ремаркой: улица… накрытый стол…"[59]. Вот именно! Пировать во время чумы можно только на улице, – это совершенно в духе цивилизации. В христианской традиции семья призвана не только к рождению, но в первую очередь к воспитанию детей, хотя это воспитание есть, на самом деле, испытание любви, которому подвергается каждый из супругов перед Богом. И в этой любви, в этом испытании родители черпают энергию для альтруизма, а дети, питаясь этой энергией, становятся людьми.
Строительство культурного пространства имеет и филогенез, и онтогенез. Культурное пространство строится человечеством во все века, но каждый человек, каждая конкретная семья, повторяя филогенез, строит свое собственное культурное пространство. Точнее, каждый человек создает возможность в себе для того, чтобы обжить какую-то часть культуры, сделать ее своим культурным пространством. Насколько человек способен к этому, зависит от того, насколько он развивает собственного ВНУТРЕННЕГО ЧЕЛОВЕКА. Внешне человек почти исключительно живет в цивилизации, внутренний человек живет только в культуре, для него воздух цивилизации – яд. Построение внутреннего человека начинается с другого. Другой в этом отношении – это возможность самопожертвования и высшая фаза отношения друг к другу. Заповедь любви, как известно, "есть первая и наибольшая заповедь". Она включает в себя заповедь любви к Господу Богу и к ближнему (Мтф.22, 37-40). Напомним здесь, что любовь к ближнему предполагает любовь к Всевышнему в качестве обязательного условия. Но не все так просто и с любовью к ближнему. Мы в своих рассуждениях употребляем слово "другой", подразумевая под ним всякого человека. А Христос говорит о ближнем. А как же быть с дальними? Можно ли дальнего любить как самого себя? В Евангелии есть ответ на вопрос, кого понимать под ближним. Один законник сказал Иисусу: "А кто мой ближний? На это сказал Иисус: Некоторой человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставивши его едва живым. По случаю один священник шел тою дорогою и, увидев его, прошел мимо. Так же и левит, быв на том месте, подошел, посмотрел и прошел мимо. Самарянин же некто,
проезжая, нашел его и, увидев его, сжалился, и подошед, перевязал ему раны, возливая масло и вино; и посадив его на своего осла, привез его в гостиницу, и позаботился о нем; А на другой день, отъезжая, вынул два динара, дал содержателю гостиницы и сказал ему: позаботься о нем; и если издержишь что более, я, когда возвращусь, отдам тебе. Кто из этих троих, думаешь ты, был ближний попавшемуся разбойникам" (Лк.10, 29-36). А как думаете Вы, уважаемый читатель? Ответ прост. Ближний тот, кто оказывает милость. Так что в семье ребенок учится не только альтруизму, но и бескорыстию. Учится оказывать милость – учится, тем самым, дальних делать ближними, без чего любовь невозможна. Формирование такой способности начинается с детства. С тех слов, когда мать говорит сыну: "Не рви цветочек - ему больно". Ребенок уже знает, что такое боль, и поэтому может поставить себя на место цветочка, может понять, как это цветочку больно. Именно в семье дается, по выражению Ф.И.Тютчева, такая благодать как сочувствие, умение чувствовать вместе с другим, со-чувствовать – все это условия формирования любви и к Богу, и к ближнему. Вне семьи или вне развитости способностей быть альтруистом, умения сочувствовать, любовь невозможна. Хотя для ее полноты нужно еще одно условие: любить себя, ибо по Евангельскому слову, человек, не способный любить себя, не может даже понять, что значит любить ближнего. Любовь и семью, их значение в жизни человека, трудно переоценить. Неслучайно, на темы любви и семьи написано едва не столько же, сколько обо всем остальном из жизни человека вместе взятом.
