– Нет. Это кусты… А вон деревья…
– Да, – сказал Димбл. – Это ваша роща. Мы почти у места.
Земля перед ними шла вверх еще ярдов двадцать, потом холм обрывался. Теперь они видели лесок, а кроме того, каждый различил бледные мерцающие лица своих спутников.
– Я пойду первым, – сказал Димбл.
– Как я вам завидую, что вы не боитесь! – сказала Джейн.
– Тише, прошу вас!.. – сказал он.
Они осторожно дошли до обрыва и остановились. Внизу, в ложбинке, горели довольно большие поленья. Вокруг росли кусты, и пляшущие тени мешали все рассмотреть. Кажется, за костром стоял шалаш; Деннистону показалось, что он видит и перевернутую тележку, а у костра стоит котелок.
– Есть там кто‑нибудь? – тихо спросил Димбл.
– Не знаю, – ответил Деннистон. – Подождите минутку.
– Смотрите! – сказала Джейн. – Вон там, где пламя отнесло ветром!
– Что? – спросил Димбл.
– Вы не видите?
– Ничего не вижу.
– Кажется, я вижу человека, – сказал Деннистон.
– Да, вроде бы бродяга, – сказал Димбл. – То есть в современной одежде.
– Какой он с виду?
– Не знаю.
– Надо идти вниз, – сказал Димбл.
– А можно тут спуститься? – сказал Деннистон.
– Не с этой стороны, – сказал Димбл. – Мне кажется, правее есть тропинка. Пойдем опять вдоль изгороди, пока не наткнемся на нее.
Они говорили тихо, огонь трещал все громче, дождь перестал. Осторожно, словно солдаты в лесу, они стали пробираться от дерева к дереву.
– Стойте! – вдруг прошептала Джейн.
– В чем дело?
– Кто‑то шевелится.
– Где?
– Внизу. Совсем близко.
– Я ничего не слышал.
– Теперь ничего и нет.
– Идемте дальше.
– Вы что‑нибудь слышите, Джейн?
– Нет, сейчас тихо.
Они прошли еще несколько шагов.
– Стой! – сказал Деннистон. – Джейн права. Там что‑то есть…
– Заговорить мне? – спросил Димбл.
– Подождите немного. Да, есть. Смотрите! Ах ты, да это ослик…
– Так я и думал, – сказал Димбл. – Это бродяга, лудильщик… Вот его ослик. А спуститься надо…
Они двинулись дальше и вышли на заросшую тропинку. Шла она петлей, и все же шалаш или палатку уже не загораживал костер.
– Вот он, – сказала Джейн.
– Да, вижу, – сказал Деннистон. – Действительно, бродяга. Видите его, Димбл? Старик с бородой, в старой куртке и в черных штанах. Вон, ногу вытянул, пальцы торчат из башмака!
– Вон там? – сказал Димбл. – Я думал, это бревно. Но у вас лучше зрение. Вы уверены, что это человек?
– Вроде была. Не знаю, глаза устали. Слишком тихо он сидит. Если это человек, он заснул.
– Или умер, – сказала Джейн, резко вздрогнув.
– Что ж, – сказал Димбл. – Идемте вниз.
Меньше чем за минуту они спустились вниз. Палатка там была, и какое‑то тряпье в палатке, и жестяная тарелка, и несколько спичек, и кучка табаку, но человека не было.
– Я вот чего не понимаю, – сказала Фея. – Что вы над ним трясетесь? То вы так, то сяк! Разводили тут про убийство, теперь он сидит один, а толку‑то? Может, сработает, а может – нет. Да я бы его за двадцать минут расколола. Видали мы таких.
Так говорила Фея Уизеру той же ненастной ночью, часов в двенадцать. Был с ними и третий, профессор Фрост.
– Уверяю вас, мисс Хардкасл, – сказал и. о., глядя поверх Фроста, – ваши мнения всегда вызывают у меня живейший интерес. Но если я вправе так выразиться, перед нами – один из тех случаев, когда… э‑э‑э… принудительные собеседования привели бы к нежелательным результатам.
