Поначалу чета Смайт оплачивала все свои расходы деньгами из своих личных сбережений, преумножившихся за время войны, и майор Смайт целый год осторожно присматривался и принюхивался, прежде чем решился завязать деловые отношения с господами Фу, которые занимались импортом и экспортом. Очень уважаемые и богатые братья Фу стояли во главе процветающего китайского сообщества, обосновавшегося на Ямайке. Их подозревали в нечестной торговле (в духе китайской традиции), но самые дотошные расспросы майора Смайта показали, что они вполне заслуживали доверия. Было подписано Бреттон-Вудское соглашение, установившее фиксированную цену на золото, и уже стало общеизвестно, что Танжер и Макао остались свободными портами, по разным причинам выскользнувшими из бреттон-вудского невода. Там цена на унцию золота девяносто девятой пробы могла превышать сто долларов, в то время как фиксированная мировая цена составляла тридцать пять долларов за унцию. К тому времени братья Фу весьма кстати возобновили связи с возродившимся Гонконгом, который уже стал перевалочным пунктом торговцев золотом на пути в Макао. В общем, обстановка складывалась, как выражался майор Смайт, «лучше не бывает». Встреча с братьями Фу прошла в самой доброжелательной атмосфере. Никто не задавал никаких вопросов, пока не дошло до осмотра слитков. На этой стадии отсутствие клейм вызвало вежливый вопрос о происхождении золота.
— Видите ли, майор, — произнес старший и более вежливый из братьев, сидевший за большим пустым столом из красного дерева, — на рынке клейма всех уважаемых национальных банков и ответственных торговцев принимаются без вопросов. Такие клейма гарантируют чистоту золота. Но, разумеется, существуют другие банки и другие торговцы, чьи методы определения чистоты золота, — его добрая улыбка стала чуточку шире, — скажем так, не совсем точны.
— Вы имеете в виду мошенничество? — с тревогой в голосе спросил майор Смайт. — Когда бруски свинца покрывают золотой пленкой и выдают за золото?
Оба брата заговорили одновременно:
— Нет, нет, что вы! Об этом не может быть и речи. Но… — Улыбки не исчезали с их лиц. — Если вы не можете вспомнить происхождение этих замечательных слитков, вы не станете возражать, если мы проведем проверку? Есть метод, позволяющий точно определить чистоту таких слитков. Мы с братом знакомы с ним. Если вы оставите свои слитки у нас и вернетесь, скажем, после обеда…
Выбора не было. Майору Смайту пришлось полностью довериться братьям Фу. Теперь они могут назвать любую цифру, и ему останется только принять ее. Он отправился в бар, выпил пару крепких напитков и хотел съесть бутерброд, но тот застрял у него в горле. Потом он вернулся в прохладу конторы братьев Фу.
Там все было по-прежнему: два улыбающихся брата, два слитка золота, портфель, только теперь перед старшим братом на столе лежали золотая ручка «Паркер» и лист бумаги.
— Мы разгадали загадку ваших слитков, майор…
«Замечательно! Слава богу!» — подумал майор Смайт.
— И я уверен, вам будет интересно узнать их историю.
— Ну конечно! — горячо воскликнул майор Смайт.
— Эти слитки были отлиты в Германии, майор. Возможно, во время войны. Это мы установили по десятипроцентному содержанию свинца. Когда у власти стоял Гитлер, у Рейхсбанка появился глупый обычай разбавлять золото подобным способом. Этот факт быстро стал известен продавцам, и цена на немецкие золотые слитки, как, например, в Швейцарии, куда они поступали в больших количествах, снизилась соответственно. Так что единственным результатом немецкой глупости стало лишь то, что Национальный банк Германии потерял репутацию, которую зарабатывал веками. — Улыбка на восточном лице не изменилась. — Это была очень плохая затея, майор. Очень глупая.
