Они все принадлежали братству футбольных фанатов: собирались в баре по субботам, смотрели матч, потом наводили шорох, хотя дальше криков и угроз дело редко заходило. Но сейчас проклятые дожди размочили поля и смыли турнирную таблицу…
Как же получилось, в который раз спросил себя Скиннер, что в этот дрянной, промозглый субботний вечер я оказался на карьере в Западном Лотиане?
Ответ был прост: кокаин. Сегодня в баре, когда толпа рассосалась и они остались вчетвером, чертов Дэмпси пошел нарезать дорожку за дорожкой, а потом предложил небольшое приключение на природе. В тепле и уюте, на пике прихода, предложение показалось заманчивым; затем погода внесла коррективы, и затея из веселой превратилась сперва в сомнительную, а потом просто в скучную. Больше всего на свете Скиннеру хотелось оказаться сейчас дома, с Кей.
Он сказал ей, что едет с друзьями на рыбалку – раз уж отменили футбол. Странное желание, хотя, по сути, недалеко от правды. Черт, надо было уйти с ней! Эта мысль не давала Скиннеру покоя. Он с некоторым облегчением вспомнил, что у Кей сегодня вроде репетиция, которая может затянуться. И все равно на душе было тревожно. Хотя, конечно, не так, как у двух злосчастных рыболовов.
– А что, парни, щука в карьере есть?– спросил Скиннер, чтобы разрядить обстановку.– Раньше только ерш был. А потом местные щуку завели. Ключиком покрутили: раз, раз,– продолжал он, не особо надеясь на реакцию.– И поплыла. И всего ерша погрызла. Заводная щука, страшное дело!– Он повернулся к друзьям и отметил кривую ухмылку Дэмпси.– Дошло до того, что местные начали пиво с водкой в карьер лить: хоть какой-то ерш.
Лицо Скиннера расплылось в улыбке, сверкающей, как надгробная табличка: он почуял, что рыбаков пугают его слова. Правда, те быстро поняли причину его радости, и это слегка испортило эффект.
Толпа ренегатских черных туч облепила бледное закатное солнце; по озеру пробежала липкая тень, заставив одного из рыбаков, рыжеволосого парнишку, содрогнуться от озноба. Макензи посчитал нужным на это отреагировать и пнул коробку с крючками и наживкой. Черви выплеснулись в грязь.
– Ах, какой я неуклюжий!
Скиннер и Гарет обменялись понимающими взглядами: поручи дело Макензи, и он все испортит идиотскими репликами, произнесенными с шокирующей простотой.
– Ну чё, селяне!– начал Дэмпси.– Фанаты в деревне есть?– И не дождавшись ответа, повысил голос: – Тебя спрашиваю, манда рыжая! За кого болеешь?!
– Футболом не интересуюсь,– буркнул парнишка.
Дэмпси несколько секунд обдумывал полученную информацию, удовлетворенно кивая, как аристократ, отведавший хорошего вина.
– Щука – страшный зверь,– со смехом вел свою линию Скиннер.– Пресноводная акула! Злоба у нее в крови.
– Дикси из Батгейта знаешь?– рявкнул Дэмпси, игнорируя Скиннера. Страсти начали накаляться.
Рыжий помотал головой. Его приятель утвердительно кивнул. Оба паренька старательно избегали контакта глазами.
– Да, имя знакомое.
– Увидишь этого гондона, передай: его Дэмпси ищет.– Дэмпси сделал ударение на своем имени; к его огорчению, на рыбаков это впечатления не произвело.
Скиннер раздраженно ковырнул камешек носком ботинка и зафутболил в карьер – парочка неплохих блинов, затем короткий бульк. Да уж… Попили пива, понюхали порошка. Затем поперлись в Западный Лотиан вершить мутную вендетту – какие-то разборки между Дэмпси и его старым знакомым, многолетняя вражда, причин которой никто уже не помнил. Злодея выследить не удалось, поэтому отправились бродить по окрестностям. На случайных рыбаков наехали просто из досады. Но были и другие, глубинные резоны, думал Скиннер. Противостояние старой и новой гвардии, демонстрация крутизны, Макензи против Дэмпси. А бедные парни всего лишь подвернулись под руку.