В заключение этого раздела подчеркнем, что в семье лишь формируется основа любви. Во всем ее великолепии любовь может расцвести, если человек полностью погрузится в пространство культуры. А о том, что означает любовь, читатель может прочесть у апостола Павла, в его знаменитом первом послании к коринфянам, в удивительной, очищающей и возвышающей душу 13 главе.[60]
4.3. Нравственность в пространстве культуры
Таким образом, как мы убедились выше, семья является главным пространством, где формируется коммунитас и формируются способности человека для жизни в пространстве культуры по законам гуманизма, альтруизма и любви. Однако, семья не является императивным пространством культуры. Императивное пространство культуры формируется нравственностью. Нравственность – это такое поле культуры, в котором человек рождается, становится человеком и живет в качестве человека. Оно создает напряжение в полюсах добро – зло и заставляет человека выбирать либо линию добра, либо линию зла. Конечно, основное содержание выбора определяется теми установками, которые закладывает в человека семья. Когда мать приучает ребенка ставить себя на место другого, одновременно дается оценка поступку ребенка: ты сделал хорошо. Так что нравственность, в самом первичном виде (условиях семьи), проявляется как оценка хорошо -плохо, как похвала и наказание. Постепенно в семье формируется стремление к тому, чтобы твои поступки оценивали другие, а пространство нравственного поля расширяется и, наконец, укрепляется умением делать самооценку. Таким образом, по нашему мнению, происходит возвышение нравственных чувств человека от детского вопроса "крохи сына", что такое хорошо и что такое плохо, - до самооценки и умения выстраивать линию своего поведения, линию своих поступков в логике нравственного поля. Это поле, скорее, лестница, идя по которой человек может подниматься от телесного к духовному. Телесная жизнь, как отмечал один из первых русских философов-антропологов Несмелов, - лишена нравственной основы: "…единственная ценность, какую не создает и не может создать физический мир, и какую может внести в мировую жизнь одна только человеческая личность, заключается в нравственной деятельности человека"[61]. Поднимаясь по лестнице нравственности, человек получает шанс возвыситься над своей телесностью и стать личностью, поскольку нравственность – это не только умение различать добро и зло, но и способность нести ответственность перед собой, Богом и людьми за свои поступки. Такая способность развивается на
основе главного нравственного чувства в человеке. Разумеется, в данном случае речь идет о совести. Совесть, этот "когтистый зверь" (А.С.Пушкин) мучает человека. Чувство проснувшейся совести часто нестерпимо, но без нее, без ощущения обжигающего чувства проснувшейся совести человек по лестнице Иакова не может подняться даже на первую ступень. Напомним, кстати, что лестница Иакова – это лестница, которая открылась библейскому Иакову и указала ему путь на небеса к Богу. Лестница и связывает человека с Богом, и разделяет трудностью преодоления земного тяготения. В данном случае мы под земным тяготением понимаем весь груз цивилизации и цивилизационного набора потребностей и привычек. Подниматься по этой лестнице очень тяжело. Мы еще будем иметь случай говорить об этом. Но не менее тяжело сделать даже первый шаг, стать на первую ступень этой лестницы. Различить эту ступень в цивилизационном тумане острых витальных желаний и потребностей оказывается делом нелегким. Дети в семье как раз приобретают способность видеть это, так нужное человеку, направление. И одно из важнейших условий такого умения видеть это направление состоит в присутствии во внутреннем человеке совести и ее внешнего выражения – первого проявления – чувства стыда.
Старайтесь сохранить тепло стыда:
Все, что вы любите и чтите,
Всегда нуждается в его защите
Или исчезнуть может без следа
С.Я. Маршак
Так что, треугольник: "добро – зло – совесть" составляет ту основу, на которой идет формирование личности и ее возвышение. Ю.Шрейдер справедливо называл совесть абсолютом, который признает каждый независимо от мировоззрения или религиозной веры.[62] Здесь есть две проблемы, которые одним концом упираются в цивилизацию, а другим – в культуру. Первая проблема состоит в том, чтобы хорошо себе представлять, откуда у человека берется совесть. Всем известно выражение: "ты совсем совесть потерял!". Но, чтобы потерять что-то, его надо иметь. Вот и возникает вопрос, откуда у человека берется совесть? Мы настаиваем на
том, что совесть возникает в пространстве семьи. И если в социуме расшатываются устои семьи, это, в первую очередь, сказывается на совестливости людей, совестливости, как важнейшей части живительной для человека атмосферы социума. Совесть, конечно, формируется и за пределами семьи. Тем более, что есть люди, которые вырастают за пределами семьи. Но такие люди впитывают в себя атмосферу совестливости, которая уже выработана человечеством, и вырабатывается она именно в семье.