Майор Смайт подивился осведомленности братьев, живущих вдали от основных мировых коммерческих каналов, но насторожился: что теперь? Он сказал:
— Это, конечно, очень интересно, мистер Фу. Для меня эта новость не из приятных. Но на рынке драгоценных металлов вообще торгуют такими… нестандартными слитками?
Старший Фу сделал успокаивающий жест правой рукой.
— Это не имеет значения, майор. Вернее, имеет очень небольшое значение. Мы продадим ваше золото по его истинной стоимости в соответствии с пробой, скажем, восемьдесят девятой. Покупатель может переплавить его либо оставить нынешнюю пробу. Это не наше дело. Наше дело продать.
— Но по низкой цене.
— Это так, майор. Но я думаю, что могу вас утешить. Вы представляете себе приблизительную стоимость этих слитков?
— Я думал, тысяч пятьдесят фунтов.
Старший Фу усмехнулся.
— А я думаю, что если мы будем продавать с умом и не спешить… Вы сможете выручить сто тысяч фунтов, майор. Разумеется, из этой суммы мы вычтем нашу комиссию, которая включает в себя транспортировку и непредвиденные расходы.
— Это сколько?
— Мы думали о десяти процентах, майор. Если вас это устроит.
Майору Смайту казалось, что торговцы драгоценными металлами должны получать один процент. Но зачем мелочиться? Он и так получит на сорок тысяч больше, чем предполагал.
— Согласен, — сказал он, встал и протянул руку над столом.
После этого он каждый квартал приходил в контору братьев Фу с пустым портфелем, и на широком столе его неизменно ждала тысяча ямайских фунтов в аккуратных пачках и два золотых слитка, которые уменьшались дюйм за дюймом, а также отпечатанный на машинке документ с указанием количества проданного золота и цены, по которым его сбыли в Макао. Их встречи происходили всегда по-простому, в дружеской и одновременно деловой обстановке. Майор Смайт не думал, что его обманывают в чем-то, помимо заранее оговоренных десяти процентов. Да и, по большому счету, ему это было не так важно. Четырех тысяч в год ему вполне хватало, и его заботило лишь то, что за него может взяться налоговая инспекция, если их заинтересует, на что он живет. Однажды он обмолвился о своей тревоге братьям Фу. Они заверили его, что волноваться не следует, и следующие четыре раза на столе лежала не обычная тысяча, а девятьсот фунтов. Ни одна из сторон по этому поводу не высказалась. Эти деньги пошли на нужное дело.
Лениво текли беззаботные солнечные дни, прошло пятнадцать лет. За это время Смайт и его жена набрали вес, а майор перенес свой первый инфаркт и получил от врача указание меньше курить и пить, избегать волнений, есть меньше жирного и жареного. Мэри Смайт попробовала быть с ним потверже, но, когда он стал пить тайком, начал обманывать и изворачиваться, она опустила руки и прекратила попытки наставить его на путь истинный. Однако было поздно. Теперь майор Смайт воспринимал ее не иначе как надсмотрщика и стал избегать ее. Она ругала его за то, что он разлюбил ее. А когда скандалы стали слишком частыми для ее простой натуры, Мэри пристрастилась к снотворному. И однажды вечером, после очередной неистовой пьяной ссоры, она приняла двойную дозу снотворного — просто чтобы «показать». Этого оказалось достаточно, чтобы убить ее. Самоубийство замалчивали, но в обществе над ним начали сгущаться тучи, и тогда он решил уехать на северное побережье, которое, хотя и отдалено от столицы на каких-то тридцать миль, даже здесь считалось совсем другим миром. Он обосновался в «Волнах» и после второго инфаркта медленно доводил себя до смерти выпивкой, когда к нему явился этот человек по фамилии Бонд с другим смертным приговором в кармане.
