Все вы – братья... один у вас Отец, Который на небесах Мф. XXIII, 8‑9
Бог однажды навсегда сказал, что служение Богу и маммоне не может быть соединено вместе. Поэтому ты не говори, что может
быть соединено Св. Иоанн Златоуст
Предметом настоящего труда является опыт изложения христианского учения о собственности и милостыне на основе Божественного Откровения и творений отцов Церкви и древнецерковных писателей. Думается, что в наши дни подобное изложение не окажется излишним и будет до известной меры отвечать запросам современной богословской литературы. Для нашего времени вопрос о собственности и помощи нуждающимся привлекает к себе общее внимание и представляет высокий интерес не только теоретический, но и практический, поскольку нередко тот или иной взгляд на право собственности обусловливает принадлежность к известной политической партии. Мы не ставим своей задачей излагать и разбирать взгляды на интересующий нас предмет в системах философской этики и политической экономии, а тем более в программах различных политических партий. Наша цель иная: изложить положительный христианский взгляд на предмет, совершенно независимо от того или иного практического решения вопроса в государственной жизни, того или иного обоснования ответа на вопрос в системах этики и политической экономии. Для богословской науки, исповедующей христианский нравственный идеал как единый святой и истинный, первой задачей в каждом частном случае является то, чтобы установить эту именно высшую точку зрения на предмет, после чего только и открывается для христианского богослова возможность обратиться к оценке различных учений человеческой мысли. Нельзя не отметить, что параллельно с возрастающим в образованном обществе интересом к уяснению вопросов об этической оценке права частной собственности и помощи нуждающимся и в нашей богословской литературе эти вопросы сделались предметом особенного внимания и нашли место в каждой системе нравственного богословия, равно как их уяснению было посвящено довольно много журнальных статей. Но отмеченный интерес нашего богословия к избираемому нами предмету исследований не только не удерживает нас от попытки его освещения под углом зрения древне‑ церковного учения, но, напротив, особенно побуждает сказать свое слово и внести свою лепту в дело уяснения одного из недостаточно пока раскрытых пунктов христианского нравоучения. Если по истории христианской благотворительности существуют труды, обнимающие вопрос с достаточной полнотой и обстоятельностью, то нам не известно существование в нашей литературе подобных трудов, посвященных уяснению древнецерков‑ ного учения о собственности и милостыне, в особенности – по первому вопросу. Между тем, такое теоретическое уяснение представляется нам очень важным, а в данное время – и неотложным, ввиду той не вполне правильной, на наш взгляд, точки зрения, на которой, в общем, стоит наша русская богословская литература при решении интересующих нас вопросов. Не кажется нам нужным подробно излагать взгляды, высказывавшиеся в нашей богословской литературе по этому поводу. Подобное изложение привело бы нас к необходимости критически разбирать целый ряд наших учено‑учебных систем по нравственному богословию и многих статей, направленных прямо или косвенно к раскрытию христианского учения о собственности и милостыне. Позволим себе высказать общее суждение, что положение, занятое нашим нравственным богословием по данным вопросам, совершенно не соответствует духу евангельского учения, а иногда и прямо искажает смысл учения Слова Божия. Для примера укажем на этическую оценку богатства якобы с христианской точки зрения в курсах нашего нравственного богословия. Особенно резко и неприятно поражает в этом случае искажение смысла слов соборного послания св. апостола Иакова (I, 17‑18). Эти великие слова святого апостола, в которых он говорит о благом даянии и совершенном даре, нисходящем от Отца светов, возрождающем нас словом истины, у значительного большинства наших богословов‑моралистов решительно без всяких оснований приводится и даже поставляется в центре доказательств той мысли, что обладание богатством есть Божий совершенный дар человеку. Не считаем возможным в данном случае допустить прямой недобросовестности или крайнего невежества, и потому приходится принять предположение очень обидной случайности, нашедшей место и в ученых диссертациях, и в учебных наших системах. Точно так же нередко с удивительной передержкой толкуются слова св. апостола Петра, приведенные в книге Деяний, гл. 5, ст. 4. Вообще по вопросу о богатстве как виде собственности наше богословие, за редкими исключениями, стоит на непонятной точке зрения, вовсе несогласной с учением Откровения и святоотеческим. Даже преосвященный Феофан в своем «Начертании христианского нравоучения» говорит относительно богатства, что, «не прилагая к нему сердца, должно принимать его, умножать и хранить» (стр. 470); и высказывает эти мысли так, как будто бы это и действительно христианское