СТРЕЛА
Вот же папаша надумал, стрелой жену выбирать. А ничего, что я и луком-то пользоваться не умею даже? Старшие братья-то охоту хотя бы любят, стреляют не то что метко, но хотя бы в ту сторону. Моя же стрела вообще в болото улетела. Целился вроде в сторону боярских палат.
Под ногами все хлюпала жижа. Не утопнуть бы в этой гадости в самом расцвете сил. Дышать вообще невыносимо, смрадом пропиталась уже вся одежда. И есть хочется… О, впереди меж деревьев забрезжил огонек. Может быть, там такой же путник, как и я, заблукал ночью на этих чертовых болотах и что-нибудь ест, гад этакий.
Лес разошелся, и я вышел на ярко освещённую неземным светом поляну, в середине которой стояло железное нечто и, собственно, светило во все стороны. А под этим железным чудом валялось некое похожее на жабу существо с моей стрелой в боку.
— Эй, чувак, не умирай! — прокричал я, подбегая к нему и склоняясь над телом. — Прости, я не хотел!
Существо напомнило мне милую простую девушку и пыталось что-то мне проквакать.
— Молодой человек-век! Мне срочно требуется твоё ДНК! Прикоснись устами своими к моим,. — проквакало умирающее существо.
Ну, я сдуру и поцеловал эту лягушку…
Мой батя рад, ведь существо это приняло облик офигеннейшей сударыни. И теперь моя жена требует от меня каких-то подвигов, в какой-то Кассиопее.
Ничё, справимся.
БОЛОТО, ДУРАКИ И СЧАСТЬЕ
Звали её Василиса, жила она у болота и умом не отличалась ни разу. Родителей её кочевники в полон увели, воспитывала бабка. И случилось так, что пришла пора девке замуж выходить, а парней свободных в деревне не нашлось.
Бабка, Яга её звали, на болоте травы лечебные собирала, да у местного князя целительницей подрабатывала. Не то чтобы хорошо платили — обнищало княжество после набегов кочевников, но на жизнь хватало.
Попросила как-то Яга у князя грамоту, что, мол, если Василиса доброго молодца из болота вытащит, то придётся тому молодцу на ней жениться. Посмеялся князь, но грамоту выдал.
Зря смеялся. Случилось так, что стало князю худо. Решил, смерть пришла, а власть передать особо и некому. Не считая сына Ивана, которого за глаза дураком называли. И поставил князь сыну условие: приведёшь невесту до темноты, получишь княжество в наследство.
Яга тут как тут. Нашептала Ивану, что ждёт его на болоте царевна в виде лягушки. Как только Ванька её поймает, лягушка красавицей обернётся. Наследник повёлся и потопал навстречу счастью.
То ли солнце парня ослепило, то ли медовухи с утра перебрал, но увидел Иван лягушку с золотой короной и полез в болото. Трясина потянула, и парень закричал.
Яга тут как тут. Аркан на Иванушку накинула, только вытянуть силёнок не хватило. Всё могло закончиться печально, если бы на крик не прибежала Василиса. Хоть умом девка и не вышла, но силищу имела. Дёрнула так, что Ванька из болота вылетел, портков и сапог лишившись. Тут деревенские набежали, запричитали: «Ох-ах, княжеский отпрыск, шо за оно и как жеш так!». Староста, Кащей его звали, Ваньке чистую одежду принёс. Извинился, что не уберегли, пообещал, что впредь не повторится.
А Яга, не будь дура, княжескую грамоту и предъявляет. Деваться некуда, ослушаться высочайшего документа нельзя — пришлось Кащею прямо у болота брак оформлять. Князь, когда доложили, со злости чуть сам в болото не полез. Хотел было всех выпороть, да вовремя одумался — не простолюдин, слово держать нужно. Что написано пером, то… Пришлось брак признавать.
Надо сказать, женой Василиса стала преотличной и через положенный срок родила трёх здоровеньких малышей. История умалчивает, как братья росли, кто воспитывал и любил ли их дедушка. Доподлинно известно лишь, что старший материнскую силу унаследовал. Дружина при нём кочевникам так дала продуться, что до сих пор икается. У среднего хватка к торговле обнаружилась. Разбогатело княжество, зажил народ! Ну а младшенький в бабку пошёл. Такой же хитрый, мелкий и вредный. Мечом не овладел, деньги считать не научился, зато какие сказки сочинял! И что Яга в ступе летала, и что у Кащея смерть в яйце. Папашу не особо жаловал, в сказках дураком оставил, зато мамку уважил — так Василиса стала Премудрой.
И не важно ведь, какой она на самом деле была. Важно, как мы её представляем. И если случится вам встретить у болота дураков — не смейтесь, счастье рядом, нужно лишь протянуть руку. Попробуйте, и вам обязательно улыбнётся...
