Владимир Джа Гузман (Видеман)
ШКОЛА МАГОВ
Фрагменты мистического движения в СССР в 70-80 гг ХХ века
Часть I. Психоделические начала
Глава 1. L
I. 1. Встреча на лобном месте. Из открывшихся небес густой снег стеной валил и валил прямо на город, основательно засыпая его узкие средневековые улицы и миниатюрные площади, съедая видимость и вызывая чувство инфантильной радости. Мы бодро шагали с Юлькой к одной из таких площадей, где я собирался продемонстрировать ей древнее лобное место, помеченное двумя продолговатыми булыжниками в виде латинской буквы "L".
Шел январь 74-го года. Мне было восемнадцать, Юльке - шестнадцать. Мы были увлечены нашим только что начинавшимся романом, я ей гнал что-то забойное, а она смотрела мне в рот без тени сомнения в своих зелёных кошачьих глазах. Пересекая Ратушную площадь, мы, увлечённые поиском знака, налетели на какую-то пару, и уже хотели было идти дальше, как вдруг я опознал в даме свою знакомую, которую звали Люти. А потом её спутник неожиданно окликнул меня: "Кест?"
Приглядевшись, я опешил: это был человек, с которым я познакомился минувшим летом в Минске, когда меня совершенно случайно занесло в этот стрёмный город во время очередного спонтанного стопа. Звали человека Саша Леннон, поскольку он действительно был очень похож на оригинал: такой же хайр, нос и круглые очки. Но тогда, в Минске, он был еще бритый, а теперь отпустил усы и бородку под Хоттабыча. Поэтому-то я и не узнал его сразу, а узнав - несказанно обрадовался.
В Минске я тогда протусовался где-то с неделю, и мои самые приятные впечатления в этом городе были связаны именно с Ленноном. Мы мощно квасили по полной программе, переводя алкогольную энергетику в интеллектуальный жар крутых политических дискуссий. Леннон, демонстрируя свою антисистемность, рассказывал, как он сознательно отказался от карьеры мелкого советского служащего и пошёл в дворники (в его каптёрке мы, в основном, и пили).
I. 2. Минский трип. Попал в белорусскую столицу я, можно сказать, случайно, подписавшись составить компанию двум минским паночкам - Вите и Тане, с которыми мы коротко сошлись во время оргий на флэту у Ибрагима. Коронным номером здесь было развлечение под названием "молот ведьм", представлявшее собой разновидность русской рулетки с гантелей вместо пули. Бралась настоящая гантеля, достаточно тяжелая, и заворачивалась в полотенце. Потом в комнате выключался свет и сильно подпитые парочки начинали перебрасываться этим инструментом наугад - кто куда попадет. "Эй, Ибрагим, держи подарочек!" - кричал из своего угла Сэм. Гантеля падала на стол, разбивая очередной стакан. Было безумно интересно ожидать, кого или что поразит молот ведьм в следующий раз. Паночки пообещали, что в Минске оттяг будет не хуже.
Я вписался, и мы с Витой и Таней вышли на большую дорогу - ловить машину в сторону Минска. Сначала поймали грузовик до Пярну. Дальше, от Пярну до Риги, нас вез на "Волге" один литовский чиновник, который рассказывал, что вот только что вернулся из Америки и там на дорогах тоже везде голосуют люди типа нас - с хайром, в фенечках и вытертых джинсах. Он также сказал, что его сын собирает западную музыку и выглядит точно так же, как мы. Прощаясь, он даже дал свой телефон, говоря, что его чадо всегда будет радо нашему визиту в Каунас.
В Риге, уже за полночь, я позвонил Маленькому Янису, который нас встретил и отвел на флэт. На следующий день мы подошли к церкви, в которой была устроена обсерватория, что рядом с памятником "Свободы" на улице Ленина. Там встретили знакомый пипл, в том числе несколько москвичей. Двое из них, Дима из Красногорска и его приятель Игорь Малушкин, подписались ехать с нами в Минск. Правда, теперь мы были впятером и ловить машины стало сложнее.
Кое-как добрались до Паневежиса - родины известного киноартиста Донатаса Баниониса, игравшего роль советского разведчика в хитовом фильме "Мертвый сезон". У нас здесь тоже начался мертвый сезон - с машинами. Мы всё шли и шли вперед по шоссе, но никто не останавливался. В какой-то момент мы очутились на участке шоссе, где велись ремонтные работы: женщины месили асфальт, мужики на ревущих самосвалах возили его туда-сюда вдоль трассы. Вдруг, слышим позади себя голоса: "Курвы, курвы!" Это мы - курвы? Оборачиваемся - и в этот момент видим, что в нас летят немелкие булыжники. Это дорожные рабочие, видимо, не одобрили нашего хиппового аутлука.