– Почему это? – угрюмо спросила Фея.
– Простите, если я вам напомню, – сказал Уизер, – не потому, что вы не знали, из чисто методологических соображений, – нам нужен не он. Я хочу сказать, мы все будем рады увидеть среди нас миссис Стэддок, главным образом – в связи с ее поразительными психическими способностями. Конечно, употребляя слово «психический», я не отдаю предпочтения никакой гипотезе.
– В общем, сны, – сказала Фея.
– Можно предположить, – продолжал Уизер, – что на нее оказало бы нежелательное действие, если бы мы доставили ее насильно, а здесь она обнаружила, что ее муж находится в… э‑э‑э… не совсем естественных, хотя и временно, условиях, неизбежно связанных с вашим методом исследования. Искомая способность могла бы исчезнуть.
– Мы еще не слышали донесения, – спокойно сказал Фрост. – Прошу вас, майор.
– Все к собакам, – сказала Фея. – Поехал он в Нортумберленд. После него оттуда вышли три человека: Ланкастер, Лили и Димбл. Перечисляю по значимости. Ланкастер – верующий и большая шишка. В родстве со всякими епископами. Черт‑те сколько написал. Лили – вроде того, но потише. Правда, сами помните, в прошлом году он нам попортил кровь в этой комиссии насчет высших школ. В общем, люди опасные. Деловые, что называется. Димбл – не то. Божья коровка. Против него ничего и не скажешь, знает свою науку, и все. Не такой он знаменитый… ну, может, у этих, филологов. Хватки нет, совести – завались, в общем – толку от него мало. Те двое ему не чета, те кой‑чего смыслят, особенно Ланкастер. Такого и нам заполучить не грех, если б не эти… взгляды.
– Вы могли бы сообщить майору Хардкасл, – сказал Фрост, – что эти характеристики нам известны.
– Действительно, – сказал Уизер, – поскольку час поздний… мы не хотели бы переутомлять вас, мисс Хардкасл… Не перейдете ли вы к более существенным положениям вашего… э‑э… доклада?
– Ладно, – сказала Фея. – Людей у меня было мало. Сами знаете, спасибо, что мы вообще его увидели. Все у меня были заняты, пришлось обойтись чем есть. Шесть человек я поставила у колледжа, в штатском, ясное дело. Потом трех, кто получше, послала за Ланкастером. Через полчаса получила телеграмму, он в Лондоне. Может, там чего найдут. С Лили я попотела. Ходил мест в пятнадцать. Всё взяли на заметку. Димбл вышел последний, у меня оставался один человек, и тут О’Хара звонит, людей ему надо. Ну я решила, бог с ним, с Димблом. Каждый день ходит на службу и вообще пустое место.
– Я не совсем понимаю, – сказал Фрост, – почему вы не послали людей в само здание.
– А из‑за вашего Феверстона, – сказала Фея. – Нас теперь в колледж не пускают, если хотите знать. Говорила я, не наш человек. Крутит. С университетом заигрывает. Помяните мое слово, вы еще с ним наплачетесь.
Фрост посмотрел на Уизера.
– Я ни в малейшей степени не стану отрицать, – сказал и.о., – что некоторые действия лорда Феверстона вызывают у меня недоумение. Однако мне было бы невыразимо тяжело предположить, что он…
– Стоит ли задерживать майора Хардкасл? – спросил Фрост.
– Вы совершенно правы! – сказал Уизер. – Я чуть не забыл, моя дорогая мисс Хардкасл, как вы устали и как я ценю ваше время. Не позволяйте нам злоупотреблять вашей добротой. Вам совершенно ни к чему утруждать себя скучными мужскими делами.
– А может, – сказала Фея, – пустить к нему моих ребят? Так, слегка. Жаль, столько крутилась, и никакой тебе радости.
Уизер, учтиво улыбаясь, стоял у дверей, и вдруг лицо его изменилось. Бледные полуоткрытые губы, седые завитки, блеклые глаза лишились какого бы то ни было смысла. Мисс Хардкасл показалось, что на нее смотрит маска. И она молча вышла из кабинета.
