Значительная часть клинического опыта, который привёл меня к центральной гипотезе данной работы, состоит из наблюдений за отношениями пациентов с группой их родителей и членов семьи и группой пациентов и персонала больницы. Если бы я мог написать более подробно, я бы представил данные, показывающие то, что в обеих ситуациях, включение пациента в группу во многих случаях принимает форму взаимной борьбы за то, чтобы свести друг друга с ума.
Но, поскольку я считаю, что, в целом, там действуют те же самые психодинамические процессы, а единственное принципиальное отличие заключается в том, что они действуют в отношениях с группой, а не в диаде, и поскольку меня в большей степени интересует индивидуальная терапия, то я сосредоточу свои дальнейшие рассуждения в контексте отношений пациент – терапевт.
Согласно моему опыту, именно в отношениях пациент – терапевт можно наиболее чётко различить этот способ взаимодействия – стремление свести другого человека с ума. В частности, этот тип отношений преобладает в начале терапии, когда шизофренический пациент вовлекается в работу и развивает перенос на терапевта. На этом этапе между пациентом и терапевтом воссоздается та борьба за сведение друг друга с ума, которая ранее разворачивалась между пациентом и его родителем. На основании моей собственной терапевтической работы и того, что я наблюдал в работе других терапевтов в психиатрической больнице Честнат Лодж, у меня сложилось впечатление, что подобный этап наступает в любом успешном курсе психотерапии с пациентом-шизофреником. Я считаю, что в большинстве случаев на этом этапе психотерапевт оказывается глубоко погружен в такую борьбу и всерьёз чувствует, что его личная интеграция находится, в той или иной степени, в реальной опасности. Вовлеченность терапевта на этом этапе развития переноса необходима и является одним из основных элементов психотерапии шизофреников. Иногда рост напряжения затрудняет продолжение работы.
Один из моих пациентов-шизофреников, мужчина, в течение двух лет говорил мне: «Вы, доктор Сирлс, странный!», «Вы сумасшедший, доктор Сирлс!», «Вы мыслите странно». И он добавлял со знающим видом: «Вы ведь не ведёте себя с другими людьми так, как ведёте себя со мной, не так ли?» В развитии переноса этого человека ко мне как к материнской фигуре было прекрасно видно, что в ранние годы он неоднократно проверял разумность своей матери, вовлекая её в разные ситуации и наблюдая за тем, будет ли она реагировать обычным образом или проявит ненормальность. Мать, которая умерла за несколько лет до госпитализации пациента, была ярко выраженной шизоидной личностью, с которой пациент жил в типично симбиотических отношениях в течение многих лет. Другие члены семьи, трепетно относившиеся к своей репутации, отгораживались и относились с пренебрежением к этой странной матери и её ребёнку, что было не менее странно, чем поведение самой матери.
В работе с этим пациентом борьба за то, чтобы свести другого с ума, разыгрывалась с необычайной интенсивностью. Он непрерывно проверял меня, как ранее проверял свою шизоидную мать, стремясь найти доказательства, которые подтвердили бы постоянно мучившие его подозрения, что я слегка, или даже не слегка, выжил из ума. Много лет он с выматывающей настойчивостью снова и снова воспринимал ситуацию через примитивные стереотипы, в которых он наклеивал на себя ярлык здорового и хорошего, а на меня ярлык извращённого и злого. Время от времени он придирался ко мне в настолько насмешливой, саркастичной, осуждающей и обвиняющей манере, в которой, очевидно, ранее мать обращалась к нему, что мне требовались усилия, чтобы остаться в комнате. Он снова и снова обвинял меня в том, что я свожу его с ума[4]. После многих часов, которые я провёл рядом с этим пациентом, будучи вынужденным сражаться за то, чтобы сохранить своё психическое здоровье и здравомыслие, я постепенно начал понимать, что эти часто повторяющиеся обвинения меня в попытке свести его с ума, возможно, содержат проекцию.