Майор Смайт посмотрел на часы. Было всего несколько минут после полудня. Он встал, налил себе еще один стакан бренди с имбирным элем и вышел на лужайку. Джеймс Бонд сидел под миндальными деревьями и смотрел в море. Он даже не обернулся, когда майор Смайт поставил рядом еще одно алюминиевое садовое кресло и опустил стакан рядом с собой на траву.
Когда майор Смайт закончил рассказ, Бонд бесстрастно произнес:
— Да. Примерно так я себе это и представлял.
— Хотите, чтобы я все изложил на бумаге и подписал?
— Если желаете, можете это сделать. Но не для меня. Для военного трибунала. Этим будет заниматься ваше прежнее руководство. Я не имею отношения к юридическим вопросам. Я доложу в свою службу о том, что вы рассказали мне, а они передадут это Королевской морской пехоте. Потом, я полагаю, это через Скотланд-Ярд попадет к прокурору.
— Я могу задать вопрос?
— Конечно.
— Как они узнали?
— Ледник был небольшой. В этом году тело Оберхаузера появилось на поверхности, когда растаял весенний снег. Труп нашли альпинисты. Его документы и все остальное сохранилось идеально. Семья опознала его. Потом нужно было только прокрутить события назад. Пули завершили дело.
— Но каким образом вы оказались с этим связаны?
— Деятельность сил МБ проходила по нашей… инстанции. Бумаги попали к нам. Я случайно увидел документ. У меня было немного свободного времени, и я попросил начальство поручить мне поиски человека, который это сделал.
— Почему?
Джеймс Бонд посмотрел майору Смайту прямо в глаза.
— Так случилось, что Оберхаузер был моим другом. До войны, когда мне не было еще и двадцати, он научил меня стоять на лыжах. Это был прекрасный человек. Он заменил мне отца, когда я в этом очень нуждался.
— Понимаю. — Майор Смайт отвернулся. — Я очень сожалею.
Джеймс Бонд встал.
— Я возвращаюсь в Кингстон. — Он поднял руку. — Не беспокойтесь, я найду дорогу к машине. — Он посмотрел на старика и произнес отрывисто, даже почти резко, как показалось майору Смайту, чтобы скрыть смущение: — Пройдет около недели, прежде чем за вами кого-нибудь пришлют.
Потом он прошел по лужайке, через дом, и майор Смайт услышал железное гудение стартера и шипение гравия под колесами на неухоженной подъездной дороге.
Майор Смайт, плавая в поисках добычи вдоль рифа, думал о том, что могли означать последние слова этого Бонда. Губы под маской раздвинулись в безрадостной улыбке, обнажив желтые зубы. Это очевидно. Все ясно, как божий день. Это просто очередная версия старой уловки, когда виновного в чем-то офицера оставляют наедине с револьвером. Если бы Бонд хотел, ему было достаточно позвонить губернатору. Явился бы кто-нибудь из офицеров Ямайского полка и взял майора Смайта под арест. Что ж, благородный поступок. Или… С самоубийством у него было бы гораздо меньше хлопот, не пришлось бы заниматься писаниной, да и денег налогоплательщиков потратили бы куда меньше.
Нужно ли проявить благодарность и избавить Бонда от лишних забот? Воссоединиться с Мэри в том месте, куда попадают самоубийцы? Или лучше все же пройти через все: унижение, скучные формальности, заголовки в газетах, тоску и уныние пожизненного заключения, которое неминуемо закончится третьим инфарктом? А может, стоит попытаться себя защитить? Сослаться на военное время, рассказать, что Оберхаузер на него напал и попытался сбежать? Представить все так, будто Оберхаузер, спасаясь от него, сам вывел его на золото. А он, бедный офицер отряда специального назначения, увидев такое богатство, просто не смог устоять против искушения оставить слитки себе.