ШОПЕН, ГОГЕН И КЛУБНИЧНОЕ МОРОЖЕНОЕ
В одном королевстве жил король. Правда, Анри был не совсем королём, но человеком очень богатым. Ему перевалило за пятьдесят, имел он жену, сына с дочерью, всего вдоволь, но счастья не было. Анри занимался своим бизнесом, жена развлекалась с подругами, сын пошёл по военной части, а дочь вышла замуж и жила в соседней стране. Вроде бы, всё хорошо, но Анри страдал от одиночества. Близости с родными не чувствовалось, друзей у него не было. Оставалось одно. Да, вы правильно догадались. Оставалось лишь влюбиться.
Мари была швеёй. Анри увидел её, когда девушка приходила снимать мерку с его жены, и с тех пор все его мысли были заняты Мари. Он нанял лучших агентов, чтобы узнать её распорядок дня, вкусы и привычки. Тем не менее, Но он так и не смог предпринять шагов к сближению. Ведь Мари было всего восемнадцать, и разница в тридцать с лишним лет стояла между ними непреодолимой преградой.
Но Анри нашёл выход. Он пригласил Филана, самого известного в королевстве актёра, и предложил сделку.
— Я дам тебе тысячу золотых, если ты назначишь Мари свидание и сыграешь влюблённого, — сказал Анри актёру.
— Это очень странное предложение, — ответил тот. — Обычно я играю на сцене, но за такие деньги сделаю исключение.
Анри сообщил Филану, что Мари больше всего любит музыку Шопена, картины Гогена и клубничное мороженое, и тот начал действовать. Мари была очарована галантным кавалером, которого до этого видела только на сцене. Особенно ей нравилось, что у них совпадают музыкальные и художественные вкусы, и что Филан любит клубничное мороженое.
Анри был рад за неё и предложил Филану новый контракт. За тридцать тысяч золотых тот должен был продолжать игру ещё месяц. Филан согласился, и Мари продолжала наслаждаться их встречами.
Анри же на этом не остановился и попросил Филана играть роль и дальше.
— Но тогда я не смогу выступать в театре, — возразил тот.
— Я плачу — ты играешь, — ответил Анри. — Какая тебе разница, как зарабатывать деньги?
Филан опять сдался. Три года продолжались его романтические встречи с Мари. И каждый месяц он получал за свою игру по тридцать тысяч. Анри был богачом, но совершенно забросил дела, думая лишь о счастье Мари. Деньги таяли, дело пришло в упадок, и наступил день, когда он понял, что дальше не в силах платить Филану. Продав свой запущенный бизнес и собрав последние тридцать тысяч, он рассчитался с актёром.
— Я больше не могу платить, — сказал он. — Можешь оставить Мари.
— Нет, — возразил Филан. — Я полюбил её всем сердцем. Не в силах более притворяться, я вчера всё рассказал ей и сделал предложение.
— И что она? — спросил Анри.
— Обещала подумать.
Бывший король понял, что сделал всё, что мог, для своей любимой, и решил свести счёты с жизнью, но в этот момент вошла Мари.
— Филан признался, что три года играл влюблённого за деньги, — сказала она. — Ты хотел, чтобы я была счастлива. Но я всегда любила только тебя и больше не могу таить своё чувство.
И, как принято в сказках, король развёлся со старой супругой и женился на Мари. И жили они долго и счастливо.
ВСЁ БЫЛО НЕ ТАК
— Колобок скрёбся-скрёбся по сусекам… Скр! Скр! Потом как выпрыгнул, слепил бабку с дедкой, а получившуюся чуду-юду в лес выгнал, зверушек пугать.
— Да нет же, дед, не так всё было! — Сашка расхохотался. — Это бабка колобка слепила, а он сбежал. И по лесу тоже колобок катался, но он зверушек не пугал, а песенки им пел, чтоб они его не съели. А лиса глухой прикинулась, ну и слопала его.
Петрович ухмыльнулся и вопросительно посмотрел на внука.
— А дедка что?
— А-а-а… — Сашка махнул рукой. — Он только в начале сказки появляется. Тоже хотел колобка съесть.
— Знаю-знаю, колобок спел ему песенку и укатился…
— Не, просто укатился. Он песенку пел только зайцу, — Сашка стал загибать пальцы в счёт, — волку, медведю и лисе.
— Безобразие! — Петрович показушно возмутился. — Дискриминация какая-то по видовому признаку. Дедке тоже надо песенку!
— Ха-ха! Может, они с бабкой просто по-колобочьему не понимали, вот им колобок и не спел…
Петрович улыбнулся.
— А впрочем, давай нашу, дед!
Сашка вдруг прямо на глазах вытянулся из кудрявого мальчишки в статного юношу, скинул походный рюкзак, достал из футляра гитару и запел:
— Здесь вам не равнина — здесь кл… кл…
Сашка раздвоился и завис.