В течение того часа, который я работал с 24-х летней женщиной-шизофреничкой, меня затопили чувства растерянности и нереальности, когда пациентка, личность со множественным бредом, начала читать мне книгу про обучение японской игре Го. Казалось, она находила скрытый смысл практически в каждом слове и даже почти в каждом слоге. Она постоянно значительно поглядывала на меня с саркастической улыбкой, словно была убеждена в том, что я тоже знал скрытое значение, которое она здесь обнаружила. Побыв некоторое время в состоянии дезинтеграции, я осознал, какой напуганной, недоверчивой и изолированной была эта женщина. Она проделывала со мной то же самое, что в детстве проделывала с ней её мать, когда брала её в кино и постоянно повторяла ей: «А теперь подумай!», что пациентка воспринимала – и я полагаю, воспринимала верно – как приказ матери, чтобы дочь почувствовала то тайное, особое значение, скрытое в фильме, которое сама мать обнаружила в фильме. При этом, мать оставалась крайне психотической личностью всё детство пациентки. Пациентка лишалась сил из-за невыполнимости этого задания (успешно выполнить которое означало бы разделить материнский психоз), что произошло и со мной в течение той сессии, когда она читала про Го. К тому же, немного позже она рассказала мне о том, как подобным же образом часами читала матери, пока та занималась домашними делами. И мне стало очевидно, что она извлекала много садистического удовольствия из ощущения своей способности доводить мать до безумия её же способом. Много раз я видел, как она сидела с триумфальной улыбкой после того, как ей удавалось совершенно меня озадачить и довести до ощущения небезопасности, используя хаотичную вербализацию бредовых идей.
С самого раннего детства разные члены семьи постоянно говорили этой женщине: «Ты сумасшедшая!» в ответ на её вопросы, которые она задавала, чтобы разрешить сомнения, которые, в некоторой степени, часто переживают все дети, если они попадают в непривычные, сложные ситуации. Однажды она описала мне это так: «Когда я только намеревалась открыть рот, шесть или восемь из них [т.е. другие члены ее необычайно большой семьи] затыкали мне рот и говорили, что я сумасшедшая, до тех пор, пока я не начинала сомневаться, не теряю ли я действительно разум». Мне стало достаточно очевидно, что взаимная борьба свести друг друга с ума происходила между этой женщиной – с одной стороны, и другими членами её семьи – с другой стороны. То же самое проявлялось с особой интенсивностью между пациенткой и её матерью – чрезвычайно изменчивой личностью (по словам одного из братьев пациентки). В течение нескольких лет после начала нашей терапии пациентка оставалась убеждена в том, что её мать была не одной личностью, а несколькими. Однажды она сказала мне следующие слова, отражающие борьбу за то, чтобы свести другого с ума: «Они всегда говорили «Ты психованная! Будь осторожна, а не то кончишь в психушке!» Вот какие они, но они никогда этого не признают».
Однако в работе с этой женщиной существовали намёки на то, что её попытки свести меня с ума (как материнскую фигуру в переносе на данном этапе терапии) порой мотивировались не столько садистическим удовольствием от дезорганизации моей психики и не потребностью поместить в меня её психоз, а скорее, подлинным беспокойством обо мне. В такие моменты взаимодействие между нами развивалось так, как если бы я был в позиции её больной матери, которой требовалось лечение, которое пациентка была не в силах осуществить. И это целиком соответствовало ситуации, происходившей в её детстве, в её отношениях с психически больной матерью, которая никогда не получала профессионального лечения своей хронической «амбулаторной» шизофрении.
Этот аспект переноса проявил себя, когда на одной из сессий мы достаточно активно обменивались взглядами, а ближе к концу сессии пациентка начала выражать протест следующими словами: «Почему бы тебе не поехать в психиатрическую больницу?» – вот о чем Вы просите меня всё это время, пока говорите». Она сказала это не враждебно, а с беспокойством и беспомощностью, словно она несла ответственность за помещение меня в психиатрическую больницу и чувствовала, что она не в силах выполнить это обязательство. Две недели спустя на другой сессии она потребовала: «Когда же они собираются отправить Вас в психиатрическую больницу? … Я знаю, Вы пытаетесь попасть туда». В таких случаях я предполагаю, что одним из действующих факторов была проекция её собственного бессознательного желания быть отправленной в психиатрическую больницу. Вместе с этим, всё это настолько точно соотносится с отношениями, которые были сформированы между ней и её матерью. Кроме того, существовало много дополнительных признаков того, что она относилась ко мне как к собственной матери из её детства, поэтому я убежден в значимости переноса, который описал выше, и его влиянии на то, как она реагировала на меня.
