В обществе светского льва 1 глава

«Конечно, в течение некото­рого времени насиловать при­роду мож­но, но раньше или поз­же она ото­м­стит за себя. К со­жалению, мы только слиш­ком поздно пой­мём это».

Один запрещённый автор

Все семьи одинаково несчастны.

В двухкомнатной квартире Карениных-Облонских назрел социальный кризис. Никто ничего не мог, но все всего хотели.

Каренина Анна Аркадьевна, сорока восьми лет, смертельно жаждала мировой феминист­ской революции, сиречь глобального перево­ро­та, как в сознании женщин планеты, так и в сознании собственной дочери. Ещё Анне Арка­дьев­не очень хотелось красивые ноги. Однако пе­реворота не происходило — ни планетарного, ни вну­трисе­мейного, а ног и вовсе не было ни­каких. Те нижние конеч­ности, что наличест­во­вали до развода, после оного мероприятия от­ре­­­зало поездом, под который Анна Арка­дь­ев­на прыгнула или упала от отчаянья полу­чить с быв­­шего мужа алименты или по рассе­ян­ности — также не изве­стно.

Каренина Анна Алексеевна, шестнадцати лет, без всякой надежды мечтала о новых мо­д­ных шмотках, быть ростом метр восемьдесят, размер носить сороковой. Однако по нищете своей одеваться семья Карениных-Облонских могла только в секонд-хенде, росту в Ане Ка­ре­ниной на­бралось всего метр шестьдесят три, зато размер аж сорок ше­стой. Эти печальные обстоятельства придавали мечтам дочери Анны Аркадьевны о богатом и щедром муж­чине не­кую болезненность, связанную с постоянным стра­­хом их несбыточности. Втайне Аня Ка­ре­нина, конечно, мечтала быть топ-моделью или, на худой конец, поп-звездой, но при её-то вне­ш­них данных... Лучше и не думать.

Облонский Степан Аркадьевич, сын Каре­ниной-старшей и соответственно брат Карени­ной-младшей (пра­вда, от другого, неизвестного отца), молодой человек двадцати девяти лет, на­­ружности приятной, но лености невыносимой, мечтал обо всех жизненных благах «пакетом», разбирался в ценах на жильё, автомобили, ту­ри­стические путёвки, мобильные телефоны и про­сти­ту­ток. При этом, закончив девять клас­сов, находился в поиске своего призвания, «не желая размениваться по ме­лочам». Призва­ние заставляло себя ждать. За 29 лет Степан Облон­ский нажил только жену, двоих детей и про­звище «Стива». Однако он нисколько не отчаялся и в ответ на все упрёки в тунеядстве начинал весьма вольно и приблизительно цити­ро­вать Генри Миллера, который, по его сло­вам, имел сходную биографию и да­же хуже.

Облонская Дарья, жена Стивы, из-за серой не­вы­ра­зительности своей внешности, удиви­тель­ной похожести на десяток соседок и во­об­ще массу женщин, прожива­ющих в средней по­лосе России, сразу после клонирования зна­ме­­ни­той овцы получила прозвище «Долли». Смер­­тельно ненавидела Генри Миллера, хотя ни одного произведения, вышедшего из-под его пера, не только не читала, но и в руки прин­ципиально не брала. Принципы фе­ми­низ­ма, кон­цепцию самостоятельности, построение от­но­шений «мать/дитя» отдельно от мужчины — всё это Дарья Облонская ежедневно пре­­тво­­ряла в жизнь собственной персоной.

Облонские Таня, четырех лет, и Гриша, несколь­ко месяцев, — по малолетству и несоз­на­тельности своей хотели только регулярно и вдоволь есть. Но жизнь показывала, что даже эти нехитрые грёзы составляют собою несбы­точ­ное. В чём, по словам их отца Стивы, тяж­ко повинны какие-то олигархи, что обокра­ли всю страну в целом и семью Карениных-Облон­ских в частности. Дети люто ненавидели олигархов, которые нагло отбирали у несчаст­ной семьи последнее. Буквально приходили по ночам и выгребали из карманов мелочь.

