А делать что‑то надо. Может быть, и правда позвать Миртл? Но Миртл относилась к своему близнецу, как только и может относиться сестра к такому талантливому брату. Она будет говорить о его здоровье, и рубашках, и носках, молчаливо подразумевая, что Джейн неслыханно повезло. Нет, Миртл звать нельзя. Может, пойти к доктору? Но он будет задавать такие вопросы… А что‑то делать надо. Вдруг она поняла, что все равно поедет в Сэнт‑Энн, к мисс Айронвуд. И подумала: «Нет, какая же я дура!..»
Если бы вы в тот день нашли удобное место над Эджстоу, вы бы увидели, что к югу быстро движется черное пятнышко, а восточней, у реки, гораздо медленней ползет дымок паровоза.
Пятнышко было машиной, увозившей Марка Стэддока в Бэлбери, где институт временно расположился при своей же станции переливания крови. Машина Марку понравилась. Сиденья были такие, что хотелось откусить кусочек. А как ловко, как мужественно (Марка сейчас мутило от женщин) сел Феверстон за руль, сжимая в зубах трубку! Даже по улочкам Эджстоу они ехали быстро, и Феверстон отпускал краткие, но впечатляющие замечания о пешеходах и владельцах других машин. За колледжем Св. Елизаветы, где когда‑то училась Джейн, он показал, на что способен. Мчались они так, что даже на полупустой дороге мимо них непрерывно мелькали машины, нелепые пешеходы, какие‑то люди с лошадьми и собаки, которым, по мнению Феверстона, «опять повезло!». Курицу они все‑таки раздавили. Опьяненный воздухом и скоростью, Марк покрикивал: «Ух ты!», «Ну‑ну!», «Сам виноват» – и краем глаза глядел на Феверстона, думая о том, насколько он интересней тех зануд. Крупный прямой нос, сжатые губы, скулы, манера носить костюм – все говорило о том, что перед тобой настоящий человек, который едет туда, где делают настоящее дело. Раза два Марк все же усомнился, достаточно ли хорошо лорд Феверстон ведет машину, но тот кричал: «Что нам перекресток!» – и Марк ревел в ответ: «Вот именно!» – «Сами водите?» – спросил Феверстон. «Бывало», – ответил Марк.
Дымок, который вы увидели бы к востоку от Эджстоу, означал, что поезд везет Джейн Стэддок в деревню Сэнт‑Энн. Лондонцам казалось, что за Эджстоу пути нет; на самом же деле маленький поезд из двух‑трех вагонов ходил и дальше. В поезде этом все знали друг друга, и порой вместо третьего вагона прицепляли платформу, на которой ехали лошади или куры; а по перрону ходили охотники в шляпах и гетрах и привыкшие к поездам собаки. Выходил он в половине второго. В нем и ехала Джейн, глядя на красные и желтые листья Брэгдонского леса, а потом – на луга, а потом – на парк, мимо Дьюк Итон, Вулема, Кьюр Харди. На каждой станции, где поезд со вздохом останавливался, немного подаваясь назад, звенели бидоны, стучали грубые башмаки, а потом наступала тишина и длилась долго, и осенний свет грел окно, и пахло листьями, словно железная дорога – такая же часть природы, как поле или лес. На каждой станции в купе входили мужчины, похожие на яблоко, и женщины в шляпах с искусственными вишнями, и школьники, но Джейн едва замечала их, ибо, хотя она считала себя крайним демократом, все классы, кроме ее собственного, были для нее реальны только в книге. Между станциями проплывали островки, сулящие райское блаженство, если только ты успеешь сейчас, именно сейчас, спрыгнуть вниз и застать их врасплох: домик, а за ним – стог сена, а за стогом – поле; две пожилые лошади валетом; плодовый сад, где между яблонями развешано белье; глядящий на вагоны кролик, чьи ушки и глазки составляли два восклицательных знака. В четверть третьего доехали до Сэнт‑Энн, где действительно кончались и рельсы, и все на свете. Когда Джейн вышла со станции, холодный воздух оживил ее.