Выше описанные примеры преимущественно иллюстрируют попытки пациентов свести своего терапевта с ума. Мой клинический материал, основанный на собственной терапевтической работе и на наблюдениях за другими терапевтами, показывает, что терапевты, в не меньшей степени, чем пациенты, используют (я еще раз подчеркиваю – преимущественно бессознательно) полную гамму моделей или техник, которые я описал ранее в этой статье. И их мотивы так же разнообразны, как и мотивы пациентов.
Я полагаю, что в каждом конкретном случае стремление терапевта свести пациента с ума возникает из двух источников: (а) из самой природы переноса пациента, а именно типа отношений «или свести другого с ума – или быть сведённым с ума самому», когда терапевт оказывается втянут в эту модель отношений, комплементарную данному переносу; (b) из черт характера терапевта, выходящих за пределы его отношений с конкретным пациентом, в виде бессознательной тенденции свести другого человека с ума, причем любого другого, с кем он устанавливает значимые близкие отношения (несомненно, у разных терапевтов она имеет разную силу, но, вероятно, в той или иной степени, присутствует в констеляции индивидуальных черт любого терапевта).
Итак, когда мы исследуем какие-либо конкретные отношения между пациентом и терапевтом и обнаруживаем, что их отношения на этом этапе характеризуются преимущественно взаимной борьбой между двумя участниками за то, чтобы свести с ума друг друга, то вполне вероятно, что поведение данного психотерапевта отчасти и, я думаю, в большинстве случаев преимущественно, основано на первом (а) варианте нормальной реакции терапевта на перенос пациента.
Но, на мой взгляд, в значительной части таких случаев, когда терапевт поведенчески включается в эту борьбу, второй источник (b) также играет свою большую или меньшую роль. К моему большому разочарованию, я обнаружил неопровержимое доказательство наличия такой черты в собственном характере, на достаточно поздней стадии моего личного анализа (около семи лет назад). Черта, которую я обнаружил, действовала не только в отношении одного или двух пациентов, с которыми я работал в то время, но в отношении всех пациентов, а также в отношении многих других людей: родственников, друзей и знакомых. Следующие общие соображения указывают на довольно широкую распространённость такой черты характера среди психотерапевтов и психоаналитиков.
(1) Обсессивно-компульсивный тип структуры личности, конечно, не редкость среди терапевтов и аналитиков. Не думаю, что такая структура личности преобладает среди нас, однако любые неофициальные наблюдения указывают на то, что эта структура встречается среди нас так же часто, как и среди остального населения, так как наша культура высоко ценит такие обсессивно-компульсивные черты характера, как организованность, конкурентоспособность, интеллектуализацию и так далее.
Хорошо известно, что одним из основных защитных механизмов обсессивно-компульсивного типа является реактивное образование. Поэтому неудивительно, что выбор профессии значительного числа психотерапевтов и психоаналитиков отчасти основывается на реактивном образовании против бессознательных желаний, которые являются полной противоположностью тем сознательным усилиям, которые они делают повседневной работе. То есть, подобно тому, что нас не удивляет, что хирург в ходе своего психоанализа выдает мощные и глубоко вытесненные желания физически расчленять других людей, мы должны быть готовы увидеть наличие подобных мощных глубоко вытесненных желаний расчленить структуру личности другого человека у многих из нас, кто выбрал профессию лечить психические болезни.