– Не кажется ли вам, – сказал Уизер, возвращаясь на свое место, – что мы придаем слишком большое значение жене этого Стэддока?
– Мы действуем согласно приказу от первого октября, – сказал Фрост.
– О… я не о том… – сказал Уизер.
– Разрешите напомнить вам факты, – сказал Фрост. – Мы наблюдали полностью только один сон, очень важный, конечно, давший нам, хотя и не совсем точно, ценные сведения. Тем самым, мы поняли, что злоумышленники могут использовать ее в своих целях.
– Я ни в малейшей мере не отрицаю…
– Это первое, – продолжал Фрост. – Второе: ее сознание стало менее прозрачным. К настоящему времени наука нашла этому одно объяснение. Так бывает, когда данное лицо попадает по собственной воле под влияние враждебной нам силы. Таким образом, мы не видим ее снов и знаем, что она – под чужим влиянием. Это опасно само по себе. Но это означает, что через нее мы можем попасть в штаб‑квартиру врага. По‑видимому, Хардкасл права, под пыткой он выдал бы адрес жены. Но, как вы сами сказали, если она увидит его в соответствующем состоянии, вряд ли мы сможем надеяться на сны. Это – первое возражение. Второе: нападать на врага очень опасно. По всей вероятности, они защищены, и против такой защиты у нас средств нет. Наконец, третье: он может адреса не знать. В таком случае…
– Я был бы чрезвычайно огорчен, – сказал Уизер. – Научное исследование (я не применял бы слова «пытка») совершенно нежелательно, когда исследуемый ничего не знает. Если не прекратить опыта, он не оправится… если прекратить, останется чувство, что он все‑таки знал ответ…
– В общем, выход один, – сказал Фрост. – Пускай сам везет сюда жену.
– А не могли бы мы, – сказал Уизер еще отрешенней, чем обычно, – привлечь его к нам несколько сильнее?.. Я имею в виду, мой дорогой друг, истинную, глубокую перемену.
Фрост осклабился во весь свой большой рот, показывая белые зубы.
– Я предполагал к этому перейти, – сказал он. – Я сказал «пускай везет жену». Возможностей для этого две: на низшем уровне, например – страх или похоть, и на высшем, если он сольется с нашим делом и поймет, что нам надо.
– Вот именно… – сказал Уизер. – Я бы выразился несколько иначе, но вы совершенно правы.
– А вы что собирались делать?
– Мы думали предоставить его на время самому себе… чтобы созрели… э‑э‑э… психологические плоды… Полагаемся мы – со всею гуманностью, конечно – и на небольшие неудобства… скажем, он не ел. Сигареты у него забрали. Нам бы хотелось, чтобы его сознание пользовалось только собственными ресурсами.
– Ясно. Еще что?
– Мы бы с ним побеседовали… Я не уверен, что следовало бы вмешиваться лично мне. Хорошо, если бы он подольше думал, что находится в полиции. Потом, конечно, следует ему сообщить, что он, собственно, у нас. Было бы желательно заметить, что это ничуть не освобождает его от обвинения…
– Да… – сказал Фрост. – Плохо то, что вы полагаетесь только на страх.
– Страх? – переспросил и. о., будто никогда не слышал этого слова. – Я не вполне улавливаю ход вашей мысли. Насколько мне помнится, вы не поддерживали мисс Хардкасл, когда она намекала на прямое вмешательство… если я ее правильно понял.
– А вы, наверное, хотели подсунуть ему таблетки?
Уизер тихо вздохнул и ничего не ответил.
– Ерунда, – сказал Фрост. – Под влиянием стимуляторов мужчину тянет не к жене. Я говорю, нельзя полагаться на один страх. За много лет я пришел к выводу, что результаты его непредсказуемы, пациент может вообще утратить способность к действию. Есть другие средства. Есть похоти.
