— Так это последний кусочек.
— Мы завтра же сварим мыло, — объявила Филиппа, — и ты, мальчик‑поросенок, первым опробуешь его на себе.
— Не буду.
— Посмотрим.
Мне предстоит многое обдумать, сказала себе Филиппа, входя в комнатку управляющего. Не зажигая свечи, она закрыла дверь, стащила через голову поношенное платье и аккуратно повесила его на спинку стула. Внезапно сзади раздался тихий голос:
— Одевайся.
Я не хочу наслаждаться твоим телом в подобной клетушке. Ты будешь лежать рядом в моей широкой постели, согревая меня, когда наступит утренняя прохлада.
— Я тебе не любовница! Убирайся прочь, Дайнуолд!
— Этим вечером я уже был с женщиной и не нуждаюсь еще в одной, пусть даже она такая большая, пышная и такая… возбужденная, как ты. Пошли.
Глаза Филиппы уже успели привыкнуть к темноте, и она наконец увидела Дайнуолда: он стоял, протягивая ей платье. Филиппа поспешно схватила его и надела. Он тотчас взял ее за руку и потянул за собой. В большом зале все еще было полно слуг; многие из них уже улеглись спать на топчанах, стоящих вдоль стен.
— Тихо, — прошептал Дайнуолд и дернул Филиппу за руку. Все это видели, но никто ничего не сказал, даже мужчины воздержались от своих обычных шуточек. Филиппе хотелось ударить Дайнуолда, хотелось ударить их всех, и побольнее…
Она попыталась было вырваться, но все ее усилия оказались безуспешными.
— Я тебя больше не понесу на руках, — повернувшись к ней, хмуро предупредил Дайнуолд. — Или ты идешь добровольно, или я тащу тебя за волосы.
— Ты заплатишь за это, Дайнуолд, — прошипела Филиппа, одарив его самой противной из своего арсенала улыбкой. — Я пошлю весточку своему дорогому кузену, сэру Вальтеру; я расскажу ему, какой ты презренный негодяй, варвар, насильник…
— Я уже и так заплатил сполна, девка, потому что вынужден терпеть твое присутствие. Но, умоляю тебя, воздержись от красочного повествования о том, как я насилую невинных дев. Не стоит упоминать об этом, даже несмотря на то удовольствие, которое ты получишь, когда я возьму тебя.
Только сейчас Филиппа поняла, что Дайнуолд выпил эля больше, чем обычно. У него, правда, не заплетался язык, да и нос не покраснел, что обычно бывало в нетрезвом состоянии с лордом Генри, но шагал он очень старательно — как человек, который знает, что пьян, но не хочет, чтобы об этом догадались остальные. Впрочем, она не боялась его ни пьяного, ни трезвого. К собственному удивлению, Филиппа с интересом ожидала его последующих действий.
Оказавшись в спальне, Дайнуолд проделал ставший уже традиционным ритуал — бросил ее на кровать.
— Сейчас ты снимешь платье, — сказал он, глядя на Филиппу сверху вниз. — Оно уродливое и оскорбляет мой взор. Неужели ты еще не сшила себе что‑нибудь поприличнее?
— Я сделала тунику тебе. Она сейчас у меня в комнате.
— Ты действительно дошила ее? Туника исчезла, и я решил, что ты разозлилась и выбросила ее.
— Нет, не выбросила. К сожалению. — Филиппа потихоньку отодвинулась на другой край кровати. — Ты слишком много выпил, — секунду помолчав, сказала она.
— Филиппа, — тихо произнес Дайнуолд, — у меня больше нет ни одного женского платья. Так что будь осторожнее с тем, которое на тебе, иначе тебе придется ходить голой. Да, я выпил больше, чем обычно, но что сделано, то сделано. Сними платье.
— Сначала погаси свечку.
— Хорошо. — Дайнуолд задул свечу. Комната погрузилась в темноту, и проникающий сквозь одно из окошек лунный свет серебристым кругом лег возле кровати. Филиппа не боялась Дайнуолда или того, что он сделает с ней, если захочет. Она стянула платье и положила его на пол. Затем скользнула под единственное одеяло.
