Как только схватили гонцов, снялись с песков казаки И пошли протоками вокруг Астрахани, обошли город со всех сторон, обложили, подошли с южной стороны к самим садам; там, на Жареных Буграх, разбил Разин свой «'?аи. Еще высаживались повстанцы на берег, а Разин уже расставлял вокруг города заставы. Протоками же ушли вдоль садов струги, пешие отряды растекались вдоль стен, охватывая их плотным кольцом. «А в Астрахань и из Астрахани Волгою и береговою посыльных людей никаких не пропускает, поставлены у него везде заставы», — доносили воеводам по городам верные люди. Попытался воевода тут же послать гонцов берегом в Саратов, хотел сообщить, что начала Астрахань от воров сидеть, попросить помощи, но переняли их казацкие заставы, привели к Разину.
Атаман допросил их на ходу, стоя, без креслица, быстро спросил, куда шли они и с чем, пробежал глазами отнятые у гонцов грамоты, сказал окружившим его казакам: «Видно, плохи дела у князя Ивана, если помощи просит, говорил я ему добром, чтобы не сидел, сдал город, теперь сам себе дурно сделал». Воеводских гонцов приказал отвести к берегу и посадить за караулом на насад, потом тут же направился к садам, спускавшимся пышными языками от городских стен к берегам протока, казаки уже шныряли меж деревьев, грызли незрелые еще яблоки, персики, ломали сапожищами виноградные лозы. Степан подошел к одному, взял у него из рук зеленое яблоко, повертел в руках, усмехнулся: «Чье это ты ешь-то? Своих же товарищев, голутву, обкрадываешь, — повернулся к есаулам: — Скажите, чтоб берегли сады, не мустошили, и плодов бы не рвали, и деревья не ломали, это все добро здешних простых людей. Возьмем город, они же нас поить-кормить будут».
Побежали сотники и десятники по садам вынимать оттуда своих людей. Разин прошел через сады, осмотрел стены, вгляделся в маячивших наверху караульных, отдал новый приказ: «Делать лестницы, на чем бы к городу можно было приступать».
Весь день и еще полдня вязали казаки лестницы. Ночью к ним через бахчи, огороды и сады потянулись астраханцы. Перелезали они по веревкам через городские стены, бежали, пригнувшись, в сторону разинского стана, шли потайными тропинками. Всех их тут же вели к атаману. Разин не спал, не разбивал шатра и не разводил огней, Темен, но возбужден и говорлив был повстанческий стан, казаки тащили готовые лестницы ближе к стенам, вязали новые, перетягивали с насадов на землю пушки и везли их вокруг стен — туда, где собирались пойти на приступ, тащили вслед за пушками ядра.
Проходили астраханцы через военную суету казацкого стана, дивились на великое множество ратных людей, а потом еще больше дивились на самого атамана. Принимал их Разин как своих близких друзей, угощал из стоявшего рядом бочонка вином — сам же не брал в рот ни капли, — просил рассказать про все астраханские беды, и, когда говорили астраханцы, как мучает боярин жителей, как насильничает над ними и позорит их, в ярости принимался топать ногами, кричал: «Ах, мясники! Ах, мясники этакие!»
Астраханцы рассказали Степану, что уже в день прихода Разина приказал боярин завалить камнями все городские ворота изнутри, а сделал это для того, чтобы не могли открыть жители ворота им, казакам; на всех стенах расставил воевода сильные караулы из верных ему стрельцов и иноземцев, шныряют его лазутчики по городским улицам и площадям, подслушивают, вынюхивают, что замышляют они, астраханцы, хватают неосторожных людей, тащат в приказную избу, допрашивают с пристрастием — с дыбой, батогами и огнем, казнят всех его, атамана, друзей и приятелей, навешали их по всем стенам.