Вторая проблема заключается в том, чтобы ответить на вопрос выросшему совестливому ребенку, что ему делать с совестью. Мы уже имели случай говорить о том, что совесть очень неудобная и обременительная ноша для человека в пространстве цивилизации. И когда у человека "кошки по душе скребут", когда просыпается совесть, мы всячески стараемся ее усыпить. Друзья и близкие, как правило, в этом старательно помогают: "Ну что ты переживаешь!", "Ну разве ты один только такой!", "Ну с кем это не бывает!". Каждый из нас тысячи раз и слышал эти слова, и сам их произносил. Мы снимаем с себя груз нравственного императива такими словами, мы подстраиваем к уже совершенному поступку другой словесный портрет причин и следствий, которые, якобы, привели нас к поступку естественным путем: виноваты обстоятельства, я не виноват – совесть засыпает. Беда заключается в том, что уснувшая таким образом совесть, просыпается в нас следующий раз уже с большим трудом, а потом и вообще перестает просыпаться. Вот так вначале незаметно для себя и других идет процесс атрофирования совести, пока она не оказывается безвозвратно потерянной. «Разумеется, – писал Ю.Шрейдер, – мечта сохранить чистую совесть иллюзорна. Человеку всегда есть за что краснеть, а спокойную совесть Альберт Швейцер назвал изобретением дьявола. Спокойная совесть – это совесть, утратившая чувствительность ко злу»[63]. Помогая человеку успокоить совесть, мы фактически подталкиваем его в лапы к дьяволу. Поэтому для ребенка, у которого воспитана совесть, возникает дилемма: успокаивать или будить совесть. В пространстве цивилизации действует императив: усыплять! Пространство культуры требует: охраняй как важнейшую ценность.
Мы говорим о совести столько потому, что она не только ориентир к лестнице Иакова, но она же и дверь в пространство
культуры. Она пароль на выход и вход в пространство культуры. Если человек выходит из пространства культуры в цивилизацию и забывает пароль, обратно вход ему заказан. Такой человек становится носителем мефистофелевской логики, логики "эгос", он способен лишь раскручивать маховик чисто цивилизационных отношений, все более и более обостряя и главное ее противоречие, и все остальные.
В чем же суть совести? Суть совести, по нашему мнению, состоит в умении различать добро и зло.
На тему о том, что такое добро и что такое зло, как понимает проницательный читатель, писал не только В. Маяковский. Вся этика, с ее многовековой историей от Конфуция и Аристотеля до русских философов серебряного века, есть, по сути своей, рассказ на эту тему. В контексте наших рассуждений, для нас важно отметить, что добро – это всегда выбор в пользу "коммунитас", в пользу другого, а зло – это выбор в свою собственную пользу. Напомним, что и Кант, и Фихте настаивали на приоритете общих интересов и приписывали индивиду следовать принципу долга, то есть действовать во благо общего. Оценкой здесь занимается общество и оценка эта безжалостна, бескомпромиссна и очень жестка по отношению к человеку, делающему выбор между добром и злом. Из всего набора возможностей ближе всего для человека выбор в пользу своего "я", в пользу "эгос". Такая точка зрения понятнее всего, привлекательнее всего, она является естественной для цивилизационного пространства. Направлений такого выбора очень много, и только одно из множества есть направление в сторону Другого. Именно поэтому феноменологически мы воспринимаем мир как место, где много зла и мало добра. На самом же деле, то единственное направление, о котором мы говорили, и есть направление, в котором осуществляется человек. По большему счету, это направление по линии я – отец, мать – другой – Другой – Бог. Если бы вдруг попросили о том, чтобы ответить коротко на вопрос, что такое человек, то самый короткий ответ, пожалуй, был бы такой: человек – это указанное выше направление, всякое отклонение от него есть отклонение от добра и расценивается, как зло, или, если хотите, грех. В христианстве, как известно, слово грех (в переводе с греческого) означает "мимо" (вспомните выражение "пахота с огрехами"), то есть грех – есть уклонение и от отца, и матери, и от другого, и от Бога. Обладая свободой выбора, искушаемый соблазнами цивилизации, человек может
