И Брайан Кибби в белой вспышке больного озарения осознал, что от свежей красоты Кэролайн не так уж далеко до обрюзгшей изнуренности матери. Дюжина компактных лет, короткий и жуткий туннель, который проходишь за один вздох и вылетаешь кувырком, ошалев от скорости.
Время течет, бежит сквозь пальцы…
Он поднялся наверх и включил компьютер.
Заходим в чат… Как там звали эту шлюху?..
Ага… Вот она… Во сколько ее оценить по десятибалльной шкале?
07.11.2004, 03:05
Дженни-ниндзя, Прекрасная Богиня: Я решилась и начала новую игру. С нуля! Отлично себя чувствую. Словно заново родилась! Решила жениться на Анне.
07.11.2004, 03:17
Умник, который знает ВСЁ:
В новой версии Анна посимпатичнее, но мне все равно Маффи больше нравится. Она самая сексуальная!
07.11.2004,03:18
Обер-прист, Король Крутизны:
Дженни, детка. По мне, так ты самая сексуальная. Ты где живешь?
07.11.2004,03:26
Дженни-ниндзя, Прекрасная Богиня:
Обер-прист! Вот так сюрприз! А я думала, тебе все равно… Я живу в Хаддерсфильде. Люблю плавать и кататься на коньках.
07.11.2004, 03:29
Обер-прист, Король Крутизны:
Давай как-нибудь встретимся, пообщаемся. Могу поспорить, ты офигенная красавица! Это ничего, что тебе нравятся девушки. Я люблю смотреть со стороны – перед тем как подключиться. Какая ты с виду?
Зажав в кулаке напрягшийся член, Кибби с нетерпением ждал ответа. Время шло, а на экране ничего не менялось. И вдруг выскочило сообщение: модератор уведомлял его, что он забанен. Кибби похолодел, эрекция его разом увяла.
Оценки Элли Марлоу, как выяснилось, были не так уж далеки от истины. К ресторану «Мусо» пришлось вызывать всех: полицию, «скорую помощь» и даже пожарных. Рояль приземлился прямо на спину де Фретэ, припечатав совокупляющуюся парочку к стойке бара.
Алан де Фретэ скончался мгновенно. Спасатели поначалу решили, что Кей Бэллэнтайн постигла та же участь, однако в ее выпростанной руке обнаружился нитевидный пульс: девушка была жива, хоть и пребывала без сознания. Жировой амортизатор, по-видимому, погасил силу удара.
Пожарные при помощи специальной пилы отрезали у инструмента ножки, а затем, усилиями полудюжины здоровенных мужиков, сняли рояль. Почти столько же человек потребовалось, чтобы убрать размозженный труп де Фретэ с тела Кей Бэллэнтайн. Ее лицо было залито кровью, выплеснувшейся изо рта повара: тот при ударе начисто откусил себе язык. Когда покойника, чьи говяжьи глаза уже подернулись пленкой, начали тормошить, девушка под ним шевельнулась и забормотала. Один из санитаров заметил, что у нее на щеках выступил румянец: окоченевший член де Фретэ, ерзая туда-сюда, ее возбудил.
Пожарные цинично шутили, глядя на постанывающую девушку:
– Вот это мужик! Даже после смерти женщин до оргазма доводит!
Выносливость
Сидя в спальне у окна, он глядел в мешанину тощих голых ветвей. На стволах деревьев лежали зеленые пятна мха вперемешку с бледными бликами рассвета. За деревьями громоздились пятиэтажные жилые корпуса, нежно-терракотовые от утреннего солнца.
Церковные часы пробили время – единственную привязку к реальности, без которой Дэнни Скиннер чувствовал себя осенним листком, болтающимся на холодном ветру. Почти всю ночь он провел у радиоприемника, нюхая кокаин из обнаруженной за кроватью заначки и холодея всякий раз, когда передавали местные новости. Девятичасовая сводка сообщила о несчастном случае в ресторане: два человека серьезно пострадали.
