В обществе светского льва 3 глава

 

 

Мальчики

 

Утро нового дня встретило Алексея Вронского ужа­сной духотой и вонью от пе­ре­полненной хабариками пепельницы. Родители отбыли на дачу только вчера вечером, а дома уже царил полный бедлам. Петрицкий спал в ногах у Вронского, свернув своё длинное не­складное тело в какой-то треугольник с хвос­тиком. Вчерашний вечер всплывал в памяти Врон­ского обрывками.

Пришли Петрицкий с Игорьком, принесли пива и порнуху. Все набрались, принялись зво­нить Щербацкой, но её не было. Дальше Врон­ский ничего не мог вспомнить. Голова переве­ши­вала тело. Вронский чувствовал себя как по­плавок, который не может ни плыть, ни ныр­нуть. Петрицкий замычал во сне. Алексей по­смотрел на него и почему-то не смог оторвать взгляда, и чем дольше, тем сильнее это бесило. Через несколько секунд Врон­ский дошёл до бе­лого каления и изо всех сил лягнул Пет­риц­кого в бок. Тот подпрыгнул, как чёртик из коро­­­боч­ки, и принялся дико озираться по сто­ронам. Увидел Вронского.

— Что? Что, подъём? — затараторил он, хло­пая длинными рыжими ресницами. Потом схватился за бок. — Это ты меня пихнул?

— Я, — зло сказал Вронский, садясь.

— Ты чё, охренел, в натуре? — делая гроз­ный типа вид, «наехал» в ответ Петриц­кий.

— А ты какого хера в моей кровати улёг­ся? — Вронский действительно бесился. Ему хотелось наброситься на Петрицкого и насо­вать тому так, чтобы конопатый вообще боль­ше никогда у него не появлялся.

— Да ты нарвался, парень! — Петрицкий всё ещё шутил, он накинулся на Вронского, при­жал его телом к кровати и принялся мять с боков кулаками. Неожиданно Алексей с раз­ма­ху треснул его головой в переносицу.

— Вронский! Да ты чё в самом деле? Взбе­сился, что ли? — Петрицкий схватился за нос. — Кровь! Ты смотри, чё ты сделал, му­дила, блин! — Петрицкий вскочил с постели и пошагал в ванную. Вронский остался сидеть на кровати. Теперь ему стало стыдно, а главное — никак было не вспомнить, чем закончилась но­чью вся эта бо­тва.

— Ну что, извращенцы, очухались? — на пороге комнаты появился Игорёк со стаканом пива.

— А вода есть? — морщась, спросил Врон­ский.

— В кране вода — есть всегда, а если в кране нет во­ды, значит, выпили жиды, — на­зидательно произнёс Игорёк. — А чё там Петрицкий в ванной матерится?

— Да я ему нос разбил, кажется, — сму­щенно признался Алексей.

— А чего так? Вчера ж была ещё любовь, — издевательски закривлялся Игорёк.

— Что?! Ты что сказал? — Вронский ста­­рался выглядеть убедительно, но в животе по­­явилось нехорошее ощущение, как при по­носе.

— Да так, ничего... Просто вы тут так ми­ло вчера хором дрочили... — Игорёк увер­нулся от полетевшей в него подушки и побе­жал в другую комнату. Вронский бросился за ним.

— Э-э, вы чего? — Петрицкий вышел из ванной и обхватил Вронского, который рвался покалечить Игорька, корчащегося от смеха.

— Пусти меня! Да пусти ты! — Вронский с яростью от­толкнул руки Петрицкого.

Игорёк держался за живот, хватая ртом воздух.

— Это было нечто! Я захожу, а вы сидите со спущенными штанами и дрочите оба, глядя на экран! — Игорёк скорчил ослиную рожу, втя­нув губы и выпучив глаза, а затем снова за­шёлся икающим хохотом.

— А сам-то где был? — заикнувшись и покраснев, как зрелая клубника, спросил Пе­т­рицкий.

— Я за пивом пошёл. А-а-а... — Игорёк сел и прищурил глаза: — Это вы меня, на­вер­ное, нарочно выпроводили, чтобы тут, по­ни­ма­ешь, грязно...

Тут Вронский накинулся на него по-серь­ёз­но­му. Петрицкий попытался остановить Алек­сея, и в итоге на по­лу образовалась куча-мала. Вронский разорвал на груди у Игорька ру­башку.