– Извините, что потревожили, пацаны. Хорошего клева!– Скиннер жизнерадостно помахал рукой и кивнул Гарету. Они вдвоем развернулись и потопали прочь, к дороге. Макензи и Дэмпси, однако, задержались.
– Эти двое…– усмехнулся Гарет.– Чем яйцами мериться, сняли бы на выходные номер и предались греческой любви. Успокаивает.
Скиннер считал Гарета классным парнем, но в ответ лишь скупо улыбнулся, сохраняя достоинство.
– Закидывать удочки и палочки,– сказал он ни к селу ни к городу,– священное право каждого мужика.
Сзади раздались крики и ругательства. Скиннер и Гарет продолжали невозмутимо шагать к машине.
Некоторое время спустя в зеркале заднего вида показались Дэмпси и Макензи.
– Уделали пидоров,– пропыхтел Дэмпси, забираясь на заднее сиденье; под глазом у него красовался фонарь. Макензи улыбался акульей улыбкой.
– Мобильный у них был?– раздраженно спросил Гарет.– Местные сейчас облаву устроят.
– Да там, наверное, не ловит,– с сомнением отозвался Дэмпси.– У карьера такие стены…
Гарет завел машину и утопил педаль; они выбрались на мощеную дорогу и свернули к Кинкардинскому мосту.
– Поедем в окружную, чтоб не поймали. А вы, герои,– он кивнул в зеркало,– из Стерлинга на электричке доберетесь.
Скиннер прикидывал: обиделся ли Дэмпси, что его определили на заднее сиденье? Наверняка, если учесть, что рядом развалился Малютка Макензи.
– Бля-а,– застонал Дэмпси.– Ну ты и параноик!
– Иди в жопу, Дэмпс!– огрызнулся Гарет.– Я в эту мухосрань зачем приехал? Чтоб смотреть, как ты на мирных жителях отрываешься?
– Вот знаешь что…– начал Дэмпси.
– Да ничего! Я думал, тебе надо разобраться с Энди Диксоном. Согласился помочь, как дурак. Во-первых, потому что обнюхался, во-вторых, сам этого губошлепа не перевариваю. А вышло что? Эти парни на озере – хоть один из них был Энди Диксоном? Нет? Я так и подумал.
– Да они борзеть начали!– шипел Дэмпси.
– Они рыбку ловили!
Скиннер видел в зеркало, как Дэмпси прожигает взглядом дыру в затылке Гарета, но тому было наплевать. Макензи между тем приступил к вдохновенному живописанию подробностей битвы. Поняв, куда идет дело, один из рыбаков решил ударить первым и что было дури засадил Дэмпси в глаз.
– Рыжий говнюшок!– радостно пояснил Макензи. После чего поведал, как он одним ударом вырубил второго пацана, а потом с наслаждением наблюдал за Дэмпси, который поначалу опешил от ярости и огорчения, но в конце концов заборол-таки обидчика и от души на нем потоптался.
Дэмпси на протяжении всего рассказа только зубами скрипел, свернувшись в углу, как пружина. Не важно, что он едва не убил проклятого рыбака! Макензи запомнит не это, а позорный, обидный, заставший врасплох первый удар. И пусть рыжий гад с лихвой заплатил за свою дерзость и отвагу – все равно в анналы войдет история под названием «Как Дэмпс на карьере по морде получил». В многочисленных пересказах злополучный первый удар обретет яркость и вес, а ответная трепка поблекнет и забудется, и весь эпизод будет выглядеть как подвиг неизвестного рыбака – сияющая улыбка Макензи была тому лучшим подтверждением.
Кончилось тем, что Гарет, проникшись жалостью к пережившему унижение Дэмпси, а может, опасаясь последствий драки, согласился развезти всех по домам. По мере того как мелкие пригородные коттеджи вырастали в многоэтажные монолиты, Скиннер все беспокойнее думал о том, что должен немедля ехать к Кей. Но тут Макензи предложил выпить по кружечке, и отказываться было глупо, ведь одна кружка еще никому не повредила.