— Сейчас наступила глубокая весна. — Дайнуолд начал раздеваться. Его голос стал более спокойным, он звучал размеренно и задумчиво. Сейчас хозяин Сент‑Эрта вовсе не выглядел пьяным. — Мы всегда называли так время с конца апреля до первых чисел мая. Бабушка рассказывала мне о глубокой весне, когда я был мальчишкой. Она говорила, что так придумали люди много веков назад, когда страной правили жрецы и все обожествляли непреодолимую силу весны, ее вечное обновление. Люди видели, как прорастает зерно и росток тянется вверх к теплому солнцу, а корни его уходят вниз — в темноту земли. Противоположности — свет и тьма — бесконечно соединяются вместе. Бабушка называла это старым кельтским словом, но я не могу его вспомнить. Всякий раз, когда я произношу «глубокая весна», я думаю о женщине, которая вбирает в себя мужчину, затем опустошает его и одновременно наполняет чем‑то иным, новым; мне трудно тебе это объяснить, но это так же, как приход весны — она наступает каждый год и всегда в чем‑то схожа с прошлой и вместе с тем другая. Свет и тень существуют рядом и дополняют друг друга, понимаешь? — Дайнуолд повернулся к Филиппе. — Мне нравится представлять, как я наполню тебя, но ты кузина Вальтера де Грассе, а значит, мой враг. Не моя служанка, рабыня или любовница, а мой враг! Мне ненавистна сама мысль об этом человеке. Как ты думаешь, девка, стоит ли мне наказать тебя за все зло, что он сотворил? Неужели часть его подлой крови течет и в твоих жилах, а его гнусные помыслы осели в твоей душе?
Филиппа потрясенно молчала. Перед ней был совершенно иной, незнакомый Дайнуолд. Его слова, тон, которым он произнес их, притягивали ее, трогали почти до слез. И обнажали страшную горечь и мучительную боль, владевшие его сердцем. Вряд ли он стал бы так откровенно говорить с ней, если бы не был пьян… А может быть…
— Из‑за чего ты ненавидишь Вальтера? — тихо спросила она.
— Он сжег почти все посевы в моих южных владениях, но дело не только в зерне: погибли люди, мои люди! Их зарубили, изнасиловали их жен, насадили на пики детей, а дома сожгли до основания. И все это — по приказу твоего родственника.
— Откуда ты знаешь? Ты ведь не поймал ни одного из нападавших.
— Когда‑то сэр Вальтер де Грассе был нищим, безземельным рыцарем. У него и сейчас нет земли, но лорд Грейлам де Моретон сделал его кастеляном в Крандалле, одной из своих крепостей к юго‑западу от Сент‑Эрта. Но сэру Вальтеру этого показалось мало — он считает, что его обделили. Он ненавидел меня еще до того, как я узнал о его существовании. Во время похода в Нормандию, когда я был совсем маленьким мальчиком, мой отец выиграл замок Сент‑Эрт у сэра Вальтера. Впоследствии Вальтер заявил, что соглашение было достигнуто обманным путем, и потребовал Сент‑Эрт обратно. Король Эдуард отказал ему, но Вальтер все равно жаждет моей смерти и разорения. Однажды — это было не так давно — он чуть было не добился своего, но меня спасла красивая и славная женщина, которой и принадлежат с тех пор моя преданность, мое сердце да и сама моя душа. Вот так, девка. Сэр Вальтер де Грассе сделает что угодно, лишь бы уничтожить меня, а ты — его родственница!
У Филиппы болезненно сжалось сердце. Она проглотила ком в горле и облизала пересохшие губы.
— Кто эта женщина? Как она тебя спасла?
Дайнуолд подошел к кровати и пьяно рассмеялся — звук был громкий, но какой‑то пустой. Филиппа смотрела на его тело, освещенное луной, и думала, что он очень красив — несколько странное слово по отношению к существу, в котором столько резких углов и жестких линий… Да, он красивый, высокий и стройный. А смеется, и ей это причиняет боль. Все же она дослушает его историю.