Слушал Разин, выходил из себя так, что страшились стоявшие рядом есаулы, топал ногой, сжимал кулаки, грозил: «Ах, кровопийцы, ну, разделаюсь я с ними!» Ярость и ненависть душили Степана, хотелось сейчас же, немедля броситься в город, достать гордого, надменного воеводу, который давно уже встал ему поперек дороги.
Шла ночь, и новые люди бежали к Разину, говорили, что меньше всего охраны у воеводы на южной стороне, как раз там, где сейчас укрылись казаки. Сады и бахчи повсюду подходят здесь к самым стенам, и казаки могут тайно подойти к самому городу; беглецы из Слободки нищих Тимошка Безногий с товарищами обещали поджечь Белый город в тот же час, как пойдут казаки на приступ. А лучше всего брать город, говорили астраханцы, через солончаки. Стены там самые низкие, народ живет кругом свой, там же будут ждать казаков верные люди.
На следующую ночь прибежали другие люди и сказали, что обещали помочь стрельцы и астраханские татары и что двух жителей Слободки, которые собирались поджечь Астрахань, служилые иноземцы полковника Бейли переняли на обратном пути в ту же ночь; повинились жители под пыткой — тут же их и повесили.
22 июня Прозоровский произвел последние приготовления к обороне города; обошел еще раз все стены, осмотрел крепостные пушки, сам расставил по бойницам стрельцов и пушкарей.
По приказу воеводы на стены взгромоздили кучи камней, чтобы обрушить их во время приступа на головы казаков, сюда же поднесли огромные чаны с кипятком и кипящей смолой. Кипяток и смолу надлежало лить тогда, когда полезут казаки по лестницам вверх на стены. В тот же день по указу митрополита Иосифа вода из митрополичьих прудов, где разводили служки рыбу карпа, была спущена на солончаки, которые подходили вплотную к самым низким стенам земляного города на южной стороне.
Воевода еще не кончил свой обход, а со стороны собора подходил крестный ход во главе с митрополитом Иосифом. С церковными хоругвями и образами святителей и защитников Христовой веры, с пением шли митрополит, архиереи, протопопы, и попы, дьяконы и протодьяконы, блистали на солнце парчовые ризы, светились золотые и серебряные оклады стародавних икон, запах ладана шел волнами вдоль узких астраханских улиц.
Около каждых ворот крестный ход останавливался, митрополит служил молебен, кропил стены святой водой, потом хоругви и образа плыли дальше, растворялись в Цирком полуденном мареве.
В это же время на реке Бутлер разнес в щепы рыбацкие лодки, сжег свой корабль, чтобы не использовали их воры для приступа, а Бейли спалил бунтарскую татарскую слободу. Потом на дворе у воеводы собрались все лучшие люди — дворяне, приказные, стрелецкие головы, пятидесятники, говорили, как лучше оборонять город.
Готовился и Степан. Он покинул свой стан на Жареных Буграх, посадил свое войско снова на суда и колесил вокруг Астрахани. Прошел по Болдинскому протоку, обошел город с восточной стороны, оттуда двинулся в проток Черепаху и очутился в речке Кривуше. Вот они и солончаки, о которых столько говорили ему астраханские беглецы. Но что это? На месте солончаков стоит вода, она подходит к самым стенам крепости, кое-где по рытвинам и ямам еще бурлят водовороты, стоят совсем рядом низкие стены земляного города, но теперь их уже не достать. Это было неожиданным. Повернул Разин свое войско назад и в тот же вечер устроил совет с есаулами и беглыми: астраханцами: все замыслы пришлось менять на ходу. Решили главный удар нанести через виноградники и сады, подойти под покровом темноты основными силами к южной стене, тихо, без шума поставить лестницы и при поддержке верных стрельцов тайно войти в город, а потом уже ударить вдоль улиц. В это же время часть повстанцев должна была шуметь около центральных Вознесенских ворот, отвлекать силы Прозоровского.
