Но тут Манджари постигло новое озарение. С помощью наставника она постепенно поняла, в чем ее высшее призвание. На первом курсе в программу входили занятия по фотографии, поэтому время от времени Манджари что-то снимала. К концу года преподаватель фотографии назвал ее лучшей из учениц и вручил награду.
Манджари была потрясена: «В самом деле? Неужели у меня так хорошо получается? – задумалась она. – Я была захвачена врасплох. Я ведь просто щелкала, не особенно стараясь. А если еще и постараться?»
До сегодняшнего дня Манджари, чьи выставки проходят по всему миру, считает ту давнюю студенческую награду важнейшим знаком признания, какой она только получала за всю карьеру фотохудожницы. Преподаватель не только пробудил в Манджари подлинное призвание в искусстве, но и вдохновил ее на то, чтобы поехать в США учиться фотографии. И в 2001 году она поступила в Колумбийский колледж искусств и дизайна в штате Огайо.
Там Манджари, по ее словам, пережила подлинный «культурный шок». Во-первых, прежде все свои представления об Америке девушка черпала в голливудских фильмах. Но когда приехала в Огайо, то огляделась и удивилась: «А где все люди?» Она страдала от одиночества и тосковала по дому, но в конечном итоге адаптировалась и освоилась, а вскоре поняла, что непроходящее чувство чужеродности в незнакомой культуре можно преобразить в нечто художественно плодотворное. «Когда тебя выдергивают из зоны комфорта и ты ощущаешь отчуждение, начинаются чудеса», – вспоминает Манджари. Для нее приезд в Америку стал толчком к развитию собственного художественного видения, связанного с детским опытом, воспоминаниями и впечатлениями. Уехав далеко от родины, Манджари по-новому и очень отчетливо увидела свое прошлое.
Покинув отчий дом, Манджари перестала регулярно соблюдать индуистские ритуалы. В Индии они составляли основу ее жизни, а в Америке девушка переключилась на погружение в искусство – от занятий искусствоведением, на курсы которого записалась, до собственных проектов, отнимавших много времени и сил. Кроме того, вместе с однокурсниками она ходила по музеям и впитывала новое для нее искусство. «Я совершила переход: из страны, где искусству поклонялись к храмах, в страну, где искусству поклонялись в музеях», – вспоминает она. Музеи изобразительных искусств напоминали девушке те храмы, где она бывала в детстве, путешествуя по Индии. И там и там присутствовала религиозная ритуальная составляющая: сначала стоишь в очереди, с трепетом предвкушаешь то, что увидишь, потом общаешься с произведением искусства. «Созерцание этой красоты по всем признакам совпадало с даршаном, с религиозным откровением. Это было как общение с богами», – утверждает Манджари.
Мысль эта и зажгла в ее сознании искру, которая впоследствии разгорелась, воплотившись в самый амбициозный проект фотохудожницы. Она назвала его «Даршан». Проект представляет собой серию из девяти больших фоторафий, изображающих индуистских богов и богинь. По словам Манджари, эти образы призваны всколыхнуть зрителя точно так же, как если бы он пошел в храм и ощутил присутствие божественного начала, благоговение паломника.
Чтобы создать проект «Даршан», Манджари не просто сфотографировала девять моделей в вычурных нарядах. Работа над проектом сама по себе была религиозным ритуалом. Чтобы создать каждый из девяти кадров, Манджари работала с командой более чем из тридцати человек: они делали сложную и трудоемкую диораму, которую она затем снимала. Все объекты, запечатленные на портрете, были изготовлены вручную, включая ювелирные изделия, костюмы, бутафорию, декорации. Все это шилось, раскрашивалось и собиралось в мастерской в Индии, а в итоге получался цельный и подробный образ, традиционное изображение божества. Плотники, маляры, рабочие, модели были не просто наемными помощниками: для Манджари было принципиально важно, чтобы каждый участник проекта смотрел на него ее глазами и разделял ее идеи. «Я хотела, чтобы всех нас связывало особое отношение к нашему общему делу. Таким образом, каждый участник проекта вкладывал в него нечто личное, частичку своей души. Множество людей собралось, чтобы создать нечто большее, чем они сами», – объясняет Манджари.