— Да пусти ты! — заорал тот, заработав ру­ками и ногами в полную силу. Через секунду он уже стоял на ногах. — Достали, блин!

Игорь вышел. Сидящие на полу Вронский и Петрицкий вздрогнули, услышав, как хлоп­нула дверь.

Вронский повернул голову и вопросительно уставился на Петрицкого.

— Ну ладно, я тоже, наверное, это... ну в смысле пойду... Лады? Ну пока!

Петрицкий торопливо вскочил.

— Пока, Лёшич! — крикнул он из прихо­жей, на ходу натягивая кроссовок.

Алексей остался один. Блин! Это же надо так влипнуть! От стыда хотелось зарыться в пе­сок и больше никогда не вылезать на по­вер­х­ность. Он даже представить себе не мог, как те­перь позвонит Петрицкому или Игорьку, что­­бы договориться о пляже. Видимо, пляж от­ме­ня­ется. Блин!

Вронский пошёл в свою комнату и маши­наль­но вклю­чил телевизор. Новости, ток-шоу, се­риал... Алексей нервно, всё быстрее и быст­рее перещёлкивал каналы. Реклама, сериал, ре­кла­ма, реклама... Придя в бешенство, Врон­ский встал и выключил телевизор. Потом по­шёл на кухню, вытащил из холодильника пакет с охотничьими колбасками, разложил их на ре­шётке для гриля и засунул в микроволновку. Проснулся чудовищный аппетит. Алексей на­ре­зал большими ломтями батон и принялся намазывать каждый кусок маслом. Нетерпели­во накромсал сыр, а потом, даже не став сни­мать корочки, положил четыре куска на хлеб и жадно откусил.

— М-м... — промычал он, испытав насто­я­щее блаженство от кисловато-сладкого, ни с чем не сравнимого вкуса сыра с булкой. Алек­сей щёлкнул кнопкой чайника, и тот через па­ру минут закипел. Бросив заварной пакетик в боль­шую кружку, Вронский всыпал туда три лож­ки сахара и залил всё кипятком.

Через пять минут Вронский уже сидел за столом. На одной тарелке перед ним лежа­ло пять бутербродов с сыром, на другой — гор­ка аппетитно шкворчащих колбасок.

Включив кухонный телек, Алексей стал смо­т­реть советский фильм про рабочих и да­же втянулся. Кино оказалось в натуре ништяк, хоть и не цветное. Через час Алексей объелся, при­кончив весь сыр, масло и истекающие жи­ром колбаски. Фильм закончился, что называ­ет­ся, «руллес». Девица бросила директора клу­ба и вернулась к своему стахановцу. Алексей обрадовался, потому что бабища была, прямо скажем, недалёкого ума и весьма сомнительной внешности. Такой со стахановцем в самый раз. А директор клуба ничего, стильный даже для своих времён. Конечно, ему такая дурища на­доела, с ней ведь и поговорить не о чем. Он ей про Вагнера, а она ему в ответ про свою пря­дильную фабрику! Б-р-р!

Вронский переключил на MTV, сделал по­громче и удалился в ванную. Зеркальные сте­ны отразили его тело. Алексей придирчиво раз­­гля­дывал себя. Родители-спорт­смены на­гради­ли сына отличной конституцией. При росте метр восемьдесят Алексей обладал иде­аль­ной по пропорциям фигурой. Мышцы — рельефные от природы — за два года трени­ровок стали отчётливо видны. Вместе с тем тело его обладало изумительной гибкостью. На смуглой коже были отчётливо видны тёмные тер­ра­котовые соски. Вронский с удовольстви­ем рассматривал своё лицо. Крупные и в то же вре­мя гармоничные черты, квадратные скулы, большие, чётко очерченные губы, пря­мой нос, а глаза... Большие, с миндалевидным разре­зом, почти чёрные, влажные, обрамленные длин­ными густыми загнутыми ресницами. Алексей привык к женскому вниманию и даже стал им тяготиться в последнее время. Ему до­саж­дали идиотские звонки — молчание, пе­ре­хо­дя­щее во вздохи и всхлипывания. Письма, закапанные слезами, с банальными, до ужаса похожими друг на друга любовными виршами. Что-то вроде:

Ещё раз посмотрю украдкой на тебя,

О, как хочу, чтобы в последний!

И крикнуть хочется: люблю, люблю тебя!