Курорт Скегнесс
Гусиный взгляд Джойс Кибби лишь на секунду – так показалось ее затуманенному рассудку – перекочевал со скворчащей яичницы на фотографию, что скромно притаилась на декоративной полочке. Эту полочку, как и прочую кухонную мебель в стиле эпохи Тюдоров, собственными руками смастерил ее муж.
Снимок был сделан на курорте Скегнесс: она, Кит и двое детей. Год, наверное, 1989-й. Тогда еще все время шел дождь. Их сфотографировал парнишка по имени Барри, обслуживающий аттракцион «Потешный гольф». Для большинства гостей это была обычная семейная карточка, одна из многих, тем более что дом Кибби старыми снимками буквально набит; Джойс, однако, воспринимала ее как магический, трансцендентный объект.
Ей казалось, что на фотографии схвачена глубинная сущность их семьи: Кит со своей жизнерадостностью, добытой тяжелым трудом; Кэролайн с детским вызывающе-ястребиным весельем, которое она не утратила, даже повзрослев; Брайан, улыбающийся робко, словно боясь привлечь злые силы слишком открытой демонстрацией своего счастья,– осторожность, унаследованная от матери…
Ноздрей Джойс коснулся запах гари.
– Ах, Господи!– Она убрала сковороду с конфорки и принялась ворошить припекшиеся яйца деревянной лопаткой. А всему виной пилюли, которые прописал доктор Крэйгмайер! Нервы успокаиваются, зато ходишь как сонная муха.
Но где же Кэролайн?
Джойс Кибби, худощавая женщина без малого пятидесяти лет, с большими тревожными глазами и выдающимся носом, пересекла кухню и позвала, высунув голову в коридор:
– Кэролайн! Завтракать!
Кэролайн Кибби в своей комнате на втором этаже приподнялась на локте и убрала с лица светлые волосы. Со стены ее приветствовал огромный плакат Робби Уильямса. Певец всегда казался таким милым, трогательным… Но сегодня что-то случилось, Робби смотрел чуть ли не простаком. Кэролайн выпростала из-под одеяла ноги, помедлила, рассматривая гусиную кожу на икрах. Снизу донесся крик Джойс:
– Кэрола-а-а-айн!
– Иду, блин,– буркнула Кэролайн, глядя на плакат.
Она соскочила с кровати, поежилась от холода, сняла с крючка на двери голубой халат и накинула на плечи. В коридоре она инстинктивно запахнулась, прикрыв грудь. Брат собирался на работу: дверь в ванную была открыта, оттуда шел пар. На запотевшем зеркале сочилась криво нарисованная звезда Давида. Брайан уже облачился в темно-синий костюм, купленный по настоянию отца специально для новой должности. Костюм сидел хорошо, скрывая болезненную худобу брата, превращая ее в элегантную изящность. Совсем другое дело. Да, подумала Кэролайн, костюмчики ему идут.
– Шикарно,– оценила она.
Брайан в ответ улыбнулся, показав крупные белые зубы. Хорошие у братишки зубы, красивые. Сегодня у Брайана важный день. Новая солидная работа, крупный санитарно-эпидемиологический отдел, не то что контора в округе Файф. Жалованье на несколько ступеней выше. И вдобавок добираться ближе и дешевле. А с другой стороны, ответственности не в пример больше.
По усталым глазам брата было заметно, что он волнуется. Хотя сейчас для всей семьи трудное время.
– Нервничаешь?– спросила она.
– Не-а… чуть-чуть.
– Кэрола-а-айн!– Высокий, гундосый голос Джойс.– Завтрак остынет!
Кэролайн перегнулась через перила:
– Да слышу я, не глухая!!!
Брайан с тревогой отметил напрягшиеся сухожилия на горле сестры.
Джойс мгновенно прекратила кулинарную возню; гнетущая тишина поднималась с кухни душным паром – можно было подумать, что рядом с матерью лежала, истекая кровью, соседка, которой снайпер прострелил голову.