В те времена народ в Литве усиленно накачивался против длинноволосой молодежи как пятой колонны враждебных социалистическому отечеству сил. Такая активность идеологического отдела ЦК компартии республики объяснялась весенними событиями в Каунасе, где 14 мая 1972 года, в одном из городских парков, в знак протеста против оккупации Литвы советским режимом, совершил самосожжение молодой человек по имени Ромас Каланта. После этого люди вышли на улицы, стали мочить ментов и уничтожать советскую символику, взвились национальные триколоры, зазвучали гимны времен независимости. Власти ввели в город усиленные наряды милиции и десантников, которые бросились хватать и мочить национал-революционеров. Практически за день основные очаги общественного сопротивления были подавлены. Потом начались репрессии. Милиция и спецслужбы начали поголовную фильтрацию всех альтернативных тусовок в республике.
Больше всего досталось хиппи, поскольку они наиболее наглядно репрезентировали свою "западную" инаковость и таким образом вполне подходили под козлов отпущения, на кого власти теперь пытались направить негативные эмоции взбудораженной общественности. По всей Литве шли посадки по дурдомам, люди сваливали в другие города. В частности, в Таллине обитала большая группа литовцев, отчаливших с родины именно по этим причинам.
Между тем, народ в то лето сильно шугали не только в Каунасе, но также в Москве и Питере, хотя и по другому поводу, а именно - по случаю визита в Союз американского президента Ричарда Никсона. В обеих столицах, которые заокеанский гость должен был посетить, фасады на центральных улицах красили до второго этажа, а ненадежный народ пытались рассадить по дурдомам. Люди валили в Таллин отсиживаться.
Дима с Малушкиным тоже пребывали в бегах. Выглядели они, надо сказать, действительно стремно: с хайром, в камуфляже - словно американские ветераны вьетнамской войны. А тут еще я в полосатых штанах, да две девки оторванного вида! Для самосвальщиков это было, видимо, уже выше крыши. Вот они и психанули. Мы, тем не менее, к такому обороту вещей не были готовы. Первая реакция - дать сдачи. Ну и дали. Подобрали с земли несколько из пущенных в нас же камней, метнули назад в самосвальную фалангу. И попали. В самосвал. Выбили фару и смотровое стекло. Что тут началось!
Самосвальщики резко рванули в нашу сторону, но мы еще резче бросились делать ноги. Те же, пробежав несколько шагов, остановились, вернулись назад, завели самосвал, попрыгали на него с охапками камней и поехали вслед за нами, набирая скорось. Это была как ассирийская охота на львов с колесницы. Когда повозка нас почти совсем нагнала, а сверху уже полетели ядра, мы все резко бросились с шоссе в сторону, через кювет в поле, и дальше рванули перпендикулярно трассе, по пересеченной местности. Самосвал остановился, развернулся и... поехал за нами. Он шел быстро, как вездеход, и уже опять начал нагонять нас. От неминуемой расправы нас спасла канава с водой, совершенно неожиданно оказавшаяся на пути. Кто мог - сходу перелетел через нее, кто нет - вымок по пояс. Но самосвал взять этого препятствия уже не мог. Да и его экипаж, видимо, не горел желанием продолжать погоню пешим образом. Как никак - впереди еще целый рабочий день!
Таким образом, мы ушли от преследователей, отделавшись легким испугом. Дальше пришлось ехать двумя группами. Во-первых - так легче найти попутку, во-вторых - нужно было уехать с этого места как можно скорее, ибо по трассе продолжали ездить взад-вперед самосвалы, рабочие могли нас опознать и добить.
В Вильнюс я прибыл вместе с Малушкиным на дальнобое. Диму с паночками мы предварительно отправили в ту же сторону на "Жигулях". Но на условную встречу в условное время они не пришли, так что мы с Игорем решили ехать дальше в Минск самостоятельно. Удалось договориться о бесплатном проезде в тамбуре пассажирского поезда: проводника пробил наш внешний вид, возможно принятый по тогдашней еще советской наивности за гипер-бомжовый.