Но мимо я пройду, в который раз уже…

Настоящей занозой для него была только Ки­ти Щербацкая. Эта стерва Вронского пре­зри­тельно игнорировала. Алексей действитель­но, на самом деле, без тени кокетства местную супермодель совершенно не интересовал.

В её присутствии Алексей чувствовал себя полным дерьмом. Нищим лохом, чуть ли не уро­дом. Начиная с того дня, как Кити появи­лась на обложке журнала, Алексей хотел с ней переспать. Однако боялся, что она станет над ним смеяться. Вронский родился с дефектом — яички не опустились в мошонку. Почти сра­зу после рождения ему сделали операцию. Всё было нормально до седьмого клас­са, когда у всех пацанов пиписьки начали расти, а у Алек­сея нет. Отец повёл его к врачу, но тот только развёл руками, мол, врождённая пато­ло­гия. Всё будет типа нормально, кроме раз­ме­ров. Сейчас у Вронского член в воз­буждён­ном состоянии был всего восемь с половиной сантиметров. Может, поэтому он и корешился с туповатым длинным Петрицким, у которого было десять.

Вронский надел черные блестящие плавки и джинсовый комбинезон, серые кожаные сандалии из толстых ре­мешков, большие чер­ные очки. С большой спортивной сумкой он вы­шел из дома и направился в сторону метро. «Ну и хрен с ними!» — подумал он, прохо­дя мимо подъ­ездов Петрицкого с Игорьком. Сей­час он развалится на горячем песке один. Не надо слушать тупую болтовню этих иди­отов. Не надо, закрываясь газетой, слушать, как эти двое уродов пытаются клеить баб. Свобода! Вронский втянул полную грудь рас­калённого пыльного воздуха и почувствовал себя счастливым. «Полежу чуть-чуть, а потом пристроюсь к каким-нибудь клевым девкам в волейбол играть», — подумал он, залезая в мар­­шрутку.

 

Секрет феминистки

 

Аня видела из окна, как Алексей выходит из своего подъезда в джинсовом комбинезоне на голое тело, с большой сумкой через плечо. «На пляж, наверное, — подумала Каренина и почему-то обиделась. — Не мог позвать, козёл! Всё равно один едет!»

На улице такая погода! Солнце, жара, на не­­бе ни облачка, а она сидит дома. Аня вско­чила и зашагала по ком­нате. Всё раздражало. Толстый слой пыли на мебели, истертый гряз­ный ковёр под ногами, тумбочка с мамиными лекарствами, полка, набитая сочинениями Еж­това Анненского...

Каренина-старшая укатила на собрание сво­его феминистского общества. Ну почему в рай­он­ной библиотеке, куда мать могла добраться на своей каталке, обосновалось именно это об­щество! А не какой-нибудь кружок кройки и шитья! Была бы хоть польза какая-то! Так нет же, мамаша только и делает, что беспрестанно му­рыжит всех своими речами. Надо быть лич­ностью, надо всего добиваться самой, надо на­чи­нать с самых низов, надо полагаться на соб­ст­венные силы и так далее, далее, далее. От всех этих речей только растёт уверенность, что Ане всю жизнь придется быть нищей уроди­ной! Мать строжайше бдила, чтобы дочь, не дай бог, не сделалась обязанной какому-нибудь мужику. Поэтому из всех дерьмовых шмоток, что продают в секонд-хенде, специально для Ани выбирала самые дерьмовые!

— Бесит!

Каренина-младшая толкнула стул, тот начал падать, она попыталась его поймать и двинула тумбочку, служившую Анне Аркадьевне пись­менным столом. Любимая мамашина ручка с символом Венеры на колпачке свалилась на пол.

— Чёрт! — Аня попыталась поймать руч­ку ногой, но получилось так, что она, наоборот, за­бросила её далеко под кровать.

Грязно ругаясь, Каренина-младшая встала на чет­вереньки. Морщась и отворачивая лицо от грязного во­ню­чего пола, она стала шарить рука­ми под кроватью. Ничего.

— Вот блин!

Каренина-младшая пошла в комнату к Долли.

— Даша, — Аня постучала и открыла дверь. Долли кормила Гришку. — Даша, у те­бя фонарик есть?

У Долли всегда всё было. Неизвестно от­куда, но было.

— Есть, возьми там...

Долли показала на нижнюю тумбочку дет­ской стенки, где держала свои вещи. Вдруг буд­то что-то вспомнила, воскликнула:

— Ой, подожди!

Но Аня уже открыла дверцу. Первое, что ей бросилось в глаза, — открытая коробка с косметикой, и какой!