День 24 июня уже подходил к концу, как вдруг разом зазвонили боевые колокола на крепостных башнях. Это казаки со штурмовыми лестницами наперевес бросились к Вознесенским воротам. Разинские пушки ударили по стенам, следом началась ружейная пальба. Прозоровский выбежал из своих хором одетый в панцирь, с обнаженной саблей в руке, вскочил на боевого коня и в сопровождении толпы дворян, приказных людей, стрелецких начальников, родственников поскакал к стенам.
Трубили боевые трубы, били барабаны, духовные пастыри звали народ постоять за великого государя и пресвятую богородицу. Около ворот Прозоровский встретил уже прибежавших сюда Бейли и Бутлера, а также отряды иноземцев и кызылбашей во главе со своим поело На стенах в порядке и готовности стояли стрельцы пушкари. Воевода взобрался вверх и увидел, как суетились, сгущались внизу казаки, ставили лестницы, кричал я стрельцам, чтобы сдавались, не проливали зря кровь; особенно усердствовали беглые астраханцы и черноярские стрельцы.
— Смотрите на нас, братья! — кричали они. — Были и мы под сапогом у бояр и воевод, а теперь — вольные люди! Бейте боярина, идите к нам, братья!
— Стреляйте же по ворам и богоотступникам! — закричал Прозоровский.
Иноземцы проворно подняли мушкеты, прицелились, дали залп, клубы порохового дыма поплыли вдоль стен.
— Стреляйте же! — кричал воевода стрельцам и пушкарям.
Те нехотя взяли ружья на руку, вразнобой пальнули кто куда, ухнула ближняя к воеводе пушка, дворяне и приказные потащили к бойницам котлы с водой и смолой. На город спускалась быстрая южная ночь.
А в это время, прячась в густых зарослях винограда, через яблоневые и грушевые сады шли повстанцы на приступ южной стены. С этой частью казаков шли Степан, Федор Шелудяк, Ус и другие атаманы и есаулы. Вот они уже подошли к самым стенам земляного города, приставили лестницы, торопятся, лезут вверх. На крепостных стенах появляются фигуры караульных стрельцов. Разин смотрит на них, и сердце его вдруг сжимается — а что, если обманули астраханцы, поднимут сейчас стрельцы шум, обрушат на головы казаков камни, кипяток, смолу, перебьют всех из пищалей и пушек? Нет, не возьмет он тогда Астрахань, и прощай поход вверх по Волге. А стрельцы уже машут платками, подают знаки из-за Гюйниц, протягивают руки казакам, помогают взобраться па стены. Вот уже первый десяток повстанцев спрыгнул со стен внутрь земляного города. Вот уже и сам Разин взобрался на стену, встал в рост. Теперь некогда разбирать, кто протянул ему руку, кто поддержал его, кто помог спуститься вниз. Вперед, пока стреляют там, у Вознесенских ворот… обрушиться внезапно на Прозоровского сзади, рассеять его силы, загнать их по разным углам, но дать запереться в кремле.
Вот она, астраханская земля. Здесь уже Разину знакома каждая улица, каждый дом, каждая церковь. Он коротко отдает приказание: открыть все городские ворота, захватить пушки, повернуть их вдоль улиц, занять псе подступы к кремлю, овладеть соборной площадью с собором. Быстрыми бесшумными тенями мчатся в ночи повстанцы по темной безмолвной Астрахани, а на перекрестках поджидают казаков небольшие группы местных жителей. Они говорят негромко: «Сюда! Сюда!» И повертывают казаки в улицы и переулки, растекаются ручейками по всему городу.
Скоро повстанцы захватили уже все основные улицы земляного города, прошли в Белый город и вышли к кремлю. Здесь их тоже ждали свои люди. Казаки приставили лестницы, полезли вверх, ударили в них несколько раз из пушки, да персидские купцы пальнули из ружей, но успели казаки перелезть через стену, отворить ворота кремля. Воевода еще держался около Вознесенских порот, а город уже был в руках Разина. Со всех сторон подбегали к Степану казаки с добрыми вестями: захвачены крепостные пушки, взяты пороховые погреба и склады с ружьями.