Хотя последнюю часть пути поезд взбирался вверх, нужно было подняться еще выше пешком, ибо деревня располагалась на холме. Пройдя церковь, Джейн свернула влево, как ей сказали. Слева от нее домов не было, только буковые деревья и неогороженное поле, а за ними – бескрайняя равнина, синяя у горизонта. Холм этот был самым высоким местом в округе. Через некоторое время справа появилась стена, очень длинная, в стене была дверца, у дверцы – старинный колокольчик. Джейн стало не по себе. Она подумала, что идти не надо, и все же позвонила. Дребезжащий звон сменился долгой тишиной, и Джейн даже усомнилась, живут ли в этом доме. Думая о том, стоит ли снова звонить, она услышала за стеной быстрые шаги.
К тому времени машина лорда Феверстона уже давно прибыла в Бэлбери – бывшую усадьбу, заказанную в начале века миллионером, которому понравился Версаль. К дому было пристроено новое крыло, где и размещалась станция переливания крови.
Глава III
Бэлбери и Сэнт‑Энн
Поднимаясь по широкой лестнице, Марк увидел в зеркале и себя, и своего спутника. Клочок ваты, закрывавший ранку, растрепало ветром, и теперь над губой гневно торчал белый ус, а под ним темнела засохшая кровь. Феверстон, как всегда, владел и собой и ситуацией. Через несколько секунд Марк очутился в комнате с большими окнами и пылающим камином и понял, что его представляют Уизеру, исполняющему обязанности директора ГНИИЛИ.
Уизер был учтив и седовлас. Его водянисто‑голубые глаза смотрели вдаль, словно он не замечал собеседников, хотя манеры его, повторю, были безупречны. Он сказал, что исключительно рад видеть здесь м‑ра Стэддока и еще больше обязан теперь лорду Феверстону. Кроме того, он надеялся, что полет не утомил их. Феверстон поправил его, и тогда он решил, что они прибыли поездом из Лондона. Затем он поинтересовался, нравится ли м‑ру Стэддоку его комната, и тому пришлось напомнить, что они только что приехали.
«Хочет, чтобы я себя легче чувствовал», – подумал Марк.
На самом деле ему становилось все труднее.
«Предложил бы сигарету!..» – думал он, постепенно убеждаясь, что Уизер не знает о нем ничего.
Обещания Феверстона растворились в тумане. Наконец Марк собрал все свое мужество и заметил, что ему еще не совсем ясно, чем именно он может быть полезен институту.
– Уверяю вас, мистер Стэддок, – сказал Уизер, глядя вдаль, – вам незачем… э‑э… совершенно незачем беспокоиться. Мы ни в коей мере не собираемся ограничить круг вашей деятельности, не говоря уже о вашем плодотворном сотрудничестве с коллегами, представляющими другие области знания. Мы всецело, да, всецело учтем ваши научные интересы. Вы увидите сами, мистер… Стэддок, что, если мне позволено так выразиться, институт – это большая и счастливая семья.
– Поймите меня, сэр, – сказал Марк. – Я имел в виду другое. Я просто хотел узнать, что именно я буду делать, если перейду к вам.
– Надеюсь, между нами не может быть недоразумений, – сказал и. о. – Мы отнюдь не настаиваем, чтобы в данной фазе решался вопрос о вашем местопребывании. И я, и все мы полагаем, что вы будете проводить исследования там, где этого требует дело. Если вы предпочитаете, вы можете по‑прежнему жить в Лондоне или в Кембридже.
– В Эджстоу, – подсказал лорд Феверстон.
– Вот именно, Эджстоу. – И Уизер обернулся к Феверстону. – Я пытаюсь объяснить мистеру… э… Стэддоку, что мы и в малейшей мере не собираемся предписывать или даже советовать, где ему жить. Надеюсь, вы со мной согласны. Где бы он ни поселился, мы предоставим ему, в случае надобности, и воздушный и наземный транспорт. Я уверен, лорд Феверстон, что вы объяснили, как легко и безболезненно решаются у нас такие вопросы.