О том, чтобы идти на работу, не могло быть и речи. Скиннер еще какое-то время просидел в ступоре, а затем вскинулся, сходил в булочную и купил две газеты: «Дэйли рекорд» и специальный утренний выпуск «Вечерних новостей». Заголовки наперебой кричали об ужасной смерти знаменитого телеведущего Алана де Фретэ. Скиннер не удивился, узнав, что на самом деле великого шеф-повара звали Алан Фрейзер и что родился он в поселке Гилмертон.
Я его убил. Убил собственного отца. Знатного повара и ловеласа. У нас даже было нечто общее: ненависть к Кибби. Моя мать его не любила, и это неудивительно – такого человека трудно любить. Теперь я понимаю: она не могла ему простить равнодушия. Для него она была всего лишь одной из дурочек: сама виновата, надо было предохраняться. Де Фретэ небось оприходовал ее в баре на стойке, как и бедную Кей.
Ко мне он, надо признать, отцовских чувств не выказывал. Ни тепла, ни участия, разве что легкое нездоровое любопытство, для удовлетворения которого хватило пары коротких встреч. Этот эгоист с самого начала знал, кто я такой, но ему было плевать…
Хотя…
Когда я получил повышение и мы сидели у него в ресторане, де Фретэ вышел с бутылкой шампанского… Может, он мной гордился?
Скиннер взял ручку и начал выводить свое имя:
Дэнни Фрейзер.
Газета сообщала, что Кей – точнее, некая безымянная девушка,– находится в стабильном состоянии, и жизнь ее вне опасности. Дождавшись, когда по радио назвали ее имя, Скиннер позвонил в больницу и представился женихом. Сердобольная сестра заверила его, что опасаться нечего, Кей в сознании, все обошлось.
Скиннеру надоело сидеть и читать, какого замечательного гражданина и человека он укокошил. Он стряхнул оцепенение и поехал в больницу, рассудив, что прошло уже достаточно времени, и его визит не будет выглядеть подозрительно. В газетах не было ни слова о возможном злом умысле, однако полиция, конечно, сообразит, что гайки сами по себе не открутились. Хотя, кто знает, может, и открутились…
Войдя в палату, он вначале даже не узнал Кей. Она выглядела так, словно побывала в автомобильной аварии: под глазами синяки, лицо опухло, на переносице пластырь.
Де Фретэ, должно быть, ее боднул, когда рухнул рояль…
Она была очень рада его видеть. Да и у него от сердца отлегло: жива! С мучительным, тошнотворным чувством в груди он понял, что по-прежнему ее любит – и уже, наверное, не разлюбит никогда. Порочная любовь, осененная черным заклятием, но от этого ничуть не теряющая в силе. Скиннер собрался было во всем признаться, однако судьбе было угодно, чтобы Кей заговорила первой.
– Дэнни… Я так рада, что ты пришел.
– Я услышал по радио. Когда назвали твое имя, я думал, что с ума сойду… Хотел своими глазами убедиться, что ты в порядке.– Скиннер вздохнул, момент для откровений был упущен.– Что там произошло?
– На нас упал рояль… На меня и Алана… И он… А мне просто повезло.– Ее глаза наполнились слезами.– Я была такой дурой, Дэнни! Мы ведь… ну… Это во время секса случилось…– выдавила она.– Сама не знаю, о чем я думала!
– Ничего, ничего,– беззвучно шептал Скиннер, корчась от чугунного чувства вины. У Кей была сломана переносица, треснули два ребра… И все – его рук дело. Он причинил боль человеку, которого любил…
Это ненависть виновата.
И алкоголь…
Чертовы повара!
Я проклял не только Кибби. Всех, кто ко мне приближается, пожирает демон ненависти. Надо положить этому конец. Бежать в Сан-Франциско к Дороти.
Скиннер просидел у кровати Кей, пока не пришла ее мать – как всегда, элегантная и собранная. Женщин такого сорта возраст не портит, подумал Скиннер. Она заметно удивилась, увидев его у изголовья дочери, да еще и трезвым.
Он извинился и ушел. Являться на работу смысла не было. Заглянув в ближайшее интернет-кафе, он отправил Дороти короткий е-мэйл и поискал в сети дешевые билеты до Сан-Франциско.