Можно красивым жестом отдать себя на волю судей… Майор Смайт вдруг представил себя на суде. Офицерская выправка, медали на парадном синем мундире с алыми петлицами, который положено надевать офицерам на трибунал. (Надо бы проверить, не добралась ли до него моль в шкафу в пустой комнате, не отсырел ли. Луна этим займется.) Если погода не испортится, повисит день на солнце, проветрится. Нужно будет по нему хорошенько щеткой пройтись. При помощи корсета наверняка удастся вместить сорокадюймовую талию в сорокатрехдюймовые брюки, которые ему лет двадцать-тридцать назад сшили у «Гивз». Еще он представил себе статного адвоката, чином не меньше полковника, который будет защищать его на суде где-нибудь, возможно, в Чатеме. К тому же у него есть право подать апелляцию в вышестоящий суд. Да его дело вообще может прогреметь на всю страну!.. Он бы продал свою историю газетам, написал бы книгу…
Майор Смайт почувствовал, как его начинает охватывать возбуждение. Осторожно, парень! Осторожно! Вспомни, что врач, этот старый ощипанный петух, говорил. Он опустил ноги на дно и встал посреди танцующих волн северо-восточного течения, которое приносит на северное побережье блаженную прохладу до самого наступления жарких месяцев (август, сентябрь и октябрь) сезона ураганов. Скоро он выпьет пару порций розового джина, перекусит, а там — расслабленная сиеста, после которой он сможет подумать обо всем посерьезнее. А потом — к Арунделям на коктейль, да и Марчезисвы его приглашали на обед в клуб «Шоу Пар Бич». После этого — бридж, на большие ставки, и домой, где его ждут снотворное и кровать. Взбодрив себя мыслями о привычной рутине, он почувствовал, что черная тень Бонда отступила на задний план. Итак, скорпена, ау, ты где? Осьминожка ждет обед. Майор Смайт опустил голову и, сосредоточив мысли и взгляд, продолжил неторопливо плыть по неглубокой отмели вдоль кораллов, тянувшихся до увитых белой пеной рифов.
Почти сразу он увидел торчащие из глубокой расщелины под коралловым наростом два шипастых уса омара, вернее, его родственника, вест-индского лангуста, которые, медленно шевелясь, следили за его движением, за волнением воды, которое он вызывал. По размеру усов можно было судить, что это крупный экземпляр, фута на три или на четыре! Обычно во время таких встреч майор Смайт опускал ногу и слегка мутил песок перед норкой, выманивая омара, который, как известно, очень любопытное создание. Потом он нанизывал его на гарпун и забирал домой на обед. Но сегодня ему была нужна лишь одна добыча, он искал глазами лишь один силуэт — колючий изломанный силуэт скорпены. И через десять минут он увидел качающийся на белом песке комок водорослей, который был не просто качающимся комком водорослей. Он мягко опустил ноги на дно. Ядовитые шипы поднялись на спине рыбы. Рыба была крупная, такая может весить и три четверти фунта. Приготовив трезубец, он немного подался вперед. Теперь уже злые красные глаза наблюдали за ним. Он должен будет нанести один быстрый удар почти вертикально сверху, потому что иначе, как он знал по своему опыту, острые, как иглы, зубцы гарпуна почти наверняка соскользнут с роговых образований на голове страшилища. Он оторвал одну ступню от дна и стал медленно, очень медленно переносить ногу вперед, орудуя свободной рукой как плавником. Сейчас! Он наклонился вперед и вниз. Но скорпена почувствовала легчайшее волнение воды, вызванное приближающимся гарпуном. Взметнулся песок, рыба сорвалась с места, точно подпрыгнула, и пронеслась, почти как птица, рядом с животом майора Смайта.
Он выругался и развернулся кругом. Да, рыба сделала то, что так часто делают скорпены, — отплыла искать спасения к ближайшему поросшему водорослями камню, где, уверенная в своем превосходном камуфляже, замерла на дне. Майору Смайту осталось только проплыть несколько футов и нанести еще один удар, на этот раз более аккуратно. Рыба стала биться и извиваться на конце гарпуна.