Серия фотографий «Даршан» полна ярких, чистых цветов и психоделических образов. Каждый портрет, каждое божество совершенно неповторимо. Первый из портретов, созданных Манджари и ее помощниками, – это сияющий образ богини Лакшми, восседающей на розовом цветке лотоса, который покоится на белых слонах, украшенных драгоценностями. Лакшми в индуистской мифологии – богиня материального и духовного благополучия, поэтому на портрете из ее руки сыплются золотые монеты. На другом портрете – Сарасвати, богиня искусств, музыки и образования, сидит на расписном валуне посреди джунглей и играет на струнном инструменте, а у ее ног красуется павлин. Еще один портрет изображает Ханумана – божество в обличье обезьяны: Хануман держит на одной лапе гору, а его хвост изгибается за спиной.
Именно образ Ханумана в детстве произвел на Манджари самое сильное впечатление. Миф о нем таков: когда Хануман был ребенком, то считался большим озорником. А поскольку от природы он был наделен даром летать и принимать разные обличья, то постоянно развлекался, мешая медитирующим мудрецам и подстраивая им коварные шутки. Как-то раз мудрецы наказали его и наложили на озорника заклятие, из-за которого он забыл все свои волшебные умения и утратил магические силы, а вспомнить о них мог лишь тогда, когда этого потребовало бы истинно доброе и праведное дело. Миф этот научил Манджари кое-чему очень важному в отношении своей цели в жизни. «Мы способны на нечто уникальное, у каждого из нас этот дар свой, неповторимый, но требуется время, чтобы выяснить, в чем он заключается, – рассуждает Манджари. – Наш подлинный потенциал таится под множеством наносных слоев. Мы открываем его в себе, когда приходит срок, и тогда понимаем, какими должны стать и как преобразиться. Точно так же, как Хануман».
Путь Манджари к своему подлинному «Я» занял почти десять лет, и в этом путешествии ее ожидало немало неожиданных поворотов. С помощью наставника она посвятила себя искусству. Потом переехала в незакомую страну, Америку, расширила свои возможности и отчетливее поняла, кто она, а это в свою очередь помогло Манджари разработать темы, которые она хотела отобразить в своем искусстве. Художница осознала: она глубоко связана с мифами, религией и духовностью, и ее работы носят отпечаток ее идентичности. «Я уяснила, что мое творчество берет свое начало в любви к мифам и разным историям, – говорит Манджари. – Люблю рассказывать истории и слушать их, люблю извлекать из них урок, воспроизводить их на фотографиях».
Манджари смотрит на снимки, развешанные по белым стенам фотостудии. Здесь фотографии ее матери, наряженной в сари, на индийском пляже; бога Вишну, поднимающегося из облаков, как Венера из морской пены; отца, который стоит в душе и прижимает к себе грудного младенца. «В этом и заключается моя цель, – объясняет Манджари, – рассказать осмысленную историю, которая тронет зрителей так же, как тронула меня».
Конечно, одного лишь самопознания недостаточно. Герой предыдущей истории, Косс, с детства знал все свои сильные стороны и использовал их, чтобы сделать карьеру наркоторговца. Манджари потребовалось больше времени, чтобы открыть свои уникальные таланты и жизненную цель как художницы, – ей это удалось лишь тогда, когда она обнаружила, что ее произведения способны вдохновлять других. Чтобы отыскать свою цель в жизни, и Коссу, и Манджари потребовался некий решающий момент откровения: оба использовали знания о себе, чтобы определить, как именно они способны преобразовать мир. В настоящее время оба используют свои умения, чтобы улучшить жизнь других людей: Косс помогает людям сохранять здоровье, а Манджари вдохновляет своими произведениями искусства.
Безусловно, целенаправленная и осмысленная жизнь делает нас счастливее и сосредоточеннее. Но человек, который живет осмысленно, в конечном итоге больше всего озабочен не личными благами, а тем, чтобы сделать мир лучше. Многие великие мыслители утверждали: если хочешь прожить свою жизнь не зря, необходимо развивать свои сильные стороны, таланты и способности, а главное, применять их на благо окружающих.
Особенно настойчиво эту идею высказывал немецкий философ XVIII века Иммануил Кант. Он предлагает нам представить человека, такого же, как мы сами, «нашедшего в себе некий талант, который, если его культивировать, мог бы превратить своего обладателя в полезное человеческое существо во всех отношениях. Однако человек этот считает, что ему и без того хорошо и покойно, и предпочитает довольствоваться ситуацией, а не предпринимать усилия, чтобы развить и улучшить свои благодатные природные способности». Что надлежит делать такому человеку? Стоит ли ему удовлетвориться легкой и спокойной жизнью, забыв о своих природных талантах? Или же приложить усилия и устремиться к осмысленной и полезной жизни?