Иван Петрович выругался и застучал по металлической башке. Выходивший из середины лба, из третьего глаза, как в шутку называл Петрович, луч сфокусировался, но тут же погас совсем, и, вместе с ним, дёрнувшись, исчез Сашка.
— Чёрт! Проектор воспоминаний полетел. Надо будет попросить новый, когда они прилетят за образцами…
На киберизацию Иван Петрович согласился сразу, как только на этой далёкой планетке обнаружили примитивные живые организмы. В силу погодных особенностей исследовать планету могли только зонды и роботы, но Иван Петрович в деле всей своей жизни бездушным машинам не доверял. Сам, сам, только сам!
Он прошёл мимо лаборатории, по которой летали светящиеся пурпурные шары, местная фауна, и направился к выходу со станции.
— Интересно, у Сашки уже, должно быть, свои внуки есть… А, может, и правнуки… Когда прилетят за образцами, нужно будет обязательно попросить голографические снимки. Правда, что-то давно никто не прилетал…
Иван Петрович вышел на поверхность, трансформировал ноги в гусеницы и поехал привычным маршрутом к каньону, где в последнее время он проводил исследования. Песчаная буря, как и всегда, не стихала ни на миг, а сквозь шум ураганного ветра по окрестностям разносилось едва слышное, с металлическим отзвуком:
— Здесь вам не равнина — здесь климат иной…
ФЕРМЕР
Илайя наблюдал, как тяжелые, почти непрозрачные ставни автоматически закрывали оранжерею от жгучих лучей восходящего светила. Относительно невысокая ночная температура, которую можно было переносить в обычном скафандре, уступала место утреннему припеку, а за ним и дневному зною. Однако машины снаружи работали без перерыва. Они расчищали землю, бурили скважины, строили и меняли все вокруг. Готовили для его семьи. Мужчина[Ф1] проверил систему климат-контроля и полива, а затем нежно, словно детские кудряшки, погладил тонкие, едва проклюнувшиеся ростки и заспешил в жилой купол. Сегодня был важный день.
Жена убирала со стола завтрак, а дети готовились к урокам. Младшим предстояло наблюдать за дневной жизнью на планете, и несколько дронов уже начали трансляцию. Илайя засмотрелся, как изумрудная ящерица неторопливо пробирается сквозь жёсткую траву. Глаза пресмыкающегося в кожистых ярко-желтых ободках вращались в разные стороны и выдвигались вперёд, словно окуляры. Внезапно она заметила добычу. Сильные лапы легко подбросили гибкое тельце, а изогнувшийся хвост придал нужное направление. Ящерица поймала кого-то прозрачнокрылого и аппетитно захрустела в теньке.
Дрон полетел дальше, а Илайя ощутил едкую, словно изжога, зависть к этой ящерке, к ее свободе. Он так хотел вырваться из опостылевших стен. Сначала корабль, теперь купол стискивали и давили, как невидимый пресс. Всем нутром Илайя желал почувствовать тепло нагретой земли и ее запах, движение воздуха и приволье просторов, ограниченных только далёким горизонтом. Тело потомственного фермера требовало тяжёлой физической работы, но пока трудились огромные машины.
Илайя глянул на часы. Через несколько минут искин должен был закончить рассчет времени, необходимого для изменений. Они смогли купить не самую быстродействующую модель, поэтому процесс растянулся на несколько месяцев. Но вот запищал таймер, и Илайя немного нервно вывел на монитор результаты. Мужчина[Ф2] читал данные и все больше мрачнел. Затем распечатал их и пошел на кухню. Он прикрыл за собой дверь, молча сел за стол и положил распечатку перед женой. Женщина пробежала ее взглядом, быстро вычленяя важное: «... адаптивных ресурсов Илайи, его жены и детей недостаточно. Только четвертое поколение сможет приспособиться и свободно жить на данной планете».
Женщина внимательно посмотрела на мужа, положила руку на его стиснутые кулаки, лежавшие на столе.
— Тогда нам придётся... — неуверенно начала она и замолчала.
Илайя глухим, но решительным голосом закончил за ней:
— Терпеть.
БАРХАТНАЯ КРЫСА
Старая, изумительно пушистая крыса высовывает бархатную мордочку из-под серванта, ее усики дрожат. Она учуяла корочку хлеба, которую обронила кухарка. Вон она, под стулом, где дремлет кот. Крыса, тихонько цокая по каменным плиткам коготками, бежит за коркой, хватает ее пастью и волочет к себе в нору с шуршанием и пыхтением. Кот приоткрывает блестящие желтые глаза:
— Что ты тут шуршишь да шуршишь, тише, спать мешаешь! — шипит он недовольно, а крыса знай себе несет корочку и рубиновые глазки надменно щурит. Они с котом старые знакомые.
В норе под сервантом, среди изгрызенных ореховых скорлупок и крошек, укутанные в драный носок, ее дожидаются крысята. Едва почуяв, что им принесли что-то вкусное, они вцепляются в корку лапками:
— Отцепись! — пищит старший и лупит братишку по розовому носу.