Бежать, бежать отсюда! Вся семейка Кибби – и Брайан, и Кэролайн,– всё это дурное, черное… Я их всех рано или поздно убью… если не уберусь подальше из этого проклятого места, где человек зациклен на соседях и не думает о себе.
Довольно! Больше я никому не причиню вреда.
Скиннер думал о проклятии, которое отравило все вокруг. В памяти крутилось навязчивое клише: будь осторожен, когда чего-то желаешь. Интересно, можно ли задним числом снять наведенную порчу?
Просматривая «Вечерние новости», он наткнулся на интересную заметку. Речь шла о некой Мэри Маклинток, белой колдунье, ныне ушедшей на покой, а в молодости весьма активно подвизавшейся на ниве снятия порчи и сглаза.
Жила Мэри на задворках Транента, в комплексе для бедных. Скиннеру стоило немалых трудов добыть ее телефон. Узнав, сколько ему лет, колдунья сразу согласилась на встречу.
В квартире Мэри Маклинток стояла невыносимая духота. Скиннер уселся в предложенное кресло и с чувством спросил:
– Вы мне поможете?
– В чем твоя беда?
Скиннер рассказал, что, судя по всему, навел на одного человека порчу и теперь хотел бы выяснить, можно ли эту порчу снять.
– Все возможно,– отвечала колдунья, буравя его глазами.– Я помогу тебе, но прежде ты должен заплатить. Причем не деньгами. Деньги в моем возрасте уже не нужны.– Ее глаза утонули в морщинках.– А ты, я вижу, красавчик… Член – вот что мне нужно! Членом своим заплатишь!
Скиннер пристально посмотрел на нее и покачал головой. Его губы разъехались в ухмылке.
– Шутите, да?
– Дверь там.– Колдунья медленно подняла скрюченный палец.
Скиннер разглядывал ее, корчась, как от боли, и думая о Кэролайн, о своей мучительной и необъяснимой импотенции… Надув щеки, он шумно выдохнул и произнес:
– Согласен.
Мэри как будто слегка опешила. Поспешно поднявшись, она колыхнула грузными телесами и уковыляла в спальню, поманив Скиннера пальцем. Он криво ухмыльнулся и последовал за ней.
В спальне стоял полумрак, пахло плесенью. Помимо большой кровати с бронзовой спинкой, мебели практически не было.
– Снимай штаны, чего стоишь!– каркнула колдунья.– Покажи свой товар.
Скиннер начал раздеваться. Старуха тоже принялась стряхивать, сдирать, свинчивать и стягивать с себя всевозможные юбки, рюши и ватные жилетки. Обнажившись, она улеглась на кровать. По матрасу растеклись волны студенистой плоти. Без одежды ее тулово казалось меньше – и одновременно страшнее. Тухлая вонь поднялась из жировых складок, где в болотцах густого пота прели хлопья отмершей кожи.
– Щупловат,– отметила Мэри, когда Скиннер снял трусы «Кельвин Кляйн».– Я думала, покрупнее будет.
Вот бесстыжая ведьма!
– В следующий раз приду с резиновой насадкой,– буркнул он.
Мэри раздвинула ноги и, отвалив несколько слоев обвисшей кожи, откопала половые органы.
– У меня кремов для смазки нет,– сообщила она.– Соплями смажешь.
Скиннер приблизился к кровати. Костлявые пальцы Мэри удерживали на весу жировые пласты, из-под которых торчали неожиданно тощие бедра. Коленные кости, казалось, вот-вот прорвут пергаментную кожу. Лобок, как ни удивительно, был покрыт густыми черными кудряшками без намека на седину. Кожа вокруг влагалища гневно краснела – очевидно, из-за инфекции,– и вся промежность походила на мертвого инопланетного зародыша.
Скиннер с невольным трепетом подумал о бессчетных годах мучительного воздержания, прошелестевших над этой голодной вагиной под тиканье неугомонных биологических часов, и заглянул старухе в лицо. Мэри игриво подмигнула в ответ – словно бледная тень ушедшей молодости проступила сквозь дряхлые черты, сделав их еще гаже и гротескнее. Скиннер влез на кровать. Колени продавили ветхий матрас, потревожили разложенные под ведьмой памперсы. В воздух поднялся поганый запах старого кала.