Разин остановился, перевел дух, вытер платком разгоряченное от быстрого бега лицо:
— Стреляй из пушки пять раз, как условились. Город взят!
И тут же над ночной Астраханью прозвучали пять пушечных выстрелов, и неожиданно ожил весь город. Открывались ворота во дворах, в домах распахивались двери и окна. С дубинками и кольем в руках мчались с окраинных улиц к собору холопы и ярыжки, ремесленная беднота и всякая голь. Бежали они вслед за казаками туда, где еще кипел бой, к Вознесенским воротам.
Услышал звуки пушечных выстрелов и Прозоровский и тут же увидел, как бегут с той стороны площади к нему некие люди, отступают перед ними дворяне, отстреливаются, отбиваются саблями, гремит бой все ближе. А разницы уже лезут по лестницам к самым бойницам. Кричит воевода, чтобы били их стрельцы бердышами, лили в лицо кипяток и смолу, но лишь смеются стрельцы, поносят воеводу.
Непроглядная ночь еще висела над городом, а в Астрахани все уже переменилось: голутва стала хозяином астраханских улиц и площадей. Посадские люди, ярыжки и холопы вместе с казаками бросились на воеводский двор, другие побежали по дворам богатых торговцев, иноземцев, дворян и приказных. Повстанцы врывались в дома, волокли оттуда укрывшихся врагов своих, били их по дороге и кололи. Большая толпа стрельцов и посадских окружила отбивавшегося Прозоровского.
Воевода отступал к собору, стремясь достичь его раньше, чем туда подойдут казаки. Там за стенами собора он надеялся отсидеться и отдышаться. Не верил воевода, что взят уже город. Не может быть, чтобы так быстро пала лучшая российская крепость на нижней Волге. Должны же подойти Бейли и Бутлер… Где московские стрельцы, охранявшие восточную и южную сторону… Где пушки… Но Бутлер исчез. Кто-то сказал воеводе, что видел Бейли с проткнутой щекой, в крови, а говорили, что проткнули щеку полковнику свои же стрельцы. От пищального выстрела пал рядом брат Михаил, и не успел воевода поднять брата, как кто-то из нападавших нанес ему удар копьем в живот. Боярина подхватили под локти, потащили по соборной площади. Вот и собор. Прозоровского втащили под его своды, закрыли высокие, в железных решетках ворота, завалили их бревнами. Горели лампады и свечи перед ликами святых, жалобно причитал в молитве соборный протодьякон.
Кончалась ночь, повстанцы бушевали по городу, и Разин не останавливал их. Да и разве можно было остановить их в эту первую ночь их вольности? И разве сам он не готовил их к этой ночи, не подговаривал их против бояр и воевод, разве не рассказывал, как дуванят казаки захваченные животы?
Под ударами бердышей пал полковник Бейли; восставшие астраханцы оттеснили к крепостной стене отряд немецких наемных солдат во главе с Видеросом и там перебили их. Видероса же, известного своей жестокостью и ненавистью к простым людям и стрельцам, изрубили в куски. Голландцы засели в одной из крепостных башен и долго отстреливались из ружей, пока у них не кончились заряды. После этого башня была взята приступом, а все её защитники перебиты. В другой башне засели персидские люди. Астраханцы осадили и эту башню, но пришел приказ Разина: персов не трогать, будут их обменивать на пленных казаков, которые попали к шаховым воеводам во время персидского похода в прошлые годы.
Около пяти часов утра Разин явился на соборную площадь. Почерневший, осунувшийся после нескольких бессонных ночей, он был весел и возбужден, не скрывал своей радости, смеялся, шутил. Веселой и шумной ватагой шли за ним казаки и астраханские жители. Они громко переговаривались, звенели оружием. Город был взят. Правда, кое-где еще слышались выстрелы, топот бегущих людей, но постепенно звуки боя и погони стихали повсюду. Лишь слышалась еще возня на улицах, трещали высаживаемые ворота. Это астраханская голутва продолжала громить дворы воевод и приказных: на улицах и вдоль крепостных стен валялись трупы именитых людей города, одно имя которых еще вчера ввергало и трепет посадских и холопов. И хотя сидели еще персы к башне и заперся в соборе воевода, полным хозяином Астрахани стал Степан Разин.