— Вау! Круто! Откуда? — Аня обер­ну­лась к Долли и увидела, что та явно пытается скрыть смущение.

Сдувая прядь волос, то и дело вылезающую из-под старой пластмассовой заколки-«банана», Долли переложила Гришку к другой груди и, не поднимая глаз на Каренину-младшую, на­чала объясняться:

— Видишь ли, это мне мама подарок сде­лала. Так просто. Я сначала хотела продать всё. Потом подумала — а с какой, собственно, стати? Хватит того, что я все деньги трачу на детей и... и брата твоего. Может у меня быть что-то для себя? Вот я и оставила...

— Ну и правильно! А чего ты стремаешь­ся-то? Тебе мать подарила — значит, пользуй­ся. Я бы, например, скакала от счастья, если бы мне мать хоть что-нибудь такое подарила. А можно посмотреть?

Долли быстро закивала головой, поправляя грудь, чтобы Гришке было удобнее сосать.

— Ничего себе! — Аня разбирала коробку и не верила своим глазам.

Некоторые из названий ей даже не были зна­комы, однако, судя по упаковке, это было что-то крутейшее. Открывая коробочки и фут­ляр­чики, она заметила, что почти все они нача­ты. «Интересно... Куда это Долли красится?» Каренина-младшая бросила торопливый взгляд на же­ну брата. «Может, у неё тоже любовник какой-то есть? Может, это он ей всё подарил? Тогда почему она к нему не уходит? Наверное, с детьми не берёт». В Аниной голове роилось множество мыслей, она начисто забыла, зачем пришла.

— Г-хм, — кашлянула Долли. — Фо­на­рик, кстати, вон сверху, на маленькой по­лочке.

— Фонарик?

Аня встрепенулась и потеряла равновесие. Пришлось поспешно поставить ладонь на пол.

— А, фонарик...

Несколько секунд понадобилось для того, что­бы вспо­мнить, для чего он нужен.

«А, эта долбаная феминистская ручка!» — Каренина невольно поморщилась, представив, что сейчас придётся снова лезть под мамашин диван, где пыли как на Мамаевом кургане.

— Спасибо, Даш.

Она с видимым сожалением сложила кос­ме­тику обратно в коробку, взяла фонарик и пошла к себе.

— Ань! — Долли окликнула её на пороге. — Слушай, у меня помада есть одна, она мне совсем не подходит. Такая, знаешь, перламут­ро­во-коричневая. Лучше для тёмненьких. Те­бе, наверное, пойдёт. Она новая, я не начинала. Может, возьмешь?

— Не знаю... — протянула Аня, во рту пе­ресохло.

Долли встала и подошла к тумбочке. При­села, держа Гришку одной рукой. Вытащила небольшой футлярчик.

— На, посмотри, — она протянула Ане под­арок.

— Вау! Это же «Лореаль»! Спасибо, Долли!

Каренина схватила помаду, но уже через до­лю секунды бешеная радость сменилась тос­кли­вой завистью. Значит, даже у обсосан­ной двумя детьми Дарьи есть какой-то мужик, ко­торый даёт ей деньги! Не на свои же пол­став­ки телефонного диспетчера она содержит Таньку с Гришкой, Стиву да ещё сама живёт так, что никак похудеть не может! У Ани ды­ха­ние пе­ресеклось. Как же так получилось, что никто даже не задумался, каким образом Долли умудряется прожить?! Никому ведь и в голову не пришло попробовать концы с концами свес­ти! Работает на полставки диспетчером, получа­ет от родителей какое-то вспоможение, эконо­мит на всём — вот и деньги. Но на такую косме­ти­ку не сэкономишь по рублю от дешё­вой муки — там же тысяч на пять! Аня снова посмотрела на лежащую в своей руке помаду.

— Нравится? — спросила Долли, загля­ды­вая Карениной в глаза.

— Угу, — кивнула та. — Супер.

— Аня! — снова окрикнула её Долли, та обернулась. — Ань, ты только не говори ни­кому, ладно? Ни Стиве, ни матери вашей. Лад­но? — взгляд у Облонской был за­ис­кива­ю­щий, даже умоляющий.

«Ну точно, есть какой-то мужик!» — окон­чательно утвердилась в своих догадках Аня.

— Ладно, не скажу, — она пожала плеча­ми и пошла к себе. На секунду к глазам под­сту­пи­ли слёзы: «Надо же! Даже у Дарьи есть спонсор!»

