Однако все вышло совсем нестрашно, и пришедшие в вагоны типы, с красными перевязями на рукавах, именем «комиссара республики» потребовали заявить, кто собирается остаться в Чите, и их увезли, остальных не тронули. После этого было разрешено выйти из вагонов и пересесть в другой состав. При этом даже соблюдался порядок, так что пересадка прошла без обычной толкотни, чему много способствовало присутствие чинов «республиканской гвардии» с винтовками.
И на этот раз нам удалось устроиться вместе, и я оказался, вдвоем с механиком П., в купе вагона третьего класса. Другая часть компании поместилась в соседних вагонах. Наш вагон имел спальные места в три этажа, причем публика, хотя еще был день, уже расположилась по‑ночному. Мне и П. достались места во втором ярусе, что лучше, чем внизу, где то и дело кто‑либо из новых пассажиров «присаживался», и можно было рисковать просидеть всю ночь. Для третьего яруса нужно быть хорошим гимнастом, главное же, дышать там приходилось убийственным воздухом. Но и у нас имелось одно неудобство: приходилось все время лежать.
«Читинская республика» больше нас не задерживала, и поезд тронулся дальше. Устроившись на своих нарах, мы стали присматриваться, с кем свела нас судьба. Публика была настоящая третьеклассная. Рядом со мной лежал бывший каторжник, как он уверял, политический, но едва ли это соответствовало действительности, судя по совершенно неинтеллигентному и грубому лицу и манерам. Очевидно, это был уголовный, который, пользуясь беспорядками, старался бежать из сих благословенных мест. Надо мной лежала толстая баба, из мещанок, усердно лупившая кедровые орешки и тараторившая с соседями.
Внизу устроились, по‑видимому, два купчика – не из крупных, но почтенных коммерсантов. Они все время попивали чаек и вели нескончаемые беседы о делах. Был еще «молодец» в красной косоворотке, с гармонией, услаждавший наш слух нежными романсами. Одним словом, все «серьезная» публика, которая себя держала безукоризненно. Незаметно завязался общий разговор и, конечно, на тему о современном положении, о трудностях, испытываемых с различными продуктами, о беспорядках, пожарах, поджогах, убийствах и т. д. Было интересно прислушиваться к этим, часто наивным, рассказам, в особенности после того как мы давно не были в России.
Но все же соседи сильно стесняли, и облегчало только то, что они, по костюмам, не считали нас птицами высокого полета. Как только стемнело, пассажиры улеглись спать, и скоро со всех концов стал раздаваться непринужденный храп и сопение. Ночью, когда поезд остановился на какой‑то маленькой станции, мы были внезапно разбужены пьяными криками и песнями на платформе. Затем двери вагона раскрылись, и ввалилась пьяная ватага солдат, которая провожала своего фельдфебеля, уволенного в запас. Не видя свободных мест, ретивые провожатели подняли крик, что они «кровь проливали за отечество», а вагон набит штатской публикой и нет места «ероям». Никто не реагировал на такой призыв, и все продолжали лежать. Это разозлило солдат, и один из них подал мысль силой очистить место, а штатских выбросить вон.
Сам же провожаемый был до такой степени пьян, что ничего не понимал и еле стоял на ногах. Когда эта угроза не подействовала, солдаты окончательно озлились, и почувствовалась серьезная опасность, как бы не пришлось вступать с «ероями» в бой. Была еще маленькая надежда, что поезд сейчас тронется и провожающим придется поспешно вылезать. Во всяком случае, момент создался критический. Вдруг сверху кто‑то сказал, что там имеется свободное место, и в тот же момент раздался спасительный звонок. Солдаты сразу же позабыли свои воинственные намерения и бросились прощаться с фельдфебелем и втаскивать его на третий этаж нашего купе. Это оказалось нелегкой задачей, так как он сам совершенно не был способен действовать руками и ногами. Наконец при содействии ближайших пассажиров его втащили, и последние солдаты выбежали. Только тогда все успокоились, и послышался мирный храп.