Скиннер мысленно порадовался кокаиновой блокаде: ноздри его онемели и почти не регистрировали вони. Он шумно потянул носом, сгоняя сопли в рот, и отхаркнул на ладонь зеленую слизь с белыми разводами. Густовато. Он добавил еще слюны и, едва удерживая рвоту, с размаху шмякнул приготовленный коктейль на старухин лобок.
– Втирай как следует!– скомандовала Мэри.
Скиннер принялся размазывать липкие сопли по половым губам, проникая пальцами все глубже и глубже. Откуда ни возьмись выпростался чудовищный рыхлый клитор размером с мальчиковый член. Ведьма захрипела от удовольствия. Скиннер продолжал массаж – и через несколько секунд услышал сдавленный приказ:
– Вставляй… вставляй же!
Он был настолько увлечен разжиганием старухиного огня, что совсем позабыл о себе. А между тем член его вскочил и так напрягся, что аж звенел, невзирая на принятые давеча полграмма кокаина. На периферии сознания мелькнула очередная теория, объясняющая и оправдывающая пьянство: людям, чье либидо от природы гипертрофировано, приходится постоянно глушить похоть алкоголем, чтобы избегать ситуаций вроде этой… Намазав остатки соплей на головку члена, Скиннер трепетно и аккуратно вошел в ерзающую от нетерпения ведьму.
– Столько лет… уж, наверное, все заросло,– сипло бормотала Мэри, словно читая его мысли.
Скиннеру пришлось изрядно попотеть, чтобы добуриться до оргазма, погребенного под многолетними пластами жира.
Ни фига себе работка! Да за такое мне полагаются выигрышные номера лотереи плюс результаты скачек на два года вперед!
Пару раз ему казалось, что старуха вот-вот кончит, но момент ускользал, и Скиннера уже начал доставать мерзкий идиотизм ситуации. Стрелки стоящего на тумбочке будильника переползли с семи двадцати на семь сорок. Потные складки старческого живота шлепали его по бедрам, растертый пах горел, и на память упорно приходил знаменитый девиз литских ловеласов: выносливость.
Наконец Мэри длинно завыла, как волчица на луну, и судорожно впилась Скиннеру в задницу костлявыми пальцами.
Скиннер, так и не кончив, вызволил член и слез с кровати. Он поспешно собрал свою одежду и, держа ее на отлете, удалился в туалет, стараясь не глядеть на собственные гениталии, чтобы не сблевать. В тесной душевой кабинке на стене висел шнурок – аварийный вызов вахтера. Мыла в мыльнице не было; оно обнаружилось на полочке над ванной. Скиннер подумал, что Мэри принадлежала к тому поколению, что не признавало душа, а предпочитало раз в неделю забираться в ванну и вымачивать тело в собственных экскрементах. Вода была еле теплой. Под ногами вились цветные ленты вонючей гадости, танцуя вокруг сливного отверстия.
Скиннер вытерся, оделся и вышел в гостиную. Мэри не подавала признаков жизни: очевидно, ей требовалось время, чтобы навертеть на себя многочисленные тряпки. На секунду ему сделалось страшно – а вдруг он ее затрахал до смерти? Вполне возможно, при его-то разрушительных талантах. Но вот из коридора донеслись скрипучие шаги; Мэри вошла в комнату и повалилась в кресло. Лицо колдуньи озарила широчайшая улыбка, сгладив морщины не хуже пластической операции.
– А теперь к делу,– сказала она.– В чем твоя беда?
Скиннеру было трудно и неловко посвящать постороннюю старуху в подробности невероятной истории, но только что пережитое совместное потрясение, как ни странно, облегчило его задачу.
Мэри слушала его внимательно, ни разу не перебив. Выговорившись, Скиннер почувствовал себя легче, словно выстирал грязную душу.
Колдуния, по-видимому, уяснила суть дела.
– Намерения, сынок – или желания, назови как хочешь,– дьявольски сильная вещь! Намерения превращаются в проклятия, в порчу… Ты действительно наложил проклятие на бедного юношу.