Он подается к собору. Плотно закрыты огромные, копанные железом двери; из глубины храма слышится тихое песнопение.
— Там укрылись враги ваши, — указывает Разин на собор, — изменники и насильники, бей их, братцы!
Толпа казаков и астраханцев бросилась к собору, откуда-то появилась против дверей пушка, ахнул выстрел, раздалась пищальная пальба, рухнула дверь, и через клубы пыли, через падающие обломки известки и кирпичей рванулись повстанцы внутрь храма.
Защитники были сметены этой несущейся грозной лавиной. А вот и воевода — лежит на ковре, в крови, около самого алтаря, прикрывают его со всех сторон ближние люди.
Расшвыряли казаки дворян, схватили ковер, так и вытащили на нем Прозоровского прямо на соборную площадь, других же всех повстанцы повязали и посадили рядком возле воеводы.
А в это время на соборную площадь тянулись со всех концов Астрахани казаки и астраханские жители. И уже бежали по улицам города разинские глашатаи, собирали людей на круг.
Зашумела, заволновалась соборная площадь. Тысячи людей стояли, сидели, лежали на ней, а народ все прибывал. Казалось, вся Астрахань шла в это утро к собору.
Всех пленных поставили под раскатом — высокой крепостной башней с плоской крышей. Расправой над ними Степан руководил сам. Давно уже ждал он этого случая, мечтал о нем в Паншине и Кагальнике, в Царицыне и Черном Яре. Ничего не забыл он — ни охоты за ним по степи и протокам стрельцов Прозоровского, ни своего унижения перед Львовым, ни страшных обид, которые чинил ему князь Иван Семенович здесь же, в Астрахани, ни шубы, которую тот сорвал с плеча атамана при всем честном народе. И вот Прозоровский лежит бледен и немощен, а рядом с ним трясутся от страха местные воеводы, дворяне и приказные.
В своем городе, и Астрахани, Разин сам судил врагов. По одному вводил Степан в круг пленников, спрашивал народ, хорош был к ним человек или плох.
Первым наступила очередь Прозоровского. Разин вытолкнул его вперед, и сразу же завопили в ярости тысячи людей: «Смерть злодею! На раскат его!» Кто-то бросил в воеводу гнилым яблоком, кто-то попытался ударить его палкой. Разин прикрыл собой воеводу, поднял руку, успокоил людей. Потом подтолкнул воеводу, показал ему вверх.
И вот они стоят на краю раската — предводитель повстанцев-казаков, холопов, крестьян, посадских, работных людей и пленный, поверженный государев воевода, гроза южной российской окраины, вымогатель и тиран.
Степан что-то говорит воеводе. Тот качает головой. Рассказывали потом разинские товарищи, что то ли сжалился Разин над воеводой, то ли хотел, как и Львова, таскать за собой в обозе, — только предложил он боярину перейти на сторону казаков. Но отказался Прозоровский. Совсем легонько подтолкнул Степан воеводу, и гот полетел с огромной высоты головой вниз. И сразу стихла толпа на площади.
А Разин уже спустился вниз, посмотрел на притихших было казаков своих, на астраханцев, оглядел остальных пленников, сказал: «А этих порубить! Нечего их на раскат таскать!» Словно очнулись люди от Степановых слов, бросились на пленных с бердышами, копьями, дубинами, ножами.
Через несколько минут все было кончено. Казаки взяли трупы за ноги, за руки, бросили на телеги, повезли и Троицкий монастырь. Там и похоронили в общей могиле. Один оставался лежать на земле воевода.