Брайан испуганно уставился на Кэролайн. Та молча пожала плечами.
– Кэр, ну чего ты!
– Она мне на нервы действует.
– Ты же знаешь, это из-за отца… Такой стресс для нее.
Тон брата показался сестре покровительственным.
– Не только для нее!– резко ответила она.
Этот металл в голосе – что-то новое, обеспокоенно думал Брайан. До сих пор она почти не показывала, что переживает из-за болезни отца. Но ей наверняка тяжело. Она ведь его любимица. Старый Кибби всегда ее прощал, делал скидку на молодость, говорил: такой уж у девчонки характер… А теперь она еще и за меня волнуется. Первый день на новой работе, все такое.
– Постарайся ее не заводить, Кэр.
Кэролайн снова пожала плечами. Они вдвоем спустились на кухню. Брайан изогнул брови при виде стоящей на столе громадной тарелки с яичницей, ветчиной, жареными помидорами и грибами. Матери не давала покоя его худоба, однако все старания были напрасны: он мог есть сколько угодно, совершенно не прибавляя в весе,– унаследованная от нее же особенность метаболизма.
– Потом еще спасибо скажешь,– заверила Джойс, предупреждая его комментарий.– Кто знает, чем там в столовой кормят. Помнишь, как тебя тошнило от еды в Киркалди?
Она повернулась к Кэролайн и поморщилась: та положила кусок яичницы на хлеб и брезгливо отодвинула ветчину. Гримаса матери не осталась незамеченной.
– Я тебе, кажется, говорила, что не ем мяса!– выпалила Кэролайн.– Зачем ты кладешь ветчину на тарелку, если знаешь, что я не ем мяса?
– Ну ладно, один кусочек,– умоляюще сказала Джойс.
– Ты вообще слышишь, что я тебе говорю? Что, по-твоему, означает утверждение «я не ем мяса»?
– Но организму нужно мясо! Один кусочек, в самом деле!– Джойс завела глаза и повернулась за поддержкой к Брайану, который сосредоточенно мазал маслом бутерброд.
– Я. Не. Ем. Мяса!– отчеканила Кэролайн каким-то новым тоном, словно потешаясь над матерью.
– Зачем скандалить из-за ерунды!– Джойс тоже разгорячилась.– Ты ведь молодая, еще растешь…
– Ага! И что из меня вырастет – под твоим руководством?
– Да у тебя самая настоящая анорексия!– заявила Джойс.– Я читала об этом! Все молодые девушки переживают из-за своего веса, морят себя голодом, и ничего хорошего…
– Как ты можешь!– Кэролайн побагровела.– По-твоему, я психически больна?!
Мать с горечью посмотрела на дочь. Что эта наглая соплячка может знать о болезнях?
– Твой отец сейчас в больнице, под капельницей, борется за жизнь. Он бы сейчас все на свете отдал, только бы съесть что-нибудь тверденькое…
Кэролайн проткнула вилкой ветчину и сунула ее матери под нос.
– Ну и отнеси ему!
Она швырнула вилку, вскочила и убежала по лестнице наверх.
Джойс мелко затряслась в беззвучном плаче.
– Ох, эта… эта маленькая…– Она внезапно успокоилась, словно вспомнив, что Брайан тоже сидит за столом.– Извини, сынок. Твой первый день на новой работе… Я эту девчонку совсем не знаю,– добавила она, глядя в потолок.– Она раньше такого себе не позволяла, и если бы твой отец…
– Не волнуйся, мам! Я с ней сейчас поговорю. Она ведь тоже переживает из-за папы… По-своему.
Джойс тяжело вздохнула.
– Не надо, сынок. Доедай завтрак, еще опоздаешь на работу в первый день. На новую работу… Нечестно, просто нечестно!– добавила она, непонятно что имея в виду.