К сожалению, спать в поезде почти не пришлось. Мы прибыли на утро в белорусскую столицу в состоянии физического полураспада. Сразу пошли к Вите. Дверь никто не открывает. Звоним Тане. Трубка не поднимается. Что делать? Прошлись от вокзала по центральной улице до круглой площади с лозунгом "Слава Народу-Победителю!" и обратно. "Знаешь, - говорит Малушкин, - я назад в Москву поеду. Что-то мне здесь в Минске мазы нет. " Он купил на последний червонец билет домой и через час был таков. А я остался в безмазном Минске. Один. Невыспавшийся. Хотел было прикорнуть тут же на вокзале, но менты четко пасли ситуацию и никому - как суфийские шейхи - не давали засыпать, грозя штрафом в 50 целковых. У меня тут же проверили документы и я понял, что дальше тусоваться на этом бану не имеет никакого смысла.
Я пошел снова в центр. Еще раз позвонил паночкам. На этот раз - успешно. Через полчаса я их встретил обеих, вместе с Димой, на центральной улице, недалеко от Госцирка. С ними было еще пару человек. Все собирались ехать пить к Леннону. Вот тогда мы с ним и познакомились. Леннон сразу представил себя как радикального антисистемщика и несгибаемого идейного антисоветчика. Демонстрируя свою антисистемность, он рассказывал, как сознательно отказался от карьеры чиновника и пошёл в истопники. "Служить системе за пост мелкого советского начальника?" Лицо Леннона обретало трезвое и строгое выражение, и он бил указательным пальцем по столу: "Никогда!"
I. 3. Первая проповедь Абсолюта в церкви Святого Духа. Теперь, как выяснилось, Леннон приехал в Таллин с целью здесь как-то зацепиться, поскольку минская ситуация, в силу своей фундаментальной совковости, сильно его ломала. Вместе с ним была девушка по имени Люти - единственная на настоящий момент знакомая в Таллине, с которой он сошелся незадолго до этого в Киеве, на Подоле, в сквоте каких-то чернокнижников. Сейчас они шли с вокзала, куда только что прибыли на киевском поезде. Леннон был в Таллине впервые в жизни. По случаю такой встречи мы все вместе тут же отправились в магазин, взяли вина по ноль-восемь на человека (меньше в те времена не пили) и отправились квасить во двор близлежащей церкви Святого Духа.
За те полгода, что мы не виделись, Леннон сильно мутировал духовно и представлял теперь не столько диссидента-антисоветчика, сколько мистика-зксцентрика. Первым словом, которое я от него услышал, было "абсолют". "Абсолют" как термин меня круто пробил, поскольку ясно расставлял акценты в моём, тогда ещё только начинавшем формироваться, теологическом сознании.
Незадолго до этого я познакомился с таллинскими адвентистами - их молодёжной секцией. Это были эстонские ребята, неплохо говорившие по-русски и, по случаю, начавшие курировать русскоязычную систему, которая тогда на две трети состояла из сезонных питерцев и москвичей. Штаб-квартира адвентистов находилась как раз в пристройке той самой церкви, во дворе которой мы отмечали нашу встречу. Я, пользуясь случаем, предложил Леннону сходить в гости к представителям этой деноминации и завязать стратегические контакты.
Мы всей компанией, уже под сильным хмелем, завалились в адвентистский штаб. Я представил Леннона как религиозного философа из Минска, и он тут же громким голосом прочёл публичную блиц-лекцию на тему трансцендентального Абсолюта и интегральной веданты. Под пара'ми Леннон был невероятно красноречив, приводил неопровержимые факты существования загробной жизни, интенсивно жестикулируя. По-моему, ленноновская телега пробила всех присутствовавших без исключения. С этого спича в церкви Святого Духа начался мой собственный путь постижения оккультных сторон действительности. Выйдя из штаба вновь на Ратушную площадь, я увидел в талом снеге два блестящих черных камня, формировавших прямой угол в виде буквы "L".
I. 4. На пути к ликбезу. В то время у меня была, в самом центре города (здание примыкает к гостинице "Palace") комната в коммунальной квартире. Я жил у мамы, а это пространство использовал ее как автономный флэт, где периодически ночевали мои иногородние знакомые, устраивались пьянки и тому подобные мероприятия. Соседи, в принципе, были люди покладистые и лишь однажды вызвали милицию - когда Ибрагим залез среди ночи в ванну с пьяными подругами. В эту самую комнату я и поселил на первых порах Леннона.
Всё имущество последнего на тот момент состояло из старого, но солидного кожаного портфеля, набитого специальной литературой типа подборки журналов "Скрижали мага" за 1905 год, Вестника Института Востоковедения со статьёй об индийском йогине Кришнамурти, советской брошюрки "Буддизм" из Библиотечки атеиста. Самой ценной во всём собрании была выпущенная в 60-х годах в Ашхабаде книга "Побоище палицами" - фрагмент древнеиндийского эпоса "Махабхарата" в переводе с санскрита доктора Смирнова (советского востоковеда и врача). Издание было снабжено специальным комментарием переводчика, посвящённым вопросам кундалини-йоги и снабжённым фотографиями настоящих йогинов в невероятных позах, а также схемой чакрамов.