— Хочешь знать ее имя, девка? Она настоящая леди, нежная, любящая, искренняя женщина, и зовут ее Кассия. Она из Бретани. Я никогда не смогу сделать ее своей, как бы ни пытался.
— Почему?
— Она замужем за могущественным лордом, моим лучшим другом и очень сильным воином, — это тот, чьим вассалом является твой драгоценный Вальтер: лорд Грейлам де Моретон.
— Ты… значит, ты любишь ее?
Дайнуолд лег на кровать и забрался под одеяло. Филиппа чувствовала тепло его тела, слышала ровное дыхание. Молчание затягивалось, и она решила, что он уснул.
— Я ничего не знаю о любви, — наконец проговорил Дайнуолд слегка заплетающимся языком. — Мне ведомы только желания и страсти, но Кассия умеет их обуздать. Ты совсем не похожа на нее, девка. Кассия… Она маленькая и хрупкая, но у нее чистая душа и большое сердце. Ее улыбка так нежна, что хочется плакать и защищать эту прелестную женщину даже ценой собственной жизни. Но Кассия выбрала Грейлама, и теперь ее тело и душа принадлежат одному ему… Пора спать, девка, я уже устал от твоих разговоров.
— Моих? Но ведь говоришь ты один.
— Спи.
— Я тебе не враг. Я всего лишь твоя пленница.
— Может, да, а может, и нет. Я об этом подумаю. Видит Бог, мне только и приходится делать, что думать о тебе. Ты моя вечная обуза, которая раздражает, словно блоха. Может, сообщить лорду Генри, что ты в Сент‑Эрте и что я верну тебя, если получу взамен сэра Вальтера? Можно даже потребовать его голову на серебряном блюде, как это случилось с Иоанном Крестителем; правда, в твоем кузене святости не больше, чем в навозном жуке. Как тебе мои предложения? Твой отец пошлет мне голову Вальтера, лишь бы вернуть тебя в целости и сохранности, или не станет рисковать? А?
— Сколько раз тебе повторять: отец не выделил мне никакого приданого, он собирался выдать меня замуж за старика, я не лгала тебе. Как мне ни горько в этом признаться, но ему наплевать на меня. Может, он даже не заметил, что я сбежала.
— Все ясно. Значит, я связан с тобой по гроб жизни. И что же мне делать?
— Я твой управляющий!
Дайнуолд громко рассмеялся, и Филиппе захотелось лягнуть его, но она сдержалась, подумав, что сейчас самое подходящее время, чтобы попросить Дайнуолда отпустить ее.
— Да, конечно, ты мой управляющий. Полагаю, ты справишься с работой лучше, чем Алайн. Во всяком случае, благодаря твоей неискушенности и неопытности принесешь меньше вреда, чем этот предатель, который сознательно меня обворовывал. Или ты тоже станешь обманывать меня в отместку за то, что я обокрал твоего отца?
— У меня богатый опыт работы управляющим; кроме того, я честный человек и никогда тебя не обману.
— Все говорят так, девка. Иди сюда. Я замерз и хочу, чтобы твое большое тело согрело меня.
Она осталась на месте, и Дайнуолд сам придвинулся ближе.
— Молчи и спи, — прошептал он, прижимая ее голову к своей груди, и Филиппа почувствовала запах эля в его дыхании.
— He гневи меня больше, девка, — еле слышно пробормотал Дайнуолд, — я только‑только успокоился.
Нет, подумала Филиппа, мне нечего сказать тебе.
Она еще долго не спала, думая о женщине по имени Кассия, маленькой, нежной, хрупкой и преданной. Женщине, которая спасла жизнь Дайнуолду.
А она, Филиппа, для него словно надоедливая блоха…
Он, это пьяное животное, заснул почти мгновенно и сейчас имел наглость храпеть у нее под ухом. Филиппа надеялась, что в пьяных грезах ему привидятся ужасные чудовища. Он это заслужил!
Замок Вулфитон
Роберт Бернелл лихорадочно записывал то, что Грейлам де Моретон рассказывал о мужчине, который, по его мнению, мог стать идеальным мужем для незаконнорожденной дочери короля Эдуарда.