Скиннер воспринял эту новость как должное: лишь подтверждение того знания, с которым он жил уже много месяцев.
– Но откуда у меня такая власть? И почему именно Кибби? Мало ли кому я желал зла! И ничего, все живы-здоровы!– Скиннер ковырял заусенцы, думая о Басби.
Мэри медленно кивнула, и в воздухе сгустилась прохлада. Скиннер содрогнулся, впервые осознав, что от старухи и впрямь исходит мистическая сила.
– Дело либо в сути твоего желания, либо в человеке, на которого оно направлено. Что значит для тебя это проклятие? Что значит для тебя этот юноша?
Пустое…
Скиннер покачал головой и поднялся.
– Спасибо за науку, мамаша,– ответил он, истекая сарказмом.– Мне и в голову не приходило подумать об этих вопросах.
Мэри склонила голову набок и прокаркала:
– Чем больше в твоей жизни тумана, тем сильнее твоя злость, тем скорее ты причинишь людям вред.
– Кибби…– начал Скиннер.
И вдруг под сердцем у него ворохнулась темная правда, невыразимая в словах. Он понял, что знает разгадку, но никогда не сумеет вытащить ее на свет из полумрака подсознания.
Я помню… Помню того мужика, что всегда смотрел, как мы гоняли мяч в парке «Инверлит». Стоял в сторонке и смотрел. И никогда не приближался. Только однажды подошел и сказал: «Хороший удар, сынок». Он был…
– Я боюсь за тебя!– неожиданно воскликнула старуха.– Боюсь, с тобой беда случится…
Она рванулась и быстрым движением ухватила его за запястье.
У Скиннера ёкнуло в груди: колдунья обладала отличными рефлексами и звериной хваткой. Взяв себя в руки, он вырвался из костлявой клешни.
– Бояться надо не за меня. А за парня, которого я проклял.
– Боюсь за тебя…– повторила ведьма.
Скиннер фыркнул и вышел прочь. На душе у него было неспокойно, и мысль о стаканчике виски казалась весьма уместной.
Крушение поезда
Выпив полбутылки, он отважился на задачу, прежде непосильную: затащить свое массивное тулово по раздвижной лестнице на чердак. Атрофировавшиеся мышцы рук и ног горели, как раскаленные угли; алюминиевые ступеньки скрипели и визжали под гнетом жирной туши; сиплое дыхание клокотало в легких, заставляя сердце выплясывать дикий канкан. Был момент, когда он почувствовал дурноту и чуть не сверзился вниз. Наконец, преодолев последнюю ступеньку, Кибби оказался на старом добром чердаке, пьяный от виски и адреналина. Это было восхитительное чувство: словно прорвалась липкая мембрана, отделяющая душную темницу от большого и свежего мира. Кое-как отдышавшись, он нащупал выключатель. Неоновая колба проморгалась и озарила игрушечный город, опоясанный железной дорогой.
Инженерная красота и завершенность макета потрясли Кибби. Он стоял, затаив дыхание, заключенный в грузную, дурно работающую мясную машину собственного тела,– и любовался грандиозным и бесполезным творением.
Что это? Зачем? И это все, что я создал за свою гребаную жизнь? Единственный след, который останется после моей смерти! Чертова игрушка!
На работу я уже не устроюсь.
Девушки у меня никогда не будет. Никто меня не полюбит.
Дурацкая игрушка – все, что у меня есть.
Но этого мало!
– ЭТОГО МАЛО!– заорал он с надрывом. Эхо заметалось по темным закоулкам чердака. Казалось, кричит не человек, а обожженная и измученная душа.
Холмы из папье-маше, которые смастерил отец; домики, которые построили они вместе; рельсы, любовно проложенные вокруг холмов; игрушечные поезда и вагоны – все это смотрело на него в пустой презрительной тишине.
– ХЛАМ! ПУСТАЯ ДРЯНЬ!