Брайан Кибби только этого и хотел: поскорее выбраться из дома. Времени было еще полно, но он поспешно затолкал в рот остатки яичницы, нахлобучил красную бейсболку, выскочил на улицу – и не чуя ног взбежал по проезду Фезерхол до перекрестка с Сент-Джонс. К остановке как раз подъехал двенадцатый автобус! Брайан прибавил газу и успел в последний момент – даже умудрился занять место у окошка. За вспотевшим стеклом поплыли холодные мокрые кварталы. Автобус медленно пробирался сквозь пробки: мимо зоопарка, потом по Вест-Корнер, Розенберн и Хеймаркет, потом по улице Принцев. На остановке «Уэйверли» Брайан вышел и поднялся по Кокберн до перекрестка с Роял-Майл. Бейсболка, украшенная эмблемой клуба «Манчестер Юнайтед», не гармонировала со строгим костюмом; он снял ее и спрятал в сумку.
Побег из дома его согрел, однако промозглое утро быстро дало себя знать. Стылый туман, смешанный с мелким дождем, пропитал одежду, и Брайан подумал, что в Шотландии выйти на улицу – все равно что попасть в холодную сауну. Чтобы убить время, он решил прогуляться по Роял-Майл. В газетном киоске уже лежал свежий «Гейм информер»; он купил его и засунул в сумку. Свернув на боковую улицу, почувствовал в желудке трепещущие крылышки: здесь располагался один из его любимых магазинов. Изящная крашеная вывеска гласила:
А.Т.Вилсон.
Хобби и развлечения
Брайан подумал об отце – тот дразнился всякий раз, когда сын ходил сюда за покупками. «Опять игрушек захотелось? А сколько тебе лет, помнишь?» Старший Кибби говорил это в шутку, но в голосе звенели ироничные издевательские нотки. Брайан краснел от стыда и всячески скрывал свои визиты к А.Т.Вилсону.
Макет железной дороги на чердаке Кибби выглядел весьма впечатляюще, хотя оценить его было практически некому: Брайан не мог похвастаться обилием друзей. Кит Кибби был машинистом и рассчитывал, что сын унаследует его любовь к локомотивам; можно представить его разочарование, когда он понял, что мальчишку интересуют только макеты. Тем не менее отец не потерял надежды, что игра перерастет в профессию – прирожденный самоделкин, он настелил на чердаке пол, провел свет и соорудил алюминиевые каркасы.
Что Брайан действительно унаследовал от отца, так это умелые руки. Пока Кит был здоров, его мастерская располагалась там же, на чердаке, в дальнем углу. Позднее, когда взбираться по лестнице стало тяжело, он перенес ее в сарай, и все верхнее пространство перешло в распоряжение сына – здесь обосновались знаменитая железная дорога, макет игрушечного города, а также коробки, забитые детским хламом, и бесчисленные стеллажи с видеоиграми и подшивками журнала «Гейм информер».
Чердак сделался убежищем Брайана. Кроме него, сюда практически никто не залезал. Здесь мальчик укрывался, приходя из школы, где над ним издевались одноклассники; здесь он просиживал вечерами, думая о грешных картинках, стыдливо мастурбируя в темноте, пока его воспаленный ум перебирал образы знакомых девчонок – обнаженных или полуодетых,– на которых он в реальной жизни даже посмотреть стеснялся, не говоря уже о том, чтобы подойти.
Но главной его страстью была железная дорога. Этого хобби он тоже стеснялся. Оно разительно отличалось от всего, чем увлекались другие дети (или делали вид, что увлекались), а по остроте наслаждения соперничало даже с онанизмом. Со временем Брайан все сильнее отдалялся от сверстников – и чувствовал себя вполне свободным только здесь, на чердаке, в роли безраздельного и могущественного владыки игрушечного мирка, который он создавал своими руками.
Дежурные шутки Кита – дескать, старика выжили с чердака,– таили в себе горькую начинку, и горечь эта была обусловлена не только мыслями об уходящем здоровье. Отец боялся, что психологически замуровал мальчика в душном объеме под крышей, пойдя навстречу его странному увлечению.
Когда Брайан, по мнению родителей, стал слишком взрослым, чтобы проводить каникулы в кругу семьи, Кит поинтересовался, не хочет ли сын куда-нибудь съездить.
– В Гамбург, папа!– возбужденно ответил юноша.