Под утро поезд опять стал подходить к станции и при этом, резко затормозив, остановился с сильным толчком. В тот момент сверху кто‑то стремительно полетел на пол, ударяясь о нары. Посмотрев вниз, я увидел вчерашнего фельдфебеля, который сидел в проходе и с растерянной рожей чесал затылок и бока. Его лицо выражало такое неподдельное удивление и испуг, что без смеха нельзя было смотреть. Очевидно, он решительно ничего не помнил, как его приволокли в вагон, втащили на нары и как тронулся поезд. Очухался он только теперь, да и то после падения на пол. Минуты две обводил он окружающих недоумевающими глазами и все тер затылок, пока один сердобольный купец не спросил его сочувственно: «Что, зашибся, служивый?». Тогда «служивый» пришел в себя и попросил пить, а после этого спросил: где он и что с ним.
Когда ему все объяснили, он окончательно пришел в себя, и, узнав, что мы за ночь далеко отъехали от его станции, очень обрадовался. Он оказался милым человеком, скромно лежал наверху и с удовольствием доставал кипяток.
На следующий день добрались до Верхне‑Удинска, где снова пересаживались и попали во второй класс, так как публики стало меньше и мест хватало на всех, но вагон попался теплый, хотя и страшно грязный. До Мысовки все шло гладко, и только, когда поезд пошел по недавно открытой Круго‑Байкальской ветке, стало обнаруживаться, что с паровозом что‑то неладно. Он выделывал удивительные вещи: то несся с невероятной быстротой, то вдруг замедлял ход, потом опять прибавлял. Все перемены скоростей делались так неожиданно и резко, что вагоны сталкивались буферами, багаж сыпался с сеток и пассажиры стукались о спинки сидений. При остановках было и того хуже. Казалось, что машинисту доставляло огромное удовольствие заниматься такими экспериментами. Ничего не поделаешь, пришлось приспособляться к его нраву и, видя приближение станции, вставать, за что‑нибудь хвататься и придерживать багаж.
Особенно машинист расшалился ночью, когда появились новые симптомы его веселья, поезд иногда так замедлял ход, что почти останавливался среди дикой местности, но потом, точно вспоминал, что ему надо торопиться, сразу давал полный ход. Злополучные вагонные соединения скрипели и натягивались в струнку, а бедные пассажиры набивали себе шишки и синяки. После нескольких таких опытов машинист, по‑видимому, добился, чего хотел, – цепи одного вагона не выдержали, и поезд разорвался.
К счастью для нас, разрыв произошел между нашим вагоном и следующим, и, таким образом, мы продолжали ехать, а оторвавшаяся часть так и осталась на произвол судьбы. Точно обрадовавшись, что стало легче тащить, паровоз понесся с еще большей скоростью. Оттого ли, что путь был новый или ход слишком велик, но вагоны сильно подбрасывало и трясло, так что мы стали опасаться, не произойдет ли крушение.
Круго‑Байкальская ветка очень красиво вилась по склонам лесистых гор, и то и дело поезд проскакивал небольшие туннели. Мы часто выходили на площадку вагона, чтобы удобнее любоваться видами, но с опаской поглядывали на крутые склоны гор, так как наш удивительный машинист никак не мог успокоиться, и это начинало нас серьезно тревожить. Одна надежда была, что в конце концов у него иссякнет запас топлива и придется остановиться. Лишь бы это не случилось между станциями, а то положение оказалось бы совсем глупым. Во всяком случае, он, по‑видимому, совсем перестал считаться с остановками, и мы неслись, как какой‑нибудь сверхэкспресс.
Вдруг замелькали строения и начались запасные пути, значит, поезд приближался к станции. Внезапно машинист резко затормозил, и вагоны, ударяясь и налезая друг на друга, начали останавливаться. Все это было проделано так быстро, что мы считали, что вот‑вот произойдет крушение. Но поезд сразу остановился, вагоны еще раз судорожно ударились, и все кончилось. Только багаж посыпался на пол, да пассажиры вцепились во что попало. Слава Богу, все были целы и невредимы. Когда мы убедились, что поезд прочно остановился, то немедленно выскочили из вагонов узнать, в чем дело. Оказалось, что стоим в тупике и каким‑то чудом в него не врезались.
Из расспросов выяснилось, что наши машинист и кочегар весь путь пьянствовали и в зависимости от настроения забавлялись пусканием поезда то малым, то большим ходом. Затем они стали ехать без остановок, и их всюду пришлось пропускать, и только на этой станции решили задержать, впустив в тупик. Это решение, бесспорно, было мудрым, так как нельзя же рисковать другими поездами, но для нас оно могло кончиться очень печально. На счастье, машинист не растерялся и успел остановить поезд, так как уже шел небольшим ходом. Мы утешались, что все хорошо закончилось. После нескольких часов ожидания нас прицепили к другому составу, и мы поехали дальше, на этот раз без приключений, и до Иркутска добрались благополучно.