— Так... Что же я хотела?

Каренина-младшая оглядела комнату, пыта­ясь вспомнить, зачем сюда пришла, но разбу­женное и раздразнённое любопытство не да­вало думать ни о чём, кроме таинственного лю­бовника Долли.

— А... — взгляд упал на мамашину тум­бочку.

Аня включила фонарик, который сжимала в ру­ке, поставила подаренную помаду на свой се­кретер и полезла под кровать. Тёмно-жёлтый луч скользил вдоль толстенного слоя пыли.

— Твою мать! — тихонько ругалась Аня, стараясь сильно не дышать, чтобы не подни­мать клочья серой, похожей на вату грязи. — Ну где это говно? А, вот...

Ручка закатилась в самый дальний угол. Странно, но пыли там почти не было. От края кровати до этого угла тянулся почти чистый участок пола, как будто туда постоянно что-то ста­вили и доставали. Аня повернула фонарик ещё чуть-чуть и увидела низкий, но довольно боль­­шой прямоугольный ящик, обтянутый чёр­ной кожей.

— Так-так... — Аня осторожно залезла под кровать и хотела уже вытащить его на­ру­жу, но в последний момент отдёрнула руку.

Быстро вскочила и побежала в коридор. Заперла дверь на все замки, самый верхний про­вернула до упора. Теперь его можно от­переть только изнутри. Сделала два шага в сто­рону комнаты, потом задумалась, вернулась и для пущей уверенности закрыла дверь ещё и на цепочку. Войдя в комнату, Аня прислонила к двери с обратной стороны своё кресло, чтобы Долли случайно не вошла.

— Интересно... — Каренина вытерла лоб рукой.

«А мама что прячет под кроватью? Может, она у нас тоже подпольная модница? Или мил­лионер­ша?» — с такими мыслями Аня вытащи­ла сначала ручку, а потом ящик. С виду мас­сив­ный, ящик на самом деле оказался совсем не тяжёлым. Аня открыла крышку... и зажала себе рот рукой, чтобы не заорать. В ящике на малиновом бархате лежал огромный вибратор! Аню охватило чувство такого отвращения, что за­хотелось блевануть. Только страх, что её мо­гут застукать с этой находкой, вынудил её опять опуститься на колени.

Не в силах оторвать взгляд от чудовищной на­ходки, Аня сидела некоторое время непо­движ­но. От одной мысли о том, что её мать-фе­министка развлекается на досуге с этой шту­кой, темнело в глазах. Дрожащими руками Ка­ренина-младшая захлопнула коробку и, двигая её двумя пальцами, потихоньку засунула об­рат­но. Анино сердце колотилось как бешеное, рыдания подступили к горлу, душили, руки тряс­лись.

Стараясь изо всех сил сдержать истерику, Аня проверила, всё ли стоит так, как было. Набрала в лёгкие воздуха и изо всех сил ду­нула. Поднявшаяся пыль залепила ей глаза и ноздри. Зато, когда облако осело, дорожка, по ко­торой двигалась коробка, покрылась тонень­ким слоем пылинок, как будто никто ничего не доставал.

Зажимая себе рот, Аня внимательно осмот­рела всё во­круг. Ручка! Каренина схватила её с такой ненавистью, что только в самый послед­ний момент расслабила пальцы, чтобы не сло­мать злополучный предмет. Дрожащей рукой положив её на тумбочку, Аня медленно разо­гнулась, постояла ещё пару секунд неподвижно, оглядываясь вокруг. Затем, отшвырнув загра­ж­дав­шее выход кресло, кинулась в ванную, за­крыла дверь на защёлку и, сотрясаясь от ры­даний, вывернула оба крана.

Скинув одежду, Аня залезла в ванную, пе­реключила воду на душ, судорожно схватила бу­тылку с шампунем, вылила в ладонь чуть ли не половину. Долго намыливала голову, лицо, шею, плечи. Солёные слёзы смешивались с во­дой, в горле была невыносимая резь, ноги под­ка­ши­вались.

Аня с размаха грохнулась в ржавую ос­клиз­лую ванну. Забившись в узкий облу­пив­шийся угол, Каренина-младшая немного опо­мни­лась. Решётка верхнего страховочного сли­ва больно колола ее в позвоночник, но она си­де­ла, боясь шелохнуться, обхватив руками ко­лени. Она тихонько скулила, грохотала вода.