Кит с тревогой подумал о грязных туристических соблазнах Рипербана, квартала красных фонарей, затем вспомнил собственные юные проделки в Амстердаме и с некоторым облегчением решил, что парнишке давно пора развеяться и приключение пойдет ему на пользу. У него в груди что-то больно скрипнуло, когда Брайан пояснил:
– Там находится самый большой в мире макет железной дороги!
Но винить было некого: Кит собственными руками культивировал в сыне необычную страсть. Под его руководством были возведены холмы из папье-маше, вокруг которых извивались игрушечные рельсы; он помог спроектировать туннели и сложные архитектурные элементы. Предметом особой гордости Брайана было здание вокзала с прилегающей гостиницей, прототипом которому послужил лондонский Сент-Панкрас. Проект вырос из домашнего задания по труду и пережил несколько попыток саботажа со стороны местного хулигана Энди Макгриллена, который издевался над Брайаном с особым рвением. Юного конструктора, однако, ничто не могло остановить: в конце концов он ухитрился пронести полузаконченный макет мимо подстерегавшего во дворе обидчика и в безопасной чердачной тиши сделал его зародышем своего искусственного поселка.
Постепенно Киббитаун, как Брайан его часто называл, заметно разросся. К ландшафту прибавился футбольный стадион, скопированный с «Саббатео», и железная дорога обегала его полукругом, почти как в Броксвилле или в Старкс-Парке. Последней амбициозной задумкой творца была новая трибуна, нависающая над беговой дорожкой наподобие трибуны дублинского комплекса «Лэнсдаун Роуд». Брайан даже переборол неприязнь к спорту и посетил несколько матчей на стадионах «Тайнкасл» и «Марейфилд», чтобы присмотреться к архитектуре.
Кит неизменно волновался, когда сын начинал новую фазу проекта: его беспокоила судьба холмов из папье-маше. Но Брайан строил аккуратно, приспосабливаясь к существующему ландшафту,– и делал это буквально без передышки. Вырастали новые кварталы, небоскребы, коттеджи – все, на что было способно его воображение,– и макет расползался по чердаку, пародируя экспансию западного Эдинбурга.
И вот теперь, в дождливое утро, зачарованно стоя перед витриной магазина А.Т.Вилсона «Хобби и развлечения», Брайан не мог поверить своим глазам. Нет, это не сон! Великолепный малиново-черный паровоз блистал за стеклом, и сбоку на золоченой табличке – сердце Брайана сладко забилось – было написано «ГОРОД НОТТИНГЕМ». Редчайшая коллекционная модель, знаменитый Ар-2383 Би-Ар класса «Принцесса» под названием «Город Ноттингем». Предмет безутешного вожделения, сделавшийся дефицитом сразу после выпуска.
Сколько лет я за ним охотился?!
Кровь шумела у Брайана в висках. Он посмотрел на часы – магазин открывался в девять, ровно через пять минут, а ему нужно было предстать перед мистером Фоем в девять пятнадцать. Паровоз стоил 105 фунтов. Если протянуть до обеда, драгоценную модель, без всяких сомнений, перехватят конкуренты. Брайан рванул через дорогу к ближайшему банкомату и получил деньги – задыхаясь от восторга и одновременно трепеща от мысли, что какой-нибудь ушлый коллекционер его опередит.
Подбегая к магазину, он увидел у дверей хозяина, старого Артура: тот отпер замок и шагнул внутрь. Кибби ворвался следом – и затормозил, чтобы не врезаться в старика, который, нагнувшись, подбирал с пола утреннюю почту. Пришлось прождать несколько мучительных секунд. Артур справился с конвертами, распрямился и произнес:
– А, Брайан, сынишка! Догадываюсь, зачем ты пришел.
Кибби снова взглянул на часы: только бы не опоздать! Сегодня первый день, он обязан явиться вовремя, чтобы не произвести дурного впечатления. Хорошее начало – залог успеха. Пунктуальность передалась ему от отца – машинист, понятное дело,– и с годами сделалась одним из фундаментальных качеств личности.