– Я все же не совсем понимаю вас. Вы только что…
– Не те, посильнее…
Уизер на Фроста не глядел, но кто‑то из них постепенно двигал свой стул, и сейчас они сидели рядом, почти касаясь друг Друга коленями.
– Я беседовал с Филострато, – тихо и четко выговорил Фрост. – Он бы понял меня, если бы знал. Присутствовал и ассистент, Уилкинс. Ни тот ни другой не проявили интереса. Им важно одно: голова живет. Что она говорит, для них значения не имеет. Я зашел очень далеко. Я спрашивал их, почему же она мыслит, откуда берет сведения. Ответа не было.
– Вы полагаете, – сказал Уизер, – что мистер Стэддок окажется восприимчивее?
– Именно, – сказал Фрост. – Вы‑то знаете, что нам нужна не столько власть над Англией, сколько люди, личности. Самая сердцевина человека, преданная делу, как мы с вами… Вот чего хотим мы, вот чего от нас требуют. Пока что мы немногого добились.
– Вы считаете, Стэддок подойдет?
– Да, – сказал Фрост. – Они с женой интересны как пара, в генетическом плане. Кроме того, человек такого типа не окажет сопротивления.
– Я всегда стремлюсь к единству, – сказал Уизер. – Я стремлюсь к возможно более тесным связям… э‑э… переходящим, я бы сказал, пределы личности. К взаимопроникновению, к истинному поглощению… Словом, я с превеликой радостью приму… впитаю… вберу в себя этого молодого человека.
Теперь они сидели так близко, что лица их соприкасались, словно они вот‑вот поцелуются. Фрост подался вперед, пенсне его сверкало, глаз не было видно. Уизер обмяк, рот у него был открыт, губа отвисла, глаза слезились, как будто он сильно выпил. Плечи его мелко тряслись; вдруг он захихикал. Фрост лишь улыбался, но улыбка его становилась все холодней и шире. Он схватил Уизера за плечо. Раздался стук. Большой справочник упал на пол. Два старых человека раскачивались, крепко обхватив друг друга. И постепенно, мало‑помалу, начавшись со слабого визга, разрастался нелепый, дикий, ни на что не похожий, скорее звериный, чем старческий, смех.
Когда Марка вывели в дождь из полицейской машины и быстро затолкали в маленькую, ярко освещенную комнату, он не знал, что он в Бэлбери, а если бы и знал, не испугался, ибо думал не о том. Он был уверен, что его повесят.
Никогда еще он не был вблизи от смерти; и сейчас, взглянув на свою руку (он потирал руки, было холодно), он подумал, что вот эта самая рука, с желтым табачным пятном на указательном пальце, будет скоро рукой трупа, а потом – скелета. Ему даже не стало страшней, хотя на телесном уровне признаки страха были. Его потрясла немыслимость всего этого. Да, это было немыслимо, но совершенно реально.
Потом он вспомнил мерзкие подробности казней, сообщенные ему Феей, но этого сознание уже не вместило. Какие‑то смутные образы мелькнули перед ним и сразу исчезли. Вернулась главная мысль, мысль о смерти. Перед ним встала проблема бессмертия, но и она его не тронула. При чем тут будущая жизнь? Счастье в другом, бесплотном мире (ему не приходило в голову, что там может быть и несчастье) не утешало его. Важно было одно: его убьют. Это тело – слабое, жалкое, совершенно живое тело – станет мертвым. Есть душа или нет, теперь неважно. Тело сопротивлялось, и больше ни для чего не оставалось места.
Марку стало трудно дышать, и он посмотрел, нет ли здесь хоть какой вентиляции. Над дверью была какая‑то решетка. Собственно, кроме двери и решетки вообще ничего не было. Белый пол, белый потолок, белые стены, ни стула, ничего, и яркий свет.
