— Все именно так. Не имея возможности присутствовать в созданном Им мире, Бог посылает сюда ангелов для исполнения Его воли. Но однажды ангелы вышли из-под Его подчинения и начали вытворять все, что им вздумается.
— И это вам сказал ангел?
— Ангел он был или нет, но одно из эфирных существ, которые выдают себя за ангелов.
— А по опыту, они всегда говорят правду?
Адриана горько рассмеялась:
— По моему опыту — очень редко.
Отец Кастильо на минуту задумался.
— Не вижу здесь противоречия, — возобновил разговор иезуит. — Бог может не присутствовать в этом мире, но присутствовать в наших сердцах. В нас должна быть Его искра, иначе наше существование было бы невозможно.
— Но если этот мир извечно был миром падших ангелов, мы не можем ждать от них ни честности, ни справедливости. И тогда получается, что убить моего сына — единственно правильное решение.
— Я не верю в это, — спокойно сказал отец Кастильо. — Но, если хотите, я над этим поразмыслю.
— Я буду вам признательна, отец Кастильо. — Адриана посмотрела вниз: корабль разворачивался.
— Мы возвращаемся? — спросил иезуит.
— Собрать трофеи. Мясо и шкуры могут нам пригодиться.
— Как скоро мы можем добраться до вашего сына?
— Думаю, меньше чем за месяц.
* * *
Погрузив на борт убитых бизонов, корабли продолжили полет. Лишь с наступлением глубоких сумерек в небольшой рощице у какой-то речушки они приземлились впервые после того, как перелетели горы. Солдаты просто чудом где-то нарубили достаточно сухих деревьев для костров, и скоро над лагерем поплыл запах жареного мяса. Для Адрианы разбили палатку, поставили стол и стулья с высокими спинками, так что она со своими офицерами могла приступить к трапезе в весьма цивилизованных условиях. Подали вино и водку.
Эркюль д'Аргенсон, главнокомандующий военных сил Адрианы, наполнил бокал.
— За удачную охоту, — провозгласил он, указав на стоящее перед ним мясо. — Такое впечатление, что в Америке не только расстояния огромны, но даже быки невероятных размеров.
— На мой вкус, у мяса не очень приятный аромат, — заметила Креси, подняв бокал. — Но надо отдать должное этому славному парню, он погиб, чтобы своей плотью наполнить наши желудки. — В свете костра ее глаза загадочно поблескивали, а рыжие волосы и вино в бокале были одинакового рубинового цвета.
— И за новые чудеса, что ждут нас впереди, — сказал Эркюль и сделал следующий глоток.
Было приятно видеть Эркюля в приподнятом настроении. Он улыбался, улыбка делала его моложе, и Адриана вспомнила, как впервые встретила его двенадцать лет назад в диких окрестностях Лоррейна. Тогда он всегда был веселым, раскованным и полным жизни, был добрым и любил шутить. В нынешнем Эркюле мало, что осталось от того, прежнего. И Адриана знала, что сыграла в этой перемене большую роль.
Может ли она что-то исправить? Так многое в ее жизни нуждалось в исправлении.
Адриана наполнила свой бокал:
— За вас, господин д'Аргенсон. Вы душа нашей экспедиции, столько трудностей мы преодолели благодаря вам. И за то, что вы всегда были мне преданным другом.
Речь Адрианы заставила всех сидящих за столом ошеломленно замолчать. Неужели она так давно не говорила подобных слов?
Очевидно. Эркюль даже покраснел.
Конечно, ничего нельзя изменить одним тостом, но это может стать хорошим началом.
Бокалы, встретившись, звякнули, Эркюль до дна осушил свой бокал. А мог бы привычно цедить его целый час.
— Водки! — потребовала Креси.
Сергеич, артиллерийский капитан, рассмеялся:
— Этот русский напиток может быть слишком крепким для французского желудка.
— Неужели? А может, все дело в том, что я женщина? — саркастически заметила Креси.