– Простите, сэр, – сказал Марк, – я об этом и не думал… То есть я могу жить где угодно. Я просто…
Уизер прервал его, если это слово применимо к такому ласковому голосу:
– Уверяю вас, мистер… э‑э… уверяю вас, сэр, вы и будете жить, где вам угодно. Мы и в малейшей степени…
Марк почти в отчаянии решился сказать:
– Меня интересует характер работы.
– Дорогой мой друг, – сказал и. о., – как я уже говорил, никто и в малейшей мере не сомневается в вашей полнейшей пригодности. Я не предлагал бы вам войти в нашу семью, если бы не был совершенно уверен, что все до единого оценят ваши блестящие дарования. Вы среди друзей, мистер… э‑э. Я первый отговаривал бы вас, если бы вы думали связать свою судьбу с каким бы то ни было учреждением, где бы вам грозили… э… нежелательные для вас личные контакты.
Больше Марк не спрашивал – и потому, что он должен был сам уже все знать, и потому, что прямой, резкий вопрос изверг бы его из этой теплой, почти одуряющей атмосферы доверительности.
– Спасибо, – сказал он, – я только хотел немного ясней представить себе…
– Я счастлив, – сказал Уизер, – что мы с вами заговорили об этом по‑дружески… э‑э‑э… неофициально. Могу вас заверить, что никто не намеревается загнать вас… хе‑хе… в прокрустово ложе. Мы здесь не склонны строго разграничивать области деятельности, и я надеюсь, такие люди, как вы, всецело разделяют неприязнь к насильственному ограничению. Каждый сотрудник чувствует, что его работа не частное дело, а определенная ступень в непрестанном самоопределении органического целого.
И Марк сказал (прости его, Боже, ведь он был и молод, и робок, и тщеславен):
– Это очень важно. Мне очень нравится такая гибкость…
После чего уже не было никакой возможности остановить Уизера. Тот неспешно и ласково вел свою речь, а Марк думал: «О чем же мы говорим?» К концу беседы был небольшой просвет: Уизер предположил, что Марк сочтет удобным вступить в институтский клуб. Марк согласился и тут же страшно покраснел, ибо выяснилось, что вступать туда надо пожизненно и взнос – двести фунтов. Таких денег не было у него вообще. Конечно, если бы он получил здесь работу, он смог бы заплатить. Но получил ли он? Есть тут работа или нет?
– Как глупо, – сказал он. – Оставил дома чековую книжку…
Через несколько секунд он снова шел по лестнице с Феверстоном.
– Ну как? – спросил он.
Феверстон, видимо, не расслышал.
– Ну как? – повторил он. – Когда я узнаю, берут меня или нет?
– Привет! – заорал Феверстон, кинулся куда‑то вниз и, схватив своего друга за руку, мгновенно исчез.
Марк спустился медленно и оказался в холле, среди каких‑то людей, которые, оживленно беседуя, шли подвое, по трое налево, к большим дверям.
Долго стоял он здесь, не зная, что делать, и стараясь держаться поестественней. Шум и запахи, доносившиеся из‑за двери, указывали на то, что народ завтракает. Марк не был уверен, идти ему или нет, но потом решил, что еще хуже стоять тут как дураку.
Он думал, что в столовой – столики и он найдет место подальше, но стол был один, очень длинный, и места почти все заняты. Не найдя Феверстона, Марк сел рядом с кем‑то, пробормотав: «Здесь можно сесть где хочешь?» – но сосед его не услышал, ибо деловито ел и разговаривал с другим своим соседом.
Завтрак был превосходный, но Марк с облегчением вздохнул, когда он кончился. Вместе со всеми он пересек холл и очутился в большой комнате, куда подали кофе. Здесь он увидел наконец Феверстона и одного из своих коллег, Уильяма Хинджеста{69}, которого (конечно, за глаза) называли Ящерка Билл и просто Ящер.
Как и предвидел Кэрри, Хинджест на заседании не был и вряд ли знал Феверстона. Не без страха Марк понял, что тот попал сюда как бы в обход всемогущего лорда. Занимался он физической химией и был в их колледже одним из двух ученых мирового класса. Надеюсь, читатель не думает, что в Брэктоне собрались крупные ученые. Конечно, передовые люди не приглашали нарочно тех, кто поглупее, но, как выразился Бэзби, «нельзя же иметь все сразу!..». У Ящера были старомодные усы, светло‑рыжие, с проседью. Нос его походил на клюв.
