В подобных случаях в арсенале у государств существуют различные методы. Несмотря на то что вирус был человеческого происхождения и в стране не было обнаружено инфицированных животных, в апреле 2009 г. египтяне решили уничтожить всех свиней по стране – в целом 300000 голов. Впоследствии ООН признала это решение серьезной ошибкой.
По всему миру стали распространяться фотографии, запечатлевшие, как свиней забивают железными трубами и молотками, а затем, погрузив полуживых в грузовики, вывозят в пустыню и закапывают в песок[152], заливая сверху известью и химикатами[153]. За каждую свиную голову государство выделило хозяевам компенсацию, приблизительно 600 датских крон[154]. По утверждению властей, свиньи подлежали уничтожению, потому что представляли опасность для здоровья.
Однако Саман Ибрагим видит эту ситуацию иначе:
– Свиней убивали лишь потому, что они – харам, запрещенные. Мне бы хотелось, чтобы их убивали хотя бы надлежащим образом.
Он верит в то, что в мире есть высшая справедливость. Она пришла сюда вместе с революцией зимой 2011 г., через два года после массового забоя свиней:
– Представьте себе, что все люди, убивавшие свиней – президент и его окружение – все они сейчас в тюрьме.
Граждане Каира стали свидетелями осуществления если не высшей, то, по крайней мере, низшей формы справедливости. В знак протеста против убийства животных мусорщики отказались вывозить органические отходы, и вскоре улицы столицы окутало зловоние похлеще, чем в Городе Мусорщиков. Сами убивали свиней, так пусть теперь сами вычищают свое свинство.
Однако на сегодняшний день последствия революции священника отнюдь не радуют. В частности, они дали о себе знать в районе Мукаттамских гор 8 марта 2011 г. Через Город Мусорщиков я направляюсь к большому дому, расположенному на въезде в город, прямо перед началом свалки. Когда-то в нем проживала семья, пострадавшая от совершенного в тот день налета. Вокруг дома по обугленной земле и торчащим из нее корням снуют тощие собаки, вынюхивая что-то в обломках. Под высокой лестницей свалены в кучу огромные зеленые, белые и серые пластиковые мешки. Вид у этого места нежилой и заброшенный.
Когда входишь внутрь, трудно даже вообразить себе больший контраст с внешним видом дома. Хозяин, которого зовут Шелат Аль-Мекадес, обустроил здесь себе такую сказку, что я застыл на пороге, пораженный. Фисташкового цвета обои на стенах с зелеными листиками и отпечатками детских ручек. В центре комнаты возвышается бирюзовая колонна с легкими вкраплениями серого в виде голубиных перышек. А еще – две клетки с канарейками, чучело лисицы, скульптура молодого орла и разрисованные золотой краской ржущие лошади. Горшки с кактусами, две гигантские приклеенные прямо на стену картины: одна изображает мостик, водопад и зеленые холмы, другая – пруд с аистами в садике перед массивным домом в арабском стиле.
Посреди комнаты – две солидные вертикальные пепельницы. Курить здесь разрешается, кальян всегда наготове. Здесь же изображения Иисуса, Девы Марии и патриарха Шенуды в круглой черной шляпе, который глядит с фотографии меланхоличным взглядом.
Шелат Аль-Мекадес – человек богатый, любитель зверей, птиц и самой жизни, к тому же большой эстет. Никогда не видел я ничего подобного. Думаю, сюда нужно обязательно при случае пригласить National Geographic.
Все здесь новое.
– Мусульмане из соседнего района сожгли мой прежний дом дотла, – говорит он. Однако у него нашлись деньги, чтобы восстановить утраченное. – Мой отец был в городе большом человеком. Он ездил в паломничество в Иерусалим. В наследство от него я получил и деньги, и благочестие.
Мекадес рассказывает о том, что здесь произошло. Четыре дня назад, 4 марта 2011 г., несколько сот мусульман совершили налет на церковь в деревне Соли сожгли ее. Пару дней назад мы беседовали об этом случае с Сэмюэлем Тадросом. Молодежь Города Мусорщиков, представляющая собой одну из крупнейших христианских группировок Египта, устроила демонстрацию против безразличия властей к гонениям на христиан.