Старый Артур слегка опешил, когда парнишка убежал с покупкой как ошпаренный и даже не задержался поболтать, как было заведено. Вот молодежь пошла, подумал он осуждающе.
Кибби между тем несся через дорогу с коробкой под мышкой, повторяя как заклинание: «Не опоздать, только не опоздать!» Сегодня они должны были идти в больницу, и он хотел честно посмотреть отцу в глаза: в первый день все прошло отлично. Судя по часам на колокольне Трон, время еще было. Брайан начал успокаиваться и даже сбавил ход, чтобы восстановить дыхание.
Перед входом в «Сити чамберс», здание городской администрации, дорога была разрыта, шел ремонт. В старом булыжнике на Роял-Майл постоянно ковыряются, подумал Кибби. И вдруг узнал одного из рабочих. Это был Макгриллен, заклятый школьный палач,– в стеганой фуфайке без рукавов, с тяжелым отбойным молотком, прыгающим в мускулистых руках.
Кибби мельком взглянул на собственные щуплые бицепсы и вспомнил нелепое отцовское наставление: «Если в школе будут обижать, бей в зубы!», и в качестве иллюстрации – тяжелый кулак машиниста, покрытый старыми шрамами.
Его рука инстинктивно стиснула драгоценную коробку.
Макгриллен поднял голову, и по его лицу проползла медленная гримаса узнавания. Кибби почувствовал знакомый парализующий всплеск, однако чем дольше он глядел на старого обидчика, тем ощутимее страх сменялся другой, менее определенной эмоцией. Презрение в глазах Макгриллена осталось прежним, но в этот раз на нем была рабочая фуфайка, а на стоящем перед ним заморыше – строгий деловой костюм, и маленький буржуа в душе бывшего хулигана оробел и стушевался. И Кибби почувствовал это! Он понял, что перед глазами Макгриллена развернулось немудреное скучное будущее – с отбойным молотком, из котлована в котлован. Не чета чистому чиновнику в галстучке, санитарному инспектору, важной птице!
Кибби не смог удержать ухмылки. Наконец, после стольких лет унижений на школьном дворе, после позорных петляний в обход, мимо бакалейной лавки, он сумел хоть как-то отомстить! Ехидная ухмылка, должно быть, вонзилась раскаленным гвоздем в сердце бедного хулигана, подумал он, взбегая по ступеням. И на всякий случай отвел взгляд и независимо выпрямил спину, показывая, что по ошибке принял Макгриллена за кого-то другого.
Из внушительного вестибюля Кибби поднялся по лестнице, отделанной красным деревом. Подъехал лифт, двери разошлись: внутри стоял парень в костюме, его ровесник, может быть, чуть старше. Сразу видно, хороший человек, подумал Кибби, и костюм, похоже, дорогой. Да еще и улыбнулся – как равному! А почему бы нет? Ведь перед ним не проходимец, не чернорабочий типа Макгриллена, а солидный чиновник городской администрации.
Да таких, как Макгриллен, к этому парню даже на прием не запишут!
И тут Кибби заметил, что незнакомца сопровождает девчонка. Его гормоны взбурлили: она тоже улыбнулась, прежде чем возобновить прерванный разговор! Bay, восхищенно думал Кибби, разглядывая темные волосы, яркие живые глаза, полные губы. Какая куколка!.. От переизбытка эмоций он даже позабыл о коробке, которую сжимал под мышкой.
Лифт остановился, в кабину вошли двое рабочих в синих комбинезонах. И тут же тесное пространство наполнилось едкой вонью – кто-то испортил воздух! У Кибби защипало в носу; парень в костюме обменялся с ним взглядами, затем кивнул на рабочих и состроил брезгливую гримасу. На следующем этаже рабочие вышли. Парень воскликнул:
– Отвратительно! Фу!
Девушка засмеялась, толкнула его.
– Дэнни, прекрати!
– Я не шучу, Шеннон! Зачем свинячить в лифте? На каждом этаже есть туалеты.