– Вот не ожидал, – вежливо сказал Марк. Он всегда побаивался Хинджеста.
– Хм? – сказал Ящер. – Что? Ах, это вы, Стэддок? Не знал, что они вас подцепили.
– Жаль, что вас не было вчера на заседании, – сказал Марк.
То была ложь. Прогрессисты не любили, чтобы Хинджест ходил на заседания. Как ученый он принадлежал им, но, кроме того, он был аномалией, и это им очень не нравилось. Дружил он с Глоссопом. К своим поразительным открытиям он относился как‑то небрежно, а гордился своим родом, восходившим к мифической древности. Особенно оскорбил он коллег, когда в Эджстоу приезжал де Бройль.{70} Знаменитый физик был все время с ним, но когда кто‑то потом восторженно обмолвился об «истинном пиршестве науки», Ящер подумал и сказал, что о науке они вроде бы не говорили.
«Хвастались предками», – прокомментировал это Кэрри, хотя и не при Хинджесте.
– Что? Заседание? – сказал Ящер. – С какой это стати?
– Мы обсуждали проблему Брэгдонского леса.
– Ерунда какая!
– Наверное, вы бы согласились с нашим решением.
– Какая разница, что вы там решили!
– То есть как?
– А так. Институт все равно забрал бы лес. Это они могут.
– Странно! Нам сказали, что, если мы откажемся, они поедут в Кембридж.
Хинджест громко хмыкнул.
– Вранье. А странного ничего не вижу. Наш колледж любит проболтать весь день впустую. И что институт превратит самое сердце Англии в помесь американского отеля с газовым заводом, здесь тоже ничего странного нет. Одно мне непонятно – зачем им этот участок. – Мы это скоро увидим.
– Вы, может, увидите. Я – нет.
– Почему? – растерянно спросил Марк.
– С меня хватит. – Хинджест понизил голос. – Сегодня же уеду. Не знаю, чем вы занимаетесь, но мой вам совет, езжайте назад и занимайтесь этим дальше.
– Да? – сказал Марк. – Почему вы так думаете?
– Такому старику, как я, ничего, – сказал Хинджест, – а с вами они могут сыграть плохую шутку. Конечно, что кому нравится.
– Собственно, – сказал Марк, – я ничего еще не решил. Я даже не знаю, что буду делать, если останусь тут.
– Вы чем занимаетесь?
– Социологией.
– Хм, – сказал Хинджест. – Могу вам показать вашего начальника. Некий Стил. Вон, у окна.
– Вы меня не познакомите?
– Значит, решили остаться?
– Ну, надо же мне хотя бы с ним побеседовать!
– Хорошо, – сказал Хинджест. – Дело ваше. – И он крикнул: – Стил!
Стил обернулся. Он был высокий, суховатый, с длинным худым лицом, но с толстыми губами.
– Это Стэддок, – сказал Хинджест, – в ваш отдел, – и отвернулся.
– Он сказал, в мой отдел? – не сразу выговорил Стил.
– Сказать он сказал, – ответил Марк, пытаясь улыбнуться, – но сам я не знаю. Я социолог, конечно…
– Да, отдел мой, – прервал его Стил, – только я о вас не слышал. Кто вам говорил, что вы ко мне поступите?
– Понимаете, – сказал Марк, – все это довольно туманно. Я сейчас виделся с Уизером, но он ничего не объяснил.
– А к нему вы как пролезли?
– Меня представил лорд Феверстон.
Стил свистнул.
– Коссер, – окликнул он веснушчатого человека. – Послушайте‑ка! Феверстон сгрузил вот этого нам. Повел его прямо к и. о., за моей спиной. Здорово, а?
– Черт знает что! – сказал Коссер, сурово глядя не на Марка, а на Стила.