Однажды бабушка Анна Аркадьевна дала Тане десять рублей со словами, что это её стар­товый капитал. Мол, пора учиться распо­ря­­жаться своими средствами. Как заботливый и прозорливый отец, Стива тут же высказал дочери напутствие — хранить деньги в банке и получать проценты, каждый день по рублю. Девочка послушно положила червонец в пре­дло­женную папой пол-литровую банку из-под огурцов. Наутро червонца там не оказалось, а отец объяснил, что это правительство устроило ей дефолт. Таня заплакала и решила больше никогда в жизни не класть денег ни в какие банки. При этом бабушка заметила, что так все­гда бывает с девочками, которые хотят за­работать не своим умом, а за счёт мужчин. Мама в свою очередь успокоила девочку, объ­яснив, что бабушка старая дура и за счёт мужчин жить можно и даже в какой-то мере нужно, но так как большинство из них козлы на­­подобие папы, то случаются дефолты. Ребёнок разревелся ещё громче, окончательно за­путавшись в тонкостях политических и со­ци­альных вопросов.

— Ты так вырастишь проститутку! — на­кри­чала на Долли Анна Аркадьевна.

На Каренину-старшую тут же все заши­кали.

— А что такое простиутка? — поинтересо­ва­лась Таня.

Облонский заржал и усилием воли выпалил на одном дыхании:

— Это феминистка, которая позволяет муж­­чинам пользоваться её женской сущностью только за деньги!

— Идиот! — Анна Аркадьевна собралась уже было удалиться, совершив разворот на сво­ём инвалидном кресле.

— А кто такая эта фенанистка? — не уни­мался тупой ребёнок.

— Феминистка! Надо говорить «феминист­ка»! — подъ­ехала вплотную к внучке бабушка.

Таня отбежала и спряталась за Долли.

— А кто это? — выглядывая из-за ма­миной юбки, снова спросила Таня, которая со­вершенно не понимала, о чём идёт речь, но про­секла, что её вопросы злят бабушку и сильно забавляют родителей.

— Это такая тётя, которая любит других тёть, — пояснила Долли, погладив девочку по щеке.

Стива икал.

— А я всю жизнь думал, что это лес... — он не смог закончить фразы.

— Идиоты!

Анна Аркадьевна стукнула ладонями по под­ло­кот­никам кресла, потом демонстративно развернулась и поехала в свою комнату.

— Вот твоё воспитание! Идиот! — огрыз­нулась она на сына через плечо.

— Моё! — еле выдавил тот, превозмогая сме­ховые корчи.

— Не твоё! — выступила Долли.

— Не моё?! — Стива резко перестал сме­ять­ся и с необыкновенной прытью подскочил к жене. — А чьё?

Тут разревелся Гришка, и скандал между его родителями застопорился. Да, дети опре­де­лённо укрепляют семью. В случае Облонских — так просто цементируют, заливают бетоном за­живо.

Губная помада на брюках

Наступили белые но­­­­чи, дамы истяза­ют кавалеров. Ночные прогулки по набережным, ахи-вздохи, мечтательное закатывание глаз, чум­ная загадочность. Вся грёбаная романтика мах­ровым цветом. Солнце, повернувшись к Зем­­ле задом, удалилось, а свет цинично оста­вило.

Стива Облонский возвращался с футболь­но­го матча одиноким и свободным. «Зи-и-н-и-и-т!!!» — доносилось со всех сторон пьяное за­вы­вание. Облонский любил бывать на стадионе — единственное место, где можно кричать, материться, топать ногами, выпускать пар по полной. После всегда остается ощущение как после изнуряющего жаркого секса. Даже луч­ше. Особенно приятно после игры идти по до­роге, где специально перекрыто движение, чтобы толпа как можно скорее впиталась в ок­рестные станции метро, и смотреть, как води­тели всяких джипов, чертыхаясь, пендюрят в объезд. А ты идёшь себе нога за ногу, пьёшь пиво и орёшь от восторга. И всё тебе мож­но. И менты в оцеплении чахнут. Чув­ст­ву­ешь себя президентом на параде.

С наслаждением вздохнув, Стива смачно хар­кнул на капот припаркованного темно-си­него «бумера». Кто-то за его спиной дико зар­жал, и в стекло новенькой иномарки со сви­стом полетела пивная бутылка. Жалобно завы­ла сигнализация.

Облонский обернулся, не останавливаясь. Человек пять с упоением колотили машину, вы­рывая зеркала и щетки. Когда ещё такое воз­можно? Только после футбола.