Раскинув руки, Кибби Годзиллой набежал на игрушечный город и принялся его крушить, корежить, рвать и топтать с исступленным остервенением, непонятно откуда черпая силы. Он давил картонные дома, как пустые скорлупки, превращал в лохмотья холмы из папье-маше, гнул и ломал рельсы, расшвыривал по чердаку вагоны и паровозики, беснуясь в лучших традициях голливудских монстров.
Кураж иссяк так же внезапно, как и вспенился. Кибби уронил руки, опустился на пол, в игрушечные руины, и тихо заплакал. Его остекленевший взгляд наткнулся на погнутый глянцевый паровозик, торчащий из обломков. У паровозика была сломана ось. На боку блестела золотистая табличка. «ГОРОД НОТТИНГЕМ».
Знаменитый Ар-2383 Би-Ар класса «Принцесса». Кибби выудил его, прижал к груди и принялся баюкать, как раздавленного машиной младенца. Вокруг медленно кружились и оседали хлопья бумажных холмов.
Холмы, которые сделал отец…
Что я натворил?
Он вяло спустился с чердака, не замечая ходящих ходуном алюминиевых ступенек. На душе было голо и темно; хотелось лечь и умереть.
Так будет лучше для всех.
Но кое-кто должен умереть прежде меня.
Кэролайн Кибби и Дэнни Скиннер одновременно поняли, что им выпала любовь того редкого и хрупкого вида, что допускает лишь узкое окошко для физического контакта – один раз, в самом начале,– и если его упустить, то второго шанса уже не будет.
Запах ее волос. Волшебные глаза орехового цвета. Нежная белая кожа… Все искажается, портится, стоит мне приблизиться… Я не могу с ней быть. Не могу с ней спать.
Но разве бывает любовь без секса?
Они шли по улице Конституции, держась за руки и храня молчание. Обреченные любовники. Кэролайн достала помаду, повернула колпачок. Выскочил алый кончик. Скиннер тут же представил, как головка его члена вылезает из крайней плоти.
Если только…
Вся загвоздка была в проклятии, лежащем на ее брате. Только из-за Кибби у них ничего не получалось. Других вариантов не было. Скиннеру хотелось встряхнуть ее и закричать: «Я убиваю твоего брата! Потому что ненавижу его – за серость, за хитрость, за посредственность! За то, что он с легкостью достигает высот, о которых моя отягощенная демонами душа может только мечтать. Пока на твоем брате лежит проклятие, я не могу тебя касаться! Не могу с тобой спать!»
Что бы она на это ответила?
Кто они такие вообще? Заурядная семья: дочь-студентка, умная, амбициозная, жизнелюбивая; болезненный брат-ботаник, коллекционирующий игрушки; истеричная богобоязненная матушка… Что в них необычного? И отец – кем был их отец?
Скиннер попытался представить старшего Кибби, наложившего столь тяжелый отпечаток на жизни остальных членов семьи.
– Что случилось с вашим отцом?
Кэролайн резко остановилась; ее облил желтый свет уличного фонаря. В глазах девушки мелькнуло пугливое выражение, как в первую ночь, когда он попытался до нее дотронуться. Скиннер поспешил обосновать вопрос:
– Я просто подумал: ведь Брайан заболел сразу после его смерти? Может, и причина одна?
– Ох, это был ужас какой-то… Его органы просто начали гнить. Сами по себе. Очень странно, если учесть, что он был непьющим, как и Брайан.
Скиннер кивнул. После всего, что он передумал и пережил, эта мысль не казалась такой уж невероятной. Может, никакого проклятия не было? Может, весь род Кибби по мужской линии страдает редким генетическим расстройством? Почему он возомнил, будто обладает властью наводить на людей порчу? Что, если все его страхи – результат гордыни и больного воображения?
Определенно, надо отсюда бежать! Он их всех погубит, как погубил собственного отца… Правда, Алану де Фретэ, похоже, смерть пошла на пользу: объемы продаж его «Альковных секретов» били все рекорды, книга с большим отрывом лидировала в списке бестселлеров. Все крупные газеты – «Воскресная Шотландия», «Герольд», «Воскресная почта», «Наблюдатель» и «Таймс» – поместили о нем материал на два разворота. Стивен Джардин снял документальный фильм о жизни «величайшего кулинарного гения Шотландии», содержащий, в частности, интервью с неким умником, согласно заявлениям которого покойный повар научил нас новому взгляду на пищу в разрезе современного социально-культурного дискурса. В финале фильма де Фретэ объявлялся «крестным отцом кулинарного поколения», не больше и не меньше.