Молодые люди вышли на главную автостраду в нижней части города и заблокировали движение. Некоторые поднялись на капоты автомобилей, держа в руках огромные кресты. Информация здесь распространяется с огромной скоростью, поэтому об акции христианских бунтовщиков вскоре уже знали все. Мекадес говорит, что через пару часов на другой стороне уже стояли несколько тысяч молодых мусульман, а вскоре подтянулась и армия с танками.
Поползли слухи о том, что христиане похитили и раздели двух девушек. Это сообщение было ложью, которая, однако, вызвала гнев мусульман из соседних районов. Существуют видеозаписи. Они зафиксировали, как над главной дорогой на мосту толпятся молодые христиане, там же, на мосту, стоит несколько танков. С другой стороны моста на христиан движутся многочисленные мусульмане. Раздаются выстрелы, и вскоре христиане оказываются вынуждены бежать к Городу Мусорщиков.
По словам Мекадеса, во время стычки в ход шли бутылки, кислота и гранаты. Совершенно очевидно, что армия ни в коей мере не стремилась хоть как-то остановить эту небольшую гражданскую войну, разразившуюся в пригороде Каира.
– Они просто стояли и наблюдали за резней, – вспоминает Мекадес.
После окончания стрельбы атакующие мусульмане ворвались в город и сожгли шесть фабрик и восемь домов. Когда смотришь снимки с места событий, кажется, будто видишь туман, витающий над полем битвы[155]. Дом семейства Мекадеса предали огню первым.
– Их было слишком много. Мы не сумели себя защитить. Мы были вынуждены покинуть свои дома и бежать в горы, – говорит он.
В тот день были убиты десять человек: девять христиан и один мусульманин. Видеозапись запечатлела тела нескольких погибших. Один из них, 15-летний мальчик, был убит выстрелом прямо в сердце[156]. Пятьдесят человек получили ранения. Съемка показывает временно обустроенные под лазареты помещения, забитые ранеными[157].
Побоища прекратились ближе к ночи, после того как епискому Шенуде удалось наконец убедить министра обороны вмешаться. Однако продолжались они целых десять часов.
– Военные заявили, что намеревались остановить беспорядки, но после того как молодой христианин ударом наповал сразил одного из офицеров, помогать нам они больше не хотели, – говорит Мекадес.
Согласно отчету организации Human Rights Watch, христианами были захвачены в плен 11 мусульман, которые собирались поджечь магазин. Пленных передали военным, направив в администрацию Каира официальный иск, в котором упоминались все 11 имен, и просили рассмотреть дело. Два месяца спустя, на момент публикации доклада Human Rights Watch, не было предпринято никаких действий[158]. Мекадес утверждает, что ничего не предпринято и к настоящему моменту, восемнадцать лет спустя.
Мне доводилось слышать из других источников, что Город Мусорщиков буквально завален оружием, однако этот усатый мужчина в халате наотрез отказывается подтвердить данную информацию:
– Пулеметы были у них. Если бы оружие было у нас, то мы бы его использовали. Послушайте, мы встаем рано утром и отправляемся собирать мусор. Мы не преступники. Не ХАМАС. Не мафия. Нас считают самой низкой прослойкой общества. Единственное оружие, которое у нас было – это стеклянные бутылки из отсортированного мусора. У нас тонны стеклянной тары, и мы ее в них бросали.
Мекадес – маленький, худой мужчина чуть старше сорока, со спокойным характером. Пока он говорит, его лицо практически не меняет выражения. На видео он на какую-то долю секунды появляется на ступенях своего сгоревшего дома. Выражение у него при этом такое, будто его это совершенно не касается – как у человека, который знает, что дом скоро будет восстановлен и что жизнь продолжается.
Возможно, его беззаботность связана с тем, что он в семье старший и имеет восемь сестер. Когда ему исполнилось 14, у него родился первенец. На сегодняшний день у него уже 10 детей, есть и внуки. Изобилие во всем. В какой-то момент появляется один из его старших сыновей, больше похожий на младшего брата Мекадеса.