идти по пути "мимо", в сути своей – это путь зла и греха. Здесь в обществе действует нравственный императив, который все-таки заставляет человека одуматься, не отклоняться, или, по крайней мере, вовремя возвратиться на покинутый путь. "Совесть – это последнее препятствие, которое нравственная природа человека ставит перед соблазняющими доводами разума, умело учитывающего объективные выводы, интересы, потребности".[64] Механизм действия такого императива очень прост: это общественное мнение, общественное признание. Императив "что скажет княгиня Марья Алексеевна?" и, тем более, "что скажут люди?" всегда очень четко обозначает границу добра и зла, и, одновременно, он включает механизм стыда и совести человека. Подчеркнем уже здесь важнейшее значение наличия в моральных отношениях абсолюта. По мере погружения человека в цивилизацию понятие греха сворачивается. Добро и зло становятся амбивалентными. Остается лишь внешняя диалектика, игра в добро и зло. Добро и зло требует не игры, а жизни, серьезного отношения. Увлечение же внешней диалектикой оборачивается в морали релятивизмом. В направлении к цивилизации мы обрекаем себя на бесплодный поиск абсолюта. И вдруг обнаруживаем, что этот поиск дает прямо противоположный желаемому результат: "…все, кто искали этой правды на путях внешнего, государственного, политического устроения жизни, – все, кто верили в монархию или республику, в социализм или в частную собственность, в государственную власть или в безвластие, в аристократию или демократию как в АБСОЛЮТНОЕ ДОБРО и АБСОЛЮТНЫЙ СМЫСЛ, все они, желая добра, – творили зло, и, ища правды, – находили неправду"[65]. В поле культуры релятивизм невозможен по своей природе, так как оно включает в себя абсолют. "Тому, кто не умеет различать, что добро и что зло, не пристало судить, кто добр и кто зол из людей. Человек, знающий Бога, – добр...", – говорил преп. Антоний Великий.[66]
Как видим, добро и зло в жизни человека оказываются тесно связанными с проблемой свободного выбора, или шире – с проблемой свободы. Выбор всегда мучителен для человека с самого раннего детства. Если вы хотите довести маленького
ребенка до истерики, скажите ему, перед тем, как идти гулять на улицу: что ты оденешь – ботиночки или туфельки? И, поставленный перед таким выбором ребенок, начнет "двигаться", то в сторону ботиночек, то в сторону туфелек, а дело закончится истерикой. Буриданов осел в такой социальной ситуации, как известно, умер с голоду. Свободный выбор – очень трудное дело для человека. "Спокойствие и, даже, смерть человека, – писал Достоевский, – дороже свободного выбора познания добра и зла". Чтобы не было истерик ни в детстве, ни в жизни, человек либо учится владеть даром свободы, либо добровольно от нее отказывается. Свобода, как и мораль в целом, обладают одной уникальной особенностью, которая, впрочем, очень характерна для пространства культуры. Они не утилитарны. Действительно, ни из свободы, ни, тем более, из совести щей не сваришь. Кант понимал двумирную природу человека. Он понимал, что человек одновременно осуществляет в своей жизни и эмпирическое – феноменальное, и сверхчувственное – ноуменальное. Это мы интерпретируем как единство внешнего и внутреннего человека. Между ними всегда идет диалог или спор: куда идти? Внешний человек говорит: иди, куда удобнее и выгоднее, и выбор при этом не связан с муками совести, выбор осуществляется по зову удовольствия и других, чувственных наслаждений. Но такое погружение в цивилизацию есть одновременно погружение в мир жесткого детерминизма, в мир причинно-следственных отношений. По существу - это мир, в котором свобода, как сущность человека, превращается в инструмент добывания удовольствия. Это как если бы человек вырвал у себя сердце, чтобы прибить гвоздь и повесить на него какую-нибудь безделушку. В физическом мире по отношению к внешнему человеку это, конечно, не происходит, разве что в случае с горьковским Данко, а вот со своим внутренним человеком, вживаясь в цивилизацию, мы очень часть поступаем именно таким образом. Потому что сердце внутреннего человека есть свобода, свобода как таковая. Свобода не средство, а как способ жизни, свобода не для чего-то, а свобода сама по себе – "нагая свобода". Поэтому-то в любой форме взаимодействие двух людей, даже, казалось бы, в области чистого и абсолютного пространства цивилизации, во взаимодействии людей по поводу, казалось бы, чисто утилитарно практических целей, всегда в большей или меньшей мере ощутимо присутствует в жизни в другом пространстве – пространстве культуры. Нет-
нет, да и проснется совесть в неурочный час, нет-нет, да и скажет свое веское слово внутренний человек. Именно это, на наш взгляд, дало возможность С.А. Левицкому написать: "Никакая личность не может сознательно служить злу. Сознательно можно служить лишь положительным ценностям"[67].