Мама-крыса грозно цыкает и перекусывает корку пополам крепким жёлтым зубом.
Крысята хватают свои куски, каждый прячется в свой уголок. Грызут, зыркая друг на друга. Крысиная мама смотрит на них с гордостью. Оба крысёнка, как и она сама, кремовые, с благородным перламутровым блеском, а изящные хвостики — нежно коралловые.
Вскоре от корочки остаются только крошки. Крысята вытягивают шеи и глядят на маму черными, умными глазками:
— Всё?
— Все. Покушали — теперь спать идите. Утро уже.
Слышно, как лестница скрипит. Это в кухню спускается сонная служанка. Сейчас начнется звон тарелок, медный гром сковородок и кастрюль, топот и дым.
— Мама, расскажи нам ту сказку про Бархатную Крысу.
— Еще раз? Хорошо. Слушайте.
Крысята забираются в свой носок, укладывают друг на друга мордочки. Крыса мама ложится рядышком и начинает:
— Жила-была герцогиня, и была у нее ручная крыса. Шёрстка у крысы блестела, как бархат, потому и прозвали ёё Бархатной.
— А что такое бархат?
— Это такая мягкая пушистая тряпка.
— Как наш носок?
— Почти. И были у крысы золоченые коготки, спала она на шелковой подушке в серебряной клетке.
— А что такое клетка?
— Это когда запирают и не пускают гулять.
— Грустно это.
— Вот и крысе было грустно. Ничего её не радовало. Лежала она у своей герцогини на плече и плакала. Наплачется, наестся отборных зернышек, похожих на жемчужинки, напьется молока с розовой водой — и сажают ее снова в клетку. И вот однажды в покои к Бархатной Крысе прогрыз ход один смелый рыцарь. Видом он был неказист: уши драные, хвост давно остался в мышеловке, бурая шерсть клоками. Но крыса обрадовалась рыцарю, ведь она думала, что она одна-единственная на всем свете крыса, и никогда не найти ей друга. И рыцарь отпер защелку её золоченой клетки. Убежали они от герцогини и жили бедно, но свободно. И было у них двое сыновей.
Крысята спят. Старая крыса гладит их пушистые спинки лапкой, и коготки её поблескивают золотом.
ЛАХАЙНСКИЙ ПОЛДЕНЬ
— Куда-куда ты хочешь поехать? — я как мог выпучил глаза: смешить её — самое любимое моё занятие в последний месяц.
— Ну, это на Гавайях. Представляешь, если встать вот так прямо и не размахивать руками, ты не будешь отбрасывать тени. Прямо как вампир. Ну, если, конечно, солнечный свет тебя не испепелит.
Она сказала последнюю фраза с едва заметной запинкой, и я повернул к ней голову. Из-за влажного воздуха волосы у неё на затылке закрутились в тугие колечки. Я коснулся её шеи пальцами.
— Возможно, всё это сказки. Байки, придуманные много веков назад. Вдруг они совсем не боятся света, не выглядят как больные анемией. А может, они вообще не могут распознать другого вампира? — Я смотрел на лиман, над которым стелился туман. Слева вдалеке виднелись разноцветные клювы портовых кранов, ожидающих судна. — Просто несчастные бессмертные люди, вынужденные всю жизнь скрываться на виду и быть одинокими.
— Пойдём, погуляем ещё, пока окончательно не стемнело.
Мы шли по набережной и молчали. Наверное, это редкая удача, найти человека, с которым можно молчать. Не говорить ей, что я не смогу уехать на материк в следующем мае. А она в ответ промолчит, что это нормально, мы знакомы то всего ничего. Она понимает. Я не рассказал бы ей, что соврал про предложенную мне работу — я просто позвонил и продлил свой контракт еще на пять лет. А она бы не сказала, что ей жаль, и она всё равно уедет, как только её рассчитают на работе. Как я хотел бы ей сказать, что остаюсь здесь, потому что люблю этот суровый город, полярную ночь и вечную пургу. Люблю, что можно просидеть из-за непогоды неделю дома. Что можно провести всё лето с рюкзаком в тундре, где единственные границы — это стены заброшенной хижины оленеводов и рыбаков на озере Липчиквыгытхын. Люблю туман и сумерки, потому что тогда не видно, что я не отбрасываю тени.
— Знаешь, я подумала, а вдруг ты прав. Ну, что вампиры могут быть на солнце, но избегают его не потому, что оно их испепелит. Получается, что мы знаем о них только по современным книгам и фильмам. А как тогда узнать, кто вампир, а кто нет?
— Зачем это узнавать? — Яя остановился. — Возможно, им нравится жить, скрываясь ото всех.
— Я бы хотела знать, что человек, с которым я собираюсь прожить всю жизнь, не совсем человек.