— Не надо обижаться. Вы у меня числитесь в мужских списках. Вы и одеваетесь по-мужски, и сражаетесь, и в седле сидите, как настоящий мужчина. Но что касается водки, вы здесь любой русской женщине уступите. Они купают в водке своих новорожденных младенцев.
— А не хотите ли проверить, сударь? — спросила Креси. — Спорим, я вас перепью. Если я первой отдамся во власть Морфея, то вы получите возможность убедиться, что я все-таки не мужчина. Ну а если вы первым свалитесь, то подарите мне свою венгерскую саблю, ту самую, которой вы так гордитесь.
— По рукам, Бог свидетель.
— Я с вами! — выкрикнула Елизавета. — Хочу показать, на что способна русская женщина.
— Нужен четвертый для полноты пари, — услышала Адриана собственный голос.
— Вы к нам присоединяетесь, мадемуазель? — Елизавета не могла скрыть удивления.
— Конечно. — И уже громко Адриана крикнула: — Водку на стол. Две, нет, три бутылки!
Креси наклонилась к Адриане так близко, что почти коснулась губами ее уха.
— Что за бес в вас вселился, дорогая? — прошептала она.
— Не гаси моего порыва, — тихо попросила Адриана, — пожалуйста.
— Никаких секретов! — потребовала Елизавета. — И никаких магических трюков!
— Разумеется! — пообещала Креси. — Нам не нужна магия, когда мы имеем дело с такими людьми. Начнем. — И она осушила свой бокал.
* * *
Вскоре в пари участвовали все сидевшие за столом, и уже через час суть его была забыта. Креси и Сергеич сидели, обнявшись и, фальшивя, пели какую-то русскую песню, которой Сергеич пытался обучить всех присутствовавших. Эркюль тихо похрапывал, запрокинув назад голову.
Чувствуя приятную расслабленность во всем теле, Адриана решила, что пора возвращаться в каюту, пока она не наделала еще больших глупостей.
По дороге она столкнулась с троицей своих учеников, они тоже не совсем твердо держались на ногах.
— Мадемуазель! — воскликнул высокий юноша, Михайло Ломоносов. — Мы так рады вас видеть!
— И я рада, — ответила Адриана. По крайней мере, ей показалось, что она ответила: собственный голос раскатистым эхом отдавался в ушах.
— Нам так много нужно с вами обсудить, мадемуазель, — сказала девушка.
Адриане казалось, что даже в темноте она видит зеленые глаза девушки и ее задорную улыбку. И Карл фон Линней стоял рядом с ней. С момента ее приезда они, наверное, так и держатся за руки. Адриана подозревала, что они влюблены друг в друга.
— Мы можем возобновить наши занятия, — предложила Адриана.
— А мы все это время старались держаться вместе и обнаружили кое-что весьма удивительное.
— Мы можем прямо сейчас вам об этом рассказать! — воскликнул Ломоносов.
— Ну…
— Ах, вот вы где, — раздался сзади голос Елизаветы. — Господин Линней, я то… точно помню, что у нас с вами сегодня вечером свидание. Как вы смеете раз… разочаровывать цесаревну?
— Я… но я…
— Не из-за этой ли толстухи? — Перст Елизаветы устремился в сторону Эмили.
— Что?! — возмущенно вскрикнула Эмили. — Что она сказала?
Но Эмили для Елизаветы, словно не существовала, она подошла к Линнею, отвесила ему звонкую пощечину и, рассмеявшись, спотыкаясь, направилась туда, откуда пришла.
— Не важно, — крикнула она, удаляясь, — здесь есть и другие мужчины!
Линней откашлялся:
— Я…
Эмили тоже дала ему пощечину и, не сказав ни слова, рыдая, убежала.
— О господи, — вздохнул Ломоносов.
— Думаю, мы отложим нашу дискуссию до более подходящего момента, — сказала Адриана.
— Хорошо, мадемуазель, — ответил Ломоносов.
И вдруг Адриану охватило озорное настроение.