Механизмы нравственности очень часто дают сбой в том случае, если в них попадает "песок утилитарности". Поэтому для предотвращения аварий с этим важнейшим человеческим механизмом очень важно, чтобы человек выработал в себе умение и потребность жить бескорыстно, – они и есть единственный и надежный заслон "песку утилитарности", и формируются они в таком важнейшем пространстве культуры, как система эстетических отношений.
4.4. Система эстетических отношений. Литература и искусство как составляющие культурного пространства
Все то, что называется в эстетике эстетическими отношениями, вращается вокруг одного понимания того, что такое красота. Гегель вообще ограничивал предмет эстетики прекрасным в искусстве.[68] Красота – становой хребет всех эстетических отношений. Естественно, что мы будем рассматривать здесь эту проблему только лишь в рамках и задачах данного исследования.
Есть множество ответов на вопрос, что такое красота. Все их можно условно разделить на два рода ответов: красота, присущая природе (знаменитые "природники") и красота, присущая социуму (не менее знаменитые "общественники"). На востоке говорят: "в пустыне красоты нет – красота в душе араба". Если строго следовать этой восточной мудрости, то мы никогда не поймем, что такое красота, мы придем к эстетическому релятивизму, когда каждый кулик будет считать красивым именно свое болото. Такое понимание красоты оправдывает любое безобразие, стирает грань между прекрасным и безобразным. Не менее безнадежным делом оказывается искание красоты в природе. Такие искания требуют анализа, а всякий анализ приводит к тому, что красота
просыпается, как песок сквозь пальцы любого, кто хочет взять в руки и "пощупать красоту". Красоту можно только ощутить. Красота – это чувство красоты, которое вызывает у человека и внутренне, и внешне целую гамму положительных эмоций и чувств. Под положительным мы, в данном случае, понимаем все то, что способствует самосохранению и саморазвитию человека и человеческого. Нам думается, что красота как чувство, как ощущение возникает в результате Встречи. Если мир сотворен, и Творец увидел, сотворив этот мир, что это хорошо, (Красиво!?), и если мы носим в себе образ Творца, то возникает возможность Встречи, возможность узнавания человеком в окружающем нас мире божественного. С красотой встречаться человеку надо весьма осмотрительно, поскольку «красота может нести в себе совершенно другую суть – красота суетна» (Притч. XXXI, 31).
Надо помнить, что подлинная красота "дарована Богом тварным существам для того, чтобы при ее виде мы свой дух возводили к познанию Творца".[69] Эта радость узнавания и есть то прекрасное чувство, которое в эстетике называется красотой.