Эти же вопросы лежат в основе поучительного фильма «Умница Уилл Хантинг» (1997 г.). Главный герой – психически нестабильный юноша двадцати двух лет, житель южного Бостона. Он плывет по течению жизни, не задумываясь о своей миссии и будущем, работает уборщиком в знаменитом Массачусетском технологическом институте и большую часть свободного времени тратит на попойки и гулянки с друзьями. И все это при том, что он от природы математический гений, способный решать задачи, которые не по плечу выпускникам МТИ, где он моет полы. Напав на полицейского, Уилл влипает в неприятности, и тут за него вступается профессор МТИ Джеральд Ламбо. Судья соглашается отпустить Уилла под ответственность Ламбо, но при условии, что юноша регулярно будет заниматься с профессором математикой.
Ламбо настаивает на том, чтобы Уилл не зарывал свой талант, а обратил его на пользу себе и людям, поэтому изо всех сил старается научить его математике и устраивает юноше собеседования с престижными работодателями. Но Уилл уклоняется и ленится. Он не заинтересован в том, чтобы развивать свои природные дарования. На собеседованиях он грубо высмеивает работодателей, оскорбляет Ламбо, называя его исследование ерундой и шуткой. Позже, когда лучший друг Уилла, Чаки, спрашивает, как проходят собеседования, Уилл заявляет, что не желает быть «подопытным кроликом» – ему больше хочется остаться в южном Бостоне и работать простым рабочим.
Но Чаки, как и Ламбо, не хочет, чтобы Уилл зарыл свой талант в землю, а потому говорит другу, что тот ведет себя как эгоист. «Ты не себе самому должен. Ты должен мне, – говорит Чаки, – потому что завтра я проснусь, мне стукнет полтинник, а я все еще буду заниматься этой ерундой. И это нормально. Но у тебя есть шанс зажить лучше, если ты пустишь в ход свои таланты – те самые, за которые мы, твои друзья, отдали бы что угодно. Но ты слишком боишься. А для нас, твоих друзей, будет оскорблением, если из тебя ничего не выйдет и ты останешься таким же, как сейчас, попусту профукаешь свое время и свою жизнь».
Должен ли Уилл махнуть рукой на свои таланты, потому что ему лень их развивать, или же должен прилежно трудиться, чтобы отточить их и измениться, как того хотят профессор Ламбо и Чаки?
Для Канта, как и для Ламбо с Чаки, ответ ясен: рациональный человек «неизбежно желает развить все свои природные способности, потому что они даны и служат ему по целому ряду возможных причин, с определенными целями». Имеется в виду, что природные таланты способны помочь другим людям и обществу в целом, а потому их обладателю надлежит исполнить моральный долг – развить их. Идеи Канта, как отмечает современный философ Гордон Марино, можно противопоставить современному веянию: в нашем обществе культивируются иные настроения, и нередко слышишь, как выпускников призывают «заниматься тем, что любишь». Для Канта вопрос не в том, что ты любишь и что делает тебя счастливым, а в моральных обязательствах перед собой и миром. Важно исполнить свой долг и улучшить общество. Или, как выразился теолог Фредерик Бюхнер, «твое призвание там, где встречаются твоя величайшая радость и острейшая нужда мира».
Не у каждого на свете есть такое ярко выраженное призвание и способности, как у Уилла Хантинга. Кино – не жизнь, в нем краски всегда сгущены. В реальном мире большинство людей вынуждены выбирать работу, для которой у них есть соответствующая квалификация и которая, как они надеются, поможет им прокормить и обеспечить семью. В США четыре самых распространенных профессии – это продавец, кассир, повар и официант, а также конторский служащий, то есть низкооплачиваемые и зачастую неприятные профессии, про которые никак не скажешь, что в них есть высший смысл – по крайней мере на первый взгляд.