— А с князь Иваном что делать, где хоронить его? — спросили казаки у Разина.
Степан уже уходил с площади.
— Как где? Вместе со всеми, разве он не такой же человек?
А через час сдались сидевшие в башне кызылбаши имеете со своим послом. Открыли двери башни, вышли на площадь сто человек. И посла привели к раскату же, но никакого дурна ему не сделали, платья с него не снимали, а забрали лишь саблю.
Всех персов взяли за караул, а животы их посольские и торговые и лошадей дорогих, аргамаков взяли на дуван и письма все посольские вычли и передрали.
В тот же час сказал Степан послу, «чтоб он писал от себя к шахову величеству и послал человека нарочно, чтоб шах казаков ево, которых он к нему послал и которые пойманы на боех, велел отпустить всех в Астрахань. А как тех казаков ево отпустит, и он посла ево и купчину, который ныне в Астрахани, всех отпустит же». Гонцу изготовили бусу и отправили его за море.
В этот же день навестил Степан приказную избу, где два года назад сложил свой бунчук перед воеводскими людьми. Он приказал вытащить из ларей царские грамоты, долговые книги, кабальные записи. Все бумаги сложили на площади в огромную кучу и подожгли под радостные крики холопов и посадских людей.
— Вот так же я сожгу и издеру все дела наверху у государя, — сказал тогда Степан. — Отныне всем вам воля, — говорил он астраханцам, — не будете больше ни налогов платить, ни долгов, живите как хочется, идите куда хочете.
После этого Разин отпустил из Астрахани всех аманатов-заложников из татарских и калмыцких улусов. Держал этих аманатов Прозоровский в своих руках, не давал шелохнуться улусным людям, знали улусы — если не подчинятся они воеводской власти, так пойдут аманаты на мучение и смерть.
Мы не враги калмыкам и татарам, говорил Разин, нам с ними делить нечего. Будем жить в мире. И тут же аманаты из города вышли, и калмыцкие и татарские улусы от Астрахани откочевали.
Весь этот и следующий день Астрахань еще бурлила. Астраханская голутва рыскала по богатым домам. А тащили все животы на дуван, который должен быть вскоре, вытаскивали из хором ухоронившихся там дворян, приказных, стрелецких начальников, купцов, и если недобры были они к народу и к холопам своим, то убивали без пощады.
Разыскали казаки и воеводских детей, приволокли к Разину. Старший — княжич Борис волком смотрел на Степана, отвечал гордо и запальчиво. Слушал его Степан, наливался яростью, а потом прищурился, сказал тихо, но так, что вздрогнул княжич: «Повесить их обоих за ноги, пусть повисят, одумаются».
Вздернули воеводских сыновей за ноги на воротах, там, где висели долгими днями разинские приспешники, приходили люди к воротам, смотрели, дивились на Степанову злобу и неистовство к боярам и воеводам.
Лишь на следующий день повелел снять Степан обоих Прозоровских. Старшего скинули с раската, а младшего отдали матери и обоих заперли в остроге вместе с князем Львовым. А снял воеводских сыновей Разин по просьбе святейшего Иосифа — митрополита Астраханского и Терского. Приходил Иосиф к атаману, смирив свою гордыню, просил за воеводских сыновей.
Говорили затем в московских приказах пленные стрельцы и казаки в своих расспросных речах: «А что было иноземцев, немец и жидов, и тех порубили и побили». И всего казнили смертью казаки и астраханские жители шестьдесят шесть человек, и на приступе погибли от пуль, сабель и колья четыреста сорок один человек.
…Дуван, дуван! Снова волнуется соборная площадь, а среди площади грудой навалено все, что снесено из боярских и воеводских хором, отнято у богатых купцов и ростовщиков, у дворян и приказных, которые выступили против казаков. Дуван! Выходят в круг по очереди казаки и астраханские жители все до единого и получают свою долю добычи. Вот подходит к есаулам черкасский казак Нестерко Самбуленко.