Что‑то во всем этом подсказало ему правду; но промелькнувшая надежда сразу угасла. Какая, в сущности, разница, избавятся они от него при помощи властей или сами, как от Хинджеста? Теперь он понял, что с ним тут творилось. Конечно, все они, его враги, ловко играли на страхах и надеждах, чтобы довести его до полного холуйства, а потом – убить, и если он не выдержит, и если он отслужит свое. Как же он раньше не видел? Как мог он подумать, что чего‑нибудь добьется от этих людей?
Нет, какой же он дурак, какой неразвитый болван! Он сел на пол, ноги у него не стояли, словно он прошел двадцать пять миль. Почему он поехал в Бэлбери тогда, вначале? Неужели нельзя было понять из первого разговора с Уизером, что здесь – ложь на лжи, интриги, грызня, убийства, а тем, кто проиграл, пощады нет? Он вспомнил, как Феверстон произнес: «От романтики не вылечишь». Да, вот почему он поймался – Уизера хвалил Феверстон. Как же он поверил ему, когда у него акулья пасть, и он такой наглый, и никогда не глядит тебе в лицо? Джейн или Димбл раскусили бы его сразу. На нем просто написано «подлец». Купиться могут только марионетки, вроде Кэрри и Бэзби. Но ведь сам он, Марк, до встречи с Феверстоном не считал их марионетками. Очень ясно, сам себе не веря, он вспомнил, как льстило ему, что он стал для них своим. Еще труднее было поверить, что гораздо раньше, в самом начале, он глядел на них чуть не с трепетом и пытался уловить их слова, прячась за книгой, и мечтал, всей душой мечтал, чтобы кто‑нибудь из них сам подошел к нему. Потом, через несколько долгих месяцев, это случилось. Марк вспомнил, как он – чужак, стремящийся стать своим, – выпивает и слушает гадости с таким восторгом, словно его допустили в круг земных царей. Неужели этому не было начала? Неужели он всегда был болваном? И тогда, в школе, когда он перестал учиться, и чуть не умер с горя, и потерял единственного друга, пытаясь попасть в самый избранный круг? И в самом детстве, когда бил сестру за то, что у нее есть секреты с соседской девочкой?
Он не мог понять, почему не видел этого раньше. Он не знал, что такие мысли часто стучались к нему, но он не впускал их, ибо тогда пришлось бы переделать заново все, с самого начала. Сейчас запреты эти исчезли, потому что ничего нельзя было сделать. Его повесят. Жизнь окончена. Паутину можно смахнуть, ведь иначе жить не придется, уже не нужно платить по счету, предъявленному истиной. Вероятно, Фрост и Уизер не предвидели, что испытания страхом смерти дадут такой результат.
Никаких нравственных соображений у Марка сейчас не было. Он не стыдился своей жизни, он сердился на нее. Он видел, как сидит в кустах, подслушивая беседы Миртл с Памелой и не разрешая себе думать о том, что ничего интересного в них нет. Он видел, как убеждает себя, что ему очень весело со школьными кумирами, когда ему хотелось погулять с Пирсоном, которого так больно было бросить. Он видел, как прилежно читает похабщину и пьет, когда тянет к лимонаду и классикам. Он вспоминал, сколько сил и времени тратил на каждый новый жаргон, как притворялся, что ему что‑то интересно или известно, как отрывал от сердца почти все, к чему был действительно привязан, как унизительно уверял себя, что вообще можно общаться с теми, школьными, или с теми, в Брэктоне, или с этими, в ГНИИЛИ. Делал ли он когда‑нибудь то, что любит? Хотя бы ел, пил? Ему стало себя жалко.
В обычных условиях он бы свалил на что‑нибудь вину за эту пустую, нечистую жизнь и успокоился. Но сейчас ему не припомнились ни система, ни комплекс неполноценности, в котором виноваты родители, ни нынешнее время. Он никогда не жил своими взглядами, они были связаны лишь с тем внешним обличьем, которое сейчас с него сползало. Теперь он знал, о том не думая, что он, и только он, выбрал мусор и битые бутылки, пустые жестянки, мерзкий пустырь.