Постепенно слёзы иссякли. Истерика сме­нилась головной болью. Аня встала, сделала душ похолоднее и подставила под него за­ты­лок.

В­ дверь кто-то забарабанил.

— Аня! — Долли кричала и колотила в дверь. Каренина выключила воду.

— Что? — стараясь говорить как можно ров­нее, спросила она.

— Аня! Ты что там, уснула?! Давай за­кругляйся! Мне Гришку пора купать!

— Щас выйду!

В коридоре хлопнула дверь. Каренина за­мерла. Кто это: Стива или мама?

— Аккуратнее! Замерзла, блин, вся! Да не царапай дверь колёсами! Ровнее! Ровнее!

Долли закатывала свекровь в квартиру.

— Ну что ты опять Танин велик поставила возле двери? Ну сколько можно говорить! По­чему я от этой соседки-маразматички дол­жна выслушивать, что этот дурацкий вело­си­пед мешает ей выходить?!

«Это она!» Аня ощутила вдруг приступ зло­сти. Вот сейчас как вышла бы да как звез­дану­ла по этой радикально феминистской харе!

— Да как он может мешать, когда у стены стоит?! Господи! Вы тоже, блин, во всех боч­ках затычка! — Долли яростно сопротив­ля­лась.

— Потому и мешает, что у стены стоит! Она же по стенке ходит, у неё паралич правой стороны тела! Она за эту стенку держится! И мне, кстати, это не всё равно, в отличие от тебя! О железке китайской думаешь, а русский человек пусть хоть сдохнет!

— Не хрен в параличе разгуливать!

— А ты что, ей целый день дома сидеть прикажешь? И потом — вдруг в аптеку надо сходить!

— Да в какую уже аптеку?! У ней на клад­бище прогулы выставлены! В аптеку, блин! С параличом надо гулять пря­­­мо в крематорий! Причём только туда! Обратно ид­ти не надо, за стенку, блин, держаться!

— Короче, убери велосипед с лестницы, дура!

— Хорошо! Уберу я! Я тебе щас всё уберу!

Аня услышала, как Долли открывает дверь. «Сейчас с петель сорвёт...» Послышался какой-то грохот, скрежет, потом дверь захлопнулась. Раздался шум.

— Вот! Теперь он будет здесь стоять! Пусть ваша подружка беспрепятственно в аптеку ходит! Можете её тоже в клуб свой записать, будет у нас тут ещё одна фекальная фе­министка!

— Радикальная!

— Фекальная, радикальная — одна байда! От нечего делать!

— Долли, всякий раз, когда я думаю, что ты достигла пределов тупости, ты ставишь но­вые рекорды! И убери это отсюда! Ты меня слы­шишь? Куда пошла?! Убери, паршивка, не­медленно! Вернись, сука!

Аня вышла из ванной и увидела, что ма­маша сидит в своём инвалидном кресле, застав­ленная Таниным маленьким велосипедом, кото­рый Долли втиснула посреди коридора между креслом свекрови и шкафом.

— Прибью когда-нибудь! Вот честное сло­во прибью! Зла не хватает на эту паскуду! И как только твой брат в глаза мне может смот­реть! Учинил такое в доме! Сволочь! Знала бы, что такой вырастет гад, — аборт бы сде­лала! Ну что ты стоишь?! Убери это — помо­ги мне! Аня — ты что, тоже идиотией забо­лела? Убери эту дрянь!

Каренина-младшая смотрела на ворочаю­щую­ся в своей двухколёсной инвалидке, бес­помощно сучащую обрубками ног мамашу и вдруг ясно представила себе, как сейчас подой­дёт и вцепится ей в волосы, будет пинать её ногами, стащит на пол и с размаху влепит ей ногой под дых.

«Ненавижу! Ненавижу тебя, сволочь! Фе­ми­нистка хренова! Мастурбаторша!» Аня мыс­лен­но кричала на мать, но губы отказывались слушаться, и крик бился внутри черепной коробки, причиняя невыносимую боль.

— Что ты на меня так уставилась? Аня! — Каренина-старшая подняла брови. — У те­бя что, крыша перестала звуковые сигналы при­нимать? Или ты соображаешь медленно?

«Я тебя ненавижу! Ненавижу! Ненави­жу!» — Аня не двигалась с места, лицо её по­бе­лело.