(2) Расширяя предложенную выше в пункте (1) гипотетическую аргументацию, мы приходим к пониманию того, что в тренинговом анализе людей, которые выбрали психотерапию или психоанализ в качестве профессии, анализируемый столкнулся бы с большим сопротивлением признанию в себе таких желаний, как те, о которых идет речь здесь – свести другого с ума, поскольку эти желания напрямую противоречат его подлинному яркому интересу помогать в исцелении психических заболеваний. Следовательно, эти бессознательные желания, эта черта личности, которая, по понятным причинам, может ускользнуть от обнаружения и тщательной проработки в тренинговом анализе, и сам выбор профессии могут никогда не быть раскрыты как составляющая часть борьбы анализируемого с его бессознательными желаниями способствовать личностной дезинтеграции других людей.
Я думаю, более точно это можно описать следующим образом: желание сводить другого человека с ума является частью безгранично разнообразной констелляции личности эмоционально здоровых людей; выбор профессии терапевтов и аналитиков в некоторых случаях, по крайней мере там, где личностная структура специалиста является обсессивно-компульсивной, обусловлен борьбой его личности с более сильными бессознательными желаниями этого конкретного типа; и наконец, терапевты и аналитики выбирают посвятить себя особому делу жизни – облегчению психических заболеваний, поэтому им особенно трудно позволить себе осознать наличие этих качественно нормальных желаний в самих себе.
(3) Так многие из нас демонстрируют постоянную готовность рассматривать то или иное функциональное психическое расстройство или какого-то конкретного пациента как «нечто неизлечимое», вопреки множеству убедительных доказательств обратного. В связи с этим возникает предположение, что подобная склонность к принятию ненаучной «безнадёжной» позиции в действительности маскирует бессознательную инвестицию терапевта в удержание этих конкретных пациентов в их болезнях. Затрагивая этот момент, я не хочу приуменьшать те крайне серьёзные трудности, которые стоят на пути выздоровления многих пациентов с психическими расстройствами. И напротив, мой личный опыт такой сложной работы с хронически психотическими пациентами привёл меня к убеждению, что в нашу трудную работу важно, по возможности, не вносить свои собственные дополнительные осложняющие факторы.
Я много раз видел (в своей работе с хронически психотическими или невротическими пациентами, в своем опыте супервизий с примерно двадцатью другими терапевтами в Честнат Лодж и в других местах, а также во время выступлений других терапевтов, представлявших свою работу), насколько сильно в ходе нашей работы с пациентом мы склонны к развитию безнадежной позиции, которая является средством бессознательного стремления к отрицаемому, но, на самом деле, глубоко ценному удовлетворению, которое мы получаем от симбиотического способа связи с пациентом. На этом этапе мы невольно склонны изо всех сил противиться тому, чтобы пациент сделал важный шаг вперёд, когда что-то внутри нас чувствует, что этот шаг вот-вот будет сделан. Время от времени перед значимым продвижением в терапии или пациент, или терапевт проживает фазу безнадёжности. Эта безнадёжность теперь в ретроспективе может быть рассмотрена как проявление взаимного удержания симбиотической модели отношений друг с другом.
В настоящее время существует множество статей и книг, в которых подчёркивается патогенное значение такой модели отношений в воспитании пациента, особенно шизофренического. Но я думаю, мы недооценили интенсивно удовлетворяющие элементы этой модели отношений, отношений, которые позволяют каждому участнику наслаждаться как инфантильным удовлетворением, так и фантазиями всемогущей матери. Я считаю, что одной из главных причин сложности вылечивания шизофрении, является то, что терапевт находит в себе много внутреннего сопротивления тому, чтобы помочь пациенту выйти из воссозданных в переносе симбиотических отношений пациента и родителя. Терапевт, как и пациент, склонен сомневаться в возможной выгоде более зрелых отношений, ради которой, если можно так выразиться, стоило бы отказаться от симбиотических отношений, которые, несмотря на их мучительность, предоставляют также и более полное удовлетворение.
Всякий раз, когда мне удавалось получить подробные данные о подобных ситуациях, я обнаруживал, как можно было предположить, что взаимная борьба между пациентом и терапевтом за сведение друг друга с ума возникает на пороге необычайно большого шага вперёд в терапии пациента, и последующие события доказывали это. Как будто они оба борются за рецидив – возвращение к симбиотической связи – и против проявления прогресса в терапии.