Мы заходим во внутренний дворик, где хозяин держит кур, коз и голубей для стола. Для последних построена возвышающаяся на пару метров конусообразная башенка фисташкового цвета, с оконцами и жердочками. Мекадес берет пригоршню корма из большой банки и бросает голубям, которые обступают его, размахивая крыльями. В первый раз я вижу на его лице улыбку.
– Мы меньшинство в этой стране, и нас становится все меньше и меньше. Скоро здесь будет еще один Иран, – говорит он, когда голуби улетают обратно в башенку.
Я еще не раз услышу это пророчество, в частности – в следующем пункте моего назначения, Ливане. А тут впервые высказывается предложение, как разрешить эту плачевную ситуацию:
– Если бы патриарх разрешил нам брать в жены нескольких женщин, нас стало бы столько же, сколько их.
Глава 3. Ливан
История Шарля Малика наглядно показывает, что либеральные идеи не только получили процветание в арабском мире, но и вышли из него. На примере этого выдающегося борца за права человека можно видеть, что ситуация, которая в данный момент разворачивается на Ближнем Востоке, неестественна. Что все еще может измениться. Измениться к лучшему.
Вспоминая его имя, начинаешь понимать, насколько плохо пошли дела в последнее время. На мой взгляд, судьбу Шарля Малика можно интерпретировать двумя способами. Он одновременно и отрицание, и подтверждение идеи столкновения цивилизаций, выдвинутой двадцать лет назад американским политологом Сэмюэлем Хантингтоном, которая прочно укрепилась в нашем мировоззрении после падения Стены. Запад и ислам, сами знаете.
Я смотрю наличность Шарля Малика как на живой пример борьбы христиан за равенство в мусульманском мире. Ведь это он описал процесс формирования и развития Ливана за последние 100 лет, в течение которых эта небольшая страна Восточного побережья Средиземного моря существует как независимое государство. Однако однозначно толковать эту историю нельзя: сказкой со счастливым концом она точно не является.
Родился он в 1906 г. в семье православных греков в северном горном городке под названием Битиррам. Когда ему исполнилось четырнадцать, Ливан представлял собой государство с неполной автономией, невзирая на то что его небольшая территория сохранялась за Францией в рамках мандата. Страна, которую тогда называли «Большой Ливан», включала в себя территории, где в основном проживали сунниты и друзы.
В реальности же Франция отдала страну маронитам, крупнейшей христианской группе в Ливане, точно так же, как англичане передали соседствующую с ним южную страну под названием Палестина под присмотр небольшого, но постоянно растущего еврейского меньшинства. Можно сказать, евреи на юге преуспели несколько более, чем марониты на севере, хотя ко времени образования своего государства ливанцы-христиане в отличие от израильтян Палестины составляли большинство населения. По данным переписи 1932 г. (хотя достоверность приведенной в ней информации и вызывает некоторые сомнения)[159], христиан на тот момент было 54 %.
Французское решение с самого начала вызвало перекос в стране, даже несмотря на то что сунниты, представлявшие в то время вторую по величине группу в Ливане, также получили долю в правлении. Христианам досталось президентское кресло, а заодно – и должности в высшем руководстве армии; в руках суннитов оказался пост премьер-министра. В парламенте разрыв между христианами и мусульманами составлял шесть к пяти. При этом сунниты чувствовали себя ущемленными. И точно так же, как нееврейские группы в Израиле непременно должны были обернуться против евреев, ливанские нехристиане направили свою деятельность против маронитов.
Межрелигиозное разделение создало непредвиденные изменения демографической ситуации в стране. Христиане стали уезжать из Ливана, у них рождалось меньше детей, чем у мусульман, в результате изменилось соотношение численности в этих религиозных группах. Домены христианской конституции постепенно стали вызывать все больше и больше осуждения. Это неминуемо должно было привести к конфликту.
В 1926 г. Ливан еще можно было назвать республикой, но с 1930-х стало ясно, что суннитские мусульманские лидеры предпочитают общество других левантийских арабов. Для многих суннитов Ливан перестал ассоциироваться с нацией, страной или государством. Для них существовала только одна арабская нация, которая простиралась от Ирака до Омана.