Даже те, кто располагает большими возможностями, зачастую теряются, когда приходит время выбирать карьеру, способную принести моральное удовлетворение. Эмми Вржесневски, профессор Школы менеджмента в Йельском университете и ведущий специалист по смыслу работы, призналась мне, что ощущает, насколько высок уровень тревожности у ее студентов и клиентов. «Они думают, будто их призвание лежит под каким-то камушком и нужно лишь ходить и переворачивать камушки, чтобы со временем обнаружить свое призвание», – говорит она. Если же люди не находят его, то ощущают себя обездоленными, а свою жизнь считают неполноценной, полагая, будто никогда не найдут удовлетворяющую их работу. При этом от трети до половины всех опрошенных людей считают свою работу призванием свыше. Означает ли это, что остальные не найдут в своей карьере высшего смысла и цели?
Адам Грант, ученый из Уортонской школы бизнеса, исследует вопрос, как люди обретают смысл в собственной работе, и он не согласился бы с вышесказанным. Грант подчеркивает, что тех, кто упорно называет свою работу осмысленной, объединяет определенная черта. Все они считают, что их работа тем или иным образом помогает окружающим и делает мир лучше. В ходе его исследования было опрошено более 2 миллионов человек, работающих более чем по 500 специальностям. Осмысленным свой труд назвали священнослужители, учителя, врачи, руководители церковных приходов и образовательных церковных курсов, школьные административные работники, остеопаты, психиатры и медики, проводящие лучевую терапию. По словам Гранта, все эти профессии – «служба людям. Врачи и работники смежных с ними специальностей помогают людям обрести телесное здоровье. Священники и те, кто работает бок о бок с ними в церковных приходах, семинариях и воскресных школах, обеспечивают здоровье духовное. Работники сферы образования отвечают за здоровье интеллектуальное и социальное. Не будь этих специальностей, другим людям жилось бы хуже, да и сами они были бы хуже».
Исследование Гранта подсказывает, как именно отыскать смысл в собственной работе, в какой бы области ты ни трудился. Нужно усвоить определенный настрой, образ мыслей: усвоить идею, что своей работой ты служишь и помогаешь другим. В одном из исследований Грант и его коллеги наблюдали за двумя группами людей, собиравших деньги на благотворительные нужды через университет (сотрудники колл-центра обзванивали тех, кто мог бы финансировать студентов). Для одной из групп была организована встреча со студентом, который получил стипендию на учебу, собранную через благотворительность. Прежде у каждого из сотрудников колл-центра уже успело сложиться свое отношение к работе. Но когда они увидели, как их работа улучшила жизнь конкретного человека, то стали воспринимать свою работу более осмысленно, видеть в ней высшую цель и выполнять свои обязанности с большим усердием по сравнению с другой группой, которая не встречалась с облагодетельствованными студентами. Проще говоря, тот, кто воочию видит благотворный результат своего труда, больше вдохновляется для работы.
В ходе другого исследования Грант и его коллеги обнаружили похожие закономерности среди фабричных работниц в Мехико, занимавшихся обработкой купонов. Как правило, те, кто считает свою работу неинтересной, слабее мотивированы и менее целеустремленны, поэтому, естественно, работают хуже и менее плодотворно. Обработка купонов – монотонная и скучная работа, и логично предположить, что работницы, считавшие эту деятельность утомительной, выполняли ее хуже тех, кто видел в ней пользу. Именно это и подтвердило исследование. Однако у определенной группы женщин все обстояло с точностью до наоборот. Эту группу объединял настрой на служение людям. Женщины, хоть и считали свою работу скучной, все же выполняли ее так же энергично и плодотворно, как и те, кто считал ее полезной, поскольку воспринимали эту деятельность как средство прокормить семью. Мысль о цели придавала им сил. Даже самую скучную задачу можно превратить в жизненную цель, если она идет на благо тем, кого любишь.
Возможно, лучше всего ценность такого настроя на служение другим понимают родители. Воспитание детей – одно из самых тяжелых, но важных дел, каким можно заниматься в жизни. И хотя дети – источник радости, все же, как мы знаем из знаменитого психологического исследования, посвященного родителям и родительству, воспитание детей зачастую становится источником стресса, утомляет и выматывает. Родители жертвуют своим личным временем и пространством ради детей, страдают от недосыпа, вынуждены постоянно выполнять монотонные и утомительные действия, например, менять подгузники или приучать ребенка к дисциплине. В то же время многие исследования показывают, что воспитание детей – мощный источник смысла жизни. Как призналась мне одна мать: «Это невыносимо утомительно, и порой мне хочется выть и рвать на себе волосы, – но тут же добавила: – Зато моральное удовлетворение огромное!» Родительство дает людям возможность поступиться собственными интересами ради другого человека. Все трудности и скучная работа по воспитанию ребенка состоят в том, что родитель служит высшей цели – помочь ребенку вырасти в надежного и порядочного взрослого.