Работал Нестерко по скудости своей сначала по городам на Харькове и Змиеве, потом пристал к казакам, которые шли на Дон в Паншин городок, и стал Нестерко разинским казаком. Прошел с атаманом Царицын, Черный Яр и Астрахань, а теперь вышел Нестерко получить спою долю дувана. Досталось ему два куска киндяка, три куска кумача, десять ансырей[29]шелку, три сафьяновые кожи, одни дороги,[30]восемь аршин полотна. А следом за ним шли другие рядовые казаки и получали то же: киндяки, шелк, сафьяны, кумач. Иным доставались кафтаны и порты, сапоги и всякое другое. Есаулы же и сотники брали себе платье соболье и лисье, сосуды серебряные и сукна. Степан Разин на дуване не был: принесли ему казаки все, что атаману приглянулось.
Потом выходили в круг астраханцы, и всех до единого оделяли казаки, даже тех, кто не хотел дуванить астраханские животы. Привели и митрополита Иосифа, вручили ему его долю: оделили также князя Львова, племянника Тимофея Тургенева. Разин приказал быть ни дуване всем: если уж вольность, то для всех людей, для всех же должен быть и раздел животов. Мы не грабители и не воры, как называют нас, твердил Разин, а вольные люди, и не грабим мы, а делим то, что нам причитается по праву, возвращаем себе то, что отняли у нас всякими неправдами воеводы и судьи, и берем мы не у простых людей, а у богачей, у врагов наших: кто же идет с нами или добр к простым людям — те пускай живут сами по себе, тех мы не трогаем.
На том и кончился дуван. Похватали казаки и астраханцы животы по верхам — одежонку, посуду, товары персов и иноземцев. Все же иное оставалось как и было.
В неприкосновенности оставил Разин земельные владения дворян, митрополита, монастырей и церквей, оставил за промышленниками все учуги и соляные варницы, все дома, амбары и лавки; не покусился Разин на богатства тех, кто не выступил против него, принял его власть. Напротив, этих людей он всячески привечал, звал к себе, обещал сделать есаулами. Строго-настрого приказал Разин всячески беречь и духовных пастырей, не делать лиха митрополиту Иосифу и всем духовным людям, не покушаться на церковные богатства.
Но и то, что разделили повстанцы все захваченное имущество между всеми же, дивило простых астраханцев. Впервые обрели они полное право в своем городе, впервые заговорили в полный голос на кругу, стали ровней любому другому жителю — дворянину ли, приказному Потому и ходили астраханцы первые дни как в угаре не понимали, кто они такие и что с ними делается, потому, завидя Степана, бросались к нему, становились ш колени, благословляли, славили всячески.
А жизнь в Астрахани шла своим чередом. Отдал Разин город астраханцам — пусть управляются, вершат свои дела на кругу, а сам вышел из Астрахани на Терек. Давно уже злобствовал против него терский воевода; к тому же известили Степана казаки, что собрался воевода против него со многими силами и решил сидеть, и стоят возле города Терки двадцать пять бус, а взять, их никак нельзя.
Несколько дней побыл Разин под Терками, но не взял город: крепость была новая, сильная, людей здешних «голых» в городе было мало — все больше московские стрельцы и служилый народ, некому в городе вестей подать, не с кем снестись, а без этого стены с пушками не возьмешь.
Вернулся Разин обратно в Астрахань, послал на Дон к брату своему Фролу грамоту. И писал в ней, что жизнь его — походная и будет он зимовать где бог велит, потому шел бы Фрол в Царицын и побрал бы на Царицыне его, Стенькину, рухлядь. И с Дона писали ему казаки в Астрахань о донских делах, как живут они в низовых и верховых городках и что тревожат их крымцы и ногайцы, а сил у них больше нет — все ушли с ним, Степаном, на Волгу. Писал Разин снова на Дон со своими гонцами, чтобы жили донские казаки с большим береженьем, и городки свои берегли, и он шлет им для этого береженья пятьсот верных ему улусных татар. В тот же день вышли на Дон татары пятьсот человек конных и тридцать казачьих лодок.