учение, и будто бы в Евангелии Христовом и писаниях церковных учителей можно встретить даже намек на долг хранить и умножать богатство. Подобное говорится и другими нашими моралистами, причем такой серьезный ученый, как покойный профессор М. А. Олесницкий, высказывает мысль, что христианство не только не воспрещает заботу о приобретении нового имущества при посредстве имеющегося, но нет сомнения и «насчет позволительности... отдавать деньги на проценты» [5]– мысль, во всяком случае, не имеющая ни малейшего основания в откровенном учении и горячо осуждаемая святыми отцами. Не менее тяжелое впечатление производит и очень тщательное развитие в учении о милостыне той мысли, что милостыня должна быть подаваема с большим разбором и притом в строгом соответствии с имуществом подающего, причем утверждается, будто христианство вполне допускает и роскошь в жизненной обстановке[6]. Эти мысли также, конечно, не имеют твердого основания в учении Слова Бо‑ жия и святоотеческом. И трудно понять, почему подобные мысли, вовсе не отвечающие духу христианского нравственного идеала, так усердно раскрываются и проповедуются, если принять во внимание, что в наше время великая редкость встретить людей, готовых отдать свое имущество бедным до готовности переносить лично нужду, и что, конечно, такие люди не станут прислушиваться к ласковому голосу богословских измышлений после определенного и любяще строгого голоса своего Учителя.
Но довольно частных примеров. Для нас лично центр тяжести не в этом: нам кажутся важными не столько эти недочеты, так сказать, научного характера в изложении учения о собственности и милостыне, сколько самый дух, проникающий наше нравственное богословие в этом его учении. Огромное большинство богословских статей, проповедей, отделов в учебных системах ставит своей задачей при изложении христианского учения о собственности и милостыне не то, чтобы с возможной чистотой, ясностью и полнотой изобразить христианское идеальное учение, но почти противоположное: оправдать всеми возможными соображениями разума и всеми возможными текстами Слова Божия, в их нередком перетолковании, действительно существующие и господствующие порядки жизни. Трудно выразить с достаточной определенностью ту громадную разницу, какая живо сознается при чтении святоотеческих творений, посвященных учению о собственности и милостыне, и размышлений наших современных богословов. Первые дышат горячей любовью к людям, к их вечной природе, трогательной думой о бедных, истинно христианской любовью, иногда сурово обличающей, к богатым. В этих святоотеческих творениях и слышно биение живого христиански любящего сердца, и видно совершенное проникновение духом евангельского учения. Наоборот, то положение, какое заняло наше богословие в интересующем нас вопросе, по большей части, вызывает тягостное чувство. Советы наших богословов богатым приобретать, охранять и умножать свое имущество, как истинный дар Божий, дар совершенный; а бедным – советы «сохранять внутреннюю независимость духа» и внутренне «хотеть быть бедными» способны заставить покраснеть каждого, знакомого с учением Церкви. К сожалению, учение последней для многих, даже говорящих от ее лица, остается неизвестным; тем более легко принять наши богословские размышления за голос Вселенской Церкви для лиц, богословски необразованных. И результаты такого смешения уже налицо. Произошло страшное недоразумение в отношении к христианству значительной части современного общества. Всегда христианству было противно и враждебно то направление жизни, которое исходным началом ее делает эгоизм, заботу о себе, служение своим чувственным и себялюбивым влечениям. Христианство всегда было в глазах многих безумием, утопией, мечтаниями. Но в одном прежде никто не упрекал христианство: в его бесчувственности, в равнодушии к людскому горю и нужде, в потворстве греху и себялюбию. Но теперь эти упреки обычны. Христианство, эта религия любви и самоотвержения, эта радостная весть всем униженным, и оскорбленным, и обездоленным в этом мире, этот призыв к беззаветной жертве на служение горю и нужде ближних – теперь эта религия, эта радостная весть, этот благородный призыв объявляются враждебными жизни, а Церковь – защитницей того зла и неправды, какие царят в жизни. Это, конечно, страшное недоразумение, и причины, вызвавшие его, заключаются до известной степени, по нашему мнению, в том одеянии, в какое наше научное богословие стремится облечь христианство, пытаясь приблизить святой небесный евангельский идеал к условиям нашей жизни, называемой христианской. По поводу этого направления нашего нравственного богословия мы уже имели случай высказаться в печати. Это же направление ярко выразилось и в попытках нашего богословия оправдать все зло современного строя материальной культуры. Эти попытки не только ненаучны и не ценны в богословском отношении, так как почти вовсе игнорируют учение церковных авторитетов и извращают истинный смысл учения Слова Божия, но и нравственно должны быть