— Поскольку вы лишились своих компаньонов, — обратилась она к Ломоносову, — не хотите ли вы попросить мадемуазель де Креси дать вам еще один урок фехтования?
Адриана надеялась, что в отблесках костров ей удастся увидеть краску смущения на лице Ломоносова. Он делался очень симпатичным, когда краснел.
— Спокойной ночи, — сказала она и направилась к своему кораблю.
Адриана чувствовала легкое головокружение, и ей не хотелось ложиться в постель в таком состоянии, поэтому она направилась к реке в надежде, что идущая от воды свежесть ее отрезвит. Она постояла, глядя на огромный оранжевый диск восходившей на востоке луны.
«Лу-у-у-уна!» — зазвучал в сердце детский голос, голос ее ребенка. Она вспомнила, как показывала луну Николасу и учила его произносить это слово.
«Николас!» — беззвучно крикнула она в ночь.
«Я же просил никогда не называть меня так. Ты же обещала называть меня Аполлон».
— Да, да, конечно, — вслух пробормотала Адриана, сердце у нее выпрыгивало из груди. — Ты смотришь на луну, Аполлон?
«Да, так же, как и ты».
«Она красивая, не правда ли?»
«Да. — И вдруг голос его прозвучал смущенно: — Я никому о тебе не рассказывал. Ты по-прежнему остаешься моим тайным другом?»
«Я всегда им буду. Что… Как ты?»
Казалось, на луне появились очертания лица полуюноши-полумужчины, глаза темные, как у Адрианы, и крупный нос Бурбонов.
«У меня есть враги. Дьявольские создания, они чинят мне и моим доблестным воинам препятствия. Но это не имеет значения. Мои учителя говорят, что это не имеет значения».
«Ты очень сильный, — осторожно сказала Адриана. — Я видела keres, которых ты сделал».
«Это ничего не стоило. — В его голосе звучала гордость. — У меня есть секрет. Keres, мои герои, осуществляют великое очищение… это только начало. Моя цель простирается дальше».
«Правда?»
«Да. Но… но я допустил какой-то промах. Какой, пока не знаю. Я не могу кое-что сделать».
«Что именно?»
«Я не знаю. — Сейчас в его голосе слышалась паника. — Что, если…»
Голос стих.
«Что, Аполлон? Ты чем-то сильно расстроен?»
«Что, если я не смогу это сделать? Они говорят, я избранный, я пророк, Солнечный Мальчик, но иногда… иногда мне кажется, что они не правы. Они знают, что допущен какой-то промах. И у меня есть враги, которые хотят меня убить. И иногда мне кажется, что у меня совсем нет друзей. Настоящих. Они говорят, что они мои друзья, но…»
«Я твой друг, — сказала Адриана. — Я хочу от тебя только одного — чтобы ты разговаривал со мной».
«Да. Но и ты тоже можешь быть моим врагом. Ты тоже можешь обманывать меня. Ты говорила, что раньше была моей матерью».
Водка бурлила в крови и заставляла Адриану кричать и доказывать, что она его мать, что все, чему его научили, — ложь. Но Адриана знала, что тогда всему конец. Тонкая связь разорвется, как она однажды уже чуть не разорвалась при их самом первом разговоре.
«Я не могу развеять твои сомнения, — тихо сказала Адриана. — Если ты думаешь, что я твой враг, я не могу тебя в этом разубедить. Я могу лишь заверить, что беспокоюсь о тебе».
«Почему? Потому что я Солнечный Мальчик? Потому что я держу в своих руках жизнь и смерть?»
«Нет».
«Тогда почему?»
«Потому что ты поешь колыбельную луне».
Голос не отвечал.
«Аполлон…»
Прошло, наверное, минут пять, но молчание длилось.
«Мне не надо было пить, — подумала Адриана. — Не нужно было терять контроль над собой. Я сказала что-то не то».