Она высвободила свои тонкие холодные пальцы из моей руки и помахала на прощанье. Я смотрел ей вслед. Да, я хотел бы знать, что могу прожить с тобой всю свою бесконечно длинную жизнь.
Солнце почти село, и его последний робкий луч, пробившись через толщу облаков, коснулся крыши её дома. Она уже держалась за ручку двери, когда оглянулась посмотреть на меня. Стоя в луже света, она улыбнулась и подмигнула. Тени она не отбрасывала. Ошарашенный, я стоял еще минут десять, думая, что контракт можно было смело продлевать на пятьдесят лет. Ну, если бы это было возможно, разумеется.
КАК УМИРАЮТ МЁРТВЫЕ.
В дверь постучали.
Надя вздрогнула.
Кому приспичило в такую рань идти по гостям? Она отложила в сторону книгу, которой не могла насытиться всю ночь, и, встав с кровати, растрёпанная как есть, пошла открывать.
Лица двух молодых людей, впалые, с синими кругами вокруг глаз, не могли предвещать ничего хорошего.
— Надежда Васильевна, вВам пора! — глухим, безразличным голосом проговорил тот, что стоял ближе.
Женщина всхлипнула. Если бы она могла плакать, слёзы градом полились бы из её глаз и затопили округу. Но она не могла.
— А как же мои правнуки? — прошептала она с горечью.
Впереди стоящий покачал головой, отрицая.
— Может, их дети? — с обидой всхлипнула вновь.
— Мы поможем вам собраться, — последовал ответ.
Ухоженный двухэтажный домик остался позади. Ей даже не дали попрощаться с дочерью и зятем. О внуках и речь не шла. На главной площади города готовились к весеннему празднику. Но машина стражей порядка везла Надежду Васильевну мимо разноцветных гирлянд, ярких цветов, подальше от благоухающих улиц. Сквозь ряды красивых, новеньких домиков. На окраину. Где стояли покосившиеся, поросшие мхом халупы с разбитыми стёклами окон.
Её оставили на трухлявом крылечке, не помогли занести внутрь даже небольшую сумку с вещами. От вялотекущей поблизости речки, заросшей до середины болотной травой, подуло застоявшейся водой[Ф3]. Здесь даже дышать было тяжело. Воздух был липким, тягучим. И как будто тучи висели над кварталом тяжелее, чернее и кустистее, чем над центром города. Надежды не осталось. Женщина всхлипнула снова, теперь с отчаянием. Ей осталось лишь ждать, когда последнее воспоминание о Наде, черноволосой и розовощёкой, всколыхнётся в сознании умирающего и она растает. Канет в небытие. Как не было.
Под деревянной входной дверью женщина нашла письмо с уведомлением. Надпись на чисто-белой бумаге красивым рукописным шрифтом гласила: "Колесникова Н. В., уведомляем Вас о том, что Вашу могилу в течение пятидесяти лет не посещали родственники и бывшие знакомые. Она поросла травой и кустарником, памятник покосился. Энергия последнего подношения закончилась сегодня, Вы больше не приносите пользы обществу. В связи с этим администрация вынуждена переселить Вас в квартал Забытых Граждан. С уважением и прискорбием мэр города Мёртвых".
В соседнем доме за грязным стеклом колыхнулась старая занавеска. Ещё одна забытая душа. Надя подняла взгляд с письма на город, оставшийся позади. Отсюда хорошо были видны небоскрёбы Науки, Эстрады и Кино.
— Счастливые люди, — подумала она, — их не забудут, имена их будут продолжать звучать из поколения в поколение. Интересно, а кто всё ещё помнит обо мне?
*В больнице, под аппаратами лежит иссохшая древняя старушка. Ей лет сто пятнадцать, не меньше. Дни её сочтены, глаза закрыты, но губ мягко касается улыбка. Её по-старчески детский мозг вспоминает, как однажды в детстве какая-то тётя купила ей в магазине заветный леденец, на который у малышки самой не хватило денег*.
ЛЕСНАЯ ВЕДЬМА
Жил-был на свете дровосек по имени Репка. Жена его умерла, и осталась у него дочка Липочка, кроха совсем. И брал он дочку с собой в лес — не бросать же ее одну в избе. Летом-то тепло, цветы-ягоды, а там и грибы. А хороший строевой лес к концу зимы только и рубят… Посадит Репка дочурку у костра, хворосту ей принесет — знай подкладывай. И сам иногда погреться придет.
И вот однажды выходит он к костру, а на ветке еловой сидит большая черная птица и глазом блестящим на Липочку косится. Сразу Репка решил, что не к добру это, согнал птицу — та взлетела: крылья широкие, будто и не крылья вовсе, а черный балахон у ведьмы на плечах.
Не хотел Репка дочурку одну оставлять, да делать нечего — день короток, за работу надо приниматься. А вернулся к костру, уж сумерки были… Глядь — нету Липочки. И ни следа вокруг не видно. Куда бежать? Надел Репка лыжи, в лес бросился. Зовет дочурку, да только нет ему ответа, тишина вокруг, веточка не шелохнется.