— Он сильный, молодой и здоровый, сохранил отличные зубы и все волосы. Это очень умный человек, который заботится о своих землях и крестьянах. Когда‑то был женат и имеет сына, Эдмунда; но его жена умерла много лет назад. Что‑нибудь еще, Бернелл?
Вошла Кассия и подала Роберту флягу с молоком.
— Миледи, с вашим появлением день стал светлее. — Бернелл чуть не подавился, так непривычны были для него подобные комплименты, но что‑то в глубине его души требовало выражаться поэтично в присутствии этой женщины. Возможно, нежность ее улыбки, мягкий изгиб губ. Бернелл поспешно привел свои мысли в порядок и бросил умоляющий взгляд на лорда Грейлама, но тот лишь слегка наклонил голову, с иронией наблюдая за гостем.
— Благодарю вас, сэр. — Кассия медленно прошла к стулу и села. — Грейлам, ты рассказываешь Роберту о достоинствах Дайнуолда де Фортенберри?
— Да, и их так много, что они не помещаются у меня в голове. Что ты можешь добавить, Кассия?
— Дайнуолд де Фортенберри — преданный, добрый, ему можно доверять. Ему нравятся хорошие шутки, и он громко говорит, как, впрочем, и все пылкие мужчины. Неглуп, хорошо сражается и защищает все, что ему принадлежит.
— Похож на святого, — ехидно заметил Бернелл, — а также на человека, которого вы слишком любите, чтобы судить о нем беспристрастно.
— Ха! Я люблю?! — возмутился Грейлам. — Да я столько раз еле сдерживался, чтобы не дать этому подлецу под зад коленом, не повалить его на землю, не раздавить его упрямую башку своим каблуком!..
— Но, как всегда в таких случаях, — прервала его жена, — мой муж и Дайнуолд ухмыляются, хлопают друг друга по плечу и клянутся в вечной дружбе, предварительно согласившись не сражаться до смерти… О нет, сир, мы отнюдь не преувеличили достоинства Дайнуолда: он действительно очень хороший человек.
— Несмотря на свои недостатки, — вставил Грейлам.
— Вот об этих‑то недостатках я и должен узнать поподробнее. Эдуарду покажется подозрительным, если я передам лишь ваши похвалы.
— Ну что ж. — Грейлам улыбнулся, и Бернелл заметил ответную улыбку на лице Кассии. — Дайнуолд упрям как осел, любит широкие жесты, не имеет состояния и плюет на это. Обожает опасности и с удовольствием выбирает самые изощренные способы для их преодоления. Он хитрый, коварный и изворотливый, словно лис, однако не жадный, так что Эдуарду не надо будет волноваться за свои сундуки. Как я уже сказал, Дайнуолда не интересует богатство, кроме того, у него почти нет родственников, так что королю не придется ломать голову, куда их пристроить.. Что же еще? Ах, да: это проницательный, безжалостный, а иногда и бесчестный мужчина, готовый приложить любые усилия, чтобы заполучить желаемое.
— Ага, — довольным тоном произнес Бернелл, продолжая писать, — наконец‑то он стал похож на человека.
— Эта девушка… Филиппа де Бошам… Она хорошенькая?
У нее покладистый характер? — спросила Кассия.
— Знаю только то, что мне говорили другие. Она вылитая Плантагенет и, значит, должна считаться красивой. Поскольку так сказал король, этот вопрос можно считать решенным раз и навсегда. Кассия рассмеялась:
— А что она думает по поводу брака?
— Понятия не имею. Филиппу отдали на воспитание лорду Генри, и она до сих пор считает его своим отцом.
Король, тогда еще очень юный, приказал, чтобы девочку научили считать и писать. Как мне сказали, Филиппа отлично с этим справляется. Возможно, она даже слишком образованна для Дайнуолда де Фортенберри — да и для любого другого мужчины, каким бы храбрым, добрым и проницательным он ни был. Похоже, она чересчур своевольна и вряд ли станет во всем подчиняться мужу, но, честно говоря, я в этом не уверен.
