Судьба вновь свела Геннадия с владыкой Серафимом...
В архиве схимитрополита Геннадия хранится фотография архиепископа Серафима (Поздеева). Седое благообразное лицо, умные мягкие живые интеллигентные глаза, одухотворенный взгляд. На лице написано смирение. Трудно оторваться — тихая благодать лучится с фото, точно от иконы...
Владыка Серафим провел в непрерывном заключении около сорока лет. В 1964 году его, тяжело больного престарелого старца, отпустили умирать. Приютили благочестивые верующие Василий Константинович и жена его Ольга из города Бузулуки.
Годы заключения, уничижения и величайшие испытанные им скорби, добровольно принятый мученический подвиг, желание пострадать вместе со своей родиной сделали мученика архиерея святым буквально при жизни. Нрав его был милосердный, сострадательный, слезы текли из глаз непрестанно. По словам схимитрополита Геннадия, от одной близости архиепископа Серафима исходила чудодейственная целительная теплота. Много говорил о покаянии и для каждого находил особое слово утешения. Был крайне прост в обращении и немощи свои всегда скрывал. Знакомство с архиепископом Серафимом в Гомельской тюрьме было, пожалуй, одним из самых памятных событий в жизни схимитрополита. Геннадий не мог забыть смиренного нрава, благообразного вида и премудрого сердца тихоновского архиерея.
К тому времени (1971г.) Геннадий уже игуменствовал в основанном им тайном монастыре на Новом Афоне. Когда через верующих ИПЦ ему стало известно о местонахождении владыки Серафима (его адрес знали епископ Меладий Грузинской православной церкви, епископ Александр (Пружанский) Белорусской епархии, владыка Гавриил Ташкентский, — с ними архиепископ Серафим был в общении еще в лагере), Геннадий, по внушению свыше, оставил паству и отправился в дом, где нашел приют священный владыка. Преосвяшеннейший за годы заключения привык к великой осторожности: от кого? кто? не подослан ли? — хотя подозрительность не была свойственна его благородной аристократической натуре. Геннадий, когда увидел владыку Серафима, не мог сойти с места от восхищения: от лица старца исходило мягкое сияние,-и вокруг главы его был белый нимб... Между тем немоществующий, полу ослепший Серафим не опознал Геннадия. "Где виделись?.." — переспрашивал его и не мог припомнить.
— Как же, сидели в Гомеле в одной камере. Вы спали на моем кожухе, владыка, а я укрывался вашим пальто.
И тут Геннадий напомнил о милиционере, кормившем их в двенадцать ночи, о совместных прогулках по тюремному двору. Лицо Серафима переменилось, напряжение спало — узнал Геннадия.
— Знаете, владыка, — рыдая от умиленных слез, говорил Геннадий, — я до сих пор молюсь о том красноармейце. Ведь если бы не он, не было бы этой нашей встречи.
Серафим возрадовался, посадил Геннадия за стол, благословил принести трапезу. Поскорбили вместе: угасает в России вера, один за другим умирают тихоновский архиереи. Сергианская церковь изменила самому духу православия. Некому наставлять народ: нет старцев; нет молитвенников за погибающую Россию. Посетовали и встали на молитву. И вот во время чтения Псалтыри ум Серафима восхищается горе. Владыка слышит голос ангельский с благословением хиротонисать о.Геннадия в епископы. Так сбылось предсказание полесского прозорливца. Обычными каноническими предписаниями обойтись оказалось невозможным. Для хиротонии, согласно православным канонам, необходимо благословение и согласие как минимум трех архиереев. Преосвященнейший связался с другими тихоновскими архипастырями — Гермогеном и Гавриилом Ташкентским. Те приехать не смогли — оба такие же, как и Серафим, страдальцы и пол у калеки, отпущенные умирать, — но получил от них письменное разрешение и благословение, что было равносильно их присутствию при хиротонии. Гермоген сам был из числа ссыльных архиереев — в пору епископства в Ташкенте построил храм, за что был отлучен от кафедры...
Во время тайной хиротонии закрыли двери, даже от своих. Прислуживал дьякон и две монашки. Владыка Серафим, провожая нового епископа святой мученической Истин но-Православной Церкви, с тоскою в сердце произнес:
— Близка моя кончина, дорогой мой. В следующий раз приедешь уже на мои похороны. Больше не увидимся. Прощай, — и слезы полились из глаз его.
Геннадий не мог уйти, бросился в ноги, сказал:
— Куда я денусь? Как я без вас, отец? Останусь с вами и умру.
— Езжай, у тебя паства. Благословение Божие.
Поплакали, облобызались, и Геннадий покинул великомученика-старца.