В последнем абзаце романа «Миддлмарч» романистка Джордж Элиот отдает дань уважения тем, кто помогает миру двигаться дальше – своими пусть и небольшими, но важными и значимыми усилиями: «Благоденствие нашего мира зависит не только от исторических, но и от житейских деяний; и если ваши и мои дела обстоят не так скверно, как могли бы, мы во многом обязаны этим людям, которые жили рядом с нами, незаметно и честно, и покоятся в безвестных могилах»[4].
Эти многие миллионы людей, которых мы с вами забыли или никогда не знали, тем не менее сделали мир лучше, потому что улучшили жизнь тех, кто был с ними рядом.
Способность обретать смысл и цель в будничных делах и работе – шаг к тому, чтобы сделать свою жизнь более осмысленной. Например, таким был настрой уборщика, которого Джон Ф. Кеннеди в 1962 году повстречал в НАСА. Когда президент спросил его, чем тот занят, уборщик ответил: «Способствую полету человека на Луну». Аналогичный настрой был присущ и дорожному рабочему, который взял на себя регулировку движения возле ремонтного участка на шоссе в Колорадо, – был такой случай несколько лет назад. Рабочий стоял на солнцепеке и время от времени поворачивал дорожный знак, меняя надпись «Стоп» на «Медленно». Когда один из водителей спросил рабочего, как он выносит столь монотонное дело, тот ответил: «Я забочусь о людях, которые работают у меня за спиной. Кроме того, я забочусь о вашей безопасности и о тех, кто едет за вами». Таким же был настрой и у продавца при лотке с мексиканской стряпней – с ним имел дело один мой друг. Уже сделав заказ на горячую лепешку с начинкой, друг сообразил, что забыл дома кошелек. «Моя работа не в том, чтобы брать с вас деньги, – спокойно сказал ему продавец, вручая покупателю лепешку с пылу с жару. – Моя работа – кормить вас».
Далеко не все из нас отыщут свое призвание. Но это не значит, что мы не в силах найти смысл и цель в жизни. В мире полным-полно продавцов, кассиров, сортировщиков купонов, бухгалтеров, студентов. Полным-полно дорожных рабочих, родителей, правительственных чиновников, барменов. Полным-полно медицинских сестер и сиделок, учителей и священников, погрязших в бумажной волоките и будничных делах, из-за чего они зачастую забывают о своей высшей миссии. Но, чем бы вы ни занимались, если усвоить новый настрой и взглянуть на свою работу как на возможность помогать людям, ваша жизнь и работа обретут новый смысл и значимость. У каждого из нас есть свой круг близких людей – в семье, в общине, на работе, – чью жизнь мы способны сделать лучше. И каждый из нас может оставить после себя именно это прекрасное наследство.
Глава 4
Рассказывание историй[5]
Эрик Колбелл живо помнил лето 2003 года, когда его дочь Кейт получила свою первую работу. Тогда ей было 14 лет, и она жила в Нью-Йорке вместе с родителями. Ее наняли помогать матери в Хэмптонсе. Девочка была в восторге от переезда на Лонг-Айленд и от того, что теперь у нее будут серьезные взрослые обязательства. Но Кейт не проработала и двух недель, как жизнь совершила резкий поворот. В последний день июля Эрику позвонила жена и сообщила: «Кейт сбила машина».
«Следующее, что я помню, – рассказывал Эрик, – как мчался в больницу „Стоуни Брукс“ и не знал, насколько серьезны травмы у дочки, в каком она состоянии, куда пришелся удар и жива ли она». В конечном итоге Эрик выяснил, что Кейт оперирует детский нейрохирург. По словам отца, из этого сообщения он извлек следующие три факта: «Дочка жива, травма серьезная, а если ею занимается нейрохирург, значит, пострадал мозг».
В больнице Эрика проводили в отдельное помещение для родственников, и к ним с женой вышел тот самый оперировавший врач. «Пациентку погрузили в искусственную кому, – объяснил он. – Жизненные показатели стабильны. Нам пришлось удалить кусочек черепа, чтобы ослабить внутричерепное давление на мозг». Эрик знал, что такую операцию детям раньше никогда не делали, но доктор ее провел. Однако этим дело не кончилось. Ночью внутричерепное давление у девочки опять резко повысилось, и ее снова забрали на операционный стол для повторной операции на мозге.