Шарль Малик был одним из тех людей, которые с гордостью считали себя ливанцами. Во время своих лекций и интервью он постоянно подчеркивал, что видит Ливан местом встречи Востока и Запада. Он говорил, что ливанцы имеют доступ к святая святых и Запада, и Востока, и именно поэтому здешние христиане и мусульмане способны понимать культуру друг друга на самом глубоком уровне[160].
Малик был человеком мира, он свободно владел арабским, французским, английским и немецким языками. Сначала он изучал математику и физику, затем увлекся философией науки и поступил в Гарвардский университет в США. В 1935 г. он выиграл грант на обучение во Фрайбургском университете на курсе немецкого экзистенциалиста Мартина Хайдеггера. Год, проведенный в нацистской Германии, открыл ему глаза на суть тоталитарных государств, и нацистских, и коммунистических, которыми были так очарованы многие интеллектуалы его поколения.
После Второй мировой войны его пригласили в ООН, чтобы вместе с китайским, французским, канадским и американским представителями подготовить Всеобщую декларацию прав человека – без всяких сомнений, самый важный документ, увидевший свет в XX веке. Шарль Малик сыграл решающую роль в его создании. Одна из ключевых статей Декларации – под номером 18 – появилась именно по требованию этого ливанца[161].
Эта статья стоит того, чтобы ее процитировать. Она – ключ к пониманию проблем, обсуждаемых в книге. Она наглядно показывает, каких прав сегодня лишены подавляющее большинство христиан на Ближнем Востоке (во многих местах это длится уже несколько сотен лет): «Каждый человек имеет право на свободу мысли, совести и религии; это право включает свободу менять свою религию или убеждения и свободу исповедовать свою религию или убеждения как единолично, так и сообща с другими, публичным или частным порядком в учении, богослужении и выполнении религиозных и ритуальных обрядов».
Статья 18 Шарля Малика несла угрозу укоренившимся принципам: право на выход из ислама вступает в конфликт с запретом Корана на отступничество и сопротивлением мусульманского мира любой христианской миссионерской деятельности в регионе. Это был удар по происходящей на Ближнем Востоке дискриминации христиан, евреев и других меньшинств, начавшейся с тех пор, когда мусульманские армии в VII веке захватили этот регион. Малик хотел включить эту статью в Декларацию, потому что на протяжении всей истории Ливан служил местом прибежища для христиан, которых преследовали после обращения из ислама[162].
Это предложение вызвало в мусульманских странах переполох. Оно породило гнев египетских представителей ООН, но в конечном итоге за него все-таки проголосовали. Было провозглашено обещание «честно и намеренно ввести это право и дать ему силу»[163]. Министр иностранных дел Пакистана выразил согласие, заявив, что его страна полностью поддерживает право на свободу вероисповедания и перемену веры. Вопрос охватывал «наследие ислама»[164].
Для всех, кто придерживается идеи столкновения цивилизаций, может спутать все карты тот факт, что именно араб потребовал введения этой статьи, а также то, что за нее проголосовали все крупные мусульманские страны. Во время своих поездок по ближневосточному региону я думал, что было бы неплохо сегодня напомнить там о 18-й статье Декларации и о том, как она была принята. Единственной страной, не признавшей резолюцию 1948 г., была Саудовская Аравия. Ее представители воздержались от голосования, но в конечном счете были приняты все 30 пунктов Всеобщей декларации прав человека.
Когда 9 декабря 1948 г. Малик организовал торжественную церемонию, во время которой мировой прессе были зачитаны новые правовые пункты, он заявил, что впервые в истории весь земной шар собрался, чтобы «синтезировать» традиции прав человека всех существующих стран – от Азии до Латинской Америки. Это был триумф человечества, концентрация всего накопленного им опыта.
Этот заслуживающий глубокого уважения ливанец, которому к тому времени едва исполнилось сорок, принял на себя полномочия главы Комиссии ООН по Правам Человека. В 1956 г. Шарль Малик вернулся в Ливан, где ему была предложена должность министра иностранных дел в правительстве христианской национал-либеральной партии президента Камиля Шамуна.