осуждены, когда они делают Христа Спасителя, этот образ светлый, милостивый, полный безграничной любви и ласки, участником и защитником нашего несовершенства и нашей жизненной неправды. Пусть мы злы, пусть жизнь наша неправедна, пусть на всей земле не будет правды. Со всем этим может примириться тот, для кого Бог‑Отец и Христос – единый учитель. Но никогда не примет сердце человеческое того Бога, Который изображается как покровитель неправды мира и участник в нашей нечистоте. Задача богословия – привлекать к Христу, уясняя и раскрывая чистое небесное учение, но не отталкивать от Христа и Его учения путем извращения последнего по духу времени и в угоду сильным мира. Можно думать, что создавшееся ложное, по нашему убеждению, направление нравственного богословия в учении о собственности и милостыне в значительной степени объясняется полемикой, открытой или скрытой, с социалистическими воззрениями. Но мы убеждены, что опровергать социалистические заблуждения можно и должно без унижения истинного смысла христианского учения и, тем более, без прямого его извращения. Христианский жизненный идеал, как идеал святой и всесовершенный, безмерно превосходит самые смелые и высокие построения человеческого ума, немощное Божие сильнее человеков[7], и не нужны, более того – безумны попытки защитить христианство человеческими измышлениями. Православный богослов должен заботиться об одном: чтобы сиял свет Христов своим тихим, чистым сиянием, светил миру, согревал сердца и влек души человеческие к святому, небесному, вечному. При этом небесном свете сами собой видны будут все уродства и несовершенства тех путей, какими мысль человеческая в отрешении от Божественной воли думает вести человечество к свету и счастью.
Этой верой во всепобеждающую силу света Христовой истины и определяется задача настоящего труда. Ближайшей целью его является то, чтобы дать возможность и утешение каждому искренне интересующемуся учением Христовой Церкви познакомиться с этим учением по одному из животрепещущих вопросов современной жизни. Учение древней Церкви – это высокий авторитет для каждого из нас, призванных проповедовать в научной форме слово Христовой истины. И глубоко верится, что знакомство с этим учением само по себе, без особой полемики и громких фраз, поможет убедиться в его совершенной чистоте и высоте. Для автора было бы, конечно, высшим нравственным удовлетворением, если бы его труд вызвал в душе читателя более живое сознание братства людей, каким сознанием жили учители древней Церкви, и чувство любви и жалости к нуждающемуся человечеству. Было бы дорого и ценно, если бы знакомство с учением древней Церкви в изложении настоящего исследования побудило наших моралистов более строго отнестись к изложению учения по интересующим нас вопросам. Но все же главная задача труда не в этом, но в том, чтобы познакомить общество с учением древней Церкви и показать в последней истинную Мать и Заступницу всех обездоленных в этом мире.
I
Любовь... не ищет своего 1 Кор. XIII, 5
Стяжавший любовь расточил деньги; а кто говорит, что имеет и то, и другое, тот сам себя обманывает
Св. Иоанн Лествичник
Евангелие Христово, этот закон свободы[8], равно как и благовестие апостолов, одним из отличительных своих признаков, сравнительно с ветхозаветным законодательством, имеют то, что они определяют в области нравственной человеческой жизни, прежде всего, не те или иные частные правила поведения, но руководящие начала, а идеалом жизни поставляют абсолютное совершенство[9]в теснейшем общении с Богом[10]. Эта «широта» евангельского учения и делает его, неразрывно, конечно, со всем духом абсолютности, проникающим Евангелие, чуждым ограничению временем и пространством. Бегут века, просвещаются христианским светом новые страны, создаются новые жизненные условия и положения, меняются формы человеческих общежитий, но, как солнце праведное, светит миру Евангелие, указывая всем и во все времена путь, истину и жизнь во Христе Спасителе[11]. Все новые вопросы и жизненные задачи находят перед лицом этого света освещение и разрешение, но не по букве, а по духу. Если в области христианского вероучения, в самом существенном, мы уже можем с благодарной памятью жить плодами многовековых усилий древней Церкви в ее стремлении облечь христианскую истину в точно отвечающие ей догматические формулы; то в области нравственного христианского учения мы почти не имеем таких формул, а дело понимания евангельского учения в его отношении к запросам нашей жизни во многих случаях является нашим долгом, требует напряженной работы нашего христианского сознания, а иногда и нравственного подвига. История Церкви свидетельствует, что самому общецерковному определению догматов предшествовали великие и честные усилия личной христианской мысли и живой веры проникнуть в глубь истины. То же самое, конечно, нужно и законно в отношении христианского нравственного учения, тем более, что ввиду бесконечного разнообразия жизненных вопросов невозможно надеяться и даже желать