В метро на Облонского неотрывно таращи­лась девица, похожая на чахлую мимозу. Каж­дый раз, когда Стива поворачивал в её сторону голову, она обиженно надувала губы и делала вид, что совсем его не замечает. Облонский по­­жал плечами и подумал: даст она ему, если он к ней сейчас подойдёт, или нет? Оки­нув критическим взором девицу ещё раз, ре­шил, что не даст. Об этом свидетельствовали искусственный огненно-рыжий хвост, пришпи­лен­ный к собственным редким блёклым воло­сам, дешёвые джинсы с блёстками, бело-голу­бой топ, а главным образом рюкзак в форме плю­ше­вого мишки. Девицы в дешёвых джин­сах с рюкзачками в форме плюшевых мишек — главные табанщицы и любительницы дол­гих гуляний по набережным.

Металлический голос объявил «Сенную пло­­щадь», ­и Облонский вышел. Его реши­тель­но удивляло в жен­щинах свойство обижаться на то, что на них не обрати­ли вни­­мание. «Вот никогда в жизни не видел, чтобы какой-то му­жик обиделся, надулся из-за того, что на него не смот­рят и не пристают! Вот если посмотрят или скажут чего, тогда уж начнётся! “Ты чё вы­лупился?! За базар ­ответишь!..” — и по­шло-поехало...» Так размышлял Стива.

Пересадка, другой вагон — Облонский чи­тал рекламу на стенах. Женские пальто, жен­ская косметика, салон свадебных платьев... Для мужчин только одно объявление — о ле­че­нии простатита и восстановлении потенции. Стива находил всё больше и больше плюсов в своём браке. Долли не приобретала ни пальто, ни косметики, а потенция мужа её вообще дав­ным-давно не интересовала.

Расчувствовавшись таким образом, Стива купил на остановке две груши для жены и стар­шей дочки да полуторалитровую бутылку пива с большим пакетом польских чипсов для се­бя. Правда, через некоторое время в авто­бусе, заглядевшись на проплывающий мимо гипнотиче­ски однообразный пейзаж спального района, как-то незаметно для самого себя гру­ши Облонский сжевал.

Лифт с глухим ворчанием поднял Стиву на послед­ний этаж. Повернув ключ в замочной скважине, Облонский живо представил себе, как сейчас войдет в квартиру, сядет на балконе, откроет пиво, вытянет ноги, станет читать све­жий номер «Спорт-экспресса», хрустя аппетит­ной картошечкой. Пребывая в таких счастли­вых ожиданиях, он отпер дверь, вошёл... и чуть не выронил покупки.

Прямо перед ним стояла жена.

— Что это? — мрачно спросила она, пока­зывая мужу пятно от губной помады на ши­рин­ке его светлых выходных брюк, которые дер­жала в руке.

Стива, ещё не успевший отойти от своих мы­с­лей относительно балкона и пива, некоторое время смотрел на Долли как классический ба­ран на хрестоматийные новые ворота. Затем в голове у него промелькнули некие приятные мо­­менты вчерашнего вечера, связанные с воз­ник­но­вением пятна на брюках, и он, не успев сообразить, что делает, расплылся в глупей­шей широкой улыбке. Ли­цо Долли побелело от яро­сти.

— Сволочь! Козёл! Кобель! — налетев на му­жа, она остервенело лупила его брюками. — Козёл! На тебе, гад!

Стива уворачивался от ударов, стараясь при­крыть собой пакет с чипсами, чтобы жена их случайно не раздавила.

Долли, глядя на довольную рожу Облон­ского, совсем осатанела.

— Что ты лыбишься? Смешно тебе, урод?! Щас те­бе будет не смешно! Щас ты у меня окривеешь, сволочь! — на Стиву посыпались удары пряжкой ремня, что было гораздо боль­нее ударов брюками.

Облонский схватил матерящуюся супругу за руку и оттолкнул от себя. Долли бросила ре­мень и заметалась по коридору в поисках чего-нибудь тяжелого. Стива тем временем улизнул в кухню, чтобы убрать в холодильник пиво и положить повыше пакет с чипсами. Жгучее ощу­­щение досады за испорченный вечер по­­с­те­пенно перерастало в ярость. Услышав сза­ди какой-то шорох, Стива обернулся и чу­дом ус­пел увернуться от деревянной щётки для обуви, полетевшей в его голову. Щётка попала в гору грязных кастрюль на кухонном столе, которые посыпались на пол с чудовищным гро­хотом.