Там была передышка часов на шесть, и все поехали осматривать город. Был дивный солнечный день, но температура достигла сорока градусов по Реомюру, при полном безветрии. Когда мы усаживались на извозчиков, то даже показалось, что совсем тепло, однако уже минут через десять холод дал себя знать, и руки, ноги и уши начали нестерпимо мерзнуть. Пришлось повязать башлыки, но я так неудачно это сделал, что кончик уха не прикрыл и по возвращении на вокзал, к своему ужасу, обнаружил, что ухо отморожено – оно страшно распухло и болело.
В Иркутске царил уже больший порядок, не только в городе, но и на вокзале. Когда подали поезд, мы поторопились занять места в вагоне второго класса и удобно расположились. Вдруг вошел комендант станции и заявил, что штатских просят выйти, так как этот вагон предназначен для офицеров. Естественно, мы остались сидеть, тогда он начал сердиться и возвышать голос, прямо обращаясь к нам, но мы решили его немного позлить и молчали. Только после того, как он к каждому подошел и потребовал показать удостоверение, ему пришлось убедиться, что и мы все офицеры.
С Иркутска всюду только и было разговоров о карательных экспедициях генералов Меллер‑Закомельского и Ренненкампфа, которые начали наводить порядок и так энергично, что сразу же весь революционный пыл прошел. Хотя никаких ужасов они и не творили, и только, кажется, в Красноярске, где восставшие проявили некоторое упорство, пришлось произвести расправу, но слухи в публике шли о «тысячах» расстрелянных и арестованных. Насладившись за время путешествия прелестями развала и полной растерянности власти, мы по мере того, как выходили из революционной зоны, начинали себя чувствовать отлично: поезда шли по расписанию, поездная прислуга добросовестно служила, и не надо было поминутно ожидать насилий и оскорблений.
На одной из станций мы достали газеты и из них узнали невероятную новость: о бунте на Черноморском флоте. С еще большим недоумением я прочел, что главным руководителем бунта является не кто иной, как наш П.П. Шмидт. Вот тебе и раз, всего можно ожидать, но только не такого сюрприза! Прямо верить не хотелось! Путешествие теперь шло гладко. Мы, хотя и не имели спальных мест, но сидели с большим удобством, публики было мало, и многие пассажиры ехали лишь от станции до станции. Однажды нас страшно позабавили две гимназистки‑сибирячки, которые недолго сидели в нашем вагоне. Они имели с собой большой мешок с кедровыми орешками и как вошли в вагон, так сейчас же и принялись за них. Как мы ни старались с ними заговаривать, из этого ничего не выходило, и они продолжали сосредоточенно грызть орехи, только трещали скорлупки. С этих пор мы прозвали это занятие «сибирским разговором».
Благополучно проехали Нижне‑Удинск, Красноярск, Курган и стали переваливать Уральский хребет. Промелькнули Челябинск, Златоуст и Уфа, где мы распрощались с одной из сестер‑попутчиц, другая же отстала еще в Иркутске.
В эти дни мы вели большую дружбу с одним стариком, пехотным капитаном и георгиевским кавалером. Он производил удивительно симпатичное впечатление своей чисто русской натурой. Человек, видимо, небольшого образования, но неглупый и, наверное, очень храбрый, он кончал теперь скромную карьеру в чине капитана. Казалось странным, что он уже служит более тридцати лет, участвовал в нескольких войнах, награжден даже Георгиевским крестом и все же так недалеко продвинулся по службе. Нам это представлялось несправедливым, но он сам находил вполне нормальным. Мы с ним развлекались чаепитием и слушали интересные рассказы о боевой жизни.
Чего‑чего он только ни навидался и ни натерпелся. Это был простой честный солдат, знавший всю свою жизнь только службу и добросовестное исполнение приказаний начальства.
Армия с такими офицерами не проиграла бы войны.