Самое важное в этом чувстве заключается в том, что это чувство, чувство красоты, абсолютно бескорыстно, внеутилитарно, внепрагматично. Мы рассматриваем натюрморт, написанный голландским мастером, вовсе не для того, чтобы по нему написать рецепт для поваренной книги, да и вряд ли нормальному человеку придет в голову иллюстрировать поваренную книгу как воплощение утилитарности репродукциями великих голландских или русских мастеров живописи. Целью здесь является переживание чувства красоты как таковой. Эмоции, связанные с красотой, - вначале только побочный результат обыкновенного, мы бы даже сказали, вульгарного процесса слушания или видения. Но постепенно эти побочные результаты накапливаются и становятся главным. Человек начинает видеть в вещах средства для получения эмоций и чувств красоты. Таким образом, алгоритм красоты, как особый алгоритм активного бытия внутреннего и внешнего человека, - из цели, какой она предстает человеку в пространстве цивилизации, превращается в средство. На гребне переживаний красоты человек рвет свою утилитарную зависимость от вещей, обретает способность любоваться
миром бескорыстно. В этом, если хотите, практическое значение эстетических отношений, их самая суть. Конечно, здесь надо сделать ряд существенных оговорок. Во-первых, зачастую говоря о практическом значении эстетических переживаний, мы рассуждаем исходя из логики цивилизации. На самом деле, переживание красоты есть радость узнавания, радость совпадения божественного в человеке с божественным в мире. Это сродни радости ребенка, которому купленный костюм пришелся абсолютно впору. Радость от красоты есть радость ощущения мира сродни тебе, ощущение мира как дома, ощущение радости человека вновь возвратившегося в родной дом после долгого-долгого отсутствия: это – мой дом! Еще раз подчеркнем, что это ощущение есть естественное для человека чувство и поэтому оно абсолютно бескорыстно, как бескорыстно ощущение человеком своего устройства: мы так устроены, и это естественная данность.
Во-вторых, ощущение красоты притупляется многими обстоятельствами, главными из которых являются цивилизационные импульсы, которые пытаются красоту взвесить на ценностных весах гривен, рублей или долларов. Цивилизация не терпит такого свойства человека, как умение наслаждаться бескорыстно, как наслаждается мать видом своего дитяти, как радуется ребенок при виде своей матери. Цивилизация норовит здесь справиться о цене такой радости. И такой вопрос тут же убивает красоту. Ибо, как говорил Рабиндранат Тагор: "Если мы начнем анализировать статую, то получим глину, и не познаем радости скульптура, создавшего ее". В стремлении сохранить радость от встречи с красотой человек развивает в себе целую гамму эстетических чувств, которые в эстетике обозначаются как прекрасное – безобразное, трагическое – комическое, возвышенное – низменное и так далее. Но все, что связано с переживанием и трагического, и комического, утрачивает смысл в отсутствии красоты.
В-третьих, переживание красоты имеет еще один "практический", с позиции цивилизации, смысл. По законам красоты поэтами и художниками строится особый мир – мир литературы и искусства. Через этот мир лежит самый прямой путь к встрече с красотой. "Красота искусства является
красотой, рожденной и возрожденной на почве духа ".[70] Творение художественных произведений подчиняется своим собственным законам. Опыт такого творения запечатлен в эстетических работах о композиции, художественной литературной критике и во множестве других работ подобного рода. Большей частью эти работы имеют значение только для, так сказать, внутреннего пользования. Очень редко можно найти работу такого рода, которая выступила бы посредником между человеком и миром искусства. Мир литературы и искусства требует непосредственного физического присутствия человека в этом мире. И, в конечном счете, ощущение красоты – есть та граница, по которой проходит различие мира литературы и искусства как реального мира, как одной их фундаментальных составляющих культуры, и мира виртуального, в котором красота как бы присутствует. Вступление в мир красоты и формирование бескорыстности в качестве естественного состояния человека происходит ранее и помимо книг по эстетике. Оно начинается с выработки у ребенка умения радоваться, причем, радоваться не только прянику или отсутствию кнута, но и тому, что никак не связано с биологическими потребностями человека. Это начинается, например, с похвалы ребенка за то, что он чем-то дорогим для него поделился с другим. Постоянное ощущение бескорыстности есть тяжелое бремя, особенно когда человек постоянно погружен в тесноту толкающихся локтями цивилизационных отношений. Поэтому эстетические чувство нуждается в постоянном поддержании формы и развитии, иначе эстетические чувства могут совершенно атрофироваться. Есть удивительный документ: на закате своей жизни Чарльз Дарвин в своей автобиографии пишет о том, что он совершенно потерял способность получать наслаждение от литературы и музыки. И вдруг поразительное признание: "Я чувствую себя совершенно несчастным человеком. Если бы мне удалось заново прожить жизнь, я хотя бы по часу в день оставлял для занятий музыкой и чтения стихов". Почему человек, утрачивая способность к восприятию литературы и искусства, утрачивает ощущение счастья? Потому что счастье есть состояние, являющееся оборотной стороной красоты. Это нравственное чувство наслаждения от того, что даешь возможность наслаждаться другому. Это бескорыстное
