Ричи, оставаясь в неведении о любовных терзаниях Бена, пребывал в прекрасном расположении духа. По его шкале ценностей, лучше двух фильмов про Френсиса — говорящего мула[148] мог быть только просмотр двух фильмов ужасов в кинотеатре, забитом детьми, которые вопят и кричат в самые страшные моменты. Он не связывал эпизоды из этих двух малобюджетных фильмов, которые они сейчас смотрели, с происходящим в их городе… пока не связывал.
Рекламу субботнего «Двойного шок-шоу» Ричи увидел в пятничном номере «Дерри ньюс» и, можно сказать, тут же забыл о том, как плохо спал ночь: ему пришлось встать и включить свет в стенном шкафу, детский фокус, само собой, но ведь он не смог заснуть, пока этого не сделал. Но на следующее утро все вроде бы выглядело уже нормальным… ну, почти. Он начал думать, что они с Биллом на пару галлюцинировали. Разумеется, раны на пальцах Билла галлюцинацией быть не могли, но, может, он просто порезался о края страниц альбома, когда переворачивал их. Страниц из очень толстой бумаги. Такое могло быть. Вполне. А кроме того, не было закона, обязывающего думать об этом последующие десять лет, так? Так!
В итоге после переживаний, от которых взрослый мог сломя голову побежать к ближайшему мозгоправу, Ричи Тозиер поутру поднялся, плотно позавтракал оладьями, увидел рекламное объявление о двух фильмах ужасов в разделе «Досуг», проверил наличность, обнаружил ее нехватку (что ж… точнее, полное отсутствие этой самой наличности) и начал приставать к отцу с просьбой найти ему какую-нибудь работу.
Его отец, который вышел к столу уже в белой куртке стоматолога, отложил спортивные страницы газеты и налил себе вторую чашку кофе. Симпатичный мужчина с худощавым лицом, он носил очки в тонкой стальной оправе, а на его макушке уже образовалась приличная лысина. Уэнтуорта Тозиера в 1973 году ждала смерть от рака гортани, но пока он смотрел на объявление, которое показывал ему Ричи.
— Фильмы ужасов, — изрек Уэнтуорт.
— Да. — Ричи широко улыбнулся.
— Как я понимаю, тебе хочется их посмотреть.
— Да!
— Как я понимаю, ты умрешь в судорогах разочарования, если не сможешь посмотреть эти два отстойных фильма.
— Да, да, умру! Я знаю, что умру! Гр-р-р-р! — Ричи соскользнул со стула на пол, хватаясь за горло, высунув язык. Умел он показать себя во всей красе.
— Господи, Ричи, немедленно прекрати! — потребовала от плиты мама, которая пекла оладьи и жарила яичницу.
— Послушай, Рич, — вновь заговорил отец, когда мальчик вернулся на стул, — кажется, в понедельник я забыл выдать тебе денег на неделю. Это единственная причина, о которой я могу подумать, раз уж в пятницу они тебе снова понадобились.
— Ну…
— Ты все потратил?
— Ну…
— Как я понимаю, тема эта слишком сложна для столь легкомысленного мальчишки, как ты. — Уэнтуорт Тозиер уперся локтями в стол, положил подбородок на ладони, зачарованно уставился на своего единственного сына. — Так на что они пошли?
Ричи тут же перешел на Голос Тудлса, английского дворецкого.
— Так я действительно их потратил, сэр. Ура-ура, пока-пока, и все такое! Моя лепта в нашу победу. Мы же должны приложить все усилия, чтобы разбить этих проклятых гансов, так? И я оказался в несколько затруднительном положении, да, сэр. Как-то не осталось ни пенни, да. Осталась только…
— …куча собачьего дерьма, — весело перебил его Уэнт и потянулся к клубничному варенью.
— Будь так любезен, избавь меня от вульгарностей за столом, — осадила мужа Мэгги Тозиер, ставя перед Ричи тарелку с яичницей. Она посмотрела на сына. — Не понимаю, почему тебе хочется забивать голову всем этим мусором?
— Хочется, мамуля, — ответил Ричи, внешне сокрушаясь, внутри — веселясь. Родители были для него что раскрытые книги (потрепанные и любимые книги), и он практически не сомневался, что получит желаемое: и работу, и разрешение пойти в субботу в кино.