Через два дня стали подъезжать к Москве. Там беспорядки оказались в самом разгаре, и нас долго держали на запасных путях. Пошли слухи, что вообще поезда дальше не ходят и придется застрять. Это нас страшно расстроило, так как были уже совсем близко у цели. К счастью, эти слухи не оправдались, и вечером мы неслись по направлению к Петербургу. Заканчивались тридцатые сутки путешествия. Все тридцать ночей нам не пришлось раздеваться, спали мы кое‑как, где и как придется, страшно устали и мечтали о мягкой и чистой постели.
Утром 23 января наконец показался Петербург. Поезд подошел к Николаевскому вокзалу. Какое радостное чувство, как приятно опять видеть знакомые улицы, дома и магазины. Все казалось каким‑то подновленным и красивым. Вот извозчик подвез меня к подъезду дома. Выбежал старик‑швейцар и в первый момент не узнал меня в штатском наряде. Потом пошли расспросы, рассказы и сетования на тяжелые времена. Едва дослушав старика, я взбежал по хорошо знакомой лестнице, позвонил и всех переполошил своим неожиданным приездом.
Как приятна встреча с родными после долгой разлуки, да еще такой, которая могла оказаться вечной! Как дороги эти моменты!
Этим закончился первый этап моей службы на флоте. Начинался второй. Я был уже теперь не юный мичман, только что выпущенный из стен Корпуса, а офицер, видавший виды и с жизненным опытом…
Цусимская катастрофа и проигрыш войны прежде всего отразились на флоте. Стали очевидны его язвы, и приходилось их залечивать. Для российского флота начиналась новая эра, доцусимский период уходил в вечность.
Послесловие
Гаральд Карлович Граф. Это имя прекрасно известно всем, интересующимся историей Русского флота. Он прославился не морскими сражениями с неприятелем (хотя и их было достаточно), не изобретениями или научными открытиями, не путешествиями, как многие и многие офицеры, а своими мемуарами. Хороший литературный слог, живая память, прекрасная наблюдательность, способность несколькими штрихами дать характеристику сослуживца – все это поставило труды Г.К. Графа в число лучших книг о Русском флоте конца XIX – начала XX в. и принесло ему заслуженную благодарную память читателей.
Гаральд (если полностью – Гаральд Густав Герман) родился 17 (по новому стилю – 29) декабря 1885 г. в Выборге, в семье техника, потомственного дворянина Великого княжества Финляндского. Его матерью была «финская шведка», баронесса София Германа Седеркрейц‑Энгенштерн. Отец не раз менял работу, поэтому часть детства прошла в Калуге, часть – под Череповцом, затем – Финляндия, и, наконец, с 1893 г. – Петербург. Мальчик учился в 3‑й петербургской классической гимназии, но гражданская карьера его не прельщала. Почему из всех возможных жизненных путей он выбрал море? Вероятно, дело было в примере родственников. Мужем Зигрид Алексеевны, младшей сестры матери, был Виктор Егорович Вилькен – в те годы контр‑адмирал, директор маяков и лоции Балтийского моря (1893–1896), затем – младший флагман Балтийского флота (1896–1900). Из пятерых их сыновей двое старших учились в Морском кадетском корпусе, еще один собирался держать экзамены. Другой родственник, Оскар Карлович Кремер, муж двоюродной тети, и вовсе был примечательной личностью – участник обороны Севастополя, полный адмирал (1896), начальник Главного морского штаба (1888–1896), затем – член Государственного совета! Кстати, он и помог преодолеть неожиданное затруднение, когда медкомиссия Морского кадетского корпуса признала мальчика близоруким, а потому не подходящим для морской службы. После успешной сдачи необходимых экзаменов Гаральд 1 сентября 1898 г. был зачислен в младший общий класс.
Биографию писателя‑моряка удобно изучать по его книгам, сверяясь с послужным списком и другими архивными документами. Юношеские годы автора ярко описаны в книге «Моряки», которую держит в руках читатель. Впервые она увидела свет в Париже в 1930 г., была переиздана в Петербурге в 1997 г.