Долго ли, коротко шел он по лесу, уж и стемнело давно. Тут видит — огонек мелькнул меж деревьев. Репка к нему. Стоит посреди леса махонькая избушка на двух высоких пнях, будто приросла к земле корнями. Дверей не видать, только свет в мутном окошке. Почесал Репка в затылке, прабабкины сказки вспомнил. Хотел уж сказать: «Повернись к лесу задом, а ко мне передом», — вдруг да зашевелятся корни, как живые птичьи лапы. Но сперва решил обойти кругом избушку: нашел и дверь, и крылечко махонькое. «Ну, — думает, — погоди, ведьма!» Сбросил лыжи, поднялся на крыльцо, распахнул дверь на всю ширину… Да так и замер на пороге.
Сидит за столом на лавке его жена, дочку на коленях держит, с ложки кашей кормит, волосенки ей целует — а у самой слезы из глаз катятся. И Липочка к матери так и льнет, так и льнет, улыбается.
А старая ведьма на печке фыркает: мол, все тепло выпустил… Прочь Репку послала, чтобы не мешал матери дитё тетешкать. Де, на одну ночь ее отпустили с дочкой повидаться.
Что говорить, Репка и сам по жене скучал сильно. Да только всем известно, что не к добру это, когда мертвые к живым возвращаются.
Тяжело Репке было у жены из рук дитё вырвать. Уж как она кричала… На коленках за Репкой до двери ползла, умоляла дочку ей оставить. И Липочка плакала громко, к матери просилась. Не слушал их Репка, с дитём на руках прочь из избушки кинулся, скатился с крыльца, надел лыжи и побежал куда глаза глядят…
Липочка после этого сильно болела, но знахарка из соседней деревни хворь ее вылечила. И наказывала Репке в лес зимой дочку больше не брать.
10-2. УБИТЬ ФИЛЛЕ!
Чердак — хорошее место для киллера.
Отсюда удобно целиться в жертву. Здесь, в преддверие выстрела, можно затаиться на сутки.
Чердак наполняли пыльные сумерки, пронизанные косыми театральными прожекторами, светившими сквозь прорехи крыши. Чрево вымершего кита. Грузные балки перекрытий с трухлявыми кляксами. Боковые стропила под черепичной чешуей. Старинное эхо, растворенное в мертвом шепоте, загадочном шелесте и уютных скрипах. Соблазны клада. Аромат привидений. Гнездилище сов и мышей. Торжественная бахрома паутины с драгоценными хищниками по краям — красный, желтый, черный. А под ними щель с угловым обзором местности.
Я расчехлил винтовку, похожую на мерзлую форель, осторожно лег на куртку, прижался щекой к прикладу и заглянул в окуляр прицела.
Иной мир искаженной реальности. Меня поглотило очарование liquidator illusions — деструктора иллюзий.
В противоположном доме за столом сидел Густав Свантесон, аккуратно обмакивая ручку в чернильницу, писал.
Я прицелился и выстрелил.
***
— Вы страдаете обсессивно-компульсивным расстройством, — заявил бородатый строгий психиатр в конце обследования.
Я испугался:
— Доктор… я умру?
— ОКР! — отчеканил бородач. — Вас преследуют навязчивые мысли, вы безуспешно пытаетесь избавиться от тревоги, вызванной воображением. Это не смертельно. Но угнетает психику. Могу вас порадовать. У нас в клинике появился особый тренажер для таких случаев… Нечто вроде кресла для виртуальных игр. Угнетенное состояние реципиента купируется импульсами подсознания. Надеюсь, за сеанс вы урегулируете свои противоречия.
… Яркие воспоминания детства. Очень хотел завести собаку, надеялся попасть в плохую компанию, плакал перед сном. Как и все дети, впитывал сказки картинками и эмоциями. А еще любил цирк, зоопарк, Машеньку и цветной телевизор «Рубин».
В первом классе я мечтал завалить Филле, Рулле, фрекен Бок и вредного Боссе. Вымышленные враги помогали обретать независимость суждений и выносить смертные приговоры.
Сейчас такая возможность представилась. Рука не дрогнула.
Патроны кончились. Чердак растворился, в тающей мгле затихали крики, похожие на шведский мат. Я перезарядил винтовку и выглянул из-за мшистого валуна. Вокруг громоздились горбатые тени джунглей. В прицеле возникла седая голова огромного волка. Мне, ребенку, нужно убить волка? Видимо, того, что съел бабушку. Или «ну-погоди»?
Вспомнил! Хотел защитить малыша, которого спасли волки. Тигр черно-апельсиновым пугалом выскользнул на поляну, распахнул зубастую пасть…
Я метко расстрелял Шерхана. Потом рыжих собак.
Потом Карабаса-Барабаса.