— Совсем сдурела, что ли?! Ты сообража­ешь? Нет?

Стива никак не ожидал такой бури эмоций от жены, которую считал заморенной, страш­ной и глупой. Всё это время он был уверен, что Долли до его личной и половой жизни нет никакого дела. Она ведь день-деньской мота­ет­ся по рынкам в поисках дешёвых продуктов, а ве­чером стирает грязное бельё, пелёнки и про­чую дрянь. Ещё три раза в неделю ходит в какую-то контору на четыре часа — работать телефонным диспетчером. На эти деньги, кста­ти сказать, они и живут. Ну где тут ревности ещё притулиться?

— Это ты сдурел! У тебя здесь жена, де­ти!! А если заразу какую подцепишь?! И во­об­ще, в доме денег ни копейки, а он по бабам ходит! Детям бы фруктов хоть раз купил, гад! А это что? — Долли ткнула пальцем в пакет с чипсами.

— Чипсы, — ответил Стива, пожав пле­чами.

Долли, повинуясь безошибочной женской ин­туиции, оттолкнула его в сторону и открыла хо­лодильник. Увидев лежащую на пустой полке бутылку с пивом, она замерла, потом медленно за­крыла холодильник, повернулась к му­жу, ли­цо её выразило глубочайшее, бездонное стра­дание, лютую ненависть, страх и обиду, причём всё это одновременно. У неё вытянулось ли­цо, губы затряслись и выгнулись подковой, нос как­-то напрягся и расплющился. Некоторое время Долли беспомощно хватала ртом воздух, а потом, несколько раз шумно втянув на­бежав­шие сопли, заревела в голос. Она рухнула на та­буретку, сметя со стола рукой оставшиеся ка­с­т­рюли, чашки и несколько ложек.

Стива молчал, не решаясь ответить супруге. Впрочем, чем дольше ревела Долли, тем боль­ше она его бесила. Стива скользил взглядом по её выцветшим, омерт­влённым химической завивкой волосам, расплывшемуся рыхлому те­лу, заметил красные потрескавшиеся руки, ясно представил себе дряблые целлюлитные ляж­ки под халатом. Как там у Шекспира? «Офелия, о нимфа!..» Или это у Пуш­кина? Сти­ва задумался о высоком, и бабий вой из гряз­ного кухонного угла стал раздражать его ещё больше.

— Да перестань ты реветь! Слышишь?! Пре­крати немедленно! — заорал он, грохнув ку­лаком по столу.

— А ты мне не указывай! — Долли толк­нула стол. — Сколько стоит это дерьмо?! — прокричала она, показывая мужу на холодиль­ник, где медленно остывала вожделенная бу­тылка.

— Двадцать три пятьдесят, если тебе так уж интересно, — презрительно бросил Стива и засунул руки в карманы.

— Двадцать три пятьдесят! — простонала Долли. — И чипсы ещё пятнадцать! Пятьдесят рублей! Да я на пять­десят рублей покупаю еды на два дня! Экономлю как последняя... — Да­рья замялась. — А он! Он пиво покупает! Ко­зёл! Сволочь! Убью гада!!! — Долли вско­чила и принялась истерично колотить мужа крас­ными кулаками. Она сильно замахивалась, ударяя еле-еле. Стива отшвырнул жену от себя так, что та, падая, опрокинула табуретку и тя­жело плюхнулась в угол, задев один из ящи­ков с пожелтевшей рассадой, стоявших на подоконнике. Рассыпалась по по­лу земля, Дол­ли помедлила мгновение, неуклюже поднялась и с ужасным визгом-воем снова накинулась на Стиву:

— Гад! Гад! Сволочь!!

— Да пошла ты в жопу! Заткнись!

— Да пошёл ты сам! Выметайся вон к той шлюхе, чья помада у тебя на штанах!!

— Я, между прочим, у себя дома! Так что, если хочешь, — выметайся сама к родне в Кры­жополь!!

Беспроигрышный аргумент. Долли на се­кунду осеклась, плотно сжала губы и даже за­жала рот рукой, пы­таясь запереть в нём поток обвинений и эмоций. За несколько секунд её лицо стало малиновым, а глаза вы­пучились на­столько, что казалось, вот-вот вывалятся из орбит. Стива отчётливо увидел вдруг кинош­ную картинку-штамп — паровозный предо­хранитель зашка­лило, стекло лопнуло, из котла слышится угрожающий свист...