— Дайнуолду как раз и нужна женщина с сильным характером, — сказал Грейлам. — Женщина, которая в какое‑то мгновение может ударить его, а в следующее — кинуться зализывать его раны.
— По дороге в Лондон я заеду в Бошам. Повидаюсь с девушкой и сообщу о принятом решении королю. Похоже, де Фортенберри — тот самый человек, которого Эдуард мог бы выбрать себе в зятья. Кстати, они знакомы друг с другом?
— Не думаю, — ответил Грейлам. — Эдуард недавно обосновался в Англии, к тому же еще ни разу не был в Корнуолле. Дайнуолд же не тот человек, который специально поедет в Лондон, чтобы показаться на глаза его величеству.
— Лишнее доказательство того, что он не подхалим, — буркнул Роберт и строго посмотрел на Грейлама.
— Да, Эдуард действительно провел мало времени в Англии, но он постоянно думал о ее благоденствии.
— А также о благоденствии Уэльса и Шотландии, которые должны быть попраны королевской пятой.
Роберт Бернелл натянуто улыбнулся. Хозяин замка позволил себе критиковать короля, и хотя его сарказм едва ли можно было назвать едким, Бернелл не собирался обсуждать столь скользкую тему.
— Я не говорил вам, милорд, что обратился к вам по совету королевы? Представьте себе, она обсуждала с мужем проблему его незаконнорожденной дочери!
— Королева Элинор, — заметил Грейлам, — честная и порядочная женщина. Эдуард обрел себя, когда женился на ней; возможно, его брак — самое лучшее, что он сделал в жизни.
И Грейлам хитро подмигнул жене, ожидая, пока Роберт Бернелл допьет молоко.
Замок Сент‑Эрт
На следующее утро Дайнуолд старательно избегал Филиппу. Он смутно помнил, что спьяну наговорил ей что‑то совершенно непростительное. Рассуждал о глубокой весне, например. Что за чушь! А еще рассказывал о Кассии и о своих чувствах к ней. Вот дурак! Вел себя как последний болтун — чего доброго, скоро начнет слагать ей песни на манер Круки.
Вспомнив о шуте, Дайнуолд отправился на его поиски, но тот как сквозь землю провалился. Привратник его не видел, оружейник в ответ на вопрос Дайнуолда лишь презрительно сплюнул и пожал плечами, и только старая Агнес смогла просветить своего господина на этот счет.
— Маленькая хозяйка пошла обмерять его, чтобы сшить одежду. Может быть, она уже сняла мерку — я не знаю. Она сказала Круки, что сошьет ему целых две туники, если он пообещает в течение месяца не петь в ее присутствии.
— Она вовсе не маленькая! — рявкнул Дайнуолд. Будь проклята эта девка, думал он. Вмешивается во все дела! Даже если у его шута локти выглядывают из дыр, то это не ее забота. Дайнуолд взглянул на свою изношенную и обтрепанную тунику. Он еще не видел новую, которую Филиппа сшила ему, и сшила своими руками, напомнил он себе и на мгновение смягчился — но только на мгновение, потому что мысли его тут же вернулись к прошедшей ночи. Да, он, словно какой‑то слюнтяй, рассказывал Филиппе о Кассии, рассказывал о том языческом веровании, которое в его уме тесно сплелось с картиной рая, нарисованной отцом Крамдлом. А затем переключился на Вальтера де Грассе, человека, которого поклялся убить, потому что тот не оставил ему другого выбора. Короче, вел себя как последний болван!..
Куда бы Дайнуолд ни посмотрел, его взгляд постоянно натыкался на женщин, которые занимались шитьем и сплетничали. Завидев хозяина, они начинали перешептываться и хихикать, и его это, страшно бесило.