Уэнт наклонился к Ричи и широко улыбнулся:
— Я думаю, мы друг друга прекрасно поняли.
— Правда, папа? — ответил Ричи и тоже улыбнулся… с некоторой неуверенностью.
— Да. Ты знаешь нашу лужайку, Ричи? Вы же знакомы, так?
— Разумеется, сэр. — Ричи вновь стал дворецким Тудлсом… или попытался стать. — Немного лохматая, да?
— Есть такое, — согласился Уэнт. — И ты, Ричи, это исправишь.
— Я?
— Ты. Подстрижешь ее, Ричи.
— Хорошо, папа, конечно, — ответил Ричи, но тут же заподозрил ужасное. Может, отец говорил не только о лужайке перед домом.
Улыбка Уэнтуорта Тозиера стала шире, превратилась в хищный оскал акулы.
— Всю лужайку, о глупое дитя, вышедшее из моих чресл. Перед домом. За домом. По сторонам дома. И когда ты закончишь, я перекрещу твою ладонь двумя зелененькими полосками бумаги с портретом Джорджа Вашингтона на одной стороне и изображением пирамиды под всевидящим оком на другой.
— Не понимаю тебя, папа, — ответил Ричи, но, увы, он все очень даже понимал.
— Два бакса.
— Два бакса за всю лужайку? — воскликнул Ричи, несомненно, в шоке. — Это же самая большая лужайка в квартале. Так нельзя, папа!
Уэнт вздохнул и вновь взялся за газету. Ричи мог прочитать заголовок на первой странице: «ПРОПАВШИЙ МАЛЬЧИК ВНУШАЕТ НОВЫЕ СТРАХИ». В голове мелькнула мысль о странном фотоальбоме Джорджа Денбро — но, конечно же, это была галлюцинация… а если и нет, это было вчера, а жить надо сегодняшним днем.
— Наверное, не очень-то ты и хочешь посмотреть эти два фильма, — донесся из-за газеты голос Уэнта. Мгновением позже над ней появились глаза отца, изучая Ричи. И, по правде говоря, на его лице читалось самодовольство. Примерно так же игрок в покер, держащий в руке каре, изучает поверх карт своего противника.
— Когда близнецы Кларк выкашивают всю лужайку, ты даешь им по два доллара каждому!
— Это правда, — признал Уэнт. — Но, насколько я знаю, завтра они не хотят идти в кино. А если бы и хотели, то располагают необходимыми для этого средствами, потому что в последнее время не появлялись у нашего дома, чтобы проверить состояние растительного покрова. Ты, с другой стороны, хочешь пойти, но деньгами не располагаешь. От чего у тебя тяжесть в животе, Ричи? От пяти оладий и яичницы, которые ты съел, или потому, что условия сегодня диктую я? — Глаза Уэнта вновь скрылись за газетой.
— Он меня шантажирует, — пожаловался Ричи матери, которая ела сухой гренок. Вновь пыталась похудеть. — Это шантаж. Надеюсь, ты это знаешь.
— Да, милый, знаю, — ответила мать. — У тебя подбородок в яичнице.
Ричи стер яичницу с подбородка.
— Три бакса, если я выкошу все до твоего возвращения с работы? — спросил он газету.
Глаза отца на мгновение появились над страницей.
— Два с половиной.
— О-х-х, — выдохнул Ричи. — Ты и Джек Бенни.[149]
— Мой кумир, — ответил отец из-за газеты. — Решай, Ричи. Я хочу посмотреть результаты вчерашних матчей.
— Заметано, — ответил Ричи и вздохнул. Когда родители держали тебя за яйца, они действительно знали, как сделать так, чтобы ты не вырвался. Довольно ржачно, если задуматься. Выкашивая лужайку, он практиковался в Голосах.
Закончил Ричи (перед домом, за домом, по сторонам дома) к трем часам пополудни пятницы, и начал субботу с двумя долларами и пятьюдесятью центами в кармане джинсов. Чуть ли не с целым состоянием. Он позвонил Биллу, но Билл сказал, что должен ехать в Бангор на какие-то логопедические занятия.
Ричи ему посочувствовал и добавил в свой арсенал Голос Заики Билла:
— За-задай им пе-перца, Бо-Бо-Большой Би-Би-Билл.