– Простите, – погромче и потверже сказал Марк. – Вам беспокоиться незачем. Это недоразумение. Я, видимо, чего‑то не понял. Собственно, я просто приехал посмотреть. Я совсем не уверен, что останусь.
Ни Стил, ни Коссер не обратили на его слова никакого внимания.
– Феверстоньи штучки, – сказал Коссер.
Стил обернулся к Марку.
– Я бы вам не советовал принимать всерьез то, что говорит лорд Феверстон, – сказал он.
– Поймите меня, пожалуйста, – сказал Марк, надеясь, что не краснеет. – Я приехал посмотреть, больше ничего. Мне все равно, получу я здесь место или нет.
– Сами видите, – сказал Стил Коссеру, – у нас в отделе места нет, особенно для тех, кто не знает дела.
– Вот именно, – сказал Коссер.
– Мистер Стэддок, если не ошибаюсь, – проговорил сзади тоненький голос, принадлежавший, однако, очень толстому мужчине. Марк сразу узнал профессора Филострато, знаменитого физиолога (тем более, что тот говорил с иностранным акцентом), года два тому назад они сидели рядом на банкете. Марку польстило, что такой человек вспомнил его.
– Я чрезвычайно счастлив, что вы среди нас, – сказал итальянец, ласково уводя Марка от Коссера и Стила.
– Честно говоря, – сказал Марк, – я в этом не уверен. Меня привез Феверстон, но потом он исчез, а Стил… Понимаете, я должен быть в его отделе, а он ничего не знает.
– Стил! – сказал Филострато. – Какая нелепость! Ему скоро укажут его место. Быть может, вы и укажете. Я читал ваши работы, si, si[7]. Не обращайте на него внимания, искренне вам советую.
– Я бы не хотел оказаться в ложном положении… – начал Марк.
– Послушайте меня, мой друг, – сказал Филострато. – Оставьте эти мысли. Поймите прежде всего, как важна наша работа, наша настоящая работа. От нее зависит существование человечества. Да, среди этого сброда, этой canaglia вы увидите и наглость, и лукавство. Но это не должно вас трогать.
– Когда мне дадут интересную работу, – сказал Марк, – я и не буду обращать внимания на такие вещи.
– Да, да, вы совершенно правы. Работа важнее, чем вы думаете. Вы увидите это сами. Стилы и Феверстоны не имеют никакого значения. Если Уизер за вас, какое вам до них дело? Слушайте только его, вы меня понимаете? Ах да, и еще… Не ссорьтесь с Феей. А на остальных не обращайте никакого внимания.
– С Феей?
– Да. Ее тут зовут Фея. Скажу вам, пренеприятная inglesaccia![8]Глава нашей полиции, у нас ведь своя. Ecco[9], да вот и она. Я вас познакомлю. Мисс Хардкасл, разрешите представить вам мистера Стэддока.
Марк почувствовал, что руку его невыносимо крепко сжала большая женщина в короткой юбке и черном форменном кителе. Бюст ее сделал бы честь кельнерше былых времен, но сама она казалась скорее крепкой, чем толстой. Лицо у нее было бледное, широкое, голос – густой. Единственной данью моде был небрежный мазок помады на ее губах. Она жевала незажженную сигару. Заговорив, она вынимала ее изо рта и внимательно глядела на кончик, измазанный помадой и слюной. Кончив фразу, она снова совала сигару в рот. Сейчас она сразу же плюхнулась в кресло, перекинула правую ногу через ручку и устремила на Марка холодный, фамильярный взгляд.
«Клик‑клак», услышала Джейн, ожидающая за оградой. Дверь открылась, и она увидела высокую женщину примерно ее лет.
– Здесь живет мисс Айронвуд? – спросила Джейн.
– Она вам назначила? – спросила женщина.
– Не совсем, – сказала Джейн. – Меня послал доктор Димбл.
– Ах, вы от доктора Димбла! – сказала женщина. – Это дело другое. Входите. Подождите минутку, закрою как следует. Дорожка узкая, вы меня простите, если я пойду впереди?