Нежданная мысль настигла его – он подумал, что Джейн будет лучше, когда он умрет. Четыре раза в его жизни пустырю угрожало вторжение извне: Миртл в детстве, Пирсон в школе, Деннистон в университете, потом – Джейн. Сестру он победил, когда стал гениальным братом, у которого такие друзья. Ее восторги и вопросы подстегивали его; но, пересадив этот цветок на пустырь, он утратил возможность мерить себя другой меркой. Пирсона и Деннистона он бросил. Теперь он знал, что собирался он сделать с Джейн: она должна была стать дамой из дам, к которой вхожи только самые избранные, но и те заискивают перед ней. Что ж, ей повезло… Теперь он знал, какие родники, и ручьи, и реки радости, какие лощины и луга, и зачарованные сады были от него скрыты. Он и сам не мог проникнуть к ней, и ее не мог испортить. Она ведь из таких, как Пирсон, Деннистон, Димбл, – из тех, кто умеет просто любить, ни к чему не подлаживаясь. Она не похожа на него. Хорошо, что она от него избавится.
В эту минуту он услышал, как поворачивается ключ в скважине. Все мысли исчезли; остался только ужас. Марк вскочил и прислонился к стене рядом с дверью, словно мог спрятаться от того, кто войдет.
Вошел человек в сером костюме. Он посмотрел на Марка, но стекла пенсне скрыли его взгляд. Марк его узнал. Теперь он не сомневался, что находится в Бэлбери, но не это потрясло его. Профессор Фрост стал совсем другим. Все было прежним – и бородка, и белый лоб, и четкие черты, и холодная улыбка. Но Марк не мог понять, как же он не видел того, от чего убежал бы с воплем любой ребенок, а собака, глухо рыча, забилась бы в угол. Сама смерть была не так страшна, как мысль о том, что несколько часов тому назад он, в каком‑то смысле, верил этому человеку, искал его общества и даже убеждал самого себя, что с ним интересно.
Глава XII
Ненастная ночь
– Здесь никого нет, – сказал Димбл.
– Только что был, – сказал Деннистон.
– Вы действительно кого‑то видели? – спросил Димбл.
– Кажется, видел, – отвечал Деннистон.
– Тогда он далеко уйти не мог, – сказал Димбл.
– Может, кликнем его? – предложил Деннистон.
– Тише! – сказала Джейн, и они помолчали.
– Там просто осел гуляет, – сказал Димбл. – Вон, наверху.
Они помолчали снова.
– Что тут с этими спичками? – сказал Деннистон, глядя на истоптанную землю у костра. – Зачем бродяге их разбрасывать?
– С другой стороны, – сказал Димбл, – не мог же Мерлин принести их из пятого века!
– Что нам делать? – спросила Джейн.
– Страшно подумать, – сказал Деннистон, – что скажет Макфи…
– Лучше нам сесть в машину и поискать белые ворота, – сказал Димбл. – Куда вы смотрите, Артур?
– На следы, – сказал Деннистон, отошедший немного в сторону. – Вот! – Он посветил фонариком. – Здесь было несколько человек. Нет, не идите, затопчете! Смотрите. Неужели не видите?
– А это не наши следы?
– Нет, они не в ту сторону. Вот… и вот.
– Может, это бродяга?
– Если бы он пошел туда, мы бы его видели, – сказала Джейн.
– Он мог уйти раньше, – сказал Деннистон.
– Но мы же его видели! – сказала Джейн.
– Пойдем по следу, – предложил Димбл. – Вряд ли мы зайдем далеко… Если следы оборвутся, вернемся на дорогу, будем искать ворота.
Вскоре глина сменилась травой, следы исчезли. Они дважды обошли ложбину, не нашли ничего и вернулись на дорогу. Было очень красиво, на небе сверкал Орион.