Все это Эрик рассказывал в микрофон, стоя на небольшой сцене с бархатным занавесом, в уютном зале, обшитом деревянными панелями. Происходило это в рамках семинара по мастерству рассказывания, который был организован клубом под названием «Мотылек». Зал был набит битком: перед Эриком сидели почти три сотни слушателей, а он рассказывал им, как его дочь увезли на вторую операцию и он подумал: «Что в этом хорошего?»
Еще двадцать минут назад, во время перерыва, в зале разносились смех и шум. Сейчас все слушатели затаили дыхание и подались вперед, впитывая историю, которой делился Эрик.
Вторая операция на мозге закончилась в пять утра. Состояние Кейт было стабильным. Врачи перевели ее в знаменитую больницу «Маунт Синай» в Нью-Йорке, где девочка прошла несколько курсов интенсивной терапии. После аварии она больше не могла говорить и считать, утратила восприятие глубины и потеряла почти все воспоминания. Авария случилась в июле, но к октябрю Кейт уже смогла вновь заняться учебой, хоть и не с полной нагрузкой, а также продолжала реабилитацию. К ноябрю состояние Кейт улучшилось настолько, что ее перевели обратно в больницу «Стони Брук» для проведения новой операции: врачи вернули на место часть черепной коробки, удаленную в июле. Итак, это была уже третья операция на мозге, которую переживала девочка-подросток. «В этом было нечто триумфальное, – сказал Эрик. – Как будто закрыли дверь и сказали: „Да, она справится“».
И все же Эрик продолжал искать во всем случившемся тайный смысл. «Я рад, что она жива, – размышлял он перед третьей дочкиной операцией. – Не знаю, много ли в ней теперь останется от прежней Кейт. Что во всем этом хорошего и зачем нам это было послано?»
Ответ на вопрос Эрик получил, когда операция закончилась. Они с дочкой были вдвоем в палате реанимации. Кейт была еще как в тумане после наркоза, когда к ней потянулись посетители.
Первым пришел врач: «Кейт, ты меня не помнишь, я врач приемного покоя и дежурил в тот вечер, когда ты к нам поступила».
За ним появилась медсестра: «Кейт, ты меня не помнишь, но я дежурила на твоей самой первой операции».
«Кейт, ты меня не помнишь, – сказал следующий гость, – но я больничный капеллан, дежурил в тот вечер и разговаривал с твоими родителями, пока тебя оперировали».
«Кейт, – сказал еще один гость, – ты меня не помнишь, но я социальный работник, который занимался твоим делом».
«Кейт, – сказала следующая посетительница, – ты меня не помнишь, но я медсестра и дежурила у тебя на второй и третий день».
По воспоминаниям Эрика, то была целая череда улыбающихся лиц. Последней пришла медсестра по имени Нэнси Стронг – она ухаживала за Кейт в палате интенсивной терапии летом. «Я отвел ее в сторонку и сказал:
– Знаете, это так замечательно, что вы все пришли пожелать Кейт удачи. Но ведь тут есть что-то еще? Вы все пришли неспроста?
– Вы угадали, – ответила Нэнси.
– И в чем дело?
– Эрик, – призналась Нэнси, – из десяти пациентов, которых у нас оперируют, девять умирают. Кейт одна такая. Мы должны были вернуться и увидеть ее, потому что она – стимул, который будет помогать нам каждый день возвращаться на работу».
«Вот зачем все это было нужно, – озарило Эрика. – Вот в чем заключается благо этой истории».
Еще будучи юношей, Джордж Доус Грин, основатель клуба «Мотылек», проводил много вечеров в доме своей подруги Ванды на острове Сен-Симон в южном штате Джорджия. Там он вырос. Они с друзьями рассаживались на крыльце, пили бурбон и рассказывали друг другу разные истории из жизни. Например, как один из них, Дейтон, спьяну выпустил из курятника шесть тысяч цыплят, за которыми был обязан присматривать, или как другой, Кенни, забыл принять свои таблетки и заплыл километра на два в океан совершенно голым, где его поймал береговой патруль. Кенни рассказывал, что крикнул патрульным: «Да отстаньте вы от меня, со мной все прекрасно, я же кит». «Так они по очереди делились разными историями, – вспоминал Грин, – а цикады свистели в кронах дубов, и светлячки маленькими огоньками порхали вокруг фонаря на крыльце».