— Не Крыжополь, а город-герой Брест!!!

У Стивы зазвенело в ушах, но он решил быть невоз­мутимым и ни за что не поддавать­ся на эмоциональный шантаж жены. Ведь если хоть один раз поддашься — всё, дальше не отмахаешься. Сначала заставит работать груз­­чиком в магазине, а потом и по набереж­ным начнет таскать, романтики захочет! Нет! Надо выстоять!

«Ты же мужик! Не позволяй на себе ез­дить!» — приободрил себя Облонский и выдал невозмутимо:

— Вот-вот, туда и проваливай.

— Проваливай? Ах ты говнюк вонючий! А дети? Это же твои, между прочим, дети! Их что — тоже в Крыжополь?!

— В город-герой Брест. Будут горожане-ге­рои брестцы! — съязвил муж.

— Я тебя убью! Убью, сволочь!

Долли вдруг с такой силой толкнула Стиву, что тот упал на холодильник.

— Хватит там орать! И не портите мебель! Поимеете хоть какую-то свою — тогда по­жал­ста! — тут же раздался скрипучий недо­вольный возглас Карениной-старшей из сосед­ней комнаты.

— А вы, мама, вообще не лезьте в нашу семейную жизнь! Дрючьте свою Аньку! Вы­рас­тили урода — теперь не возникайте! Всё ска­занное и к вам тоже относится! — заорала Долли в стену.

— А что Аньку?! — вылетела из ванной, держа во рту зубную щётку и капая на майку зубной пастой, Каренина-младшая. — Я при чём? Мама! Скажи ей!

— Да что с этой стервой говорить? Я же предупреждала, что мы тут все повесимся с ней! Мать же никто не слушает!

— Заткнись, дура старая! Вырастила сын­ка! Хоть постыдилась бы перед обществом!

— Сама ты дура! Мы тебя прописали, и де­тей твоих!

— Внуков ваших, между прочим!

— О детях вспомнила? — вмешался в пе­ре­палку жены с матерью виновник скандала. — Час уже матом орёт, а Гришка некормлен­ый весь на рёв изошёл!

— «Гришка на рёв изошёл»? «Некормлен­ый»? Да я его два часа назад покормила! Ты бы хоть из приличия символически в содержа­нии детей поучаствовал! Вспомнил, кто отец! По­чему я всё должна делать?! И рожать, и кор­мить, и содержать ещё?!

— А я что, обязан вас содержать?! — Сти­ва воспрял духом. — Я, что ли, должен? Вот новость! — Стива выпучил глаза. — У нас равенство полов! А дети, между прочим, твои! И я ничего тебе не должен!

Вечерами Облонский часто обсуждал на кухне с матерью теорию феминизма и находил в этой идеологии много здравого смысла.

— Вот правильно! — говорил он. — А то сидели всю жизнь на мужской шее, ножки свесив, под маркой своей типа слабости. Те­перь — фигу! Слава богу, появились ра­зум­ные тётки. Правильно! Всё по справедливости! Я вообще считаю, что мужчинам и женщинам надо жить отдельно, чтобы прямо города были отдельные — одни для мужчин, другие для жен­щин. И чтобы ещё тётки у нас, мужиков, сперму покупали! Секс тоже за плату!

Долли вылетела из кухни, вбежала в ком­нату, хлопнула дверью и прижалась к ней спи­ной. Потом, заливаясь слезами, вынула ору­щего Гришку из коляски, служившей ему и кро­ваткой, и вдруг ясно увидела, что красное, мокрое от слёз личико, белёсые волосы и глу­пые голубые глаза сына имеют совершенно не­возможное сходство с чертами ненавистного Степана Облонского. Вся её ненависть к му­жу в этот же момент сконцентрировалась на го­лод­ном младенце.

— Вечно ты хочешь жрать! Сосёшь с ме­ня, сосёшь! — Долли вдруг ясно представила себе, как сейчас возьмёт и накроет противную рожицу Облонского-младшего большой по­душ­кой, чтобы это сволочное отродье замол­чало уже, к чертям, навсегда! Представляя себе сладость тишины, которая наступит в этом случае, Дарья принялась так трясти Гришку, что несчастный младенец зашёлся ещё более надсадным истошным криком.