Невозможно передать теплоту и любовь, с которой схимитрополит вспоминал дни и часы общения с владыкой Серафимом. Тот не любил рассказывать о годах ссылки, но часто обращался к своей юности. Повествования его касались, в основном, вопросов духовных. Вел разговор и о царе, о царской фамилии, о Григории Распутине, о положении в церкви, о будущих судьбах России. С тоской и любовью вспоминал благочестивых своих родителей. Как многие мученики тех лет, владыка Серафим был сподоблен дара прозорливости, и предсказания его о будущем страны сбылись. От владыки Геннадий узнал о посвящении во епископы о.Алфея, своего друга, с которым в юности послушничал недолгое время в Дубровинском монастыре на Украине. Хиротонию о.Алфея владыка совершил совместно с епископом Александром (Пружанским) из Белоруссии.(6)
С трудом распрощавшись с владыкой, Геннадий уже в сане епископа ИПЦ, архиерея тайной церкви, вернулся к своей пастве на Афон. По православной традиции архиереев называли князьями церкви. А здесь — какой князь? Нищий из нищих, последний из смертных. Кто по должности: кочегар? тунеядец? Не хочешь ли сесть на пять лет? Черносотенец, "религиозный фанатик", монархист, белый: "секта ИПЦ" — враги Советской власти. Тогда мнимых врагов сажали мириадами, а этот доподлинный антикоммунист...
Архиерейство штатное, официальное лишь надмевало, тайное — уничижало, как ничто другое. Но и радость давало, и особую свободу: не связан ничьими предписаниями, хозяйственными и административными хлопотами, надуманными долгами, не опутан паутиной бытовых проблем. Геннадий странничает по стране, посещает старых чад своих, и те радуются тому, что в Истинно- Православной Церкви воздвигнут новый столп: поставлен архиерей истинного духа, унаследовавший святые мученические печати от Патриарха-исповедника и царской семьи.
Новопосвященный владыка, проколесив чуть больше месяца по разным городам России, навестив паству, наведя порядок, от-дав распоряжения и благословения, возвращается домой. Келейник накрывает на стол. Стук в дверь. Телеграмма. Геннадий вздрогнул: заболело сердце — знакомое предчувствие близящейся беды. Преосвященный умер. Пища встала комом в горле. Схва-тился судорожно за голову и долго рыдал, как маленький ребенок. Затем, тяжело вздохнув, решил собираться обратно.
Его уговаривали хотя бы переночевать устал с дороги. Ни в какую. А время было позднее. Нужно исполнить последнее желание любимого духовного отца — похоронить его. Запыхавшись, пешком добежал до вокзала. Последняя электричка точно ждала его. 24.00. За ним закрылись двери, сел — и тотчас отправилась. Дальше — как сквозь сон. От Адлера до Куйбышева летит ночным самолетом. От Куйбышевского аэродрома до города — семьдесят верст, а там еще не менее двухсот! Как добраться быстрее? Подвернувшийся таксист соглашается подвезти за тройную плату... Совершив невозможное, наутро Геннадий был на месте. Войдя в комнату, припал к стопам упокоившегося мученика, духовного отца митрополита. И дал, наконец, волю душе своей...
Похороны в России — дело непростое, особенно когда речь за-ходит о гонимых праведниках, узниках совести. Похоронную про-цессию самого Геннадия мы еще опишем... И после смерти гнали бывшего князя Поздеева, приближенного самого царя, архиепископа, хиротони-санного Патриархом-исповедником, почти поло-вину святой мученической жизни проведшего в тюрьме. Первым врагом и здесь оказался официальный клир. На кладбище существовал квартал под пятым номером, называвшийся "царским". Геннадий обратился в обком. Священство ощетинилось: "Не дадим разрешения хоронить его не только на пятом участке, но и вообще на этом кладбище! У нас нет места еретикам", — так посмели назвать епископа, рукоположенного самим Патриархом Тихоном, новоиспеченные сталинские "пастыри", поставленные взамен затравленных, замученных, сгноенных, убиенных... Назревал скандал. На похороны владыки Серафима собралось к тому времени несколько тихоновских архиереев, выпущенных из заключения. Старцы, преследуемые десятками лет, были в растерянности, не зная, как поступить, — рычаги воздействия на советскую власть были им незнакомы. Выручил по обыкновению Геннадий, хорошо знавший нравы местных властей. На приеме у председателя райисполкома представился племянником умершего "попа".
— Нельзя ли похоронить дядю на пятом квартале кладбища?
— А место есть?
Геннадий выложил на стол 250 руб. Окрыленный видом "желтого дьявола", "кесарь" набирает номер похоронного бюро, — и по такому важному звонку тут же отпечатывают приказ на похороны, дают машину — неслыханная по тем временам роскошь. Но местное священство упрямо, как может, препятствует похоронам. Несмотря на разрешение властей, процессии не дают приблизиться к металлической ограде кладбища, угрожают, ставят препоны. И хотя с Божией помощью владыку похоронили, "блюстители чистоты православия" все же начертали донос — посмертный. О, как тяжело умереть в России! Какая ноша и какое бремя!