Жизнь в его замке буквально перевернулась. И за такое короткое время! Не успела Филиппа выпрыгнуть из повозки с шерстью, словно черт из преисподней, как тут же принялась командовать. С него достаточно! Он этого больше не потерпит! Дайнуолду было очень трудно: то, что начиналось как игра, перестало быть просто развлечением. Филиппа спала в его постели, и он ласкал ее каждую ночь, доводя себя до умопомрачения. Он хотел ее больше, чем какую‑либо другую женщину, но она все еще оставалось невинной. Он и сам не понимал, когда, в какой момент начал относиться к Филиппе не как к объекту для шуток и удовлетворения своих прихотей, а как к чему‑то большему, и не мог не думать о неминуемых последствиях насилия над ней…
Мысли Дайнуолда прервал донесшийся со стороны колодца пронзительный вопль Эдмунда. Дайнуолд не придал этому значения, пока не услышал голос Филиппы.
— Стой спокойно, или я уши тебе оборву! Эдмунд, не вырывайся! — громко кричала она.
Опять лезет, куда ее не просят! Какое ей дело до его сына?! Интересно, что там происходит? Дайнуолд ускорил шаги.
— Ты, вонючий маленький мальчишка! Стой спокойно, а то я придушу тебя!
Обогнув угол дома, Дайнуолд увидел Филиппу, которая одной рукой крепко держала голого Эдмунда, а другой лила на него из ведра воду. Сочтя мальчика достаточно мокрым, она подхватила кусок мыла и принялась яростно намыливать визжащего Эдмунда, который судорожно дергался, пытаясь вырваться, но безуспешно. Его одежда валялась неподалеку на земле.
Филиппа промокла насквозь, ее волосы выбились из прически и рассыпались по плечам. Они с Эдмундом стояли в луже грязи, которую образовали потоки мыльной воды.
Дайнуолд смотрел, как девушка подтянула Эдмунда к себе и теперь скребла его обеими руками — лицо, волосы, даже локти. Он было завопил насчет мыла, которое щиплет глаза, но она не обратила на это ни малейшего внимания.
— Эдмунд, угомонись и прекрати бороться со мной. Тебе же самому станет легче, если ты немного постоишь спокойно. Вот посмотришь, какой ты станешь чистый и красивый, — приговаривала она, начиная тереть ему спину.
Эдмунд опять завизжал.
Дайнуолд подошел ближе, стараясь, однако, держаться на безопасном расстоянии от растекающихся грязевых потоков. Неподалеку он заметил отца Крамдла, который наблюдал за происходящим, скрестив руки на груди и удовлетворенно улыбаясь. Поросенок Туппер все время пытался подобраться к Филиппе: он вертелся рядом, делал несколько шажков вперед, а затем отскакивал, чтобы увернуться от брызг.
Филиппа окатила Эдмунда еще одним ведром воды, смывая мыло, затем накинула на него огромное полотенце — совершенно новое, как отметил Дайнуолд, — быстро поставила мальчика на деревянную решетку и принялась вытирать.
С головой завернув Эдмунда, она присела перед ним на корточки:
— Послушай меня, петушок. Ты помылся и теперь не лезь в грязь. Сейчас ты пойдешь с отцом Крамдлом и наденешь новую тунику. Понял? А потом займешься учебой.
— Я тебя ненавижу, дылда! — раздался из‑под полотенца приглушенный возглас.
— Ничего страшного, как‑нибудь переживу. Зато теперь ты чистый, и мне не придется вздрагивать каждый раз, когда ты грязными руками запихиваешь в рот еду. Иди.
Голова Эдмунда вынырнула на поверхность. Он бросил сердитый взгляд на Филиппу, но она отвернулась. Эдмунд уже готов был признать поражение. И тут он увидел отца.
— Пап! Помоги мне! Смотри, что эта ведьма сделала со мной! — закричал Эдмунд, приплясывая от возбуждения. Дайнуолду хотелось одновременно и смеяться, и выругать Филиппу за ее своевольный поступок. Кроме того, ему было страшно интересно, как ей удалось привлечь на свою сторону священника.
Эдмунд вопил не переставая. Дайнуолд, решив наконец, что ему нравится результат, хотя и не нравятся методы, которыми его достигли, резко оборвал сына:
— Эдмунд, мне кажется, в тебе сейчас говорит твоя мать, и это очень грустно. Ты пойдешь с отцом Крамдлом и оденешься, а пока замолчи, иначе испробуешь розги.