— Т-твое ли-лицо что м-моя жо-жопа, То-Тозиер. — И Билли бросил трубку.
Следующим Ричи позвонил Эдди Каспбрэку, но у Эдди голос звучал даже печальнее, чем у Билла: его мать взяла им билет выходного дня на автобус, и они собирались навестить тетушек Эдди в Хейвене, Бангоре и Хэмпдене. Все тетушки были толстыми, как миссис Каспбрэк, и одинокими.
— Они будут щипать меня за щеку и говорить, как я вырос, — предсказал Эдди.
— Все потому, что они знают, какой ты душка, Эдс, совсем как я. Я помню, каким ты был миленьким, когда впервые увидел тебя.
— Иногда ты действительно говнюк, Ричи.
— Только говнюк может распознать другого говнюка, Эдс, а ты знаешь их всех. Придешь в Пустошь на следующей неделе?
— Наверное, если вы придете. Поиграем в войну?
— Возможно. Но… думаю, у нас с Биллом будет, что вам рассказать.
— Что?
— Знаешь, это история Билла. Увидимся. Наслаждайся тетушками.
— Очень смешно.
Третьим он позвонил Стэну-Супермену, но Стэн сильно провинился перед родителями — разбил панорамное окно. Он играл в летающую тарелку с блюдом для пирога, и тарелка эта совершила неудачную посадку. Ке-бац! Так что весь уик-энд ему предстояло трудиться по дому, а может, и следующий. Рич принес соболезнования и спросил, придет ли Стэн в Пустошь на следующей неделе. Стэн ответил, что придет, если отец не запретит ему выходить из дома.
— Да ладно, Стэн, это всего лишь окно.
— Да, но большое, — ответил Стэн и положил трубку.
Ричи уже направился к двери из гостиной, но подумал о Бене Хэнскоме. Полистал справочник, нашел телефон Арлен Хэнском. Поскольку она была единственной женщиной из четверых Хэнскомов, телефоны которых значились в справочнике, Ричи решил, что именно Арлен — мать Бена, и позвонил.
— Я бы с удовольствием, но уже потратил все карманные деньги, — ответил Бен. Голос его звучал тоскливо и виновато. И действительно, деньги он потратил на сласти, газировку, чипсы и копченые говяжьи ломтики.
Ричи (который купался в деньгах и не хотел идти в кино один) нашел решение:
— Денег у меня достаточно. Билет я тебе куплю. Дашь мне расписку.
— Да? Правда? Ты сможешь?
— Конечно, — в некотором недоумении ответил Ричи. — Почему нет?
— Хорошо! — радостно воскликнул Бен. — Просто отлично! Два фильма ужасов. Ты сказал, один с оборотнями?
— Да.
— Круто. Я люблю фильмы с оборотнями.
— Эй, Стог, смотри не наложи в штаны.
Бен рассмеялся.
— Увидимся перед «Аладдином», да?
— Да, договорились.
Ричи положил трубку и задумчиво посмотрел на телефонный аппарат. Внезапно ему подумалось, что Бену Хэнскому одиноко. И он сам тут же стал героем в собственных глазах. Посвистывая, побежал наверх, почитать комиксы перед тем, как идти в кино.
День выдался солнечным, ветреным и прохладным. Ричи быстро шел по Центральной улице, направляясь к «Аладдину», щелкал пальцами, напевал себе под нос песню «Рок-Дрозд».[150] Чувствовал себя прекрасно. Походы в кино всегда поднимали ему настроение — любил он этот магический мир, эти магические грезы. И жалел любого, кому в такой прекрасный день доставалась проза жизни: Билла с логопедами, Эдди с тетушками, беднягу Стэна-Христопродавца, которому предстояло драить переднее крыльцо или подметать гараж только потому, что блюдо, которое он бросил, полетело направо, а не налево, как того хотелось Стэну.
В заднем кармане у Ричи лежала йо-йо,[151] и он вновь попытался заставить ее «спать».[152] Ричи очень хотелось обрести такую способность, но пока все его потуги не давали результата. Эта маленькая хреновина просто не желала его слушаться. Или она падала вниз и тут же поднималась вверх, или падала и повисала мертвым грузом на конце нити.