От возбуждения и небольшой усталости на лбу майора Смайта выступил пот, и он снова почувствовал, как в груди просыпается старая боль, готовая сжать холодными когтями сердце. Он опустил ноги на дно и, проткнув рыбу насквозь, поднял ее, все еще отчаянно бьющую хвостом, над водой. Потом он медленно пошел обратно через лагуну и вышел на песок своего пляжа к деревянной скамейке под виноградом. Потом бросил гарпун с дергающейся добычей на песок и сел отдохнуть.
Примерно минут через пять майор Смайт почувствовал необычное онемение в области солнечного сплетения. Он случайно опустил взгляд вниз, и все его тело окоченело от ужаса и изумления. Участок загорелой кожи, величиной примерно с мячик для гольфа, сделался совершенно белым, посередине этого участка виднелись три параллельных царапинки, и на каждой царапине висела капелька крови. Майор Смайт машинально стер кровь рукой. Царапины были крошечными, как от булавки. Майор Смайт вспомнил стремительный полет скорпены и произнес вслух, с благоговейным страхом, но без злости в голосе:
— Гадина, ты все-таки достала меня. Все-таки достала.
Сидя неподвижно на скамейке и глядя на свое тело, он вспоминал, что было написано про уколы скорпены в книге, которую он как-то взял почитать в институте да так и не вернул, — «Опасные морские животные», американское издание. Он осторожно прикоснулся, а потом пощупал белое пятно вокруг царапинок. Все верно, кожа совершенно онемела, а теперь под ней почувствовалась пульсирующая боль. Очень скоро она превратится в нестерпимое жжение. Потом боль будет расходиться по всему телу и усилится настолько, что он бросится на песок и будет кричать и биться, пытаясь избавиться от нее. Его стошнит, и на губах выступит пена, потом наступит бредовое состояние с конвульсиями, пока он не потеряет сознание. После этого его слабое сердце не выдержит и наступит смерть. Если верить книге, все закончится через пятнадцать минут. Вот и все, что у него осталось, — пятнадцать минут жуткой агонии. Конечно, существуют лекарства: прокаин, антибиотики и антигистамины — если его сердце сможет их выдержать. Но они должны быть под рукой. Даже если он сумеет дойти до дома и позвонить доктору Каузаку, даже если предположить, что у того найдутся эти современные препараты, доктор сможет добраться до «Волн» не быстрее чем за час.
Первый приступ боли пронзил тело майора Смайта и заставил его сложиться пополам. За ним последовал еще один, потом еще и еще, распространяясь по конечностям и животу. Во рту у него появился сухой металлический привкус, губы начало покалывать. Он простонал и упал со скамейки. Хлопанье рыбьего хвоста по песку рядом с его головой напомнило ему о скорпене. На время спазмы прекратились, но все тело его как будто горело. Невыносимая боль словно бы прояснила ему голову. Как он мог забыть! Эксперимент! Как-то, как-нибудь нужно добраться до Осьминожки и отдать ему рыбу.
— Ох, Осьминожка, мой Осьминожка, это последний обед, который ты получишь.
Майор Смайт, бормоча эти слова, поднялся на четвереньки, нашел маску, кое-как, с трудом натянул ее на голову. Потом взял гарпун с нанизанной, все еще живой рыбой и, прижимая к животу свободную руку, пополз по песку к воде.
До кораллового убежища осьминога было пятьдесят ярдов мелководья, и майор Смайт, крича от боли в маску, передвигаясь почти все время на коленях, каким-то чудом сумел проделать этот путь. На подступах к кораллу, где становилось глубже, ему пришлось встать на ноги, и от боли он закачался взад-вперед. Наконец он дошел до нужного места и неимоверным усилием воли заставил себя не шататься, когда окунул голову, запуская в маску воду, чтобы промыть стекло, запотевшее от криков. Потом он осторожно наклонился и, капая кровью из прокушенной нижней губы, стал всматриваться в дом Осьминожки. Да. Коричневая масса все еще была внутри. Она возбужденно шевелилась. Почему? Майор Смайт увидел три красных облачка его крови, медленно опускающихся вниз. Ну конечно! Он чувствовал его кровь. Приступ боли, как копье, пронзил все его тело и заставил его сжаться. Он вдруг услышал, что говорит вслух: «Соберись, Декстер, старина! Ты должен накормить Осьминожку!» Он собрался и, держа гарпун почти за самый конец, опустил рыбу к норе, в которой уже были видны мечущиеся щупальца.