В Таллине Леннон сразу пошел по книжным лавкам и выудил несколько интересных вещей, из которых мне особенно запомнились две: документально-художественная повесть о Тибете Еремея Парнова (названия, к сожалению, не помню), написанная на материале тибетского путешествия ориенталиста Гомоджаба Цыбикова, а также Записки Тартуского университета со статьями по индийской философии и работой бурятского учёного-востоковеда Бидии Дандарона о буддийской мантре "Ом-Мани-Падмэ-Хум". Я, интенсивно впитывая токи новых измерений, начал плотно погружаться в экзотическую реальность восточной философии и магических культов.
I. 5. Астральный план. Леннон представлял себя практикующим магом, и я до сих пор помню одно из его систематических упражнений. Вставая на голову, он складывал ноги в позицию лотоса и упирался немигающим взглядом в маленькое круглое зеркальце, висевшее на шнурке напротив лица. Это должно было развивать особую магическую концентрацию, которая, в свою очередь, необходима для реализации выделения астрального тела.
Эта история с астральным телом меня особенно заинтересовала. Примерно за год до нашей встречи одна московская дама, которую все звали Советчица, рассказывала мне, что в их столичной тусовке СМОГистов (Союз молодых гениев) люди каким-то образом достигают разных планов сознания, разделяемых по степеням. Я всё никак не мог понять, что значит "разные планы сознания".
- Ну вот ты,- говорила она мне, сильно подпитому и обкуренному, - ты находишься сейчас где-то в пятой степени (вероятно, имея в виду, что "обычное" состояние равно нулевой).
Я всё равно не мог понять, а вот после знакомства с ленноновской теорией астрального тела и астральных миров, в которых это тело могло перемещаться, всё стало на свои места. Более того, телега Советчицы про "степени" представлялась теперь как профаническая версия магических тайн, в которые был посвящён Леннон.
Саша пересказывал опыт разных магов касательно астральных туров, о которых он читал в специальных книгах и ненавязчиво намекал на собственные оккультные возможности как члена магического интернационала. Он в красках расписывал астральные планы - как живописуют курортные пейзажи с парадизическими характеристиками и ангельскими обитателями: божественные салатные гаммы, небесная музыка сфер, трансцентентный свет, наполняющий ум недвойственным познанием без остатка... Блаватская, Вивекананда, Рамачарака, тайные тома агни-йоги, доступные адептам только по большому блату, через систему конспиративной библиотеки...
Ленноновские эзотерические лекции всегда вызывали у аудитории огромный интерес. Как правило, такие мероприятия проходили в виде мощных пьянок, на которые приглашались знакомые и знакомые знакомых. С наступлением тёплых дней мы стали устраивать пикники на свежем воздухе, включая скверы и парки в черте города. Но бывали и сугубо трезвые встречи и дискуссии с представителями национальной интеллигенции, диссидентами и культурной богемой.
I. 6. Салон на Большой Батарейной. Маэстро тем временем формально прописался у одного из моих знакомых - рок-музыканта Аарне, в одиночку жившего в огромной квартире, напротив двуглавой Карловой церкви и Вечного огня. Подмазанное домоуправление подмахнуло регистрацию. Теперь можно было устраиваться на работу. Леннон, решив, видимо, рыть глубоко, пошел сначала в землекопы. Из моей комнаты он переселился к нашему общему знакомому Куне (Саше Кунингасу), который незадолго до этого получил новую квартиру со всеми удобствами у Центрального рынка - взамен романтического жилья, но без удобств, в средневековом доме на Вышгороде.
Куня жил в однокомнатной, разгороженой шкафом квартире вместе с женой Таней, которую все звали Пепи, бабушкой и сорока котами, снимавшими бабушке радикулит. Он одним из первых в Таллине серьёзно запал на интегральную веданту, внимательно изучил "Побоище палицами" и даже проголодал три недели. Леннон прожил здесь на правах сорок первого кота не очень долго. И в землекопах тоже не сильно задержался, устроившись дворником в домоуправление, на территории которого до этого рыл канаву. Он получил служебное жильё в подвале двухэтажного деревянного дома на припортовой улице Суур-Патарей (Большая Батарейная), неподалеку от старой тюрьмы "на Батарее".