— Да что вы тут все в моё отсутствие взбе­сились, что ли?! — заорала Анна Аркадь­евна. — Вот называется уйди из дома на ча­сок! Все тут же умом тронутся без меня!

Каренина-старшая решительно двинула впе­ред свою инвалидку и, когда её колёса упер­лись в велосипед, попыталась до него дотя­нуться.

— Аня! Ты не заболела? Ты наркотики случайно не принимаешь? — Анна Аркадьевна озабоченно посмотрела в лицо дочери. — Так, даю тебе последний шанс — я шла домой ска­зать, что нашла для тебя работу. Ты сможешь поработать летом и потратить деньги на се­бя. Конечно, ты истратишь всё на барахло! Но это будет ис­клю­чительно твоё дело. Хотя лично я считаю, что заработанные деньги надо вклады­вать в собст­венное развитие — учить языки, ходить на компьютерные курсы. — Каренина бессмысленно пихала руками Танин велоси­пед, но Долли как-то ухитрилась так его поста­вить, что откатить в сторону оказалось невоз­можно. — Но тебе всё это по барабану, ко­неч­но. Ты накупишь себе всякого дерь­ма, ко­то­рое выйдет из мо­ды через полгода, и опять начнёшь стонать, что тебе нечего надеть.

— А что за работа? — наконец прервала своё молчание Аня, собственный голос пока­зался ей чужим.

— В кафе.

— Кем?

— Да помоги же ты мне! — закричала ма­маша.

Аня машинально шагнула вперед, подняла велосипед и поставила возле двери в комнату Облонских.

— Ну наконец-то матери-инвалиду соизво­лила помочь! — гневно бросила ей Анна Ар­ка­дьевна и поехала в их комнату, отдавив Ане ногу колесом.

— Да что за работа-то? — фраза прозву­ча­ла жалко, ненависть и здравый смысл боро­лись у Ани в горле, создавая непосильную ра­боту для голосовых связок.

— Официанткой, — ответила та, закуривая крепкую сигарету.

— Кем? Официанткой? Ха! И за сколько же? — Аню искренне возмутило предложение матери.

— Пятьдесят рублей в день и обед.

У Карениной-младшей аж дар речи пропал.

— Ты что, это серьёзно говоришь?!

— Да, а что? Хорошие деньги, ещё и кор­мить будут.

Ане снова захотелось врезать матери со всей дури. Она подошла к ней близко-близко и по­чти физически ощутила, как её кулак опус­кается на эту жёлтую отвратительную рожу.

— Аня, ты в своём уме? Что с тобой такое?

Внезапно Каренина-младшая поняла, что если сейчас же не убежит отсюда, не уйдёт из дома на несколько часов, то просто убьёт соб­ственную мать! Она резко подалась на­зад, стя­нула с бельевой верёвки высохшие светлые брю­ки и какую-то рубашку, натянула всё это на себя как попало и выбежала вон.

— Аня! Аня! Ты куда?! — мамаша кричала ей вслед, но не шевелилась и не трогалась с места. — Тьфу ты, чёрт! Да что за день такой! Долли! Дарья!

— Ну что вы орёте всё время? — Долли высунулась из комнаты, говоря громким шё­потом. — Я только Гришку уложила!

— Ты не знаешь, чего с Анькой такое? — тоже перешла на громкий шёпот Анна Арка­дьевна.

— Нет! — прошипела Дарья.

— Вечно ты ни хрена не знаешь! — про­шипела в ответ Каренина-старшая.

— Да пошла ты! — и Долли закрыла дверь.

 

Единственный шанс

Кити Щербацкая про­­­­снулась в этот день около двух, как раз когда Аня вышла из своей квартиры. Где-то с часа ей хотелось в туалет, но она удерживала сон, вертелась и всеми си­ла­ми старалась не просыпаться. Когда писать захотелось невтерпёж, Кити вскочила и, как была, в одних трусах, побежала в туалет.

«Литров пять, наверное!» — подумала она, си­дя на унитазе и удивляясь, как в её тощем те­­­­ле может поместиться такое количество жид­кости.

