братоубийственной войне.
Его на скалах надо высечь!
Прожог он болью память мне!
И я, из пламени и крови
Детей схватив к себе на грудь,
Не знал, какой им путь готовить,
Где Айастана верный путь.
Но этот путь тропой подполья
Вперед стремился напролом.
Как больно мне, что им не шел я!
Что поздно я узнал о нем!
Земля запуталась в окопах,
Земля костями поросла.
Но песня мудрого Акопа
К пути счастливому звала.
Трудом и радостью гремели
Ее сигнальные гудки,
Зовя к одной и той же цели
За взмахом ленинской руки.
Она рвалась из Айастана,
Чтоб все воскреснули рабы,
И утешала Шаумяна
В час героической борьбы.
Свершилось все о чем задумала
Она в старинные годы
И в годы нашего начала
Она все так же молода.
Лети же дальше, песнь Акопа
Туда, где ждет врагов удар
Где рвется рабская Европа
К свободе! Բարի ճանապարհ[181]:
БРАТЬЯМ-АРМЯНАМ
Помню — кожу тверди плавя,
Из вулканов мчалась лава,
Застывая пеной ржавой
По краям кипящих рек.
С молодой природой споря,
Шел по вашим гордым взгорьям
Первозданный человек.
Из пещер могучим роем
Племя вырвалось героев,
С солнцем вздоря, над горою
Вспыхнул первый ваш костер.
За огнем взлетая следом,
Песня, звавшая к победам,
Озарила Айоцдзор[182]
И еще на Арарате
Не остыл кипящий кратер,
Как Ваагн позвал собратьев
Власть вишапов разметать,
Очага огонь священный
Уберечь от тьмы надменной,
Род плодить и меч ковать.
Помню — в недрах гор палаты,
Камни храмов полосатых,
Отчеканенные латы
И тяжелые мечи.
Непотухшего вулкана
Бились в людях Айастана
Искрометные ключи.
Вавилонские твердыни,
Заурмийские пустыни
К вашей каменной святыне
Гнали конный ураган,
Погибал Ара Прекрасный,
Пал Ваагн в боях ужасных,
Но не падал Айастан.
Край пожрав необозримый,
Из страны непобедимой,
Зарычав, волчица Рима
Из Армении ушла.
Византийская орлица,
Как эвксинская лисица,
Закогтить вас не могла.
За свои родные горы,
За озерные просторы
Вы не раз вступали в споры
С вражьей силой боевой.
Много есть, за что любить вас,
Но за вашу храбрость в битвах
Любим вас сильней всего.
Помню в розовых туманах
Голубое море Вана
И в огне зари багряной
Дверь замкнувшихся пещер.
Я стоял у этой двери
И, как весь народ ваш, верил,
Что на волю выйдет Мхер.[183]
Помню: плакали граниты,
В снег костей людских укрыты,
Косы девушек убитых
Шли на гнезда воронью.
Дети с гибелью во взорах,
Одичав, скитались в горах,
Потеряв свою семью.
Тени страшного былого
Никогда не тронут снова
Айастан Советский наш.
Неприступною твердыней
Он навек воздвигнут ныне,
Южных далей верный страж.
Помню стук каменотесов,
Открывавших туф утесов
Для дворцов высокорослых
И театров и домов,
Помню первый шелест детский
Вновь посаженных советских
Расцветающих садов.
Помню Зангу, что волнами
Вдруг зажгла электропламя,
Ильичовыми огнями
Озарив весь Ереван...
Братья, здравствуйте, родные!
Пойте песни огневые,
Рубежи держа крутые
Богатырскою рукой.
Никакой вишап не страшен
Для семьи народов наших,
Дружбой спаянных святой.
1941
МАРТИРОСУ САРЬЯНУ
(Экспромт)
Гигант Арарат, Алагез и Севан,
Не страшен вам тусклый осенний туман!
Могучею солнечной кистью своей
Сияние вам возвращает Сарьян!