Эдмунд, опустив голову, молча последовал за священником. Полотенце развевалось в воздухе, как римская тога.
Дайнуолд несколько секунд молчал, глядя, как Филиппа поправляет волосы.
— Стой спокойно, девка.
Она послушалась. Дайнуолд пригладил ее волосы и связал их полоской кожи. При виде невзрачной ленточки он нахмурился. Филиппе нужна яркая лента, чтобы оттенить цвет волос…
— Ты выглядишь хуже, чем Эдмунд. Намного хуже. Словно грязная истоптанная подстилка. Сделай что‑нибудь с собой. — С этими «любезными» словами Дайнуолд развернулся, собираясь уйти, но… Он услышал громкий вдох, но не успел вовремя отреагировать: ведро с водой ударило его между лопатками, он по инерции пролетел вперед и врезался в козла. Козел попятился и боднул его в бедро. Дайнуолд заорал, схватился за ногу, потерял равновесие и плашмя упал в черную лужу грязи. Он тут же приподнялся, встав на четвереньки, и замер, решив не двигаться, пока не возьмет себя в руки.
Потом очень медленно поднялся на ноги. Филиппа стояла в нескольких метрах от него. На лице ее застыло выражение почти комического ужаса. Вокруг стали собираться зеваки. Растолкав зрителей, к Дайнуолду подошел Горкел.
— Это была случайность, — сказал он, помогая хозяину счистить грязь. — Хозяйка сначала действует и только потом думает, вы же знаете, хозяин. Она…
— Проклятый урод, не смей ее защищать!
Горкел послушно замолчал, продолжая вытирать грязь.
Дайнуолд оттолкнул его руки и направился к Филиппе. Она шагнула в сторону и остановилась, гордо распрямив плечи.
— Ты ударила меня. — В его голосе были ярость и недоумение. — Ты, женщина, ударила меня! Бросила это проклятое ведро!
— На самом деле, — Филиппа отодвинулась еще немного, — тебя ударило ведро. Я и не подозревала, что так хорошо попадаю в цель, вернее, что ведро так замечательно попадает в цель. — К своему огромному удивлению, она громко захихикала.
Дайнуолд сделал несколько очень глубоких вдохов.
— Если я швырну тебя в лужу, ты останешься голой, ведь ты же так и не сшила себе новое платье.
Филиппа кивнула, на этот раз хихикая уже потише.
Дайнуолд посмотрел на ее соски, отчетливо проступающие сквозь мокрую ткань.
Он зловеще улыбнулся, и Филиппа вздрогнула, предчувствуя что‑то ужасное.
— Лучше брось меня в грязь, — жалобно сказала она, — только не делай того, о чем ты сейчас думаешь!
— И о чем же я сейчас думаю, позволь тебя спросить? Может быть, о том, чтобы сорвать с тебя платье и показать остальным скрывающуюся под ним шлюху?
Филиппа попыталась прикрыть руками грудь.
— Я не шлюха.
— Допустим. — Дайнуолд рванулся вперед так стремительно, что Филиппа успела лишь вскрикнуть. Он подхватил ее, поднял и бросил в лужу. Филиппа приземлилась на спину, расплескивая вокруг черную жижу, которая испачкала и Дайнуолда, и Горкела. Она чувствовала, как жидкая грязь заливает ее ноги, просачивается сквозь платье… При других обстоятельствах она вволю посмеялась бы над тем, что сама навлекла на свою голову, но сейчас ей было не до веселья: у нее больше не осталось одежды.
Она посмотрела вверх и увидела хохочущего Дайнуолда. У Филиппы потемнело в глазах, перехватило горло… Но гнев оказался сильнее обиды. С громким чавкающим звуком она рывком поднялась из грязи и, кинувшись на Дайнуолда, толкнула его в грудь, подставила подножку, и оба они упали, причем Дайнуолд оказался наверху.
Он медленно поднял руку, с которой стекала грязь, и приложил ладонь к лицу Филиппы. Она вскрикнула, уперлась ногами ему в бока и перекатилась вместе с ним. В следующее мгновение Дайнуолд лежал на спине, а возвышающаяся над ним облепленная жидкой грязью фурия била его кулаками в грудь.