Мог ли он сделать дома то, о чем проповедовал за границей? И хотя дипломат ООН считал свою родину местом встречи Востока и Запада, внутри самого Ливана Восток и Запад стремительно отдалялись друг от друга. Немало людей разделяют представления Малика о красивой межконфессиональной мозаике, однако в той части света, где в результате межрелигиозной гражданской войны, которая началась в 1975 г. и продлилась 15 лет, принеся в жертву 150 000 человек, она выглядит все менее убедительно. После гражданской войны слово «ливанизация» стало притчей во языцех, но не как синоним «культурного сосуществования».
В некотором смысле гражданская война запустила процесс межрелигиозной войны против самих ливанских христиан. Постаревший уже к тому времени Шарль Малик находился в это время в Ливане. В то время как над его головой свистели минометы и христианский район Бейрута лежал в руинах, он жил в горах неподалеку от столицы. Он осудил христиан, которые в те годы стремились бежать в более мирные районы земного шара, и предрекал полный провал христианской культуры на Ближнем Востоке, если все будет так продолжаться.
Шарль Малик ушел в иной мир в 1987 г., ему был 81 год. Информагентства впоследствии писали, что «его смерть не оплакивали ни ливанские мусульмане, ни просирийские политики, ни военные»[165]. В этих словах кроется нечто, что рвет душу на части. Представьте себе, как человек, поверивший в декабре 1948 г. в то, что вся мудрость мира вошла в документ Всеобщей декларации прав человека, подошел к своему смертному одру, всеми ненавидимый, в охваченной войной стране.
После окончания гражданской войны в 1989 г. потерпевшие в ней поражение христиане почувствовали себя смертельно уязвленными. Для многих сама идея мирного сосуществования с мусульманами уже почила глубоко в ливанских горах, в то время как перед миром Запада явило свой ужасный лик получившее огласку массовое убийство фалангистами маронитской милиции палестинских беженцев в лагерях Сабра и Шатила в 1982 г. Пожалуй, это единственное, что на сегодняшний день осталось в памяти от той гражданской войны.
Тогда как многие на Западе считают себя обманутыми христианской группировкой, следующей убийственным фашистским идеалам, сами марониты думают, что Запад просто-напросто бросил их одних на погибель. Они ощущают, что их окружают враги, внутренние и внешние, которые постепенно забирают под себя страну. Даже спустя 20 лет после гражданской войны здесь царит повсеместное разочарование. Никогда в жизни я не встречал столь бурную критику ислама среди христиан, как в этой стране.
Сын Шарля Малика ведет меня в холодный дождливый день в кафе «Старбакс», расположенное в модном торговом центре в пригороде Бейрута. Зовут его Хабиб Малик. Самюэль Тадрос из Каира передал мне его контакты. Как и отец, Хабиб Малик человек начитанный, с философским образованием (помимо других он написал книгу о Сёрене Кьеркегоре) и четкими убеждениями. Это огромный высоколобый великан с зачесанными на пробор волосами. Однако орлиный нос и густые брови сын у отца не перенял. Он не разделяет оптимизм родителя по поводу своей страны. Старое поколение ушло, и настроения теперь совсем иные.
Мы сели в большие мягкие кресла, стоявшие на начищенном до блеска плиточном полу. С тем же успехом мы сейчас могли находиться в любой точке мира – в Таллинне, Сингапуре или Солт-Лейк-Сити, торговый центр выглядел бы точно так же. Однако история, которую он рассказывает за чашкой кофе, типично ливанская и типично христианская. С него-то я и решил начать свое знакомство с ливанскими христианами; сидя здесь, в центре зала, между торгующих нижним бельем и игрушками магазинов, я проникся раздирающими маронитов чувствами миссионерства и отчаяния. Их депрессивные настроения Хабиб выразил в небольшой антиутопии, написанной в 2010 г.
В ней он объясняет, что, несмотря на то что эта часть мира часто упоминается как родной дом для трех монотеистических религий, похоже, лишь двум из них удалось пустить здесь корни, исламу и иудаизму. Несмотря на то что христианство получило распространение по всему миру, оно практически вымирает там, откуда берет свои истоки.
Хабиб Малик разделяет ближневосточных христиан на две категории: свободные, которых можно встретить только в Ливане и на Кипре, и угнетенные, составляющие 90 %, которые разбросаны по всему мусульманскому миру. Про них можно сказать, что на протяжении долгого времени они чувствовали себя в большей степени частью исламской культуры, чем объединенными с другими христианами посреди мусульманского мира. Используя укоренившуюся на Западе терминологию, Хабиб Малик называет их зимми́.