Ленноновский подвал походил своим внешним видом на лабораторию средневекового мага. Декорированный многочисленными бронзовыми подсвечниками, магическими диаграммами и другими знаками потустороннего присутствия, этот подземный лофт сразу стал городским оккультным клубом номер один, где не только круто пили, но и дискутировали самым радикальным образом. Однажды Леннон объяснял какую-то очень запутанную герметическую фигуру, а девочка Лена Сладенькая всё никак не могла взять в толк и постоянно переспрашивала.
- Да это так же просто, как хуем по лбу! - не выдержал мастер.
- Это как так?
- А вот так!
Он подошёл к Сладенькой, расстегнул ширинку, достал член и действительно ударил им её по лбу.
Но помимо чисто теоретических знаний душа требовала реальных контактов с носителями магических знаний, с истинными мэтрами тайных наук, которые - мы с Ленноном, да и не только с ним одни, в это свято верили - должны были где-то существовать физически.
I. 7. Форпосты знания. В числе прочих телег, Леннон поведал о том, что в далекой сказочной Индии существует всемирная мистическая столица - альтернативное поселение, истинный коммунистический город Ашрам-Пондишери или Ауровиль, считающийся международной территорией, находящийся под эгидой ООН. По словам Саши, население Пондишери составляло единую общину из аскетов, йогов и факиров, а также разного оторванного народа с Запада - мистиков, психоделистов и хиппи-романтиков. В ашраме все поголовно занимаются мистическими практиками и гасятся за счёт астральных переживаний. Это была Утопия моей жизни: Ашрам-Пондишери - город-греза, Город Солнца, Космополис! При этом - совершенно реальный, на ЭТОЙ земле, физически достижимый! Тут было от чего закружиться голове!
Но и у нас, за Железным занавесом, не всё было потеряно. Наиболее крутым магическим местом на территории СССР нам тогда представлялась Бурятия, где, согласно брошюрке "Буддизм", сохранялось аж целых два действующих буддийских монастыря! Это означало, что мистические школы тибетского ламаизма, включавшего в себя (как это следовало из книги Парнова) наследие древней колдовской науки Востока, досягаемы даже для нас - париев истории, отрезанных невидимой магической стеной от остального человеческого мира. Из той же брошюрки я выяснил, что летом буддисты празднуют Майдари-хурал - таинство, связанное с ожидаемым приходом будущего будды Майтрейи (по-бурятски Майдари).
Я загорелся неистребимым желанием поехать в Бурятию. Леннон эту идею, разумеется, поддержал, одновременно расписав мне забайкальский хурал как слёт всех главных колдунов и волшебников Востока, каждый из которых должен будет появиться со своей свитой, в сопровождении магических эффектов и прочих невероятностей. Сам Саша, будучи к этому времени уже женат и жёстко связан бытовыми обстоятельствами, ехать не мог, но мне советовал совершить такой тур пренепременно.
II. Буддийский рай
II. 1. Транссибирский экспресс. И я поехал, уговорив заодно своего красногорского приятеля Диму, с которым мы предыдущим летом ездили в Минск. Дима был человеком хипповым, но не очень мистическим, хотя и подарил мне незадолго до этого значок с китайским иероглифом "Мо" ("вершина"), который, в свою очередь, получил от Гены Зайцева (впоследствии - основателя питерского рок-клуба) как знак членства в особом дзэновском ордене.
До Улан-Удэ, нужно было ехать из Таллина с неделю. При посадке в поезд у меня в кармане было 14 рублей. Помню, как в Москве, перед самым отъездом на вокзал, мы с Димой пошли стрельнуть денег к приятелям, которые в этот момент находились в каком-то очередном МАТИ на концерте ещё никому за пределами узкого круга не известной "Машины Времени".
- Дима, ты куда уезжаешь-то? - спросили его приятели.
- В Тибет!- не моргнув глазом отвечал тот. - Послушай, мэн, одолжи чирик. Бабок на дорогу совсем нет!..
У приятелей бабок тоже не было, и в результате Дима так и уехал с рублём в кармане.
Мои 14 р. ушли частично уже в Москве, а остаток начал резко таять в поезде, где нужно было что-то есть по пути. Ехали мы в общем вагоне, что было совершенно чудовищно, ибо временами набитость была настолько тотальной, что люди сидели по-четверо даже на вторых полках! Я лежал на третьей, задыхаясь от жары и в полном офонарении. Иногда, правда, народ спадал, и в моменты такого затишья кое-кто ухитрялся даже потрахаться (как наши нижние соседи по "купе", например).