Возьмет ли Осьминожка приманку? Приманку, яд которой убивал его, майора Смайта, но мог быть безвреден для осьминога. Если бы сейчас рядом был Бенгри! Три щупальца, взволнованно шевелясь, появились из норы и стали виться вокруг скорпены. К этому времени глаза майора Смайта уже застилала серая пелена. Он понял, что теряет сознание, и слабо качнул головой. И тут щупальца взметнулись! Но они обвили не рыбу! Они обвили его руку, почти до локтя. Окровавленный рот майора растянулся в жутком подобии улыбки. Наконец-то они с Осьминожкой пожали друг другу руки. Как это мило! Просто чудесно!
Но потом осьминог спокойно и безжалостно потянул руку вниз, и страшная догадка охватила майора Смайта. Собрав остатки сил, он опустил гарпун. Но в результате только вжал скорпену в тело осьминога и подставил ему больший участок руки. Щупальца змейками пробежали вверх по руке и сжали ее еще сильнее. Слишком поздно майор Смайт бросил бесполезный гарпун и стащил с головы маску. Пустой залив огласил захлебывающийся крик, и голова его погрузилась под воду. На поверхности воды появились пузыри воздуха. Потом показались ноги майора Смайта. Легкие волны покачивали его тело, а осьминог исследовал ротовым отверстием правую руку. Потом он осторожно укусил один из пальцев своими клювоподобными челюстями.
Тело было найдено двумя молодыми ямайцами, ловившими рыбу-иглу с каноэ. Гарпуном майора Смайта они подцепили осьминога, убили его традиционным способом, вывернув наизнанку и откусив голову, и привезли все три тела домой. Тело майора Смайта они отдали полицейским, а скорпену и осьминога съели на ужин.
Местный корреспондент «Дейли глинер» сообщил, что майор Смайт был убит осьминогом, но в редакции это заменили на «был обнаружен утонувшим», чтобы не отпугивать туристов.
Позже в Лондоне Джеймс Бонд, сделав для себя вывод «самоубийство», записал в заключении о деле те же слова — «обнаружен утонувшим», добавил на последней странице дату и время и закрыл пухлую папку.
Лишь записки доктора Каузака, который проводил вскрытие, дали возможность добавить своего рода постскриптум к странной и трагической смерти некогда ценного офицера секретной службы.
ЭНН ПЕРРИ
Герои
Энн Перри продолжает две серии детективных романов, причем в обеих действие происходит в викторианской Англии, в обеих среди главных героев — женщины с сильным характером, и обе отличаются глубочайшим вниманием к историческим деталям. Первая серия посвящена полицейскому инспектору Томасу Питту и его жене Шарлотте, которые вместе раскрывают преступления в конце XIX века и впервые появились в романе «Палач с Кейтер-стрит». Вторая серия была начата в 1990 году романом «Лицо незнакомца». Здесь главный персонаж — детектив, страдающий потерей памяти, которому приходится заново открывать себя, разгадывая тайны. Обе серии исследуют не только общественные пороки и социальную несправедливость викторианской эпохи, но и показывают роль женщин в обществе тех лет.