Он просто жопа, думал Скиннер, вспоминая старый анекдот.
Кто назвал повара жопой?
Кто назвал жопу поваром?
Впереди виднелась река Лит. В черной воде танцевали отражения прибрежных огней. Здесь располагался известный рыбный ресторан «У Шкипера», куда Скиннер пригласил семейство Кибби в знак благодарности за давешнее гостеприимство. Джойс была, конечно, польщена, но опасалась за Брайана: как-то он отреагирует? Вопреки ее опасениям тот принял новость спокойно, хотя и без энтузиазма.
– Надеюсь, вам будет весело.
– Брайан! Ты ведь тоже приглашен!– вскричала Джойс.
– Посмотрим… Может, и приду,– вяло отвечал Кибби. Спорить ему не хотелось: учиненный на чердаке разгром отнял остатки боевого задора. В глубине души, однако, он даже мысли не допускал, что пропустит столь важное мероприятие и позволит Скиннеру вести пропаганду в одни ворота.
Их надо защищать от этого мерзавца!
Скиннер и Кэролайн пересекли булыжную мостовую и вышли на набережную. В куче мусора за рестораном копошилось что-то живое. Чайка. Скиннер вздрогнул, заметив, что птица вся в крови – от головы до хвоста.
– Посмотри на нее… бедняжка!
– Подумаешь, чайка,– фыркнула Кэролайн.
– Да нет же, она ранена! Наверное, коты потрепали…– Скиннер шагнул к птице и протянул руку.– Ну, чего ты? Не бойся…
Чайка скрипуче крикнула, расправила крылья и улетела прочь.
– Это не кровь, Дэнни! Это томатный соус. Она в мусоре копалась, вот и измазалась.
– Ну да…– Скиннер отвернулся, чтобы Кэролайн не увидела его слез: ему вдруг сделалось нестерпимо жаль одинокой чайки.
Джойс поджидала их на улице, у дверей ресторана. Войти внутрь у нее не хватало смелости.
– Привет, мам!– Кэролайн клюнула ее в щеку.– А что Брайан?
– Я его сегодня не видела. Он с утра в город ушел. Сказал, что придет позже.
– А вот и мы…– процедил Скиннер, глядя поверх плеча Джойс.
Женщины дружно обернулись. Из вечернего тумана на набережную выдвинулась бесформенная фигура, перемещаясь медленно и текуче,– не человек, а сгусток ожившего мрака.
– Отлично, все в сборе!– воскликнул Скиннер с нервной улыбкой.
– А как же!– в тон ему ответил Кибби, царапнув колючим взглядом.
Скиннер забежал вперед и размашисто распахнул двери перед Джойс и Кэролайн.
– Прошу!
Женщины вошли, а Кибби на пороге задержался. Скиннер картинно склонил голову.
– После вас!
– Заходи уже…– буркнул Кибби.
– Позвольте, я настаиваю! Только после вас!– Скиннер склонился еще ниже.
Кибби фыркнул и вошел: он основательно продрог на холодном ветру.
Сдав одежду в гардероб, они первым делом прошли к бару и заказали напитки. Кибби под одобрительные взгляды Джойс угрюмо спросил томатного сока.
– Привет, Чарли!– Скиннер хлопнул по плечу подошедшего шеф-повара. Они обменялись парой любезных фраз.
– Ты, должно быть, всех поваров в городе знаешь,– восхищенно шепнула Джойс, когда Чарли удалился.
– Увы, не всех!– ответил Скиннер с неподдельной горечью.
Джойс обратилась к сыну, не сводившему остекленелого взгляда с батареи бутылок:
– Ты, Брайан, пока в департаменте работал, наверное, тоже со знаменитыми поварами познакомился.
– Не при моей должности,– сухо ответил Кибби.