Степан не только оборонял захваченные города, но и строго следил, чтобы соблюдался там казацкий вольный порядок, чтобы не тиранил никто никого, не грабил и не насильствовал. Уже на другой день после прихода в Астрахань стал устанавливать он строгость и стройство. Запретил Степан говорить матерные слова на улицах и площадях, заказал блуд и кражу. Все жалобы Разин судил сам. Однажды к нему приволокли молодого казака, который где-то притиснул мужнюю женку-астраханку. Степан долго не разбирался, а приказал повесить казака за ноги близ городских ворот и объявить, что так будет со всяким, кто будет обижать простой народ — мужиков, женок, девиц. В другой раз пожаловались еще астраханцы, что его войсковой казак, будучи в гостях и повздорив с хозяевами, покрал у них насильством кубки и ткани. Приказал Разин найти вора, завязать ему рубаху над головой, набить в нее камней и бросить казака, как какого-нибудь стрелецкого начальника, в воду. По всей Астрахани наказал Степан разнести об этом весть, чтобы неповадно было впредь никому насильничать и красть, позорить честное казацкое имя.
Но не все доносили Разину. Сколько к нему пришло из разных мест людей темных и диких, сколько к нему бежали из тюрем и острогов, а за что они сидели там — это один бог знал: творили они всякое по городам тайком от атамана, творили такое и в Астрахани. Попадались под атаманову руку — садились в воду, а нет — так и злодействовали дальше. Но с каждым днем все строже следил Степан за порядком, устраивал свои сотни, полусотни и десятки, смотрел, чтобы все люди были при деле, никто бы зря не шатался и людей не пугал. И сам старался он обуздывать свой нрав, смирять злобу и неистовство сердца своего. Но не всегда умел он это сделать и потом корил себя долго, растравлял думами. Так, не давали ему покоя двое младших Прозоровских: за что убил старшего — сам он не мог точно сказать. Старший, шестнадцатилетний Борис, хоть надерзил ему, смотрел без страха, а младший, восьмилеток, совсем был несмышленыш. Нет, не надо было делать этого. Да и потом не раз терял он голову, впадал в неистовство, если узнавал, что много зла наделал человек простому народу. В этих случаях Степан сам, не дожидаясь круга, хватался за саблю, рубил с размаху приказного или дворянина, бил чеканом. Он хотел установить порядок, а сам частенько срывался дико и необузданно; хотел, чтобы правили справедливо и по совести городские круги, а сам нередко решал дела по своей воле и не терпел прекословия. Запрещал пьянство и разгул, а сам зачастую баловался вином и водкой, устраивал кутежи, пьяный торил неведомое, а потом наутро, проспавшись, стыдился дел своих, не смотрел людям в глаза.
Но все прощали повстанцы своему атаману. И с каждым днем росла слава Степанова. Едва показывался он на глазах у астраханцев, как бежали они к нему, протягивали руки как к великому заступнику, просили слово сказать. Говорил Степан ласковые слова, утешал людей, учил, как жить в вольности и справедливости. А по правде сказать, и сам-то он толком этого не ведал; знал лишь одно: не может один человек гнуть спину на другого, и не должны люди ходить в кабалах, крепостной неволе и нищете. Когда же говорили ему, что по-прежнему злодействуют ростовщики и купцы, Разин отвечал: «А вы договоритесь на кругу, подите и отнимите у них все деньги, изорвите все долговые бумаги». И шли люди, и делали.
Ни крутые расправы, ни вспышки необузданного гнева, ни пьянки, ни греховодство не роняли разинскую славу в глазах людей. Да разве не был он их родным человеком! И они так же, как он, взрывались и мстили, радовались и горевали, и пили ренское и романею, а чаще пиво, и брагу, и всякое другое дешевое зелье.