Слезы застили глаза, и она повернулась, чтобы идти к кораблю, и в этот момент что-то сильно ударило ее в грудь, очень сильно.
— Умри, сука! — сказал мужской голос.
Адриана прижала руку к груди и с тупым ужасом почувствовала, как что-то теплое заструилось меж пальцев, ноги у нее подкосились.
Неизвестный рванул ее за волосы так, что голова запрокинулась вверх, и она снова увидела луну.
Возвращение маркграфа
Джеймс Эдвард Оглторп стоял прямо и твердо, как и старые кипарисы, чьи темные силуэты вырисовывались на усыпанном звездами небе. Он вдыхал горячий ночной воздух маленькими порциями, чтобы шумным дыханием не заглушать голоса, доносящиеся издалека. Его взгляд буравил темень безлунной ночи и, наконец, за деревьями и испанским мхом наткнулся на отблески костра.
— Там, — произнес маркграф одними губами.
— Слышу и вижу, — прошептал в ответ Унока, невысокого роста негр, капитан маронов, входивших в армию Оглторпа.
— Тогда идем, — выдохнул Оглторп, — только тихо как мыши.
— Идем тихо, — передал по цепочке Талли Маккей и кивнул в сторону костра, откуда сейчас донеслись обрывки смеха. — К ним и с барабанным боем приближайся, не услышат.
— С ними демоны, — напомнил ему Оглторп, — маги с черной душой, которые могут в темноте видеть, как совы, и слышать, как кошки.
Его слова заставили всех насторожиться. Они медленно двинулись вперед, вода доходила до пояса и, слава богу, была теплой, но Оглторп знал — здесь полно пиявок и змей. Вода позволяла им идти бесшумно, и он был уверен, что врагу и в голову не придет, что кто-то ночью пройдет пол-лиги по затопленным рисовым полям.
Джеймс Оглторп был стреляным волком. Под его командованием бывшие земледельцы, сейчас облаченные в красные камзолы, усвоили немало горьких уроков войны в Новом Свете. А эти рисовые поля были его собственными — и он знал их как свои пять пальцев.
И он хотел вернуть их себе, а вместе с ними и свою страну. Отблески костра вновь исчезли за стеной деревьев и испанского мха, но он знал, место, где горел костер, — за излучиной Меггер-Крик, на намывной косе, которую из-за ее формы он называл Италией.
Оглторпа мучил вопрос: сколько врагов собрал вокруг себя костер? Его отряд состоял из шести человек. Основные силы остались за Алтамахой с капитаном Парментером. А их было всего шестеро, но отличных воинов для ночной вылазки: черный как смоль Унока, много лет, воевавший на диких просторах Африки, а затем Америки; трое индейцев — двое из племени ямакро и один из ючи, в родных с детства землях они могли оставаться невидимыми и днем и ночью; Маккей, солдат регулярной армии маркграфства, родился в дупле дерева во время войны королевы Анны,[2]проворный, как заяц; и, наконец, он сам. Хотя Оглторп и имел счастье родиться в Англии, за последние двенадцать лет пребывания в Америке он приобрел колоссальный опыт.
Они двигались тише крокодила, обогнули излучину и увидели своих врагов.
Десять человек пировали вокруг костра: шестеро бледнолицых англичан, в коротких, до колен, штанах, и четверо индейцев, судя по волосам, из племени весто. Глиняная бутылка с ромом или бренди весело ходила по кругу. С ними были три женщины, по виду все индианки, в крайнем случае, метиски. Их лица выражали то ужас, то ярость. Все три женщины были молодые и чрезвычайно привлекательные, и для чего они тут присутствовали, не вызывало сомнения.
— Глотни, красотка, — выкрикнул англичанин и протянул бутылку одной из девушек, премиленькой, в клетчатом платье, — и тебе сразу станет весело!
И тут Оглторп узнал девушку — Дженни Масгроув, дочь индейца, промышлявшего торговлей. В последний раз, когда Оглторп ее видел, она торговала в его собственном магазинчике и брала уроки у его камердинера. Оглторп сдвинул брови: родители девушки доверили ему свою дочь — и что же?.. Она стала игрушкой для солдат оккупационной армии.