Поднимаясь на холм, через который переваливала Центральная улица, он увидел девочку в плиссированной бежевой юбке и белой блузке без рукавов, которая сидела на скамейке около «Аптечного магазина Шокса». Девочка вроде бы ела рожок фисташкового мороженого. Ее ярко-рыжие волосы — иногда они отливали медью, а то вдруг казались чуть ли не светло-русыми — доходили до лопаток. Ричи знал только одну девочку с таким необычным цветом волос. Беверли Марш.
Ричи очень нравилась Беверли. Да, нравилась, но не в том смысле. Он восхищался ее внешностью (и знал, что в этом не одинок — такие девочки, как Салли Мюллер или Грета Боуи люто ее ненавидели, но по молодости еще не могли понять, почему они, которым все остальное доставалось с такой легкостью, по части внешности должны конкурировать с девчонкой, которая жила в одном из обшарпанных многоквартирных домов на Нижней Главной улице), но куда больше ему нравилось, что она могла постоять за себя и отличалась здоровым чувством юмора. Опять же, обычно у нее были сигареты. Короче, она ему нравилась, потому что была славным парнем. И все-таки раз или два он ловил себя на том, что задается вопросом, а какого цвета трусики она носит под своими считанными вылинявшими юбками, хотя об этом обычно не задумываешься, когда дело касается других мальчишек, так?
И Ричи, конечно же, признавал, что она — чертовски красивый парень.
Подходя к скамейке, сидя на которой Бев ела мороженое, Ричи подпоясал невидимое пальто и надвинул на лоб широкополую шляпу, прикинувшись Хэмфри Богартом. Подобрав соответствующий голос, он стал Хэмфри Богартом — по крайней мере для себя. Другие сказали бы, что голос у него — как у Ричи Тозиера, чуть охрипшего от легкой простуды.
— Привет, милая. — Он подплыл к скамье, на которой сидела Бев и смотрела на проезжающие автомобили. — Нет смысла ждать здесь автобуса. Наци отрезали нам путь к отступлению. Последний самолет взлетает в полночь. Ты на нем улетишь. Ты ему нужна, милая. Мне тоже… но я как-нибудь обойдусь.
— Привет, Ричи, — поздоровалась Бев, и, когда повернулась к нему, он увидел лилово-черный синяк на ее правой щеке, похожий на тень от вороньего крыла. Ричи вновь поразился тому, как она хороша… только на сей раз в голове мелькнула мысль, что она прекрасна. До этого момента ему не приходило в голову, что красавицы могли быть где-то помимо кино, не говоря уж о том, что он знаком с такой красавицей. Может, именно синяк позволил ему увидеть, как она прекрасна — выпирающий дефект, который привлек внимание сначала к себе, а потом ко всему остальному: серо-голубым глазам, алым от природы губам, молочной, без единого прыщика, детской коже. Заметил Ричи и крошечную россыпь веснушек на переносице.
— Я позеленела? — спросила она, воинственно вскинув голову.
— Да, милая, — ответил Ричи. — Ты стала зеленой, как лимбургский сыр. Но как только мы выберемся из Касабланки, ты отправишься в самую лучшую больницу, которую можно купить за деньги. Мы вновь сделаем тебя белой. Мамой клянусь.
— Ты говнюк, Ричи. И совсем непохоже на Хэмфри Богарта. — Но она улыбалась, произнося эти слова.
Ричи сел рядом.
— Ты идешь в кино?
— У меня нет денег, — ответила Бев. — Можно взглянуть на твою йо-йо?
Он протянул ей игрушку.
— Придется вернуть ее в магазин. Она должна «спать», но не «спит». Меня надули.
Бев сунула палец в петлю на конце нити, и Ричи подтолкнул очки вверх, чтобы лучше видеть, что она будет делать. Она повернула руку ладонью вверх, дункановская йо-йо удобно улеглась в долину плоти, образованную сложенной пригоршней. Бев указательным пальцем скатила йо-йо с ладони. Сцепленные осью диски падали, пока разматывалась нить, а внизу игрушка начала вращаться. Когда же Бев шевельнула пальцами, давая команду «Подъем», игрушка послушно перестала вращаться на месте и, сматывая нить, забралась на ладонь.
— Ни фига себе, ну ты даешь, — изумился Ричи.
— Плевое дело, — ответила Бев. — Смотри сюда. — Она вновь сбросила йо-йо с руки. Позволила немного повращаться, а потом заставила танцевать ловкими движениями пальцев.