— Да замолчишь ты когда-нибудь?! Сил мо­их больше нет! — Долли швырнула захлё­бывающегося в слезах сына в кроватку и при­нялась с ненавистью расстёгивать верхние пу­го­вицы засаленного халата. — На! Жри, урод! — Гришка впился в подставленный ему сосок и быстро зачмокал. Дарья болезненно морщи­лась, ужасный мастит превращал каждое корм­ле­ние в средневековую пытку.

Таня наблюдала за этим, забившись в угол меж­ду тумбой, где стоял телевизор, и роди­тель­ским диваном, держа в руках любимую игрушку — четырёхрукого оскалившегося мон­стра, отлитого из зелёно-коричневой ре­зины. Покрытое чешуёй страшилище с имит­а­цией полуразложившейся морды. Должно быть, его создатель тоже натерпелся в детстве от своих родных. Облонская-младшая постави­ла страшилище на пол перед собой. Много раз она представляла, как Мо — так она называла своего лю­бимца — бросается на её родителей, бабушку, тётю Аню и брата, разрывая их всех в клочья.

Стива пожал плечами, встряхнулся несколь­ко раз, как мокрая собака, желая избавить­ся от пренеприятнейшего осадка, оставленного сценой с женой. Затем решительно достал из холодильника пиво, взял чипсы и пошёл на балкон.

«Как будто ничего не произошло». Сти­ва поглаживал себя по груди, стараясь продол­жить хороший день с того места, на котором тот так некрасиво и некстати прервался.

— Ничего не говори, — с ходу остановил он элегантным жестом мать, выкатившуюся ему навстречу.

Но та уже раскрыла рот и набрала полные лёгкие воздуха.

— Чего теперь говорить? Я ещё тогда тебе все цветочки обсказала — ты не послушал. Те­­­перь нюхаем ягодки коллективно, — про­вор­чала Анна Аркадьевна, осев как прокисшее тес­то. — Головой потому что надо думать! Всё вы, мужики, сначала в благородство игра­ете, а затем красиво самоустраняетесь!

Это Стиву зацепило.

— Кто, интересно, в благородство-то играл и доигрался?! Кто кричал, что надо отвечать за свои поступки? Кто говорил, что нельзя ис­поль­­зовать женщину для «удовлетворения своих фаллоцентрических желаний» и бросить? Кто мне тут все уши изъездил своим феми­низмом долбаным? Вот тебе продукт! Я в её жизнь не вмешиваюсь, сексуально не эксплу­атирую, идеалы маскулинные не навязываю! Живёт как живёт — никто ей не мешает! Чего ты теперь выступаешь?! Довыступалась уже — противница абортов! Стала бабкой двоих вну­ков!

— Вот как заговорил?! А пойти поработать ты не хочешь? Квартиру поснимать для семьи?

— Хочу! Да не берут! Везде теперь жен­щины требуются! И вообще, отвалите от меня! Достали!

И Стива заперся на балконе. Да-да, именно заперся. Единственное, что он сделал своими ру­ками в доме, — это коряво, но крепко при­крутил здоровенную щеколду к двери балкона со стороны улицы, чтобы можно было хоть где-нибудь надолго и с комфортом уединиться.

— По крайней мере теперь очевидно, что четыре го­да назад я была абсолютно права насчёт этой девицы, — с досадой пробормо­тала Каренина-старшая. — Хоть бы кто оце­нил! — крикнула она в сторону балконной две­ри. Ответа не последовало. — Так, где я оста­новилась? — Анна Аркадьевна поправила оч­ки, натянула шаль, почесала обрубок правой но­­ги и вернулась к прерванному чте­нию. — Вот! Сексуальность: подлинная и мнимая...