На самом деле этим термином определяется подневольная категория людей, которые не являются мусульманами – иудеи, христиане, за кем закрепился более низкий социальный и правовой статус в мусульманских странах. Им разрешено исповедовать свою религию и исполнять религиозные обряды, но в тех случаях, когда они по своим убеждениям не могут идти в армию, их обязывают выплачивать джи́зью. Христианам-зимми́ и иудеям на протяжении веков приходилось носить специальную цветную одежду; им не позволялось в открытую исповедовать свою религию; они вынуждены были ездить только боком на ослах или мулах и придерживаться дальних улиц и переулков. Хоронить своих умерших им позволялось лишь в полнейшей тишине.
– Строго возбранялись и наказывались такие действия, как звон в церковные колокола, демонстрация крестов или другой религиозной символики, громкое пение во время литургии. Кроме того, христианам-зимми́ не разрешалось торговать алкоголем и носить при себе оружие, они освобождались от службы в армии. Они не имели никаких политических прав, – поясняет Хабиб Малик[166].
И хотя ограничения для зимми́ уже отменены современными законами арабских стран, остатки этого мышления можно встретить и по сей день: такие, например, как запрет на миссионерскую работу в Алжире, при нарушении которого священник может получить до 5 лет лишения свободы[167], или смертная казнь за вероотступничество в Йемене и Саудовской Аравии.
Хабиб Малик рассказывает, что насилие по отношению к христианам берет начало в XIX в., после того как до Ближнего Востока добрались западные идеалы эпохи Просвещения. Причина в том, что эти идеалы, которые позднее кристаллизовались в Декларацию ООН по правам человека, коснулись и статуса зимми́, превратив их в частично равноправных граждан. Это привело к тому что мусульмане потеряли свои исключительные привилегии и более высокие позиции по сравнению с христианами, иудеями и другими немусульманами.
И началась реакция. В XIX в. происходили еврейские и христианские погромы, десятки тысяч людей были убиты в Ливане и Сирии. Хабиб Малик объясняет эту резню борьбой мусульман за сохранение своего особого статуса. Поскольку влияние Просвещения пришло из христианских западных стран, в странах Ближнего Востока христиан считают «пятой колонной» и предателями.
Но стоит ли по-прежнему считать, будто установление полного равенства было в интересах христиан арабского мира? Можно ли предполагать, что они с готовностью стали бы частью либеральной команды Шарля Малика?
Слова, которые я слышу в ответ от его сына, звучат не на шутку агрессивно. Хабиб Малик считает, что много веков, проведенных в страхе и угнетении, создали своего рода эффект Стокгольмского синдрома для христиан, и это вынуждает их защищать тех, кто ставит им сапог на голову. Здесь требуется небольшое пояснение: после Второй мировой войны арабский мир пребывал под гнетом двух доминирующих деспотических идеологий. Первая – это идея арабского единства, или панарабизм, которая считается секулярной, социалистической и националистической. Вторая – исламизм, на основе религии. За последние несколько лет в арабском мире произошло смещение тектонических плит. В Египте свергнут Хосни Мубарак, в Ираке – Саддам Хусейн, в Ливии – Муаммар Каддафи, в Палестине – Ясир Арафат. Все они были детьми панарабизма. Положение Башара Аль-Асада в Сирии, порожденное той же самой идеологией, довольно шаткое. Исламизм вот-вот придет к власти в таких странах, как Тунис и Сирия. Из Египта его убрать можно только с помощью насилия.
Идея панарабизма состоит в том, чтобы объединить всех арабов в единый блок. Здесь во главу угла ставятся общий язык, традиции и общая история мусульман и немусульман, в то время как у религиозных аспектов более скромная роль. Панарабизм дает возможность объединить христиан с мусульманами. Это объясняет, почему идеологическими пионерами панарабизма стали зимми́ -христиане, как их снисходительно называет Хабиб Малик.