В компании, веселившейся у костра, один человек был совершенно трезв, он даже не притрагивался к бутылке. Оглторп сразу же усомнился в его человеческой природе. Этот субъект был в темно-зеленом камзоле, черном жилете, черных сапогах для верховой езды, на голове треуголка. Палаш был прислонен к дереву так, что его можно было схватить в любой момент. В свете костра его глаза пылали красным огнем, как у волка. Выглядел он уставшим.
— Вот он, — едва выдохнул Оглторп. — Одет как московит. Но какие у него глаза! Исчадие ада.
— Я его беру на себя, — проворчал Унока.
Лук, который он всю дорогу нес над головой, чуть скрипнул, стрела заняла положенное место. Индейцы приготовили дротики.
— Подойдем чуть ближе.
Сейчас вода достигала коленей — достаточно глубоко, чтобы помешать положительному исходу дела.
Глаза русского вспыхнули и остановились на Оглторпе, и он тут же вскочил как ужаленный.
— Убийца! В воде! — Колдун выкрикнул слова по-английски с очень сильным акцентом.
И в эту же секунду стрела впилась ему в горло, его пьяные компаньоны не сразу сообразили, что произошло. А когда сообразили, страшно ругаясь, кинулись к своим ружьям. Получив каждый по стреле, двое упали лицом вниз до того, как Оглторп ступил на песчаный берег, но третий встретил его выстрелом, нацеленным прямо Оглторпу в грудь. Он увидел искру, выбитую кремнем, но вспышки пороха не последовало, ружье оказалось без запала. Палашом Оглторп разрубил противника, чуть ли не пополам, тот даже охнуть не успел, изо рта фонтаном ударила кровь, забрызгав рубаху Оглторпа. Ночную тишину взорвали крики боя.
Оглторп скорее почувствовал, нежели услышал, шорох за спиной и отпрыгнул в сторону, палаш оголил ствол стоявшего рядом с ним кипариса. Он повернул голову и увидел русского, из горла которого все так же торчала стрела, а рот кривился в усмешке. За плечами колдуна колыхались во мраке ночи два огненных глаза.
— Господи помилуй, — пробормотал Оглторп.
Палаш колдуна взметнулся с нечеловеческой быстротой, Оглторп едва успел отпрянуть назад, разрубленный палашом воздух взметнул прядь волос на его голове. Оглторп вжался спиной в ствол дерева и поднял палаш, чтобы защищаться.
Две новые стрелы впились в слугу ада, заставив его крутануться на месте. Оглторп воспользовался моментом и рубанул палашом по сгибу руки колдуна. Отсеченная рука повисла на уцелевших жилах, палаш упал на землю.
Колдун развернулся и пустился бежать со скоростью испуганного оленя.
— Будь ты проклят! — заорал ему вслед Оглторп. Быстрым взглядом он оценил обстановку: пальба стихла, противник частично убит, частично взят в плен. Поднятый шум был не столь громким, чтобы разбудить в стоявшем поодаль доме основные силы противника. Но сбежавший колдун может их предупредить. «Не успеет», — подумал Оглторп и бросился в темень ночи вдогонку за колдуном.
Погоня оказалась непростой. Мрак поглотил пылающих спутников колдуна, и Оглторп бежал на треск ломаемых веток и раздираемых кустов. Какой нечеловеческой силой должно было обладать это существо, чтобы с такой раной так быстро бежать по лесу! Оглторп старался не отставать, он знал, что скоро лес закончится, за ними будут старые поля и дом плантатора, и там, на открытом пространстве, он должен настичь злодея.
Тяжело дыша, Оглторп выскочил из лесу. Серп луны всплыл над горизонтом и залил окрестности бледным светом. Стал, виден дом и огни в окнах. Но колдуна нигде не было видно. Залег в траве, как раненая пантера? Разгоряченный погоней Оглторп шел прямо, никуда не сворачивая.