Я не хочу создавать впечатление того, что после одного такого прорыва терапевтический путь заключается не более, чем в широкой, гладкой финишной прямой. Эта борьба должна происходить снова и снова в переносе в проработке симбиотической связи пациента с матерью. Хотя в последующих повторениях он имеет тенденцию происходить с меньшей разрушительностью, время от времени на порогах успешных стадий ослабления симбиотической связи терапевт регулярно обнаруживает себя ощущающим глубокое отчаяние и чувствует себя сводимым с ума этим невозможным пациентом. Это можно сравнить с тем, как плод анатомически становится отдельным от матери. Необходимо не одно, а большое количество труда и усилий прежде, чем ребенок полностью выйдет из матери. Маргарет Литтл в статье «Контрперенос и реакция на него пациента» (1951) описывает следующие моменты касательно этого:
«Сознательно и, конечно же, в значительной степени бессознательно, мы все хотим, чтобы наши пациенты выздоравливали, и мы можем легко идентифицироваться с ними в их желании выздороветь, то есть с их Эго. Но бессознательно мы склонны также идентифицироваться с Супер-Эго пациента и его Ид, а, следовательно, и с его запретами на выздоровление и его желанием оставаться больным и зависимым, и, таким образом, мы можем замедлить его выздоровление. Бессознательно мы можем использовать болезнь пациента в наших собственных целях, как либидозных, так и агрессивных, и он быстро отреагирует на это.
Пациент, который в течение большого времени находится в анализе, обычно становится объектом любви своего аналитика; он – тот человек, которому аналитик хочет сделать репарацию, а репарационные импульсы, даже когда они осознаны, могут через частичное вытеснение приводить к повторению. Таким образом у аналитика возникает необходимость снова и снова улучшать пациента (делать репарацию в его сторону), что фактически означает – делать его снова и снова больным, чтобы потом вновь улучшить его [курсив Г.Ф. Сирлса]».
Если использовать этот повторяющийся процесс должным образом, то он может стать прогрессивным, и «делание пациента больным» примет необходимую и эффективную форму, когда терапевт открывает доступ к тревогам, которые могут быть интерпретированы и проработаны. Но это предполагает бессознательную готовность аналитика позволить своему пациенту выздороветь, стать независимым и покинуть его…
На основании моего (1955) собственного опыта, в отличие от Ричарда и Тильмэна (Reichard & Tillman, 1950), Лидса и Лидса (Lidz & Lidz, 1952), Лиментани (Limentani, 1956) я считаю, что терапевт предлагает пациенту нечто новое и терапевтичное. Терапевт предлагает не избегать развития симбиотической взаимной зависимости с пациентом, а скорее, принять как факт то, что пациенту удалось стать для терапевта кем-то значимым. Это признание терапевтом своей зависимости от пациента является тем, что мать не смогла дать пациенту.
Я считаю, что в подавляющем большинстве случаев, когда пациент и терапевт работают вместе достаточно долго для того, чтобы между ними могла развиться прочная симбиотическая связь, и оба чувствуют безнадёжность работы, мы можем найти много доказательств того, что каждый из них бессознательно борется за то, чтобы свети с ума другого или, говоря точнее, удерживать другого в его сумасшествии так, чтобы он был вынужден цепляться за этот крайне незрелый и, следовательно, «больной», но глубоко удовлетворяющий, симбиотический способ отношений с другим человеком.
Вполне возможно, что широко распространенная – не только среди пациентов с шизофренией, но и среди профессионалов, которые их лечат, – потребность отрицать удовлетворяющий аспект симбиотических отношений, объясняет высокую жизнеспособность противоречащей здравому смыслу концепции под названием «шизофреногенная мать». То есть, возможно, на бессознательном уровне мы находимся настолько сильно под влиянием удовлетворения, которое предлагает такая мать в своей симбиотической модели отношений, что мы вынуждены отрицать наши регрессивные желания в данном направлении. Однако одновременно на сознательном уровне мы воспринимаем и научно описываем эту мать как совершенно ужасную «шизофреногенную мать», которую не пожелаешь и врагу.