разрешения всех их в определенных формулах. Поэтому приходится считаться и мириться с тем, что по различным жизненным вопросам могут параллельно существовать в богословской науке и самые различные опыты решения вопроса. Мы уже видели отчасти, что избранный нами предмет исследования принадлежит именно к числу таких, христианский взгляд на которые изображается неодинаковым, причем в учении о собственности это различие доходит до прямой противоположности, когда одни доказывают, что право собственности – святыня для христианина, а другие – что христианство не может относиться к понятию частной собственности и к праву такой собственности иначе, как безусловно отрицательно. А между тем, этот злободневный для нашего времени вопрос привлекал к себе внимание христианских мыслителей издавна, и мы не можем ни в коем случае пожаловаться на недостаток в церковном учении материала для освещения избранного нами вопроса с христианской точки зрения; так что наша задача, как это уже было выяснено, должна, по существу, свестись лишь к возможно полному и точному изложению церковного учения и расположению его в известной системе. При этом, так как нас интересует богословско‑принципиальное уяснение вопроса, то и нашему изучению подлежит учение Церкви, а не факты ее исторической жизни. Последними мы считаем себя в праве лишь иллюстрировать в некоторых случаях откровенное и церковное учение и притом – останавливаясь лишь на фактах, имеющих ясный и бесспорный смысл. Что касается ветхозаветного учения, то мы, конечно, не можем пройти мимо него ввиду органической связи нравственного учения обоих Заветов. Но, прежде всего, мы должны помнить и не опускать из вида, что Ветхий Завет – только сень будущих благ[12]и что, поэтому, в его нравственном кодексе не нашли выражения те высокие принципы, которые основываются на идее богосыновства и совершенной братской любви в христианстве.
Приступая к изложению откровенно‑церковного учения о праве собственности, нам кажется всего естественнее начать не с перечисления отдельных текстов, имеющих отношение к уяснению этого учения, но с попытки указать такое руководящее начало наших христианских отношений и к Богу, и к ближним, которое могло бы явиться исходным пунктом и для уяснения христианского отношения к собственности. И мы думаем, что как во всей христианской жизни Бог есть ее средоточное на‑ чало[13], так точно и речь о праве собственности, что составит первую главу нашего труда, всего уместнее и естественнее начать с изложения учения о Боге как верховном Обладателе мира. Конечно, это такая бесспорная истина нашей веры, что мы не ставим своей задачей доказывать ее, но лишь оттенить с той целью, чтобы дальше яснее выступило значение термина «право собственности» в отношении христианина. В самом деле, когда мы признаем, что Бог есть единый истинный Владыка Вселенной, то ясно, что право собственности в жизни человека мы должны и не можем рассматривать иначе, как под углом зрения отношения этого права к верховной Божеской воле. Но такая точка зрения имеет решающее влияние на этическую оценку права собственности, и последнее в каждой этической системе, признающей Бога верховным Началом жизни, выступает в новом освещении долга или обязанности распоряжаться своим, сообразно с волей Божией. Какая это воля и какой вследствие этого характер усваивается институту частной собственности в христианстве, увидим далее; пока же отметим, что мысль о верховном владычестве в мире Бога, обусловливающем наше относительное обладание миром, выражается со всей определенностью в источниках нашего исповедания и одинаково ясно выступает как в Ветхом, так и в Новом Завете. Истина эта утверждается уже на первых страницах Библии, где повествуется о творении Богом мира и множество раз свидетельствуется, что Господь – Владыка всего, и что то, чем владеет человек, получил он от Бога. Как в раю Господь дал человеку власть над землей, ее плодами и обитателями животного царства[14], так это же обетование повторяется в существенном после потопа Ною[15], а в отношении определенной территории – Аврааму[16], Иакову[17]и всему израильскому народу[18]. Псалмопевец выразил эту мысль в образной форме, когда исповедал, что небо – небо Господу, а землю Он дал сынам человеческим15. То, что сказано относительно земли вообще, это самое вполне приложимо и к отдельным предметам мирового бытия. Все в мире дается человеку от Господа; по вере ветхозаветного человека, доброе и худое, жизнь и смерть, бедность и богатство – от Господа16. В частности, от Господа даруется человеку и богатство, как наиболее конкретный объект права собственности[19]. Но это дарование Богом земли и ее благ во владение человеку не есть в то же время передача ему верховных прав на обладание землей и ее плодами. Господь, как не только Творец, но и Промыслитель мира, неотъемлемо сохраняет за Собой право собственности в отношении созданного Им мира. «Моя земля, – говорит Господь народу израильскому, – вы пришельцы и поселенцы у Меня»[20].