Дайнуолд слышал, как в смеющейся толпе заключаются пари и выкрикиваются поздравления ему и Филиппе. Неожиданно в лужу влетел весело хрюкающий Туппер. Он остановился в трех дюймах от головы Дайнуолда и ласково ткнул его пятачком в щеку.
Этого не выдержал бы никакой мужчина! Дайнуолд развел руки в стороны, признавая свое поражение:
— Я сдаюсь, девка. Сдаюсь!
Туппер фыркнул и улегся ему под бок, подняв фонтаны брызг.
Филиппа рассмеялась, и когда Дайнуолд посмотрел на нее, то понял, что хочет обладать ею прямо сейчас — несмотря на перепачканное лицо и заляпанное грязью тело.
— Прошу прощения, хозяин. — Нортберт остановился у края лужи, с тревогой глядя на лорда Сент‑Эрта.
Дайнуолд подмигнул ему:
— В чем дело?
— У нас гости, хозяин.
Что, гости у ворот Сент‑Эрта?
— Нет, хозяин, они уже здесь.
Глава 13
Филиппа мгновенно замолчала. Дайнуолд посмотрел за спину Нортберта и увидел, что к ним приближается лорд Грейлам де Моретон, высокий, могучий и великолепно одетый. На лице его явственно читалось изумление, словно он встретил двуглавое чудовище.
— Приветствую тебя, Грейлам, — спокойно сказал Дайнуолд. Он перевел взгляд на Кассию, которая куталась в прелестный, подбитый горностаем плащ из белой шерсти. Кассия выглядела потрясающе: нежная, воздушная, волосы аккуратно убраны в замысловатую прическу. Он заметил, что она изо всех сил сдерживает смех. — Добро пожаловать в Сент‑Эрт, Кассия. Надеюсь, ты хорошо себя чувствуешь?
Кассия не выдержала и расхохоталась до слез:
— Ты изъясняешься, словно придворный! Такой вежливый, учтивый. И при этом лежишь в грязи… Ох, Дайнуолд, твое лицо…
Дайнуолд взглянул на Филиппу, застывшую над ним, словно глиняное изваяние.
— Шевелись, девка, — ухмыльнулся он. — Ты же видишь, у нас гости, и мы должны позаботиться, чтобы им было удобно.
Кассия, тупо думала Филиппа. Кассия, леди, которая завладела сердцем Дайнуолда! Филиппа вполне понимала его чувства, глядя на изящное, женственное, неземное существо, которое и не знает, что такое грязь. Этот изысканный образчик женского пола никогда, абсолютно никогда не окажется посреди лужи! Филиппа взглянула на лорда Грейлама де Моретона. Она увидела мужчину сильного и отважного, мужчину, который не отступит перед врагом, мужчину, который является мужем Кассии, да благословит Господь само его существование на Земле. Она вспомнила, что однажды, еще ребенком, видела его в Бошаме. Он тогда до хрипоты спорил с лордом Генри о предстоящем походе.
— Шевелись, девка, — повторил Дайнуолд и рассмеялся, приподнимая ее.
Филиппа села и тут же почувствовала, как ручейки грязи сбегают вниз по груди.
— Грейлам, почему бы тебе не увести свою очень чистенькую жену в зал? Я вымоюсь и присоединюсь к вам.
— У тебя в колодце воды не хватит, — буркнул Грейлам и фыркнул. — Э, э, Дайнуолд! Не стоит швырять в меня грязью! Жена только что сшила мне вот эту красивую тунику. — Он запрокинул голову и снова громко расхохотался, затем нежно взял Кассию за руку и повел ее к замку. — Мне нравится черный цвет твоего лица, — бросил Грейлам через плечо, — он как‑то больше соответствует черноте твоей души.
Дайнуолд не двигался, пока Грейлам и Кассия в сопровождении полудюжины своих охранников не скрылись за углом. Он слышал серебристый смех Кассии, которому вторил раскатистый хохот Грейлама.