В общем, всё было довольно круто, но положение спасла некая девица, с которой мы познакомились в вагоне-ресторане, когда пили на последние. Поинтересовавшись, откуда мы и куда, она необычайно прониклась нашим романтизмом и сообщила, что сходить в Кемерово, куда она ехала, не будет, а присоединится к нашему паломничеству по священным местам Центральной Азии. Более того, девица, которую звали Ира, оказалась при кое-каких деньгах и практически с момента нашего знакомства не только кормила нас обоих, но и упаивала в хлам. Мы все втроём так надирались, что даже видавшие виды официанты транссибирского экспресса отказывались продавать вино, грозились высадить, и нам приходилось посылать за бухаловом посторонних пассажиров за стакан.
Я вообще заметил, что чем дальше едешь от Таллина на восток - тем "меньше хлеба и больше лозунгов" (как сказал некогда дядя Коля). В самом деле, если в Эстонии с агитпропом дела в те времена обстояли более, чем скромно - ну, там, пару портретиков в центре города, да флаги по праздникам, - то Москва - это уже просто кумачовое море. Дальше - больше. На Урале от лозунгов просто уже некуда было деваться, причем габариты их тоже заметно выросли по сравнению с московскими. Однако, сибирский размах - это совершенно новая стадия. Апофеозом этого стиля представлялся огромный склон бурьяна вдоль железнодорожного полотна, в котором был выстрижен профиль Ленина: графически один в один как в Кремлевском Дворце съездов, но раз в десять побольше размером. Можно себе только представить, сколько же красного агитпропа встречается путнику в Китае! Ну а пиком всего должна быть Северная Корея - страна победившей идеологии чучхе (т. е. "опоры на собственные силы").
II. 2. Улан-Удэ. Наконец - Улан-Удэ! Сходим в полном ошалении на перрон, почва под ослабшими от долгого сидения ногами качается. Естественно, похмелье. Что делать, куда идти - тоже непонятно. Выходим с вокзала в город. Я смотрю по сторонам и замечаю идущего по улице человека интеллигентного вида, в очках - тип сибирского учёного из академгородка. Полагаю, что человек должен знать, где тут в принципе может находиться буддийский монастырь. Когда он поровнялся с нами, я его так и спросил: "Скажите пожалуйста, как пройти к буддийскому монастырю?"
Интеллигент смотрит на всех нас некоторое время с полным недоумением, но выяснив в общих словах, кто мы и что мы, предлагает первым делом пойти опохмелиться. Он, собственно говоря, так и шёл поутру опохмеляться. В каком-то аквариумного типа шалмане мы все принимаем за его счёт по полному граненому стакану настоящей сибирской водки, фонареем окончательно, и тут человек предлагает нам, как гостям издалеча, отправиться к нему домой, отдохнуть с дороги. Мы, естественно, не отказываемся.
Человека этого звали Володя (по фамилии что-то вроде Подберезского). Он был одним из главных местных богемщиков, известный своими пижонством и запойностью. Вскоре после нашего прибытия Володина квартира стала заполняться другими людьми, каждый из которых приходил непременно с батлом, причём пренепременно — с белой. В общем, квас, музыка, сибирский хаус... Наконец, я спрашиваю хозяина:
- Володя, а трава тут у вас есть?
- Ну, этого добра здесь море!..
Он тут же он куда-то звонит, и через пять минут в дверях появляется юный бурят по имени Вадик. Оказывается, что это младший брат одного из Володиных гостей, и тут же парню даётся задание свезти нас на плантацию незамедлительно. Мы с Димой, Ирой, Вадиком и неизвестно откуда взявшимся малолетним приятелем Вадика Витей-шкетом садимся в автобус на остановке перед самым домом и едем минут десять. Сходим, и через пять минут ходьбы через какие-то заросли оказываемся на практически бескрайней плантации каннабиса. Каннабис, естественно, дикий. Его качество нам пришлось оценить уже через несколько минут. Я впервые в жизни видел как живую плантацию, так и элементарный метод сбора ручника. Растения растирается между ладонями, одно за другим, пока те не покроются зелёным налётом пыльцы. Потом эта пыльца скатывается в шарик - и можно курить.
Бурятская масть, а именно ручник - одна из самых застёбывающих, которые мне когда-либо приходилось пробовать. Стебает с неё так, что просто дыхание перехватывает, а бедному Вадику просто стало плохо: побелев, он полувозлёг, но при этом мышцы лица и брюшной области мучительно продолжали сокращаться от беззвучного смеха.