Оказалось, колдун притаился сзади, среди деревьев; с ревом раненого зверя он выскочил из лесу и ударил Оглторпа с такой силой, что выбитый из рук палаш отлетел в высокие кусты. Оглторп повернулся, страх в нем мгновенно превратился в ярость. Вспышка ярости, как старый друг, дала ему силы. Все посторонние мысли исчезли, он знал только одно: он должен драться, и драться до конца, пока не убьет противника или сам не будет убит.
Колдун, пошатнувшись, отступил, но Оглторп рванулся вперед и вцепился в горло монстра. В ответ колдун уцелевшей рукой обхватил Оглторпа за шею и сдавил адамово яблоко. Несмотря на тяжелую рану, сила в нем была недюжинная.
— Умри, — захрипел Оглторп. — Умри… — Дыхание у него перехватило, и он мог только сжимать горло противника. Казалось, целую вечность они стояли так, судорожно сотрясаясь телами.
И вдруг перед самым носом Оглторпа вновь вспыхнули огненные глаза, и он понял: пришла его смерть. Кровь брызнула ему в лицо, и зажим на горле ослаб, а затем и вовсе разжался. Огненные глаза, парящие в воздухе прямо перед ним, продолжали пожирать его с нечеловеческой ненавистью. Колдун сделал шаг назад, и тут Оглторп увидел боевой топор, засевший в его голове прямо над правым ухом.
Колдун упал на колени, его рука поднялась, и палец погрозил Оглторпу, словно порицал его за содеянное.
— Проклятие! — Унока, черный, как и сама ночь, подошел и вытащил топор из головы колдуна, и тот, наконец, упал ничком. Унока, ругаясь на своем непонятном языке, еще несколько раз опускал и поднимал топор, после чего он выпрямился, держа в руке нечто, формой напоминавшее тыкву. — Вот сейчас он точно мертв, — заключил марон.
— И, слава богу, — сказал Оглторп, потирая шею. — Пошли к остальным, вдруг там несколько тори остались в живых, тогда мы зададим им парочку вопросов.
* * *
Никому из тори выжить не удалось, но все три женщины были в полном порядке. Завидев окровавленного Оглторпа, Дженни Масгроув бросилась ему навстречу:
— Маркграф!
— Я, я это. С тобой все в порядке?
— Ну, почти.
— Они тебя… — Он не знал, как закончить предложение.
Девушка опустила взгляд, и он счел это за положительный ответ.
— Бедняжка Дженни… — Оглторп погладил ее по голове. — Я не уберег тебя.
«Вместо того чтобы возглавлять обреченную на разгром Континентальную армию и выполнять приказы Франклина, надо было оставаться со своими людьми», — подумал Оглторп.
— Но вы же теперь здесь, — пробормотала Дженни. — И все будет хорошо.
— Дай бог, — сказал Оглторп. — Ты можешь сказать, сколько их здесь, на плантации и в доме?
— Немного в доме, а еще больше ушло к форту Монтгомери, сказали, дать бой мистеру Нейрну, который пришел со своей армией из форта Моор.
— Дженни, а «немного» — это сколько?
— Десять, наверное.
— Десять. — Оглторп готов был расхохотаться.
Кто этот генерал, что превратил его дом в военный штаб? Видно, услугами не самых лучших вояк приходится пользоваться претенденту. Оглторп повернулся к Маккею:
— Беги, скажи капитану Парментеру, чтобы он за час до рассвета перешел реку и подошел к дому, здесь мы будем его ждать. Думаю, дом снова перейдет в мою собственность.
* * *
— Мы их в постели тепленькими возьмем, — сказал Парментер Оглторпу несколькими часами спустя. — Вандер Манн ранен, но жить будет. И больше никаких потерь.
— Хорошо. Интересно, кого мы вытащим из моей постели?
— Думаю, он вам понравится, сэр.