Женщина повела ее по мощенной кирпичом дорожке, мимо слив и яблонь. Потом они свернули налево, на мшистую тропинку, обсаженную крыжовником. Дальше была площадка или полянка, на ней – качели, а за ней – парники. Затем началась настоящая деревушка, какие бывают в больших поместьях: они шли по улочке, и с обеих сторон были всякие постройки – амбары, сараи, еще одна теплица, конюшня, свинарник. Наконец через огород, расположенный на довольно крутом склоне, они добрались до розовых кустов, чопорных и неприступных в зимнем уборе. Дорожка здесь была выложена дощечками. Джейн постаралась вспомнить, что же напоминает ей этот сад.{71} «Кролика Питера»? Или «Роман о розе»? Сад Клингзора? Сад из «Алисы»? А может быть, сады на месопотамских зиккуратах, породившие легенду о райском саде? Фрейд говорит, что мы любим сады, потому что они символизируют женское тело. Мужская точка зрения… Для женщин сад – что‑то другое. Или нет? Неужели женщины тоже неравнодушны к женскому телу? Ей вспомнилась фраза: «Женская красота трогает и мужчин, и женщин, и не случайно богиня любви старше и сильнее, чем бог». Откуда это? И почему она думает сейчас такую чушь? Она поджалась. Странное чувство овладевало ею – она на чужой земле, и надо держаться изо всех сил. В эту минуту они вынырнули из‑под лавров к маленькой двери, около которой стояла бочка с водой. Наверху, в длинной стене, хлопнуло окно.
Чуть позже Джейн оказалась в большой комнате с печкой, а не с камином. Ковра тут не было, стены были беленые, и все это напоминало монастырь. Шаги высокой женщины затихли в переходах, и теперь Джейн слышала лишь карканье ворон.
«Попалась я, – думала она. – Придется отвечать на всякие вопросы».
Она считала себя современным человеком, который может говорить о чем угодно, но сейчас в ее сознании то и дело всплывали вещи, о которых она не могла бы сказать вслух.
«У зубных врачей хоть журналы лежат», – подумала она и открыла какую‑то книгу.
Там было написано: «Женская красота трогает и мужчин, и женщин, и не случайно богиня любви старше и сильнее, чем бог. Желать, чтоб твоей красоты желали, – суетность Лилит. Желать, чтобы твоей красоте радовались, – послушание Евы. Лишь в возлюбленном счастлива возлюбленная своею красотой. Послушание – путь к радости, смирение…»
Дверь открылась. Джейн густо покраснела и захлопнула книгу. В дверях стояла та же высокая молодая женщина. Сейчас она вызывала в Джейн тот полузавистливый восторг, который женщины часто испытывают к другому, чем у них, типу красоты.
«Хорошо быть такой высокой, – думала Джейн, – такой смелой, как амазонка, такой решительной».
– Вы миссис Стэддок? – спросила женщина.
– Да, – сказала Джейн.
– Мы ждем вас, – сказала женщина. – Меня зовут Камилла, Камилла Деннистон.
Джейн пошла за ней по узким переходам, думая о том, что они, должно быть, еще в задней, не парадной части дома, адом этот очень большой. Наконец Камилла постучалась в дверь, тихо сказала: «Она пришла» (Джейн подумала: «Как служанка») и отошла в сторону. Мисс Айронвуд, вся в черном, сидела, сложив на коленях руки, точно так же, как в последнем сне, если это был сон.
– Садитесь, моя милая, – сказала мисс Айронвуд.
Руки у нее были очень большие, но никак не грубые. Все было большим у нее – и нос, и рот, и серые глаза. По‑видимому, ей давно исполнилось пятьдесят.
– Как вас зовут, моя милая? – спросила мисс Айронвуд и взяла карандаш.
– Джейн Стэддок.
– Вы замужем?
– Да.
– Муж знает, что вы к нам пришли?
– Нет.
– Простите, сколько вам лет?
– Двадцать три.
– Так, – сказала мисс Айронвуд. – Что же вас беспокоит? Джейн вдохнула побольше воздуху.
– Я вижу странные сны, – сказала она. – Вероятно, у меня депрессия.