Уизер почти не спал. Когда это было необходимо, он принимал снотворное, но такое случалось нечасто, ибо и днем и ночью он жил жизнью, которую трудно назвать бодрствованием. Он научился уводить куда‑то большую часть сознания и соприкасался с миром едва ли четвертью мозга. Цвета, звуки, запахи и прочие ощущения били по его чувствам, но не достигали души. Манера его, принятая с полвека тому назад, работала сама собой, как пластинка, и он препоручал ей и беседы с людьми, и рутину заседаний. Так слагалась изо дня в день знакомая всем личина, а сам он жил другой, собственной жизнью. Он достиг того, к чему стремились многие мистики, – дух его освободился не только от чувств, но и от разума.
Итак, он не спал, когда Фрост покинул его и ушел к Марку. Всякий, кто заглянул бы в кабинет, увидел бы, что он сидит за столом, склонив голову и сцепив руки. Глаза его закрыты не были. Не было и выражения на лице, ибо находился он не здесь. Мы не знаем, страдал ли он там, наслаждался или испытывал что‑нибудь иное, что испытывают такие души, когда нить, связующая их с естественным течением жизни, натянута до предела, но еще цела. Когда у его локтя зазвенел телефон, он сразу взял трубку.
– Слушаю, – сказал он.
– Это Стоун, сэр, – послышалось в трубке. – Мы нашли то место.
– Да…
– Там ничего нет, сэр.
– Ничего нет?
– Да, сэр.
– Вы уверены, дорогой мой, что не ошиблись? Вполне допустимо…
– Уверен, сэр. Это склеп. Каменный, но есть и кирпич. В середине – возвышение, вроде кровати или алтаря.
– Правильно ли я вас понял? Вы говорите, что там ничего нет и ничего не было?
– Нам показалось, сэр, что недавно туда лазали.
– Прошу вас, выражайтесь как можно точнее.
– Понимаете, сэр, там есть выход… такой тоннель, он ведет к югу. Мы по нему пролезли. Он выходит наружу далеко, уже за лесом.
– Выходит наружу? Вы хотите сказать, что имеется вход… Отверстие или дверь?
– В том‑то и дело, сэр! Наружу мы вышли, но никаких дверей там нет. Похоже, что их взорвали. Точнее, вид такой, словно кто‑то оттуда вылетел. Мы совсем замучились.
– Так, так… Что вы сделали, когда вышли?
– То, что вы сказали, сэр. Я собрал всех полицейских, какие были поблизости, и послал их искать этого человека.
– Ага, ага… Как же вы его описали?
– Точно так, как вы мне описывали, сэр: старик с длинной или грубо остриженной бородой, в мантии или другой необычной одежде. Мне пришло в голову, сэр, что он может быть и без одежды.
– Почему же вам это пришло в голову?
– Видите ли, сэр, я не знаю, как долго он там пробыл, но я слышал, что одежда может рассыпаться при соприкосновении с воздухом. Вы не думайте, я понимаю, что дело не мое. Но мне показалось…
– Вы совершенно правильно полагаете, – сказал Уизер, – что малейшее любопытство с вашей стороны может привести к тяжелым последствиям. Для вас, для вас, я пекусь о ваших интересах… учитывая ваше… э‑э‑э… щекотливое положение…
– Большое спасибо, сэр. Я очень рад, что вы со мной согласились насчет одежды.
– Ах, насчет одежды! Сейчас не время обсуждать этот вопрос. Что же вы приказали своим людям, если они найдут это… э… лицо?
– С одной партией, сэр, я послал моего помощника, отца Дойла, он знает латынь. Кроме того, я позвонил инспектору Рэнгу, как вы мне сказали, и поручил ему еще несколько человек. В третью партию я включил нашего сотрудника, который знает валлийский язык.
– Вы не подумали о том, чтобы самому возглавить одну из партий?
– Нет, сэр. Вы сказали, чтобы я сразу звонил, если мы что‑нибудь найдем. Я не хотел терять времени.
– Понятно, понятно… Что ж, ваши действия можно истолковать и так. Вы хорошо объяснили, как бережно, если вы меня понимаете, нужно обращаться с этим… э‑э‑э… лицом?
– Очень хорошо, сэр.