— Перестань, — воскликнул Ричи. — Не люблю выпендрежников.
— А как насчет такого? — спросила Бев, нежно улыбнувшись. Она заставила йо-йо мотаться взад-вперед, отчего красная деревянная игрушка напомнила пэдлбол,[153] виденный им однажды. Бев закончила представление двумя «Вокруг света» (чуть не зацепив проходившую мимо шаркающую старушку, которая сердито глянула на них). После чего йо-йо аккуратно улеглась на ладонь Бев, с нитью, намотанной на ось между дисками. Бев отдала игрушку Ричи и вновь села на скамейку. Ричи пристроился рядом, челюсть его отвисла в искреннем восхищении. Бев посмотрела на него, рассмеялась.
— Закрой рот, мухи налетят.
Ричи закрыл, щелкнув зубами.
— А кроме того, в конце мне просто повезло. Впервые в жизни мне удалось дважды подряд исполнить «Вокруг света», ничего не запоров.
Дети проходили мимо них, направляясь в кино, Питер Гордон прошел с Марцией Фэддон. Им сам бог велел ходить вместе, но Ричи видел причину в другом: они жили рядом на Западном Бродвее и являли собой такую отменную пару идиотов, что не могли существовать без внимания и поддержки друг друга. У Питера Гордона уже полезли угри, хотя ему было только двенадцать. Иногда он тусовался с Бауэрсом, Криссом и Рыгало, но гонять малышню в одиночку ему не хватало духа.
Он посмотрел на сидящих на скамье Ричи и Бев и тут же заголосил:
— Ричи и Беверли сидели на дереве! Тили-тили-тесто, жених и невеста! Сначала любовь, следом свадьба придет…
— …и вот уже Ричи с коляской бредет! — закончила Марция и рассмеялась, будто закаркала.
— Сядь-ка на это, милая. — Бев показала ей палец.
Марция негодующе отвернулась, словно не могла поверить, чтобы кто-то мог позволить себе такое хамство. Гордон обнял ее, обернулся к Ричи, процедил:
— Может, я еще повидаюсь с тобой, очкарик.
— Может, ты повидаешься с поясом своей матери, — ловко ответил Ричи (пусть даже и невпопад). Беверли согнулась пополам от смеха. На мгновение коснулась его плеча, но Ричи как раз хватило времени отметить для себя приятность этого прикосновения. Потом она выпрямилась.
— Пара придурков.
— Да, я думаю, Марция Фэдден ссыт розовой водой, — ответил Ричи, и Беверли вновь засмеялась.
— Шанелью номер пять, — приглушенно добавила она, потому что закрывала рот руками.
— Будь уверена, — поддакнул Ричи, хотя понятия не имел, что такое «Шанель номер пять». — Бев?
— Что?
— Можешь показать мне, как заставить ее «спать»?
— Наверное. Никогда не пыталась кого-то научить.
— А как ты научилась? Кто показал тебе?
Она пренебрежительно глянула на него.
— Никто мне не показывал. Сама научилась. Как и крутить жезл. Это у меня здорово получается.
— Тщеславие твоей семье неведомо. — Ричи закатил глаза.
— Получается, — повторила она. — Но я ни у кого ничему не училась.
— Ты действительно можешь крутить жезл?
— Конечно.
— Вероятно, войдешь в группу поддержки в средней школе, да?
Бев улыбнулась. Такой улыбки Ричи еще не видел. Глубокомысленной, циничной и при этом грустной. Он даже отпрянул от неведомой силы этой улыбки, как ранее — от фотографии в альбоме Джорджи, когда она пришла в движение.
— Это для девочек вроде Марции Фэддон, — ответила Бев. — Для нее, для Салли Мюллер, для Греты Боуи. Для девочек, которые ссут розовой водой. Их отцы помогают покупать спортивное снаряжение и форму. Они войдут в группу поддержки. Я — нет.
— Да перестань, Бев, напрасно ты так…
— Почему напрасно, если это правда? — Она пожала плечами. — Мне без разницы. Да и кому охота кувыркаться и демонстрировать нижнее белье миллиону людей? Смотри сюда, Ричи. Внимательно.