Шеннон, думал Кибби, шагая по коридору. Ему не хватало смелости оглянуться и посмотреть, вышли ли они вместе с ним. Хотя… чего бояться? Здесь его никто не знает, и на сей раз он не будет забитым козлом отпущения, как в школе, или мальчиком на побегушках, заваривающим чай для старых ворчунов, как на прошлой работе. Он использует этот шанс, чтобы расправить плечи, повзрослеть и завоевать авторитет!
Вдохнув полной грудью, Кибби решительно обернулся – и оказался лицом к лицу с Дэнни и обворожительной Шеннон.
– Извините, гм… Мне нужен отдел санитарно-эпидемического контроля. У меня назначена встреча с мистером Робертом Фоем.
– Вы, должно быть, Брайан?– улыбнулась девушка по имени Шеннон.
Ее спутник Дэнни тоже улыбнулся.
– Айда с нами!
Вот так, знай наших! Только на порог – и уже подружился с классными людьми!
Компенсация
Безжалостный будильник долбил отбойным молотком, выпихивая Дэнни Скиннера из одного ада в другой. Скиннер на ощупь хлопнул по кнопке, но голову еще какое-то время терзал фантомный треск. Лихорадочные мучительные кошмары разлетелись, однако сменившая их реальность была не менее мучительна: серое стылое утро понедельника. Рассветные тени ползали по комнате, сознание постепенно прояснялось. В груди лопнул панический пузырь – инстинктивно вытянутая нога коснулась холодной простыни на другой половине кровати.
Только не это.
Кей не вернулась, не ночевала. На выходные она, как правило, оставалась у него. Может, они с подружкой Келли решили выпить, повеселиться? Две девушки, две танцовщицы… огни большого города… Скиннеру понравилась мысль. Но тут его ноздри содрогнулись от кислой вони: в углу красовалась лужа рвоты. Слава богу, ограничилось деревянным полом, не задело восточный ковер, расшитый позициями из Камасутры, за который в антикварном магазине в «Грассмаркете» пришлось выложить половину месячного жалованья.
Скиннер включил радио, перетерпел нудную болтовню жизнерадостного диджея, дождался знакомой мелодии. На душе слегка посветлело. Он привстал и с отчаянием потерпевшего кораблекрушение матроса оглядел беспорядок: одежда, разбросанная по полу и повисшая на спинке кровати; пустая бутылка из-под пива; переполненная пепельница… Гнусный натюрморт был подсвечен жиденьким утренним солнцем, бьющим сквозь изношенные занавески. Сквозняк сотрясал оконную раму, свистал во все щели, обжигая обнаженное тело.
Вчера опять нажрался. И позавчера… Все выходные! Неудивительно, что Кей сбежала домой. Блядский Скиннер! Гребаное ничтожество, фантом безвольный… Веду себя как последний идиот.
Он подумал, что раньше никогда не боялся холода. А теперь чертов сквозняк выдувает из него остатки жизни. Мне ведь двадцать три года, размышлял он с тревожным похмельным отчаянием, массируя виски, чтобы отогнать невралгию – она казалась ему предвестницей ураганной аневризмы, в любой момент готовой переправить его в мир иной.
Холодная блядская страна. Холодная и мрачная. Мне никогда не жить в Австралии или в Калифорнии… Лучше уже не будет.
Скиннер порой думал об отце, которого не знал. Представлял его где-нибудь в тепле, в уюте обетованной земли, называемой Новым Светом. Воображение рисовало поджарого красавца с легкой сединой в окружении бронзовокожих домочадцев – веселых, светловолосых, которые примут блудного сына с улыбкой, наполнят смыслом его жизнь.
Можно ли скучать по тому, чего никогда не имел?
Прошлой зимой у Скиннера было туго с деньгами, он старался особо не пить, сидел дома. Начал слушать Леонарда Коэна, штудировал Шопенгауэра, читал скандинавских поэтов, которые, похоже, все до единого страдали тяжелой клинической депрессией из-за затяжных зимних ночей. Сигбьёрн Обстфельдер, норвежский модернист конца девятнадцатого века, полюбился Скиннеру больше других; в памяти намертво засели декадентские гробовые строки.