— Ты уверен?
— Да, сэр.
Оглторп вел его к дому. Это было двухэтажное строение, и, черт возьми, не из бревен, а из хорошего бруса на каменном фундаменте. Этот дом, конечно, нельзя было сравнить с их фамильным поместьем в, Англии, но поместья больше нет, а этот дом стоит. Он строил его собственными руками. И это особенно ценно.
— Сэр!
Оглторп обернулся, услышав знакомый голос, и увидел Джозефа, своего камердинера.
— Боже правый, дружище, ты в порядке? — спросил Оглторп.
— Ну, теперь, когда вы здесь, сэр, я в порядке.
— Ты все время оставался здесь? Я думал, ты сбежал.
Старый негр пожал плечами:
— Да куда мне бежать, сэр?!
— Я рад, что ты остался здесь, что ты жив и здоров. У тебя есть какие-нибудь претензии к постояльцам, за которые мне следует с них спросить?
— Да нет, сэр, а вот с женщинами они грубо обращались.
— Об этом мне известно. А их главный принимал участие в насилии?
— Нет, сэр. Думаю, он и не знал об этом.
— Разберемся, кто, в чем виноват и кто что знал. Ты поможешь мне в этом, Джозеф?
— Постараюсь, сэр.
— Хорошо, тогда проводи меня к моим гостям.
— С удовольствием, сэр.
Джозеф повел Оглторпа в библиотеку, где находился командующий оккупационными силами. Когда Оглторп увидел командующего, он громко расхохотался:
— Черт меня побери, Куцый Джон!
Краснолицый старик, сидевший в кресле, сделался бордовым.
— А, молодой Оглторп, — выдавил граф Map.
— Не такой уж и молодой, дружище Map, но я польщен твоим визитом.
— Польщен. Да ты ненавидишь меня. Ты предал наше дело, потерял честь солдата. Ты же учился военному делу у самого Евгения Савойского, парень! Как ты мог пасть так низко, набрасываешься на джентльмена в его собственном штабе, да еще на рассвете, разве ж это по правилам?!
Оглторп холодно усмехнулся:
— Милорд, вы незаконно заняли мой собственный дом. А ваши люди оскорбляли моих слуг и насиловали женщин. Это моя страна, на ее территорию вторгся дьявольский сброд, и вы им помогаете, но я буду защищать свою землю, черт возьми, всеми доступными мне способами. И вам, сэр, чертовски повезет, если я не отдам вас на растерзание своим индейцам. В пытках врагов они большие мастера.
— Вы не посмеете этого сделать.
— Сэр, не вынуждайте меня. — Оглторп тряхнул головой. — А лучше скажите, это вы отдали приказ об осаде форта Монтгомери?
— Разумеется.
— Великолепно! — Оглторп посмотрел на Джозефа. — Он оставил мне хотя бы глоток бренди?
— Самую лучшую бутылку я припрятал, сэр.
— Ну, неси ее сюда, и сам глотни горячительного.
— Слушаюсь, сэр.
— Что ты собираешься со мной сделать? — спросил граф Map.
Оглторп хранил молчание до той поры, пока в его руке не оказалась бутылка бренди, и он не сделал глоток.
— Ты же знаешь, я человек спокойного нрава, — наконец сказал Оглторп. — Ну, в молодости случались буйные выходки, но сейчас мне нужна выдержка, чтобы быть готовым к ожидающим нас в скором времени событиям.
— Каким событиям? Ты это о чем?
Воинственность покинула Мара, он сник и стал похож на жалкого, сморщенного старика. Как Джеймсу могло прийти в голову назначить этого болвана генералом?! Оглторп отставил бутылку.
— Теперь твоя жизнь и твое будущее в твоих руках. Если ты мне в деталях изложишь план осады Монтгомери — без вранья, все подробности, включая количество и места дислокации всех твоих дьявольских машин, — а сверх того, расскажешь все, что знаешь о военных силах претендента, их целях и задачах, в таком случае я буду обращаться с тобой как с джентльменом. Но если ты меня рассердишь, хоть самую малость, то я вынужден буду показать тебе, как с такими, как ты, принято обращаться в Америке.