– Какие именно сны? – спросила мисс Айронвуд. Джейн рассказывала довольно сбивчиво и глядела на сильные пальцы, держащие карандаш. Суставы этих пальцев становились все белее, на руке надувались вены, и, наконец, карандаш сломался. Джейн в удивлении остановилась и подняла голову. Большие серые глаза все так же смотрели на нее.
– Продолжайте, моя милая, – сказала мисс Айронвуд. Когда Джейн кончила, она довольно долго молчала, и Джейн начала сама:
– Как вы считаете, со мной что‑нибудь плохое?
– Нет, – сказала мисс Айронвуд.
– Значит, это пройдет?
– Не думаю.
Джейн удивилась.
– Неужели меня нельзя вылечить?
– Да, вылечить вас нельзя, потому что вы не больны. «Она издевается, – подумала Джейн, – она считает, что я сумасшедшая».
– Как ваша девичья фамилия? – спросила мисс Айронвуд.
– Тюдор, – сказала Джейн.
В другую минуту она бы смутилась, ибо очень боялась, как бы не подумали, что она этим гордится.
– Уорикширская ветвь?{72}
– Да…
– Вы не читали небольшую книгу, всего в сорок страниц, о битве при Вустере?{73} Ее написал ваш предок.
– Нет. У папы она была. Он говорил, это единственный экземпляр. Потом она куда‑то делась.
– Ваш отец ошибался, сохранилось еще по меньшей мере два экземпляра. Один – в Америке, другой – здесь, у нас.
– Так что же книга?
– Ваш предок абсолютно верно описал битву в тот самый день, когда она состоялась. Но он там не был. Он был в Йорке.
Джейн растерянно посмотрела на мисс Айронвуд.
– Ваш предок видел битву во сне, – сказала та.
– Я не понимаю…
– Ясновидение передается по наследству.
Джейн задохнулась, словно ее оскорбили. Именно такие вещи она ненавидела. Что‑то древнее, непонятное, неразумное без спроса врывалось в ее жизнь.
– У нас нет доказательств… – начала она.
– У нас есть ваши сны, – перебила мисс Айронвуд.
Тон ее, и без того серьезный, стал строгим.
«Неужели она не понимает, – думала Джейн, – что неудобно обвинить во лжи даже далекого предка?»
– Сны? – настороженно выговорила она.
– Да, – сказала мисс Айронвуд.
– Что вы имеете в виду?
– Я считаю, что вы видели правду. Алькасан действительно сидел в камере, к нему приходил человек.
– Но это же смешно!.. – сказала Джейн. – Это чистое совпадение, а потом был обычный кошмар. Ему отвернули голову! И… и откопали старика, оживили…
– Небольшие неточности есть, но основное – правда.
– Я в такие вещи не верю.
– Конечно. Вас так воспитали, – сказала мисс Айронвуд. – Вам придется открыть самой, что у вас дар ясновидения.
Джейн подумала о фразе из книги и о самой мисс Айронвуд – их она тоже видела заранее. Но это же чепуха!..
– Значит, вы не можете мне помочь? – спросила она.
– Я могу сказать вам правду, – отвечала мисс Айронвуд. – Во всяком случае, пытаюсь.
– Вы не можете это остановить… вылечить?
– Ясновидение – не болезнь.
– Да на что оно мне! – вскричала Джейн.
Мисс Айронвуд молчала.
– Может быть, вы мне кого‑нибудь порекомендуете? – спросила Джейн.
– Если вы пойдете к психоаналитику, – сказала мисс Айронвуд, – он будет вас лечить, исходя из предпосылки, что сны ваши порождены подсознанием. Не знаю, что выйдет. Боюсь, что‑нибудь плохое. А сны останутся.
– Зачем это все? – сказала Джейн. – Я хочу жить нормально. Я хочу работать. Почему именно я должна такое терпеть?
– Ответ на ваш вопрос известен много высшим, чем я.
Обе они помолчали. Потом Джейн неловко приподнялась и сказала:
– Что ж, я пойду, – и вдруг прибавила: – А вы откуда знаете, что это правда?