(4) Личные способы реагирования на взаимодействие с пациентом у многих терапевтов и аналитиков часто кажутся такими, словно они направлены на то, чтобы свести пациента с ума (или сделать его еще более сумасшедшим), и крайне трудно отнести этот феномен целиком к отсутствию клинического опыта, навыков и восприимчивости. То есть я предполагаю, что многие случаи неуклюжей терапевтической техники, которая способствует дальнейшей дезинтеграции, а не интеграции пациента, могут быть связаны с хронически вытесненными (и, следовательно, хронически присутствующими) желаниями терапевта сводить с ума другого человека.
Часто встречаются случаи, когда у нас, терапевтов, есть сильная тенденция реагировать только на одну сторону амбивалентных чувств пациента. К примеру, когда госпитализированный пациент-шизофреник проявляет грубо нарушенное поведение, давая нам знать, что у него есть бессознательная потребность в безопасности продолжения госпитализации, однако сознательно он требует, чтобы его выпустили, то мы можем успокаивающим тоном ответить ему: «Я понимаю, что вы действительно хотите остаться в больнице и боитесь выходить». Этот пример демонстрирует грубость психотерапевтической техники, которая не экстремально часто встречается в такой суровой форме, хотя я наблюдал и позже осознал, что в своей работе я использовал такие же грубые нетерапевтичные техники. В действительности, подобные нетерапевтичные техники работы, но выраженные в более мягкой форме, встречаются с очень большой частотой (в этой статье эти моменты рассматриваются применительно к психоанализу, а также к психотерапии, хотя с особенным преобладанием в последней). Многие невротические пациенты в анализе часто чувствуют, что аналитик сводит их с ума, поскольку он в большинстве случаев стремится снижать значение сознательных чувств и ощущений пациента, но при этом реагирует на предсознательные или бессознательные сообщения, словно именно они проистекают исключительно из настоящих, подлинных желаний и ощущений.
Преодоление такого способа реагирования не является для терапевта и аналитика просто вопросом изучения техники, которая лучше подойдет неподдельно амбивалентному слабо интегрированному состоянию пациента. Чтобы стать более полезным для своих пациентов, он к тому же должен быть готов столкнуться со своим личным конфликтом между желанием помочь пациенту стать более интегрированным (что означает зрелость и здоровье) и, с другой стороны, с желанием удерживать пациента или даже разрушать его путём увековечивания или усугубления его болезни, его слабо интегрированного состояния. Только такой способ личного осознания подготовит аналитика быть максимально полезным пациентам – и шизофреникам, и пациентам на грани шизофрении[5] – и в частности помочь им в критической фазе переноса, которую я описал в данной статье.
Благодарность
Следующие терапевты предоставили мне своё разрешение использовать здесь данные о своих пациентах: Доктор Сесил С. Х. Календер (Dr. Cecil C. H. Cullander), Доктор Джарл Э. Дируд (Dr. Jarl E. Dyrud), Доктор Джон П. Форт (Dr. John P. Fort), Доктор Лесли Шаффер (Dr. Leslie Schaffer), Доктор Роджер Л. Шапиро (Dr. Roger L. Shapiro), Доктор Джозеф Х. Смит (Dr. Joseph H. Smith), и Доктор Наоми К. Веннер (Dr. Naomi K. Wenner). Относительно теоретических формулировок, касающихся этих данных, я один несу ответственность. Это исследование было поддержано грантом Фонда Форда в Исследовательском Институте Честнат Лодж. Сокращенный вариант этой статьи был прочитан на втором ежегодном симпозиуме в Честнат Лодж, 31 октября 1956 года.
Список литературы
1. ARIETI, S. (1955). Interpretation of Schizophrenia. New York: Robert Brunner.
2. BATESON, G., JACKSON, D. D., HALEY, J. & WEAKLAND, J. (1956). Toward a Theory of Schizophrenia. Behavioral Sci. 1, 251-64.