На лбу графа набухли вены, он пытался сохранить на лице свирепость, подобающую генералу.
— Джеймс — твой законный король, — произнес он слабым голосом.
— Было время, когда я мог с тобой согласиться, — тихо сказал Оглторп, — и ты это знаешь. Но это было до того, как он отказался от Бога и поклонился Люциферу, проклятым московитам и прочему сброду. И сейчас ему служат только демоны и дураки. Ты, Map, к какой категории себя относишь? Демонов я на дух не выношу. В моей полевой сумке хранится голова одной из этих тварей. Мои индейцы горят желанием огнем выжечь из тебя дьявольский дух, и делать они это будут медленно, со знанием дела. Но если ты просто дурак, то у тебя есть шанс избежать такой участи. Теперь твоя жизнь в твоих руках.
— Можно мне глоток бренди?
Оглторп рассмеялся:
— Ну, если только глоток, разрешаю.
— Нет… я не то имел в виду… сейчас я хотел…
— Я знаю. Выпей. Вдруг это станет началом твоей праведной жизни, а может быть, последним глотком перед смертью, кто знает.
— Ты ведешь себя не по-джентльменски, твоему отцу было бы стыдно за тебя.
— Мой отец мертв, а его поместье превратилось в пепел, так что отвечай на поставленный перед тобой вопрос.
Граф опустил голову.
— Делай, что хочешь со стариком, — пробормотал он, — только индейцам не отдавай. Я устал и от этой страны, и от бесконечной войны. Я скажу тебе все, что ты хочешь знать. Только индейцам не отдавай.
Оглторп улыбнулся, как своенравный ребенок:
— Даю слово. Ответь на мой вопрос, и ты спасен. Джозеф, налей ему бренди.
— Слушаюсь, сэр.
Map залпом выпил поданное негром бренди.
— Знаешь, до меня дошли слухи, что ты погиб, — сказал Map. — Поступило донесение, что твоя армия наголову разбита.
— Все верно, только слухи о своей смерти я сам распустил.
— Да? Но войска генерала Симмона…
— Почти полностью разбиты. Но я воспользовался его полевым эфирографом и отправил сообщение в Чарльз-Таун, и ваш король-самозванец… Получился обратный результат. Думаю, сейчас они уже догадались, что их обманули, но они не знают, где я. И пусть у них есть летающие корветы, но они не знают, где меня искать. Но скоро я объявлюсь. Скажи, Нейрн в форте Монтгомери?
— Да.
— И ты держишь форт в осаде?
— Да.
— И как ваши успехи?
— Не очень… но я… — Неожиданно Map замолчал.
— Я же просил, все подробно, — подбодрил его Оглторп. — Не надо меня сердить.
— Я попросил подкрепления, — признался Map.
— И подкрепление идет пешком или его доставят воздушные корабли?
— Ни то, ни другое.
— Кораблями по Алтамахе? Сэр, не заставляйте меня гадать.
— Да, на кораблях, но на подводных, у московитов есть и такие.
— Да, да, Франклин рассказывал мне о них. Я их не видел, но думаю, скоро такая возможность представится. Какие силы брошены на осаду форта?
— Пятьсот человек и пятьдесят taloi.
— Пятьдесят taloi … — повторил Оглторп.
Пятьсот человек — это много, если учесть, что у него всего пятьдесят четыре. Taloi — машины из алхимического вещества с сидящими внутри демонами. На близком расстоянии с ними можно справиться, Франклин снабдил его depneumifier, который солдаты окрестили дьявольской пушкой, штуковина способна выгнать демона из укрытия. Но и противник не дурак: осознав опасность, taloi начали использовать как мобильную артиллерию, и это сделало их еще более опасными.
— Как ты считаешь, сколько у Нейрна сил?