– М‑да… Что ж, в определенной степени я могу надеяться, что сумею представить ваши действия в надлежащем свете тем из наших коллег, чьего расположения вы так неосмотрительно лишились. Вы меня поймите, мой дорогой! Если бы мне удалось склонить на вашу сторону, скажем, мисс Хардкасл или мистера Стэддока… убедить их в ваших… а… э… вам не пришлось бы беспокоиться о своем будущем и своей… э‑э… безопасности.
– А что мне сейчас делать, сэр?
– Мой молодой друг, помните золотое правило. В том исключительном положении, к которому привели ваши прежние промахи, губительны лишь две ошибки: с одной стороны, вам ни в коей мере нельзя терять инициативы, предприимчивости. С другой стороны, малейшее превышение своих полномочий, малейшее нарушение границ вверенного вам круга действий может вызвать последствия, от которых я не сумею вас защитить. Если же вы избежите и той и другой крайности, вам беспокоиться не о чем.
Не ожидая ответа, он повесил трубку и позвонил в звонок.
– Где же эти ворота? – сказал Димбл.
Дождь перестал, было много светлее, но ветер дул так сильно, что приходилось кричать. Живая изгородь, мимо которой они шли, металась на ветру, и ветви ее хлестали по звездам.
– Мне казалось, тут ближе, – сказал Деннистон.
– И суше, – сказала Джейн.
– Правда, – сказал Деннистон, останавливаясь. – Здесь много камней. Мы не там, где были.
– Мне кажется, – мягко сказал Димбл, – мы там же. Когда мы вышли из рощицы, мы свернули немного левее, и я помню…
– А может, мы вылезли из лощины с другой стороны? – предположил Деннистон.
– Если мы сейчас пойдем иначе, – сказал Димбл, – мы будем кружить всю ночь. Не надо. В конце концов мы выйдем на дорогу.
– Ой! – воскликнула Джейн. – Что это?
Все прислушались. Из‑за ветра казалось, что быстрые, мерные удары раздаются далеко, но почти сразу большая лошадь пронеслась мимо них. Они отскочили к изгороди. Грязь из‑под копыт окатила Деннистона.
– Остановите ее! – кричала Джейн. – Остановите! Скорей!
– Зачем? – спросил Деннистон, вытирая лицо.
– Крикните вы, доктор Димбл! – волновалась Джейн. – Пожалуйста! Вы не видите?
– Что я должен видеть? – с трудом выговорил Димбл, когда все они, заразившись волнением от Джейн, побежали за лошадью.
– На ней человек, – сказала Джейн, задыхаясь. Она совсем выбилась из сил и потеряла туфлю.
– Человек? – повторил Деннистон и тут же крикнул: – Господи! Так и есть! Вон, вон, слева от вас…
– Мы его не догоним, – сказал Димбл.
– Стой! Мы друзья! Amis! Amici![10]– надрывался Деннистон.
Димбл кричать не мог. Он был стар, утомился еще за день, а теперь с его сердцем происходило именно то, значение чего врачи объяснили ему несколько лет назад. Этого он не испугался, но кричать не мог, тем более – на древнем языке. Пока он стоял, пытаясь отдышаться, Деннистон и Джейн снова воскликнули: «Смотрите!» – и он увидел высоко среди звезд огромного коня, летящего через изгородь, и огромного человека на коне. Джейн показалось, что человек оглянулся, словно смеясь над ними. Грязь громко чавкнула, и перед ними остались только ветер и звезды.
– Вы в большой опасности, – сказал Фрост, заперев двери. – С другой стороны, перед вами открываются великие возможности.
– Значит, я не в полиции, а в институте, – сказал Марк.
– Да. Опасность от этого не меньше. Скоро институт получит официальное право на ликвидацию. Он и сейчас им пользуется. Мы ликвидировали Хинджеста и Комтона.
– Если вы убьете меня, зачем этот фарс с обвинением?
– Прежде всего, попрошу вас: будьте строго объективны. Досада и страх – результат химических процессов, как и все наши реакции. Смотрите на свои чувства с этой точки зрения. Не давайте им уводить вас в сторону от фактов.