Г.К. Граф блестяще описал Морской кадетский корпус, наиболее типичных преподавателей и офицеров учебных судов, нравы воспитанников. Как и почти все бывшие офицеры, обращавшиеся в мемуарах к alma mater, Гаральд Карлович много внимания уделяет шалостям и «войне» с начальством. Особо много места и эмоций уделено новому директору – знаменитому адмиралу Г.П. Чухнину, получившему за свою строгость и требовательность прозвище «Гришка‑каторжный». Написанные страницы рождают не высказанный автором, но несомненный для объективного исследователя вывод – система подготовки морских офицеров накануне Русско‑японской войны была неудовлетворительна, она стала одной из причин поражения. Нельзя, пройдя через руки давно ушедших с флота офицеров, проходя летнюю практику на парусно‑паровых кораблях с безнадежно устаревшим вооружением, стать квалифицированным специалистом. Нельзя с палубы бывшего фрегата ступить на борт новейшего эскадренного броненосца и сразу разобраться в современной технике. Кроме готовности храбро умереть за родину (а из 128 человек, одновременно с Графом получивших мичманские звездочки, погибли в боях с японцами 25 юных офицеров!) необходимо так знать материальную часть, чтобы не только правильно применять ее в бою, но и уметь предварительно отлично обучить подчиненных. А вот нацеленности на серьезную самостоятельную (и предварительную, до встречи с противником!) работу в кадетах и гардемаринах тех лет как раз и не было видно. Среди многочисленных, с удовольствием описанных автором традиций корпуса не было одной – хорошо учиться. Гаральд Карлович успехами тоже не блистал – в списке выпуска, составленном с учетом среднего балла по успеваемости и поведению, он занимал лишь 77‑е место. Аттестации, дававшиеся Графу в годы учебы преподавателями, трудно назвать выдающимися: «Нравственный, воспитанный, к требованиям корпусных правил относится внимательно, но очень вял и не всегда понимает, что говорит»[101]. Вместе с тем описание жизни в корпусе получилось очень светлым, местами – забавным.
Выпуск Графа вошел в историю флота под именем «царского» – впервые в истории император лично произвел гардемарин в мичманы без экзаменов, почти на четыре месяца ранее срока. Было это 28 января 1904 г., на второй день после получения известия о нападении японцев на эскадру Тихого океана в Порт‑Артуре. Лучшие выпускники, имевшие по традиции право выбора из имевшихся вакансий, распределились в Квантунский флотский экипаж и во Владивосток. Гаральду Карловичу, как и большинству его друзей, досталась Балтика. Весной 1904 г. он плавал на транспорте «Артельщик», затем получил долгожданное назначение на формировавшуюся контр‑адмиралом З.П. Рожественским 2‑ю эскадру флота Тихого океана. Правда, приказ Главного морского штаба от 6 июня его явно разочаровал – вместо боевого корабля, о котором так мечталось, Гаральд был назначен на огромный по тем временам (18 000 тонн!) тихоходный транспорт «Иртыш». Приняв груз угля и сапог, судно 23 декабря 1904 г. вышло в далекий путь вслед за уже ушедшей эскадрой. Во время стоянки в Порт‑Саиде пришла телеграмма о списании с корабля всеми любимого старшего офицера лейтенанта П.П. Шмидта; это привело к перемещению офицеров, в частности Г.К. Граф с 17 января 1905 г. стал исправлять должность ревизора. Кстати, Петру Петровичу Шмидту, будущему «красному лейтенанту», в мемуарах Графа посвящено немело теплых слов. Это своеобразная «лакмусовая бумажка» на объективность – в угоду своим последующим чувствам автор не забыл доброго отношения к человеку и честно писал, что при расставании в Суэце «в горле появились спазмы, и было совсем недалеко до слез».
Исполнять ревизорские обязанности на корабле Графу пришлось недолго – по воле случая ему довелось пропутешествовать с полным чемоданом золотых монет из Порт‑Саида до Сайгона. Лишь 3 апреля в бухте Камранг он попал на свой транспорт. До Цусимы оставалась менее полутора месяцев…
В один из моментов дневного сражения 14 мая 1905 г. транспорт попал под огонь броненосных крейсеров К. Камимуры и получил серьезные повреждения. Автору при описании перипетий боя удалось передать напряжение и беспомощность экипажа огромного транспорта, бессильных что‑либо предпринять перед лицом прекрасно вооруженных кораблей врага. Наступившие сумерки скрыли беспомощное судно от атак многочисленных миноносцев. Командир проложил курс вдоль японского берега, на север. Вскоре стало ясно, что с поступлением воды справиться не удастся, переборки не выдержат напора. Днем 15 мая пришлось на шлюпках свезти команду на берег, вскоре после чего корабль пошел на дно. Начались грустные дни семимесячного плена, за которыми последовало впечатляющее путешествие по охваченной революционными беспорядками Сибири.