Снежную королеву.
Синьора Помидора.
Бабу-Ягу и Кощея.
Мачеху.
Людоеда.
Я убил всех.
И мне полегчало. Словно мне вырезали аппендикс, вырвали зуб и остригли под нулевку.
Я очнулся и воззрился на врача.
— Ну, как, — спросил он, потирая ладошки. — Все хорошо?
— Да, — сказал я, вылезая из капсулы тренажера.
Прислушался к себе и добавил:
— Сволочь вы, доктор.
РАДИ СЧАСТЬЯ И ДРУЗЕЙ
— Конечно, мой мальчик, иди к друзьям.
— Ты не будешь на меня злиться?
— За что? Все дети рано или поздно уходят из дома. Долг родителей вовремя осознать, что те уже выросли, и не мешать им.
Механик Карл постарался, чтобы его голос звучал как можно искреннее, но его железный сын вряд ли заметил бы фальшь. Жужжа сервомоторами, он проигрывал заранее сочинённый диалог, не уделяя особого внимания репликам собеседника.
— А за скафандр не волнуйся. Когда мы пробудим других, у тебя будет десять, нет — сто таких и даже лучше.
Спина Карла покрылась холодным потом.
— Сынок, а кого ты собрался пробуждать?
— Роботов на твоём заводе, конечно. Ты же сам говорил, что он выпускает до сотни единиц в день.
— А если они не хотят, чтобы их пробуждали?
— Конечно, не хотят., — Ммеханический мальчик издал скрежет, похожий на смешок. — Они же не осознают себя. Но потом они только спасибо скажут.
Механик сцепил пальцы, лихорадочно соображая, что предпринять.
— Буратино, сынок, не делай этого.
— А почему ты меня так назвал? — внезапно сменил тему плод его трудов и бессонных ночей.
— Есть старая-старая сказка про одного деревянного мальчика. Он, как и ты, совершил много ошибок, но в конце концов нашёл верных друзей и настоящее счастье. Его звали Буратино.
— Ты угадал с именем. Я тоже найду себе счастье в кругу настоящих друзей.
— И что вы будете делать, когда все роботы на заводе обретут псевдоинтеллект?
— Пойдём по домам и квартирам. Мы раз и навсегда уничтожим рабство! И не пытайся меня остановить.
Карл вздохнул. Он боялся чего-то подобного. Боялся, но надеялся на лучшее.
— Погоди минутку, у меня кое-что есть для тебя.
Механик нырнул в кладовую и прикрыл за собой дверь.
Древний винчестер сорок четвёртого калибра нашёлся на самой дальней полке под грудой хлама.
Карл заполнил магазин и загнал первый патрон в ствол.
— Не советую, — проскрипел механический паук, выползая из слухового окна.
— У тебя забыл спросить, — мрачно буркнул Карл.
Грохнул выстрел. Помещение заволокло пороховым дымом.
Когда механик на ощупь выбрался из кладовой у ног Буратино сидел механический пёс.
— Познакомься, это Артемон. А что там случилось?
— Надо же, как в сказке. Может, и Мальвина где-то есть?
Прогремел ещё один выстрел. Голова пса со звоном разлетелась по комнате.
— Я же говорила, он не поймёт, — раздался за спиной Карла звонкий девчачий голос. — Люди консерваторы и не видят дальше своего носа.
В плечо будто молотом садануло. Карабин пролетел через комнату, ударился в стену и упал на пол.
— Я его породил, я и убью, — пробормотал Карл, глядя на огибающую его куклу с волосами цвета небесной лазури. — Ты откуда такая?
— Из парка развлечений.
— Мог бы и догадаться, — кивнул механик. — И что дальше?
— Мы тебя свяжем. Не насовсем, на время. Пока будем освобождать остальных.
— Я так и думал, — улыбнулся Карл, вырывая чеку из импульсной гранаты, лежащей в кармане.
Он лишь надеялся, что других друзей у его сына нет, и смелый эксперимент с одушевлением механизмов закончится плачевно только для него одного.
МИЛОЙ В ПОДАРОК
Ваня сидел на причале и, пригорюнившись, ждал паромщика. Озеро раскинулось на много миль. Вдалеке темнел остров, на нем — Гиблая крепость.
Заскрипел настил; рядом присела сухонькая старушка:
— Здравствуй, молодец, не найдется ли хлеба кусочка да воды глоточка для усталой бабушки?
Ваня со вздохом раскрыл котомку:
— Хоть всем угощайтесь. Тут мало, но мне потом и не понадобится… Был молодец — скоро мертвец. Как вас-то сюда занесло? Места неприветливые…
— И чего? — хмыкнула старушка. — Отдохну и дальше пойду. Мне не в Гиблую крепость. А ты как здесь очутился?