~ ~ ~
Ночью всегда было страшнее всего, а зимой ночи длятся от заката, начинающегося примерно в четыре часа, до восьми часов следующего утра. Иногда осветительные ракеты озаряют небо, высвечивая черные зигзаги траншей, тянущиеся, насколько хватает глаз, направо и налево. Должно быть, к этому времени, простираясь от Альп к Ла-Маншу, эти траншеи уже разрезали пополам Францию и Бельгию. Но Джозефа заботил только этот короткий отрезок Ипрского клина.
Рядом из темноты раздался кашель. Глубокий, отрывистый и сухой звук, исходящий из самой глубины груди.
Они были поддержкой, находились дальше всех от фронта, в третьей, самой сложной линии траншей. Здесь располагались кухни, отхожие места, запасы еды и минометные позиции. Пятнадцатифутовые ходы вели к широким — пять шагов от стенки до стенки — землянкам, которые были такими высокими, что почти любой человек мог здесь выпрямиться в полный рост. Джозеф шел в полутьме по скользким бревнам на полу, руками прикасаясь к липкой грязи на стенах, укрепленных бревнами и проволокой. Здесь слишком много воды. Наверное, засорился какой-то сточный колодец.
Впереди показался приглушенный свет, и он очутился в теплой землянке. Здесь горели две свечи, жаровня источала тепло и острый запах сажи, в воздухе висел голубой табачный дым, сапоги и шинели, лежавшие в углу, исходили паром. Два офицера, сидевшие на раскладных полотняных стульях, разговаривали. Один из них произнес шутку, полную черного юмора, и они оба рассмеялись. На походном столе молчал граммофон. Рядом стояла жестяная коробка, бережно защищавшая пластинки с записями последних песен мюзик-холла.
— Здравствуйте, капеллан! — жизнерадостно воскликнул один из них. — Как Бог поживает?
— В отпуске по болезни, — быстро произнес второй прежде, чем Джозеф успел ответить. В его голосе звучало отвращение, но без желания обидеть. Смерть здесь была слишком близка, чтобы насмехаться над верой.
— Садитесь, — предложил первый, махнув рукой на третье кресло. — Моррис его сегодня притащил. Убили его. Опять этот чертов снайпер.
— Он где-то там, прямо напротив нас, — решительно произнес второй. — Одна сволочь тут на днях заявила, что он сорок три человека положил.
— В это я могу поверить, — сказал Джозеф, опускаясь в предложенное кресло.
Ему ли было не знать их потери! Его работа заключалась в том, чтобы успокаивать испуганных и умирающих, помогать с носилками, нередко писать письма скорбящим. Иногда он думал, что это даже тяжелее, чем сражаться. Но он отказывался отсиживаться в сравнительно безопасных полевых госпиталях и складах. Здесь он был нужен больше всего.
— Недавно думали провести рейд на ту сторону, — медленно сказал майор, взвешивая каждое слово и продолжая смотреть на Джозефа. — Такие операции отлично поддерживают боевой дух. Хоть чем-то занялись бы. Только бесполезно это — все равно шансов найти гада почти нет. Только людей бы потеряли. Потом бы еще хуже стало.
Капитан ничего не добавил. Они оба знали, что боевой дух солдат падает. Потери были большие, новости — плохие. Весть об ужасной бойне просочилась из Соммы и Вердена и ушла дальше по линии до самого моря. Сказывались жестокие физические лишения — грязь, холод, из чувств остались только скука и страх. Надвигалась зима 1916 года.
— Курить будете? — Майор протянул пачку сигарет.
— Нет, спасибо. — Джозеф отказался с улыбкой.
Ему налили кружку чая, крепкого и горького, но горячего. Он выпил и через полчаса снова вышел на свежий воздух, чтобы продолжить путешествие по траншее. Высоко над головой ярко загорелась осветительная ракета. Привычным движением он присел так, чтобы голова не возвышалась над бруствером. Траншея была неглубокая, всего четыре фута, поэтому, чтобы не попасть на мушку врагу, все были вынуждены ходить, согнувшись чуть ли не пополам. Где-то вдалеке стрекотал пулемет, выпущенная мина, похожая на крысу, шлепнулась в грязь рядом с траншеей.