– На это я отвечу. Мы знаем, что сны ваши – правда, ибо часть фактов известна нам и без них. Именно поэтому доктор Димбл так ими заинтересовался.
– Значит, он меня послал не ради меня, а ради вашей пользы? – сказала Джейн. – Жаль, что я этого не знала. Вышло недоразумение. Я думала, он хочет мне помочь.
– Он и хочет. Кроме того, он хочет помочь нам.
– Очень рада, что и меня не забыли… – с ледяной иронией сказала Джейн, но попытка не удалась. Она все‑таки растерялась и сильно покраснела. Она была очень молода.
– Милая моя, – сказала мисс Айронвуд, – вы не понимаете, как это все серьезно. То, что вы видели, связано с делами, перед которыми и наше с вами счастье, и даже самая жизнь поистине ничтожны. От вашего дара вам не избавиться. Не пытайтесь подавить его, ничего не выйдет, а вам будет очень плохо. С другой стороны, вы можете употребить его во благо. Тогда и сами вы придете в себя, и людям очень, очень поможете. Если вы скажете о нем кому‑нибудь еще, им воспользуются почти наверное те, для кого и счастье ваше, и жизнь – не важнее, чем муха. Вы видели во сне настоящих, существующих людей. Вполне вероятно, они знают, что вы невольно следите за ними. Если это так, они не успокоятся, пока не завладеют вами. Советую вам быть с нами, это лучше и для вас самой.
– Вы все время говорите «мы». Тут что, какое‑то общество?
– Если хотите, можете называть это обществом.
Джейн уже несколько минут стояла. Все возмутилось в ней – и уязвленное самолюбие, и ненависть к таинственному. Ей было важно одно: не слышать больше серьезного, терпеливого голоса.
«Она мне только повредила», – подумала Джейн, все еще видя в себе больную.
Вслух она сказала:
– Мне пора. Я не понимаю, о чем вы говорите. Не хочу я ни во что ввязываться.
К обеду Марк немного повеселел благодаря виски, которое они пили с мисс Хардкасл. Я обману вас, если скажу, что Фея ему понравилась. Конечно, он ощущал ту гадливость, которую ощущает молодой мужчина при непристойно развязной, но непривлекательной женщине. Собеседница его явно это понимала и даже находила в этом удовольствие. Она рассказала ему множество зверских анекдотов. Марк часто видел, как женщины пытаются острить по‑мужски, и это шокировало его, но все же он чувствовал свое превосходство. Фея оставила мужчин далеко позади. Затем она перешла к профессиональным темам, и Марк содрогнулся, услышав, что в тридцати случаях из ста казнят не тех, кого надо. Сообщила она и некоторые детали казней, которые ему и в голову не приходили.
Да, это было противно. Однако все перекрывало ощущение, что ты – свой человек. За день он много раз чувствовал себя чужим, и чувство это исчезло, когда мисс Хардкасл говорила с ним. Жизнь она прожила интересную. Она побывала и суфражисткой, и британской фашисткой, сидела в тюрьме не один раз, встречалась с премьерами, диктаторами, кинозвездами. Она знала, что может, а чего не может полиция, и считала, что может она почти все. Институтскую полицию она ставила очень высоко и сообщила, что сейчас особенно важно внушить публике, насколько лечение гуманней наказания. Однако на ее пути еще стояло немало бюрократических заслонок. «Правда, газеты у нас все, кроме двух, – сказала она. – Ничего, мы и эти прихлопнем». Марк не совсем понял ее, и она объяснила, что полиции страшно мешает идея «заслуженного наказания». Считается, что с преступником можно сделать то‑то и то‑то, но не больше. У лечения же пределов нет – лечи себе, пока не вылечишь, а уж вылечился ли больной, решать не суду. Лечить – гуманно, предотвращать болезнь – еще гуманней. Скоро все, кто попадется в руки полиции, будут под контролем института, а там и вообще все, каждый человек. «Тут‑то мы с тобой и нужны, – сказала она, тыкая пальцем Марку в жилет. – В конечном счете, сынок, что полицейская служба, что социология – одна собака. Значит, нам с тобой вместе работать».