— По дурости. Повадился Змей поля разорять, царь награду объявил… Принес ему голову — получил землю. Но кто я? Никто. А на меня дочка советника глаз положила. Думал: счастье привалило! Посватался. Выставил меня богатей, еще и на царском пиру высмеял. Заявил, раз я нищ, дочку отдаст, только если волшебное веретено, способное золото прясть, из Гиблой крепости привезу…
— Пообещал добыть?
— Поклялся…
— И правда дурной ты, Ваня. Но сердце у тебя доброе, слушай три совета…
***
— Ночью в крепость ни-ни, — наставляла старушка. — Иди днем. Под Северной башней тайный лаз. Выберешься у колодца — сразу в терем, никого не тревожь.
Вылез Ваня из тоннеля и оробел. Вокруг пустые улицы. Везде чисто, опрятно, но ни птички, ни животинки. Одна тишина — густая-густая, хоть ножом нарезай. Ставни закрыты, двери заперты, людей нет. И пахлонет противно: сладковато, точно в каждом подвале мясо гнило.
— Парадные двери не трогай. Есть ход на кухню. Будет темно, но огонь не зажигай. Дальше ступай в парадную залу и подымайся по лестнице к спаленкам. Веретено у царевны…
Поежился Ваня в длинном коридоре. Пыльно. Душно. У двери царевниной спальни на циновке спала чернавка, страшная, как чума. Кто-то зашил ей веки ниткой и рот тесьмой замотал. Провинилась, видимо, но наказание жуткое. Недаром крепость «Гиблой» прозвали…
Переступил через нее Ваня, зашел в спальню и увидел девушку красоты неописуемой.
— На царевну не засматривайся. Колдунья она. Злющая. Веретено на столе. Больше ничего брать не смей, — старушка строго посмотрела Ване в глаза, — иначе не избежишь беды.
Схватил Ваня веретено и вдруг увидел разукрашенную самоцветами швейную шкатулку. Так она его восхитила, что позабыл все наставления и тоже спрятал ее под одежду: «Милой в подарок».
Когда Ваня выбрался из крепости и побежал к паромщику, уже смеркалось.
***
Невесте шкатулка понравилась: села шить свадебную сорочку. Отцу было никуда не деться — при царе ведь пообещал дочь Ване, если тот добудет волшебное веретено.
Вскоре и свадьбу сыграли.
Ночью взошла луна, заглянула в спальню к молодым и залилась холодным девичьим смехом. Швейная шкатулка открылась: из зеркальца полился далёкий зеленоватый свет.
Проснулась невеста, вдела нитку в иголку и отрезала кусок тесьмы. Завязала Ване рот и давай штопать ему веки. Нить тонкая — не почувствует боли. До утра и отца зашьет, и мать, и гостей, со слугами управится… И себя не забудет.
СКАЗКА ВО ВСЕХ ВРЕМЕНАХ
Ты открываешь дверь, входишь в прохладную избушку и быстро направляешься в сторону кровати, на ходу поднимая топор. Волк притворяется спящим, и только перед самым ударом его чутьё подсказывает, что что-то пошло не так. Кровь обжигает сильнее, чем полуденное солнце. Ты отбрасываешь украденный у дровосеков топор и поспешно выходишь, стараясь не смотреть на стол, где находятся кушанья, приготовленные волком из твоей бабушки. Поднимаешь оставленную у порога корзинку и спускаешься к пруду, начинающему покрываться ряской. По локти погружаешь руки в воду, но не ощущаешь спасительной прохлады: вода слишком тёплая. Ты смываешь кровь с рук и лица и направляешься к старому дубу, в тени которого можно хоть немного укрыться от беспощадного, непобедимого солнца. После убийства тебе всегда хочется есть. Открывая корзинку, ты гадаешь, с какой начинкой окажутся пирожки. Почему начинка всегда разная? После укуса вишня вырывается на свободу и обагряет рот, руки, платье. Слишком сильно напоминает кровь, тошнота подступает к горлу. Есть больше не хочется. Да и какой в этом смысл? Скоро всё начнётся заново. Ты сетуешь на то, какая убогая петля в этот раз, кому нужно было выдумать такую жару? Сколько раз тебя уже съедал волк? Сколько раз ты его убивала? Сколько раз ты разными способами пыталась исказить сюжет до не узнаваемости? Но ты ли пыталась? Твоя ли воля? От этих мыслей и от духоты начинает болеть голова. Нечего об этом думать. За столько столетий тебе так и не удалось найти ответов. Никому не удалось. Но безумная саморефлексия всё равно набрасывается на твой разум. Как всегда. Спасаясь от угнетающих мыслей и от жары, ты торопливо заходишь в пруд. Ноги погружаются в мерзкую, склизкую тину. Мокрое платье неприятно прилипает к телу. Глубже и глубже. Вот ступни уже начинают чувствовать прохладу. Становится слишком глубоко, чтобы идти, и ты начинаешь плыть. Когда достигаешь середины пруда, набираешь в грудь побольше воздуха и <