Следующие десять минут она показывала Ричи, как заставить йо-йо «спать». И ближе к концу Ричи уже начал соображать что к чему, пусть ему и удавалось поднять йо-йо только на половину нити после того, как она «просыпалась».
— Ты недостаточно сильно дергаешь пальцами, только и всего, — указала ему Бев.
Ричи посмотрел на часы на здании банка «Меррилл траст» на другой стороне улицы и вскочил, засовывая йо-йо в задний карман.
— Черт возьми, я должен идти, Бев. Договорился о встрече со стариной Стогом. Он еще решит, что я передумал.
— Стог — это кто?
— Бен Хэнском. Я же зову его Стог. Ну знаешь, как Стога Колхуна,[154] рестлера.
Бев нахмурилась:
— Это не очень хорошо. Мне нравится Бен.
— Не порите меня, масса! — закричал Ричи Голосом Пиканинни,[155] закатив глаза и вскинув руки. — Не порите меня, я буду хорошим, мэм, я буду хорошим…
— Ричи, — только и сказала Бев.
Ричи прекратил паясничать.
— Мне он тоже нравится. Пару дней назад мы построили плотину в Пустоши и…
— Вы туда ходите? Вы с Беном там играете?
— Конечно. И еще несколько парней. Там круто. — Ричи снова посмотрел на часы. — Я должен идти. Бен ждет.
— Ладно.
Он, однако, не сдвинулся с места, подумал, а потом сказал:
— Если у тебя нет никаких дел, пойдем со мной.
— Я же сказала тебе, у меня нет денег.
— Я за тебя заплачу. У меня есть пара баксов.
Бев бросила остатки рожка в урну. Ее глаза, чистые, ясные, серо-голубые, повернулись к нему. Они лучились весельем. Сделав вид, что поправляет волосы, Бев спросила:
— Правильно ли я поняла, что меня приглашают на свидание?
На мгновение Ричи растерялся, что случалось с ним крайне редко. Более того, почувствовал, что краснеет. Он предложил ей пойти в кино совершенно естественно, как предложил Бену… правда, Бену он вроде бы что-то говорил насчет возврата долга? Да. Но Беверли он ничего такого не сказал.
Ричи стало совсем уж не по себе. Он опустил глаза, отвел их от ее веселого взгляда, и тут понял, что ее юбка чуть приподнялась, когда она поворачивалась, чтобы выбросить остатки рожка, и он видит ее колени. Он поднял глаза, но ничего не выгадал: взгляд уперся в начавшие наливаться груди.
Поэтому Ричи, как обычно и случалось с ним в минуты замешательства, нашел спасение в абсурде.
— Да. На свидание! — воскликнул он, упал перед Бев на колени. Протянул к ней сцепленные руки. — Пожалуйста, пойдем! Пожалуйста, пойдем! Я покончу с собой, если ты скажешь «нет»! Но ты не скажешь? Не скажешь?
— Ох, Ричи, с тобой не соскучишься. — Она снова засмеялась, но вроде бы и чуть покраснела? Если так, то стала еще прекраснее. — Поднимайся, не то тебя арестуют.
Он поднялся и вновь плюхнулся рядом с ней на скамейку. Почувствовал, как возвращается хладнокровие. Он твердо верил, что от дурачества всегда только польза, если вдруг голова пошла кругом.
— Так ты хочешь пойти?
— Конечно, — ответила она. — Спасибо тебе большое. Подумать только! Мое первое свидание. Вечером я напишу об этом в дневнике. — Она сцепила руки между начавших набухать грудей, похлопала ресничками. Потом рассмеялась.
— Лучше бы ты это так не называла, — попросил Ричи.
Она вздохнула:
— В твоей душе романтики не найти.
— Чертовски верно, не найти.
Но он чувствовал, что очень доволен собой. Мир вдруг стал таким прозрачным, таким дружелюбным. Время от времени он поглядывал на Бев. Она смотрела на витрины — повседневные и вечерние платья в «Корнелл-Хопли», на полотенца и сковородки в «Дискаунт барн», магазине скидок, а Ричи больше интересовали ее волосы, линия шеи. Он обращал внимание на то место, где голая рука выходила из круглой дырки в блузке. Разглядел край лямки ее комбинации. И все это его радовало. Он не мог сказать почему, но все, что случилось в спальне Джорджа Денбро, отступило как никогда далеко. Время поджимало, им следовало спешить на встречу с Беном, но он не возражал против того, чтобы она подольше поглазела на витрины, потому что ему нравилось смотреть на нее и быть с ней.