МОНАСТЫРЬ НА АФОНЕ
В начале семидесятых Геннадий окончательно переезжает на Новый Афон, благословенную гору Иверию, где основал тайный монастырь, почти открыто существовавший около десяти лет. (Местные власти, заинтересованные в денежном священнике, монастырь "не замечали"...) Преображенный в скорбях, никого не боялся. Ходил всегда в священнической рясе, с посохом в руке. Крест и панагию никогда не снимал, носил под одеждой. Много ездил по монастырям, по святым местам, посещал духовных чад своих. Молился в неприметном углу, у входа, сирый странник... Когда подходила милиция (в храмах и в местах паломничеств и до сих пор ведется негласное наблюдение) — знал как ответить, что сказать. Видел душу. Слово его было смиренно, просто и в силе духа, проницало до глубины. Поставленные задерживать и изгонять паломников — его не трогали. Популярность его среди народа была чрезвычайная. Пострижение в монахи, укрепление гонимой церкви становится основным делом. Около 500 монахов пострижено и наставлено на путь: "Тяни четки, и они приведут тебя ко входу в Царствие Небесное". Вверял своих чад водительству Пречистой Девы,.,
В городе Лоеве в годы гонений строит церковь. На Украине основывает три монастыря, в Белоруссии — четыре, на Кубани — два. И, наконец, главный — на Афоне. Молва о нем дошла до за- • границы. Когда владыку посадили, о гонимом епископе ИПЦ сделали передачу по "Голосу Америки". Деньги, стекавшиеся к нему во множестве, не собирал, но раздавал нуждающимся. Милостыню давал тайно: ночью клал в карман одежды. Все делал сам: готовил пищу (до войны в лагере работал поваром), сам шил монашескую и священническую одежду. Всегда был в ровном и хорошем настроении і если кто из чад впадал в уныние, мог утешить не-сколькими словами. Немощи чад своих врачевал долготерпением и любовью. Непрерывно молился о них со слезами. Внешне наставлял мало — да вразумит Сам Господь; Впавших в искушение, в прелесть, терпели до последнего, смирялись. Монахиня П. маза-ла бензином ноги (от собак), заворачивалась в простыню и ночью, шесть километров лесом, ходила пугать курортников. Потом при-ходила милиция: "Что же твои монахини делают?!.." Приходилось откупаться. Когда она, уже после смерти владыки, отошла ко Господу, одной монахине было видение — причислена к монашескому лику: смирялась и терпела скорби.
Монастырский порядок, заведенный им, отличался строго-стью. Конечно, не как у Феодора Студита, но намного строже, чем в обычных монастырях официальной РПЦ. Особо радел о непрерывности молитвы — "тянули четки". Чем бы ни занимались (с Иисусовой молитвой), в четыре часа бросали все дела и — на бого-служение в храм. Если кто-либо из сестер или братий задерживал-ся на послушании, владыка не начинал службы, пока сам не при-ходил за человеком и не приобщал к молитве. Благодать в мона-стыре была великая: когда они куда-нибудь уезжали, лампады в церкви без масла горели неделю. Без четок не ходили даже к ко-лодцу за водой. Если из монастыря уезжали все, обходили кругом с молитвой. Воры ни разу не залезли, хотя по соседству грабили всех, брали иконы. Соседи передавали: "Сколько ни пытались, не можем подойти! Только к ограде — дальше какая-то сила не пус-кает..."
Охотились за ним десятки раз: устраивали облавы, пытались подкупить, предлагали высокий сан в официальной церкви — ни с чем не соглашался: "Свобода мне дороже всего". И на практике осуществлял дорогие сердцу принципы. Часто его забирала местная милиция, затем отпускали — требовали денег.
Обладал даром исцеления и прозорливости. И хотя по благословению старца юродствовал, уничижался, порой слышали от него резкое, даже грубое слово, — сердце имел мягкое, любящее и сострадательное. Нрава был простого, иногда, казалось со стороны, далекого от святости "причесанных" житий. Мог разгневаться, при всех посрамить виновного, но всегда знал кого и как можно было обличить. Немощных чад своих берег — да возрастут в духе. Сердце имел любвеобильное и всевместительное и ведал премудрую волю Божию. Знал, как делать угодное не себе или ближнему — а Вышнему Отцу.
Сестра Елена страдала раком груди. Предполагалась опера-ция. Пошла за благословением к Геннадию. Отслужили крещенский молебен с освящением воды. Владыка взял кружку и вылил ледяную воду прямо на горящее больное место. Елена вся похоло-дела, задрожала: грудь, показалось ей, онемела окончательно. Между тем, боль отошла и стала проходить; а на следующий день и совсем пропала.
ЕГО ДУХОВНЫЙ ОБРАЗ
Последние несколько лет ум его был где-то не на земле, владыка был отрешен и всецело погружен в созерцательную молитву. Уже не в силах служить литургию, сидел в "приемных покоях" и глубоко внимал каждому слову. Нарекал имена ново постриженным, называл даты и никогда не ошибался. По каждому ничтож-ному поводу обращались к нему за благословением, столь велик был его авторитет. Владыка больше молчал, говорить с ним было бесполезно, но зорко наблюдал за всем.