23 января 1906 г. мичман Гаральд Карлович Граф вернулся в Петербург. На этом заканчивается данная книга мемуаров. Необходимо сказать, что автор, записывая в конце 20‑х гг. свои воспоминания о событиях более чем четвертьвековой давности, не был уверен, что все данные им характеристики упомянутых в книге людей понравятся как им (если они еще были живы), так и их знакомым, родственникам и сослуживцам. К тому же некоторые из персонажей книги остались в Советском Союзе, и лишнее упоминание о них могло им повредить. Не желая отказываться от возможности давать эмоциональные характеристики знакомых, автор сократил все фамилии до одной первой буквы. В одном же случае он даже и ее изменил. Речь в том эпизоде шла о беспробудном пьянстве на «Иртыше» одного из офицеров, который в припадке белой горячки рубил палубу собственной саблей.
При первом переиздании книги на родине, в 1997 г., была предпринята робкая попытка раскрыть некоторые наиболее очевидные фамилии. Конечно же, многие читатели того издания предприняли собственные изыскания. Не удержался и я. Мне просто повезло чуть больше – будучи сотрудником Российского государственного архива военно‑морского флота я мог использовать для этого подлинные документы того времени: послужные списки, вахтенные журналы, аттестации, приказы и т. д. Работа выполнялась просто для себя. Теперь, благодаря издательству «Вече», сведения удалось донести до читателей. Не на все вопросы удалось найти ответ, но ведь поиск не заканчивается никогда!
При подготовке нынешнего переиздания было принято решение дополнить книгу некоторыми хронологическими уточнениями, т. к. автор обычно не указывал, в каком году происходило то или иное событие, и местами запутывал не только читателей, но и себя.
Описание последующей службы Гаральда Карловича находим в другой книге мемуаров – «Императорский Балтийский флот между двумя войнами»[102]. За границей она не печаталась, и только в 2006 г. была опубликована в С.‑Петербурге. Сын автора, Владимир Георгиевич, давший согласие на публикацию, немного не дожил до выхода в свет последней части (по времени издания) из мемуарной тетралогии отца.
Итак… После нескольких интересных, но небольших плаваний 1906 года Граф получил новое назначение – вахтенным начальником нового минного крейсера «Доброволец». Почти годичной службе на этом корабле посвящено немало ярких страниц книги. В эти месяцы рождался Отряд минных крейсеров, из которого, благодаря титаническим усилиям капитана 1‑го ранга Николая Оттовича фон Эссена, будущего адмирала, удалось создать ядро возрождавшегося Балтийского флота и особую, «эссеновскую» школу личного состава.
12 сентября 1907 г. Г.К. Граф успешно сдал вступительные экзамены в Минный офицерский класс. В течение следующего года он вместе с товарищами осваивал химию, электротехнику, подрывное дело, устройство мин заграждения, торпед, радиотелеграфа и еще много необходимых для судовых минных офицеров премудростей. После знакомства с теорией началась практика. Навыки осваивались на учебном судне «Николаев» (8 мая – 28 августа 1908 г.), затем до 15 сентября Граф плавал вахтенным начальником минного заградителя «Волга», которым командовал заведующий обучением в Минном офицерском классе капитан 2‑го ранга В.Я. Ивановский – его будущий тесть. А 17 сентября циркуляр Главного морского штаба сообщил для сведения список успешно окончивших курс Минного офицерского класса, все они были зачислены в минные офицеры 2‑го разряда.
На плавающий флот Граф возвращался лейтенантом – приказ о его производстве вышел в период обучения в классе, 6 декабря 1907 г. Очередным кораблем в карьере стал минный крейсер «Трухменец», «исправляющий должность» старшего офицера которого Гаральд Карлович был назначен циркуляром штаба Кронштадтского порта от 20 сентября 1908 г. Как подробно описано в мемуарах, служба на нем оказалась почетной – охрана императорской яхты «Штандарт», – но непродолжительной. Уже в конце октября последовало новое назначение – младшим минным офицером только вступившего в строй, но спешно отправляемого в Средиземное море крейсера «Адмирал Макаров». На этом корабле Граф служил с 27 октября 1908 г. по 23 апреля 1909 г. В эти полгода спрессовалось многое – плавание вокруг Европы в Средиземное море, освоение новой, нередко капризничавшей техники, обучение корабельных гардемарин, посещение интересных портов и городов, наконец – оказание помощи жителям разрушенного землетрясением итальянского города Мессина. Не так давно мы отметили 100‑летие тех страшных событий, а в июне 2012 г. в Мессине был открыт памятник русским матросам. И так получилось, что одно из наиболее обстоятельных мемуарных описаний героических усилий моряков по спасению пострадавших принадлежит перу Г.К. Графа.