II. 3. Дацан. На следующий день решили поехать, наконец, в монастырь, или как это называется по-бурятски - дацан. Путь к дацану оказался неблизким, ибо находился последний километров за восемьдесят от Улан-Удэ, под Иволгинском. До самого Иволгинска мы с Димой, Ирой и Вадиком добрались автобусом, а потом нужно было пилить через гигантское поле, густо поросшее конопелью, ещё несколько километров в сторону сверкавших на фоне голубого саянского хребта золотых крыш монастырского комплекса.
Пересечение этого поля взяло у нас несколько часов, ибо периодически мы делали остановки для сбора пластилина и его раскуривания. Перед деверями обители мы предстали уже перед самым заходом. Наши руки отягощались целлофановыми кульками, набитыми свежесобранной травой, а у Димы травой был набит ещё и рюкзак. На голове у него была большая фетровая шляпа а-ля Джон Мэйел, из под которой выбивались космы нечесаного хайра, на заднице - вытертые драные джинсы, в руках - паломнический посох. На мне была надета белая футболка с надписью черной тушью по-тибетски "Ом-Мани-Падмэ-Хум", на шее - колокольчики и магические амулеты, на бэксайде - такие же джинсы, на голове - такой же хайр. Кроме того, мы все были обмотаны длинными лентами серебряной фольги, которую нашли по пути.
Оказавшись перед вратами святой обители, я сложил ладони на груди, громко сказал "Ом-Мани-Падмэ-Хум" и пал ниц. То же самое сделали все остальные. После этого мы хотели было войти, но врата оказались запертыми. Постучались. Через некоторое время в приоткрывшемся проеме показалась бритая голова ламы, который спросил, чего нам нужно. Услышав, что мы - паломники из отдалённых частей Советского Союза, лама ответил, что монастырь будет вновь открыт с восьми утра. Переночевать он посоветовал в близлежащей бурятской деревне, население которой принимало паломников на постой.
Мы действительно затормозились в этой деревне, в семье, где один из детей, как выяснилось совершенно случайно, учился в Монголии на ламу. Мы пытались изо всех сил раскрутить семинариста на професиональные тайны тибетских магов, но он, не теряя спокойствия, объяснил, что у них в Улан-баторском дзонгчене главным предметом является история КПСС, затем следует Конституция СССР, а уже потом, чуть ли не в факультативном порядке, изучается всё остальное. То, что парень не врал, я убедился на следующее же утро: войдя ровно в восемь в ворота дацана, первым, что я увидел, была кумачовая растяжка с надписью по-русски и по-бурятски: "Да здравствует нерушимая дружба народов СССР!"
Однако реальная храмовая служба, надо сказать, производит весьма мистическое впечатление. В основном весь ритуал состоит из чтения заклинаний и текстов, сопровождаемого ударами в бубны и барабаны, звоном литавр и колокольчиков, а также работой духовой секции (раковины, трубы, флейты, рожки). Интерьер храма напоминает церковный: в середине - четыре колонны, с потолка и со стен свисают хоругви или т.н. танки - матерчатые иноны. На месте иконостаса - композиция из тысячи будд. На амвоне восседает лама, читающий мантры и бьющий в огромный бубен изогнутой в виде буквы "S" колотушкой. Вдоль стен храма - визуальный ряд из двенадцати событий Священной истории. Если в христианстве это этапы жизни Христа, то в буддизме - Будды. Двенадцать страстей здесь соответствует двенадцати стадиям закона зависимого возникновения - пратитьи-самутпады. Сюжет о сошествии Христа во ад и дальнейшем вознесении на небо представляется в буддийском метафизическом понимании как аллегория блуждания души в колесе бытия, сансара-чакре, по-бурятски - сансарыйн хурдэ. Это колесо состоит из пяти областей сансарного (т.е. бренного) существования, по которым блуждают души творений до тех пор, пока не просветлятся мудростью будды и не выйдут за пределы действия законов этого колеса в стихию окончательного освобождения - нирвану.
Паствы как таковой в храме нет. Люди лишь кратко заходят, подходят к ламе, подносят ему деньги или иные жертвоприношения. У меня сложилось впечатление, что это, как правило, водка. Основной ритуал для прихожан состоит в обходе монастырских святынь, который сопровождается вращением молитвенных мельниц, расположенных в ряд и содержащих в себе свитки священных текстов.
Нам, как особым экзотическим гостям, выделили ламу-экскурсовода, который показал кроме всего прочего - даже монастырской кухни - специальное помещение на втором этаже главного храма, где располагался внушительный макет "рая будды Амитабы", исполненный в стиле кукольного театра для дошкольников: с Древом мира, типа новогодней ёлки, в центре всей композиции, в окружении кукольных небожителей и разбросанными повсюду кусочками сахара и конфетами "Красная Москва" в блестящих обертках. Потом у нас была аудиенция у тогдашнего главы буддистов СССР, бандидо-хамбо-ламы Сандо, а также у ламы-лекаря Мунко (нынешний бандидо-хамбо-лама). В свои профессиональные колдовские тайны высокие ламы нас, разумеется, посвящать не стали, проявляя неуместную, как нам казалось, в данном случае идеологическую корректность.