Согласно исследованиям некоего польского гос­по­ди­на Анненского, большинство мужчин счи­­­тают сексуальным такой тип женщин: вы­сокая, стройная, длинноногая, с пышными во­ло­сами, красивой грудью, подтянутым жи­во­том. «Классический тип сексуальной блон­дин­­ки, в муж­ском сознании, — писал иссле­до­­ва­­тель женской психологии, — ­постепенно вы­тес­­няет фольклорно-этниче­ская красота — боль­­шие шведки, тонкие азиатки, демонические не­гри­тянки или мулатки. Но эта сексуальность мни­мая — мужчины возбуждаются более от то­го, что обладание такой женщиной повыша­ет их социальный статус. Подлинная же сек­су­аль­ность женщины для мужчины зависит от глу­бинных тайн его подсознания. И здесь нет пре­дела вариациям...» Далее господин Ежтов Ан­ненский приводил в пример некоего мил­лио­не­ра, изменявшего своей прекрас­ной моло­дой же­не, тип которой был мнимо сексуальным (то есть модным, принятым) с пятидесяти­четы­рех­лет­ней индуской, матерью восьмерых детей! «Или же принц Чарльз, — напоминал Ежтов Анненский, — женатый на ослепительной леди Ди, всё это время посещал свою давнюю лю­бов­ницу сорока шести лет... Посмотрите пор­но­сайты в Интернете, — продолжал женский психолог, — они как ничто другое отражают сексуальные предпочтения мужчин. Из двад­цати гетеросексуальных сайтов — тех, что по­ка­зы­вают совокупления мужчин с женщинами мнимой сексуальности, — всего три. Еще десять (половина!) сайтов демонстрируют раз­личные совокупления с участием “зрелых” жен­­­щин — от 40 до 100 лет (!), еще шесть — предлагают детско-подростковый секс...»

Анна Аркадьевна поморщилась. Посмотрев на кровать своей дочери, она вздохнула. «Не вый­ти Аньке замуж до сорока! Всё бы хо­­ро­шо, если бы жилплощади по­больше было». Ка­ренина-старшая снова тяжело вздохнула. Подумав ещё немного, взяла блокнот и при­нялась писать выступление для собрания ради­кальных феминисток, в обществе которых сос­тояла, на тему: «Взросление мужчин: в начале нового тысячелетия их вынудили заметить женщин». Чтобы выдерживать научный стиль, ей приходилось то и дело останавливаться и за­гляды­вать в сборник феминистских статей. Че­рез некоторое время она начала зевать, отло­жи­ла свою писанину и включила телевизор.

Вообще Каренина-старшая увлекалась при­клад­ной пси­хологией, то есть той, которая на каж­дый день. В её библиотечке можно было най­ти практически все издания в мягкой об­лож­ке на тему «Как завлечь мужчин». Осо­бое её признание получил тот самый поль­ский пси­холог Ежтов Анненский, которому принадле­жа­ли следующие бестселлеры: «Советы Каза­но­вы», «Первая, вторая и третья молодость», «Как завлечь, женить и удержать мужчину ме­ч­ты», «Лекарство от измен», «Измени ему пер­вой!», «Секс: всегда, везде и во всем», «Инструкция по эксплуатации мужчины». Сей­час Анна Аркадьевна методично штудиро­вала новый труд непревзойдённого знатока межполовых отношений — «Красота начинает­ся с феминизма», где и было приведено пере­ска­занное вкратце исследование о мни­мой и подлинной сексуальности. Вме­сто закладки Ка­ре­нина-старшая использовала членскую кар­точку того самого радикального феминист­ского об­щества «Розовые пантеры». На его ближай­шем собрании она и собиралась произ­нес­ти ад­вокатскую речь мужчинам, которые по­дали-таки признаки развития, что «уже науч­но под­твер­ждено статистикой порносайтов в Интер­нете».

По телевизору демонстрировалось ток-шоу. Какая-то женщина жаловалась, что она потол­стела на пятьдесят килограммов и муж её бро­сил. Анна Аркадьевна была так возмущена са­мой возможностью обсуждения этой ситуации, что принялась названивать в студию, чтобы при­­­гла­сить эту несчастную на своё выступ­ление. Однако дозвониться ей так и не уда­лось, но желания работать, чтобы прекратить эту «женскую второсортность», прибавилось сто­крат.

Каренина-старшая намеревалась вынести на повестку дня общества предложение о пригла­шении Ежтова Аннен­ского в Россию, для чте­ния лекций мужчинам. «Мужчина, осознавший неизбежность торжества женского типа челове­ка в третьем тысячелетии, сможет найти убеди­тельные аргументы для представителей своего пола. Все понятия в языке, ассоциирующиеся с фаллосом, должны быть законодательно изме­нены на понятия, связанные с вагиной. Пе­ре­куём же мечи на орала!» — писала Ан­на Арка­дь­евна, закусив нижнюю губу и прижав друг к другу обрубки ног.