наслаждение. Поэтому человек, чтобы не превратиться в несчастного человека, должен, говоря языком спортсменов, поддерживать свою душу в хорошей эстетической форме. Это возможно при постоянном вхождении в мир литературы и искусства. Литература и искусство заставляют человека сопереживать, ставить себя на место героев и чувствовать то, что переживают литературные герои. "Над вымыслом слезами обольюсь" (А.С. Пушкин). Произведения литературы и искусства, о чем бы они ни были, есть всегда рассказ о человеке, и в первую очередь, о внутреннем человеке. Поэтому их нельзя рассматривать в качестве учебников по истории, классовому сознанию, в качестве средств пиара. Они должны оцениваться в другом измерении, измерении культуры: добра – зла, красоты – безобразного. Поэтому накопленный человечеством опыт создания эстетических ценностей увеличивает возможность человека сохранить и приумножить человеческое в нем. В этом смысле, наверное, и следует понимать известные слова "красота спасет мир". Вхождение в мир литературы и искусства должно быть всерьез, до появления слез. Эти слезы Аристотель называл катарсисом, то есть очищением, очищением души. Все люди знают, что надо поддерживать в чистоте свое тело, тело внешнего человека, но еще больше в тщательном туалете нуждается наша душа, наш внутренний человек. И здесь не обойтись легким омовением кончиками пальцев. Очищение души требует напряжения внутренних сил. Действовать по принципу "я буду читать не для того, чтобы переживать, я буду смотреть только то, что заставит меня отвлекаться от жизни, забыть жизнь" – значит, действовать по принципу "отвернусь я от мира". От мира, который создал Творец и в котором присутствует божественное. Рассуждать так, значит отвернуться от красоты, повернуться в ту сторону, где ее нет и не может быть.
Таким образом, область эстетического во всех ее сферах и проявлениях выступает частью культурного пространства, в котором генерализируется весь комплекс неутилитарных взаимоотношений человека с миром. Таких взаимоотношений, в основе которых лежит радость ощущения своей изначальной причастности к вечному, гармонической привязанности к нему, гармонической вписанности в него.
4.5. Духовное пространство культуры
В нашем рассказе о семье, нравственности, литературе и искусстве, их взаимодействии с человеком, мы постоянно наталкивались на необходимость избегания трясины релятивизма. В жизни человека необходима какая-то система, именно система ценностей, а значит должен быть центр, вокруг которого возводится эта система. Должна быть надежная точка опоры и точка отсчета, в сравнении с которой и можно ранжировать все остальные ценности. Речь, конечно, идет о Боге. Положение человека в цивилизации можно представить, как положение человека, плывущего в бурном потоке горной реки. Для того, чтобы удержаться на плаву, человеку достаточно любой попавшейся под руки ценности: бревна, доски или любой, случайно попавшейся ветки. Но вдруг человек слышит, что впереди его водопад, и значит он неизбежно погибнет. В этой ситуации спасти жизнь человека может только скала. Такую скалу и находит всегда человек, если хочет ее найти. Как бы мы ни рассматривали культуру: функционально, структурно, материалистически, либо идеалистически, нам не избежать разговора об абсолютных ценностях. Целесообразность, заложенная в природе, реализуется человеком и в цивилизации, и в культуре. Вопрос в том, где ищет основание этой целесообразности человек. Основания творятся Творцом как культура, центром которой является то, что определяется категорией "святыня". "Святыня" нам представляется особой ступенью в восхождении человека по лестнице Иакова и маяком, на который ориентируется человек. Она есть высшая и абсолютная ценность, "дающая направление всему творчеству культуры, и смысл всей жизни"[71]. Можно сказать, что это духовное пространство культуры, с ее духовными ценностями оказывается центром всего социума, и его влияние сказывается абсолютно во всем социуме, не только в культуре, но и в цивилизации. Здесь мы разделяем точку зрения Гегеля, писавшего: "каков характер религии народа, такова и его нравственность, таково и его государственное устройство"[72]. Естественно, что духовность реализуется в мире культуры как религия. Понятие "религия" сразу вводит