БЕСЕДА С ОВАНЕСОМ ТУМАНЯНОМ
Задымился тоской кабинет.
Мы рванулись из бархатных кресел.
За окном гордый горный хребет
На себя синий саван навесил.
Друг мой, стройную спину согнув,
Взор зажег над погасшей улыбкой.
Я глядел на его седину,
На движенье руки его гибкой.
В этом городе слез и утех
Над Курою зелено-седою,
Мне милей и дороже был всех
Этот старец с душой молодою.
В каждом дне, как в далеких веках,
Сын любимый высокого Лори,
Он читал, чтоб поведать в стихах
И армянскую радость и горе.
В пропотелой коросте сукна
Я приехал из дымного Вана,
Где в развалинах тлела страна,
Дорогая душе Туманяна.
Сын его, мой дружок Артавазд
Пал, зарубленный саблею вражьей.
Знал об этом отец и рвалась
Нить беседы о том, что не скажешь.
Где он взял, Ованес, столько сил,
Чтоб слезою не вспыхнуть ни разу?
Не о сыне своем говорил,
О судьбе всех народов Кавказа.
Встал поэт. Из замученных глаз
Проблеснули зарницы тугие.
Он спросил: «Неужели Кавказ
Покидает навеки Россия?
Ведь она лишь одна помогла
Нам в далекие черные годы
И от шахского рабства спасла
Закавказские наши народы.
Правда в сердце российском живет —
Это знают века и народы.
Неужели же русский народ
Позабудет нас в трудные годы?»
Я, неграмотный в судьбах людей,
В гимнастерке своей запотелой
Задыхался под вихрем идей,
Мудрецу отвечая несмело:
«Буря мчится над нами теперь,
Вольно сердце московское бьется,
И в Россию открытая дверь
Пред Кавказом вовек не замкнется».
Вспыхнул взором седой Туманян.
И душа распахнулась поэта,
О свободе, о дружбе всех стран
Убежденной мечтою согрета.
1947
О.Э. МАНДЕЛЬШТАМ
(1891- 1938)
Выдающийся русский советский поэт Осип Эмильевич Мандельштам оставил разножанровое богатое творческое наследие. Это стихи, проза, переводы, эссе, путевой цикл, очерки по литературе, искусству, культуре и т.д.
Как свидетельствует Р.Д. Сафарян, впервые О. Мандельштам упомянул Армению в 1922 г. в статье «Кое-что о грузинском искусстве». А задумка о его поездке в Армению относится к 1929 г. Об этом свидетельствует письмо Н.И. Бухарина, председателя Коминтерна и главного редактора «Известий» к председателю Совнаркома Армянской ССР С.М. Тер-Габриеляну: «Дорогой товарищ Тер-Габриелян, один из наших крупных поэтов О. Мандельштам, хотел бы в Армении получить работу культурного свойства (например, об истории армянского искусства, литературы, в частности, или что-нибудь в этом роде). Он очень образованный человек и мог бы принести вам большую пользу. Его нужно только оставить некоторое время в покое и дать ему поработать. Об Армении он написал бы работу. Готов учиться армянскому языку»[184].
Для Мандельштама путешествие в Армению, — как позже писала жена поэта Надежда Мандельштам, — «приезд в Армению был возвращением туда, где все начиналось, к отцам, к истокам, к источнику (выделено мной. — М.А.). Ведь именно в Армении после долгого молчания стихи вернулись к нему и уже больше не покидали»[185].
В Армении Мандельштам познакомился с биологом Б.С. Кузиным, который позже вспоминал: «Не помню точно, в каком поздне-осеннем месяце меня позвали к телефону…Трубку взял Осип Эмильевич. Его голос был радостный и бодрый. Он, прежде всего, сообщил мне главную новость: “А я опять стал писать. Какие у меня есть новые стихи!”. Это были стихи, посвященные Армении, которые составили теперь широко известный стихотворный цикл “Армения”»[186].