Прошли годы. Грин поселился в Нью-Йорке. Он выпустил два романа, один из которых, «Присяжный», стал международным бестселлером и был экранизирован с Деми Мур и Алеком Болдуином в главных ролях. Грин стал состоятельным человеком, жил на Манхеттене, посещал самые модные вечеринки. Внешне могло показаться, что он ведет такую жизнь, о какой большинство писателей может только мечтать.
Но ему чего-то недоставало. Как-то вечером на одном особенно скучном поэтическом вечере в центре города Грин осознал: он скучает по тем прелестным вечерам на крыльце и по рассказам в компании друзей. В Нью-Йорке было множество заведений для литераторов, но не было места, где могли бы собраться обычные люди вроде давних знакомых Грина, где они могли бы просто выйти на сцену и красиво поведать хорошо сложенную личную историю. И вот Грин решил пригласить несколько человек к себе домой, попытавшись воссоздать незабываемую атмосферу посиделок на крыльце у подруги.
К 1997 году его идея выросла в некоммерческую организацию, названную в честь мотыльков, слетавшихся к свету на острове Сен-Симон. Двадцать лет спустя «Мотылек» стал неотъемлемой частью нью-йоркского культурного ландшафта и международным феноменом. В наши дни этот клуб проводит до пятисот собраний в год в таких городах, как Лос-Анджелес и Лондон, – по всему миру, даже в Таджикистане. Помимо живых вечеров, на которых прозвучало более пятнадцати тысяч историй, подобных той, что рассказал Эрик, «Мотылек» ведет еженедельную трансляцию в Интернете и радиопередачу, удостоившуюся премии «Пибоди». А в 2013 году клуб выпустил первый сборник рассказов-историй.
Под началом художественного руководителя Кэтрин Бернс «Мотылек» тщательно отбирает истории по значимости и осмысленности. Истории поступают по нескольким каналам: через сайт «Мотылька» в Интернете, а также на «Открытом микрофоне» – собраниях-состязаниях, где каждый записавшийся может выступить перед слушателями, как выступают поэты. Кроме того, конечно, сведения о «Мотыльке» передаются и через устную молву. Каким бы ни был источник, Бернс и ее коллеги отыскивают истории, в которых есть конфликт и развязка и в которых видно, как рассказчик изменился после произошедшего. Они ищут истории о трансформации, преображении, которые, как и рассказ ирландского писателя Франка О’Коннора «Гости нации», могли бы заканчиваться фразой: «И, что бы ни случилось со мной потом, позже, я никогда уже не мог стать прежним».
Бернс обнаружила, что вся трогательность историй заключается в уязвимости авторов. При этом они не должны быть слишком эмоционально сырыми и рассказанными по свежим следам. Как она говорит: «Истории должны быть не о ранах, но о шрамах». Рассказчик должен успеть переварить случившееся, история должна устояться в его сознании, чтобы он сумел немного дистанцироваться и поразмыслить о полученном опыте, извлечь из него смысл. «Иногда, – рассуждает Бернс, – когда с кем-то говоришь по телефону, собеседник думает, будто ты заранее сочинил и продумал свою историю, но ты-то понимаешь, что ничего заранее не продумывал».
Когда очередная достойная история найдена, Бернс и ее помощники берутся за режиссерскую работу. Они работают с рассказчиками на репетициях, помогая им понять, каковы основные сюжетные ступени рассказа, где завязка, кульминация и развязка. Они также порой ненавязчиво предлагают некоторые советы, как лучше рассказывать: где сделать паузу, где замедлить темп. Основное намерение Бернс – в том, чтобы каждый очередной рассказ вызвал как можно больше отклика в душах слушателей. Но существует и вторичный эффект. Проработав в «Мотыльке» более пятнадцати лет, Бернс убедилась, что процесс продумывания истории помогает рассказчику по-новому соединить и осмыслить события своей жизни, посмотреть на себя свежим взглядом, извлечь какие-то уроки и озарения, которые раньше получить не удавалось. Составляя свою историю и решая, как ее лучше рассказать, человек проходит своего рода психотерапию[6].