Рядом с ним сновали люди. Обычный порядок вещей здесь перевернулся. Днем тут почти ничего не происходило, шла обычная работа по восстановлению траншеи, чистили оружие и боеприпасы, кто-то отдыхал. Активная жизнь начиналась ночью. Как и смерть.
— Здрасьте, капеллан, — прошептал из темноты голос. — Помолитесь там, чтоб мы снайпера этого проклятого достали.
— А что, если Бог — еврей? Поможет? — поинтересовался другой голос.
— Вот дубина! — с насмешкой отозвался третий голос. — Каждый знает, что Бог — англичанин! Тебя в школе вообще ничему не научили?
Грянул дружный смех. Джозеф присоединился. Пообещав прочитать подходящие молитвы, он двинулся дальше. Многих из этих людей он знал всю свою жизнь. Они все были из одного нортумберлендского городка или окружающих его деревень. Они вместе ходили в школу, таскали яблоки с одних деревьев, ловили рыбу в одних речках и ходили одними улицами.
Было чуть позже шести, когда он достиг передовой траншеи; за разложенными по ее брустверам мешками с песком начиналась «ничейная земля» — четыре или пять сотен ярдов грязи, колючей проволоки и воронок. В резких вспышках полдесятка обгоревших пней казались похожими на присевших людей. Серые клубы, зависшие над этим местом, могли быть или туманом, или ядовитым газом.
Странно думать, что летом эта пропитанная ужасом и кровью земля может расцвести жимолостью, незабудками и живокостью, а больше всего — маком. Глядя на эту исковерканную землю, невозможно поверить, что на ней еще может что-то вырасти.
Взлетели еще несколько осветительных ракет, озарив землю, ломаные шрамы траншей позади. На несколько коротких слепящих секунд стали видны и люди, стоявшие в траншее с винтовками. Захлопали выстрелы снайперов.
Джозеф застыл. Он знал, какой страх испытывают ночные дозорные, ползшие по грязи там, на «ничейной земле». Кто-то из них лежал в конце отходящих от траншеи сап, большинство прятались в воронках, окруженных баррикадами из проволоки. Их задача — заметить, если на стороне противника начнется какое-нибудь необычное движение, усилится активность или начнется подготовка к атаке.
Еще несколько ракет. Начинался дождь. Трещал пулемет, и откуда-то слева доносился грохот орудий. А потом опять пронзительно засвистели пули снайперов. Снова и снова.
Джозеф содрогнулся. Он подумал о людях там, впереди, невидимых ему, и помолился, чтобы им хватило сил и выдержки выполнить задание. Молился он искренне.
Где-то впереди закричали. Начался обстрел тяжелыми снарядами, посыпалась шрапнель. Вдруг произошло какое-то движение, засверкали вспышки, через бруствер перевалился и съехал по грязи человек, зовущий на помощь.
Джозеф бросился вперед, схватился за деревянные опоры. Снова вспышки. Он отчетливо увидел перед собой капитана Хольта, который шел к нему пошатываясь; на плечах он нес обмякшего человека.
— Ранен! — выкрикнул Хольт. — Сильно! Из ночного дозора. Там паника. Нас чуть всех там не…
Он опустил человека на руки Джозефа и бросил на землю его винтовку со штыком, замотанным старым носком, чтобы скрыть блеск. Лицо его выглядело причудливо: совершенно черное, вымазанное жженой пробкой (обязательный элемент камуфляжа для всех ночных дозорных) и грязью, и широкая красная полоса крови.
Вокруг бегали люди. Перестрелка все не прекращалась.
Человек в руках Джозефа не шевелился. Из-за того, что он был без сознания, его безвольное тело было трудно удерживать. Джозеф почувствовал под руками липкую влагу, в нос ударил запах крови. Из темноты материализовались несколько человек и забрали у него из рук ношу.