Тем не менее, посещение дацана произвело на меня совершенно неизгладимое впечатление. Это было мое практически первое реальное знакомство с неевропейской культурой: я находился в самом центре Азии, в максимальном отдалении от всякого моря, в мистической области "континентального максимума".
II. 4. Бурятский отрыв. После посещения дацана наша спутница Ира уехала-таки в Кемерово, а мы с Димой разместились у Вадика. Его старший брат Лёша жил отдельно с молодой женой и только что родившимся бэбиком. Вадик же пребывал в одной квартире с бабушкой, мамой (обе дамы, как и жена Лёши, из сибирских казачек) и папой - бурятским партийным номенклатурцем. Папа в основном квасил по министерствам с друзьями, но к нам отнёсся очень великодушно. По его инициативе мама даже безвозмездно выдавала нам из семейной кассы по три рубля карманных денег на человека в день (и это - в течение всего нашего пребывания в Улан-Удэ, т.е. недели две как минимум!). Ели мы вместе со всей семьёй. Спали - в отдельной комнате, как в двухместном гостиничном номере.
Вадиков папа познакомил нас, через свои партийные контакты, с местными востоковедами из АН Бурятской АССР. Люди, которых мы тут нашли, оказались учениками из группы Бидии Дандарона, имевшими контакты в Эстонии. Улан-удинские буддологи задарили нас индо- и тибетологической литературой, включавшей в себя несколько работ мастера. Я спросил, можно ли с ним повидаться, но оказалось, что он был в очередной раз осуждён как диссидент (формально - по уголовной статье, что-то вроде "развращения малолетних") и недавно умер в заключении. Это, конечно, было очень печально, ибо я, отправляясь в Бурятию, надеялся не только на колдовское бэри-бэри местных шаманов, но и на квалифицированное разъяснение отдельных мест из материала о технике тантрического созерцания, опубликованного Дандароном в одном из тартуских сборников. Впрочем, его "Буддийская теория индивидуального Я", обнаруженная мной в числе подаренных материалов по истории и филологии Центральной Азии, многое проясняла в этом вопросе.
Мы отрывались в Улан-Удэ недели две. Днем ездили с номенклатурным папой по живописным окрестностям, посещая местные достопримечательности, а по ночам лазили с его старшим сыном Лёшей в окна женского общежития и добирали духАми, когда заканчивалась водка.
Улан-Удэ - довольно забойный город. Здесь уже ощущается близость Китая - и в человеческих лицах, и в дизайне общественного пространства. На центральной площади города красовалась безумная мегалитическая композиция, изображавшая, как мне сначала показалось, бой Руслана с головой. Впрочем, приглядевшись, я понял, что голова-то это была не чья-нибудь, а самого Ленина, причем таких размеров, что в ней вполне мог бы разместиться небольшой валютный бар для жаждущих экзотики иностранных туристов. Напротив огромного мраморного кубического постамента с железной головой высилось здание Бурятской национальной оперы, украшенное бронзовым конником с пикой наперевес. Это, вероятно, был Гэсэр-хан - один из главных мифических героев народов Центральной Азии. Оперный конник в противопоставлении с головой Ленина и формировали, строго говоря, композицию "боя" персонажей пушкинской сказки.
Вообще места тут, надо признаться, действительно мифологические. Всё вокруг так и дышит легендами. Чего стоит один только Байкал! Лешин и Вадиков папа, к примеру, происходил из прибайкальского местечка Баргузин и утверждал, что именно здесь родился Чингис-хан - дальний предок их семьи. "Баргузин" - это еще и название особого и очень опасного байкальского ветра, пустившего на дно не одно судно. Кстати, одной из его жертв стал известный сибирский драматург Вампилов. Говорят, что сейчас Байкал сильно загрязнен, но в середине семидесятых уловы тут были неплохие Никогда не забуду байкальского омуля, которого нам с Димой подавали под водочку в одной исключительно гостеприимной академической семье дандаронцев-буддологов, а мы, в свою очередь, предлагали радушной хозяйке и её очаровательной подруге, разделявшей наше застолье, погрузиться в магическую атмосферу ориентальной мистики не через бесплодные умствования, а чисто практически, посредством волшебных трав