Дети отдавали четвертаки в окошечко кассы «Аладдина» и проходили в фойе кинотеатра. Глядя через стеклянные двери, Ричи видел толпу, собравшуюся у прилавка со сладостями. Машина для приготовления попкорна работала с перегрузкой, выбрасывая и выбрасывая очередные порции воздушной кукурузы, засаленная крышка на петлях поднималась и опускалась. Бена он нигде не видел. Спросил Беверли, не заметила ли она его. Она покачала головой.
— Может, он уже в кинотеатре.
— Он говорил, что у него нет денег. И дочь Франкенштейна никогда не пустила бы его без билета. — Ричи ткнул пальцем в сторону миссис Коул, которая работала кассиршей в «Аладдине» еще до того, как появилось звуковое кино. Ее волосы, выкрашенные в ярко-рыжий цвет, стали такими редкими, что сквозь них просвечивала кожа. Огромные отвислые губы она красила вишневой помадой. На щеках горели пятна румян. Брови она зачерняла карандашом. Миссис Коул была идеальной демократкой: в равной степени ненавидела всех детей.
— Слушай, мне не хочется идти без него, — Ричи оглядывался по сторонам, — но сеанс скоро начнется.
— Ты можешь купить ему билет и оставить в кассе, — предложила Бев, очень даже логично. — А потом, когда он придет…
Но в этот момент Бен появился на Центральной улице, повернув на нее с Маклин-стрит. Он пыхтел, живот ходил ходуном под свитером. Увидев Ричи, он поднял руку, чтобы помахать, но тут заметил Бев, и рука его замерла в воздухе, а глаза широко раскрылись. Потом он таки довел взмах до конца и медленно направился к ним, стоящим под козырьком у входа в кинотеатр.
— Привет, Ричи, — поздоровался он, а потом бросил короткий взгляд на Бев, словно боялся, что вспыхнет, если будет долго на нее смотреть. — Привет, Бев.
— Привет, Бен, — откликнулась она, и необычная тишина опустилась на них двоих… Ричи подумал, что дело тут не в неловкости, а в чем-то другом, более могущественном. Почувствовал укол ревности, потому что что-то проскочило между Беном и Бев, и, что бы это ни было, он остался в стороне.
— Как дела, Стог? — спросил он. — Я уж подумал, что ты струсил. Эти фильмы сгонят с тебя десять фунтов. От них у тебя поседеют волосы. Когда мы будем уходить из кинотеатра, билетеру придется вести тебя по проходу, потому что ты будешь дрожать всем телом.
Ричи двинулся к кассе, но Бен коснулся его руки. Начал говорить, глянул на Бев, увидел, что она ему улыбается, и ему пришлось начать снова.
— Я ждал тебя здесь, но ушел и завернул за угол. Потому что появились эти парни.
— Какие парни? — спросил Ричи, но подумал, что уже знает ответ.
— Генри Бауэрс. Виктор Крисс. Рыгало Хаггинс. Кто-то еще.
Ричи присвистнул.
— Они, должно быть, уже в зале. Я не видел, чтобы они покупали сладости.
— Да, скорее всего.
— На их месте я бы не стал платить деньги за просмотр двух фильмов ужасов, — заметил Ричи. — Я бы остался дома и посмотрел в зеркало. Сэкономили бы бабки.
Бев весело рассмеялась, но Бен лишь едва улыбнулся. В тот день Генри Бауэрс поначалу, возможно, хотел только отдубасить его, но потом точно собирался убить. Бен в этом не сомневался.
— Вот что я тебе скажу, — продолжил Ричи. — Мы пойдем на балкон. Они наверняка будут сидеть на втором или третьем ряду, задрав ноги.
— Ты уверен? — Бен не знал, понимает ли Ричи, насколько паршиво то, что здесь эти парни… а уж что здесь Генри — это хуже всего.
Ричи, который три месяца назад едва избежал по-настоящему серьезной трепки, которую ему мог задать Генри со своими придурками-дружками (он оторвался от них в отделе игрушек в «Универмаге Фриза»), понимал, с кем имеет дело, гораздо лучше, чем мог представить себе Бен.