В Египте у Насера была собственная версия панарабизма, которая в итоге привела к катастрофическим последствиям для торговли и изгнанию десятков тысяч людей. В Сирии и Ираке появилась еще одна версия, баасизм, одна из последних современных тоталитарных идеологий. Имя человека, сформулировавшего мрачные идеи, впоследствии положенные в основу баасизма, – Мишель Афляк. Этот христианский философ посчитал необходимостью очистить «арабский разум от вторжения западной цивилизации»[168].
– Причем для этого он использовал идеи, импортированные из той самой западной цивилизации, – говорит Хабиб Малик.
Мишеля Афляка вдохновляли немецкие идеалы чистоты расы, социализма и культа личности 1930-х. В этом он мало чем отличался от остальных современных арабских интеллектуалов.
– Во имя своей ненависти они подобрали все самые худшие европейские идеи и с такой же уверенностью отбросили в сторону все самые лучшие, такие, например, как политический либерализм и права человека, – поясняет мой собеседник.
Ирак пребывает под контролем баасизма уже 35 лет, находясь последние 23 года под управлением Саддама. В течение полувека в Сирии преобладают взгляды Асадов (отца и сына), которые возглавляют страну вот уже более четырех десятилетий. Идеология баасизма привела в обоих случаях к катастрофическим последствиям, превратила эти государства в полицейские системы.
Беседуя в кафе «Старбакс» (еще один продукт импорта западной цивилизации), мы позабыли и про еду, и про напитки. Расположившись в удобных креслах, словно у себя дома, мы не на шутку увлеклись разговором.
Жестокий парадокс заключается в следующем: в Ливане, где марониты собирались обустроить более свободное, чем у арабских соседей, государство, панарабизм их же поставил на колени. Дифференциация на свободных и несвободных раскалывает ливанских христиан. Она порождает взаимные упреки и уличения во время незатухающего ливанского конфликта, о котором мне довелось больше узнать во время своей поездки.
Вот уже 50 лет продолжается борьба арабских диктаторов, по большей части сирийских, против независимого Ливана, которая основана на идеологии, сформулированной самими христианами. Отсюда и обвинения в предательстве, сорвавшиеся с уст Хабиба Малика. В течение многих десятилетий свободные марониты подвергаются нападениям панарабистов, стремящихся разрушить границы этой маленькой страны для того, чтобы данный регион мог окончательно раствориться в огромной арабской утопии, в первую очередь сирийской.
Таким образом, мы снова возвращаемся к Декларации ООН по правам человека и Малику-старшему Шарлю. То, о чем панарабисты и исламисты еще могли договориться до того, как начали воевать друг с другом, – это «западность» всех этих прав, тот факт, что они шли от Запада. И здесь они увидели общего врага.
Многие западные интеллектуалы соглашались с ними в том, что права человека – часть «западничества». Культурный релятивизм пускает обильные всходы на академической почве Европы и Америки – вспомнить хотя бы о концепции «ориентализма» Эдварда Саида, литературного теоретика палестинского происхождения. На протяжении многих десятилетий эта концепция доминировала в западных исследованиях по Ближнему Востоку и включала в себя осуждение западных наблюдателей за их империалистические и расистские взгляды на мусульманский мир, которых они придерживались на протяжении всей истории. Она проникла и в популярное учение Самюэля Хантингтона о различии цивилизаций, утверждавшего, что у западного человека могут быть одни права, в то время как у восточного несколько другие. Последняя точка зрения абсолютно принимается как панарабистами, так и исламистами.
Усилия отделить Запад от Востока никуда не приводят, когда речь идет о таких людях, как Хабиб и его отец, Шарль Малик. Если права человека «западные», то каким образом тогда их возможно применить к ливанцам? Неужели христиане Ближнего Востока меньше нуждаются в защите от дискриминации? А может быть, ООН заблуждалась в 1948 г.? Должен ли был автор 18-й статьи уразуметь, что человеческие права воспринимаются на Ближнем Востоке как пришедшее с Запада инородное тело?
Расставшись в тот холодный зимний день в Бейруте с Хабибом Маликом, я задумался, не заметив, как ступеньки эскалатора уперлись в зеркальный пол. На память мне пришел «крик души» Шарля Малика со страниц его нью-йоркского дневника 1946 года: «Одиночество, невыразимое одиночество Ливана[169]».