Метрдотель проводил их к столу. Джойс предложила заказать вина. Скиннер вначале засомневался, потом смерил Кибби взглядом и сказал:
– Я вообще-то в последнее время почти не пью. Но один бокал, думаю, не повредит. Как говорится, ужин без вина что день без солнышка!
Кибби вопросительно посмотрел на мать. Та скривила губу. Вздохнув, он наполнил бокал минералкой. Скиннер едва заметно ухмыльнулся.
Как был маменькиным сынком, так и остался.
Покосившись на телевизор, полыхающий репортажем о боевых действиях в Ираке, он предложил тост:
– А buon vino non bisogna fasca.
Кибби не знали итальянского, а если бы и знали, то вряд ли поняли бы, что Скиннер цитирует популяризированную Шекспиром поговорку «Хорошему вину не нужен плющ», а если бы и поняли, то наверняка не обратили бы внимания на тот факт, что в английском языке фамилия американского президента и плющ, знак староанглийских виноторговцев,– это одно слово. Для Джойс, впрочем, было довольно внушительного звучания: она с готовностью подняла бокал. Поданное угощение ее буквально потрясло. Она и не догадывалась, что морского окуня можно готовить таким образом. Кэролайн последовала примеру Скиннера (что не укрылось от внимания саркастически хмыкнувшего Кибби) и заказала солнечника. Сам Кибби остановился на камбале. Мероприятие было задумано как подарок Джойс, которая почти никогда не выходила из дома после захода солнца.
– Рыба такая свежая!– наивно удивлялась она.– И у тебя тоже, Дэнни?
– Свежая?! Да у нее в ушах еще звучали отголоски панихиды, а я ее уже лимонным соком поливал!
Все рассмеялись, за исключением Кибби. Впрочем, Джойс радовалась уже тому, что он держался корректно и не выказывал явной враждебности.
– А ты умеешь готовить, Дэнни?– поинтересовалась она.
– Знаете, Джойс, я, по сути, бесстыжий плагиатор. Заимствую рецепты из телевизионных передач, из кулинарных книг: Родс, Рэмси, Хэрриотт, Смит, Нарин, Оливер, Флойд, Лоусон, Уоррэл-Томпсон… Главное, чтобы продукты на рынке были.
– А что ж де Фретэ не назвал?– с черной усмешкой спросил Кибби.
У Скиннера зачастило сердце и одеревенела спина.
– Или не помнишь?– продолжал Кибби тем же тоном.– Того, чья кухня хуже помойки. Твои слова, между прочим.
Какого хера…
– Такая ужасная история!– воскликнула Джойс.– Человек, можно сказать, находился в зените славы.
Де Фретэ…
– А мне он показался извращенцем каким-то,– буркнула Кэролайн.
Мой папаша… которого я своими руками…
Джойс надула щеки.
– Кэролайн, как ты можешь! О покойниках плохо не говорят.
…сексуальный маньяк… эксплуататор…
– Ну так что, Дэнни?– не унимался Кибби.
Кей… Она была такой умницей, красавицей… Хотела танцевать, только и всего. Хотела быть хорошей танцовщицей. Какого хрена мне было надо?! Что не устраивало?! Мог бы ее поддержать, проявить участие…
Скиннер представил свою бывшую невесту – в бинтах, на больничной койке…
– Все это очень грустно,– сказал он тихим голосом, вспоминая, как де Фретэ дрыгал задницей, разложив Кей на стойке бара.– Я критиковал его за грязь на кухне, это не секрет. Да и ты тоже, Брайан. К несчастью, начальство нас с тобой не поддержало. Ты помнишь, как я сражался против старых прогнивших процедур, благодаря которым санинспекторы заводили внеслужебные отношения с де Фретэ и ему подобными.– Скиннер сделал паузу, чтобы полюбоваться гневным румянцем на щеках Кибби.– Но меня оплевали и осмеяли… Как человек, однако, я преклоняюсь перед кулинарным талантом де Фретэ. Он был чертовски хорошим поваром. Поэтому ты прав, я прошу прощения и с радостью добавляю его к списку кулинарных авторитетов, чьими рецептами я с потрясающим бесстыдством пользуюсь у себя на кухне.