3. BECKETT, P. G. S., ROBINSON, D. B., FRAZIER, S. H., STEINHILBER, R. M., DUNCAN, G. M., ESTES, H. R., LITIN, E. M., GRAITAN, R. T., LORTON, W. L., WILLIAMS, G. E. & JOHNSON, A. M. (1956). Studies in Schizophrenia at the Mayo Clinic. I. The significance of exogenous traumata in the genesis of schizophrenia. Psychiatry, 19, 137-42.
4. BOWEN, L. M. (1956). In transcript of the Combined Clinical Staffs of the National Institutes of Health, Clinical Center Auditorium, March 29, 1956, mimeographed by the Department of Health, Education, and Welfare; National Institutes of Health, Bethesda, Maryland.
5. FRIEDMAN, M. S. (1955). Martin Buber-The Life of Dialogue. Chicago: the University of Chicago Press.
6. HILL, L. B. (1955). Psychotherapeutic Intervention in Schizophrenia. Chicago: The University of Chicago Press.
7. JOHNSON, A. M., GIFFIN, М. E., WATSON, Е. J. & BECKETT, Р. G. S. (1956). Studies in schizophrenia at the Mayo Clinic. II. Observations on ego functions in schizophrenia. Psychiatry, 19, 143-48.
8. LIDZ, R. W. & LIDZ, T. (1952). Therapeutic considerations arising from the intense symbiotic needs of schizophrenic patients. In Psychotherapy with Schizophrenics, edited by Brody, E. B. & Redlich, F. C. New York: International Universities Press.
9. LIMENTANI. D, (1956). Symbiotic identification in schizophrenia. Psychiatry, 19, 23 1-6.
10. LITTLE, M. (1951). Counter-transference and the patient’s response to it. Int. J. Psycho-anal. 32, 32-40.
11. MEERLOO, J. A. M. (1956). The Rape of the Mind-The Psychology of Thought Control, Menticide, and Brainwashing. Cleveland and New York: The World Publishing Company.
12. REICHARD, S. & TILLMAN, C. (1950). Patterns of parent-child relationships in schizophrenia. Psychiatry, 13, 247-57.
13. SEARLES, H. F. (1951). Data concerning certain manifestations of incorporation. Psychiatry, 14, 397-413.
14. SEARLES, H. F. (1955). Dependency processes in the psychotherapy of schizophrenia. J. Amer. Psa. Ass., 3, 19-66.
15. SEARLES, H. F. (1958). Positive feelings in the relationship between the schizophrenic and his mother. Int. J. Psycho-anal. 39. To appear.
[1] Исправленная рукопись получена 19 сентября 1958 г.
[2] Прим. переводчика: Мартин Бубер – еврейский экзистенциальный философ, теоретик сионизма, также близкий к иудейскому религиозному анархизму. Центральная идея философии Бубера — фундаментальная ситуация сосуществования Я с другой личностью, существования, как «со-бытия» с другими людьми. (Википедия)
[3] Прим. переводчика: Szalita-Pemow Alberta B. – одна из авторов статьи «The 'Intuitive Process' and its Relation to Work with Schizophrenics» («Интуитивные процессы и их отношение к работе с шизофрениками»), опубликованной в Journal of the American Psychoanalytic Association, 1955.
[4] Мужчина-шизофреник, который после нескольких месяцев молчания начал разговаривать со своим терапевтом, повторял в тревожном протесте: «Вы говорите слишком странно… Вы совершенно безумный». После визита своей матери он с тревогой утверждал, что мать хотела убить его, он говорил о том, что мать делает его больным и что именно она упекла брата пациента в монастырь (брат пациента – монах). Через несколько месяцев те же самые чувства возникли в обвинениях терапевта: «Вы хотели убить меня, Вы делаете меня больным … безумные мысли. Вы говорите слишком странно».
[5] Прим. переводчика: здесь в тексте используется термин «borderline-schizophrenic patients». В русском языке данный термин отсутствует. Согласно словарю: исторически относится к состоянию, в котором пациент в основном находится в контакте с реальностью, тем не менее, может непоследовательно проявлять симптомы шизофрении, особенно при стрессе. Включено в DSM-11 как латентная форма шизофрении. https://psychologydictionary.org/borderline-schizophrenia/