По возвращении ждала награда – адмирал Эссен помнил о желании Гаральда Карловича жениться и о том, что его невеста жила в Кронштадте, а потому, с согласия самого Г.К. Графа, назначил его на чрезвычайно ответственную должность минного офицера на строившийся минный заградитель «Амур». Корабль еще находился у стенки Балтийского завода, и была надежда, что удастся частенько (хотя бы по выходным!) бывать в Кронштадте. Увы, это получалось реже, чем хотелось бы, да и отношения с командиром «Амура» капитаном 2‑го ранга К.И. Степановым у офицеров сложились не очень хорошие. Яркое описание личности Константина Ивановича заняло немало места в мемуарах, мы же посмотрим, как он характеризовал Г.К. Графа как подчиненного: «Любит морскую службу и интересуется своею минною специальностью. <…> Дисциплинарен и умеет себя держать с нижними чинами. Высокой нравственности, не пьет, честно и аккуратно относится к службе. <…> Мало энергичный и вялый, на что несомненно имеет влияние слабое здоровье». Общая характеристика и мнение о пригодности к службе были сформулированы так: «Хороший, исправный офицер и знающий минный офицер»[103]. Кстати, «посредственное здоровье» офицера, близорукость и некоторую укачиваемость отмечали и другие начальники.
Новый командир «Амура» флигель‑адъютант М.М. Веселкин, напротив, не пожалел для Г.К. Графа положительных эпитетов (аттестация от 15 августа 1910 г.): «Весьма способный и отличный морской офицер, прекрасный минер. Безупречной нравственности, мягкого по отношению к товарищам и твердого к службе характера. Здоров. Вполне благовоспитан и дисциплинарен. Прекрасно знает обращение с приборами трехфазного тока. Знает немецкий язык. Обладает несомненной способностью внушать знания и развивать в нижних чинах интерес к службе и сознание служебного долга. Своим отношением к службе и безукоризненным поведением служит прекрасным примером для соплавателей. Любим подчиненными и товарищами. Побольше бы таких офицеров во флот. Несмотря на то, что мать финляндская шведка, а отец финляндский немец – лейтенант Граф совершенно русский человек по убеждениям, привычкам и вкусам»[104].
Гаральду Карловичу было чем гордиться – он сумел наладить четкое действие системы постановки мин заграждения на этом, столь важном для флота корабле, а также подготовить должным образом обученный личный состав. Признанием заслуг стало зачисление в минные офицеры 1‑го разряда, санкционированное в июле 1910 г. морским министром С.А. Воеводским в обход действовавших на тот момент правил.
Самым же радостным событием периода службы на «Амуре» стала состоявшаяся 27 сентября 1909 г. в Кронштадте свадьба. Спустя год, 14 сентября 1910 г., у Нины Викторовны Граф родилась дочь Лидия. Жизнь отмерила этим женщинам недолгий срок – Г.К. Граф овдовел в мае 1917 г., а дочь его умерла в 1927 г.
Между тем у лейтенанта был несомненный вкус к учебе (и это несмотря на то, что экзамены он сдавал довольно‑таки посредственно). После почти годичной службы в качестве старшего минного офицера на безнадежно устаревшем линейном корабле «Император Александр II» (числился в составе экипажа с 16 октября 1910 г. по 31 августа 1911 г.) и преподавания в Минной школе Учебно‑минного отряда Г.К. Граф сдал экзамены и поступил в Военно‑морской отдел Николаевской морской академии.
После второго (и для Г.К. Графа – последнего, так на дополнительный курс оставляли лишь лучших) года обучения слушатели в июле – августе 1913 г. плавали на транспорте «Рига». В конце августа Н.О. фон Эссен уводил свои линкоры и часть крейсеров в плавание в Англию и Францию, и Граф, давно не плававший на настоящих боевых судах, договорился, чтобы его временно взяли на вакансию минного офицера линейного корабля «Андрей Первозванный».