Настроение было довольно поганое. Всё из-за вчера­шней ссоры с Левиным. Он пригласил Кити провести с ним вечер. Его друг устраивал закрытое мероприятие, только для своих, в од­ном из клубов. Алексей Левин был просто су­пер — одежда, манеры, речь. Всё — VIP-класс. Однако Щербацкая весь вечер чувст­во­вала себя как циркачка, выступающая на сталь­ном канате. Она ничего не ела, ссылаясь на ди­ету, чтобы случайно не обделаться в этикете, старалась как можно меньше говорить, дабы случайно не ляпнуть какой-нибудь дежурной глупости, как можно меньше двигаться, не за­деть, не толкнуть что-нибудь, да ещё не дай бог кто-нибудь заметит, что на ней платье «Версаче» из коллекции трёхлетней давности. Хо­тя это было очень красивое платье, с боль­шим ква­драт­ным декольте, короткое... Совсем корот­кое! Чёрт! Зачем она нацепила такое ко­роткое платье? Хотела, чтобы ноги её были вид­ны! Ну и были они всем видны по самое не­куда!

Левин танцевал с Кити, говорил ни о чём, пред­ставлял её каким-то людям, лица двоих из них показались Щербацкой знакомыми, она по­том никак не могла вспомнить, где же их ви­дела, один точно музыкант, а другой? Те­ле­ве­ду­щий, может быть? Кити так и не вспом­нила. Ей казалось, что люди у неё за спиной как-то странно перешёптываются, один раз кра­ем глаза заметила, что за соседним столи­ком зашушукались и засмеялись. Щербацкая рез­ко обернулась — смех прекратился, она вся напряглась, ощущение было такое, что все во­круг, зная Левина, думают о ней что-то гряз­ное, пошлое, отвратительное.

— Почему на меня все так смотрят? — сер­дито спросила она у него.

— Ты красивая, вот и смотрят.

— Неправда! Когда... когда так, то смот­рят по-другому.

— Как по-другому?

Кити старалась смотреть на Алексея гневно и повелевающе, но его лёгкая улыбка, трепе­щу­щая, словно плавник золотой рыбки, сво­ди­ла на нет все её усилия. Взгляд Щербацкой был жалким, капризным и умоляющим.

— Послушай, Кити, я не понимаю, в чём проблема? Здесь масса мужчин и женщин, которые друг друга знают. Ты со мной пришла впервые, конечно, тебя разглядывают, что в этом необычного? А потом, если бы ты не хо­тела, чтобы на тебя смотрели, — зачем тогда кра­силась, причёсывалась, зачем так... — Левин замялся, оглядывая Кити с головы до ног и подбирая слова, — так откровенно оде­ва­лась?

«Но это же всё только для тебя!» — про­кричал внутренний голос Кити, однако что-ли­бо произнести вслух она не решилась. «Он счи­тает меня шлюхой! Он обращается со мной как с проституткой! И все вокруг, наверное, так думают». Она фыркнула и отвернулась, сдер­живаясь изо всех сил, чтобы не заплакать.

— Отвези меня домой! — Щербацкая ста­ралась говорить жёстко, не глядя на Левина.

— Я не хочу сейчас уходить. Если хочешь, я вызову тебе такси. Хорошо? — и Левин до­стал телефон.

Кити закусила губу и вытаращила глаза, что­бы не дать слезе скатиться.

Левин поговорил по телефону и записал на сал­фетке номер машины.

— Белое «Вольво», номер 264, минут через двадцать, — он положил перед Кити сал­фетку, потом порылся в кошельке и вынул пятьсот руб­лей. — Вот. Это на такси. Ну по­ка. Было при­­ятно провести время.

Кити хотела отказаться, хотела бросить ему обратно его деньги, но Левин уже отошёл в сто­рону. Можно было, конечно, оставить день­ги просто на столе, но тогда их возьмет офи­ци­антка, а Алексей всё равно не увидит, что Кити их оставила. Щербацкая сидела как кукла, гля­дя перед собой широко раскрытыми глазами. Взгляды окружающих впились в её кожу, слов­но миллионы осколков стекла. Она чувст­во­вала, что все вокруг над ней прикалываются, просто еле-еле сдерживают хохот. Ещё Кити стало ужасно стыдно за своё шибанутое пове­де­ние. Эти дурацкие ломания, кривляния — Левин ведь не знал, как ей страшно! Как она боится сделать или сказать что-нибудь не так! И действительно, зачем было наряжаться в та­кое платье? И каким тоном она разго­вари­вала? Конечно, она нравится Левину, но всё-та­ки он на двадцать лет старше, он богатый, он мужчина, в конце концов. Щербацкая осто­рож­но, стараясь, чтобы никто не заметил, по­ло­жила деньги в сумку. Встала и пошла к вы­хо­ду, стараясь ступать как можно тише.