«Вот у Господа Бога твоего, – свидетельствует великий пророк, – небо и небеса небес, земля и все, что на ней»[21]. Господня – земля и что наполняет ее, Вселенная и все живущее в ней[22]. Самые жертвы, приносимые человеком Богу, по сознанию ветхозаветного верующего, приносились из достояния Божественного: Его все звери в лесу и скот на тысяче горах[23]; Его – серебро и золото[24], и даже самая жизнь человека, его душа есть Божия собственность, что наглядно выражалось для народного сознания в «выкупе душ»' [25]. Таким образом, ясно вытекает из сказанного тот вывод, что по ветхозаветному воззрению право собственности человека – бо‑ годарованное, но не безусловное: верховный Владыка всего – Господь; человек все получает от Бога, не имея ничего такого в мире, что могло бы явиться предметом неотъемлемого владения человека: умирая, не возьмет ничего, не пойдет за ним слава его[26]. Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял[27].
Соответственно указанному принципу верховного владычества над всем Господа, мы находим в ветхозаветном законодательстве целый ряд законов, с одной стороны – определяющих и ограждающих право частной собственности, а с другой – ограничивающих это право, согласно с волей Божией и теми отношениями, какие, по этой воле, должны существовать между людьми.
Что касается законов первого рода, ограждающих неприкосновенность частной собственности, то нам нет нужды подробно останавливаться на их изложении, так ясны и определенно выражены эти законы. Начиная с Авраама[28]и до последних дней истории ветхозаветного Израиля, мы встречаем точно определенный законом институт частной собственности. Всякий вид воровства строго осуждался законом[29], и неприкосновенность частной собственности настолько ограждалась, что даже пожелание чужого вменялось в грех[30]. Больший интерес представляют, однако, для нас те законы, которыми ограничивалось право частной собственности, так как ими определяется отношение к своей собственности самого ее владельца; и поэтому здесь мы встречаемся уже не с юридическими, но с этическими нормами жизненных отношений. Мы не будем говорить о законах, определяющих долг верующих приносить жертву Богу из своего имущества, куда можно причислить и «десятину» на содержание левитов[31]. Эти законы представляют собой не иное что, как частное выражение того начала зависимости человека и всего его достояния от верховного Владыки Вселенной, о чем была уже у нас речь выше. Нам особенно интересно оттенить те ограничительные постановления закона в отношении частной собственности, которые утверждаются на основе взаимной любви и единства жизненных интересов всех ветхозаветных верующих. Люби ближнего твоего, как самого себя[32]– такова, по воле Божией, идеальная норма взаимоотношений ветхозаветных верующих. Если бы это идеальное начало нашло свое совершенное осуществление в ветхозаветном законодательстве, то, несомненно, внутренние границы между «моим» и «твоим» должны были бы пасть. Истинная любовь к ближнему, любовь, как к самому себе, приводящая к совершенному единению любящих, всегда выражается в отказе от своего, в готовности на жертву, в живом сознании единства интересов и потребностей своих и любимого. Если с психологической точки зрения сущность права собственности состоит в утверждении строжайшей границы между «я» и «не я», между «мое» и «твое», то любви свойственно иное стремление: уничтожать границу между «я» и «не я», жить в другом, находить полноту и счастье своей жизни не в приобретении и увеличении своего достояния, но в дарении и жертве. Для любви поэтому всегда блаженнее давать, нежели принимать[33]. Но как вообще ветхозаветный закон ничего не довел до совершенства[34]в силу своего временного назначения – быть лишь детоводителем к Xристу [35], так точно и начало взаимной любви не нашло в ветхозаветном законодательстве совершенного выражения. Не только понятие «ближнего», которого должно любить, как самого себя, суживалось[36], но и самая любовь более определялась с отрицательной стороны (не делать зла ближнему), чем со стороны положительной – беззаветной жертвы и всепрощения. Несмотря на это, и в ветхозаветном законодательстве, как прообразе грядущего закона любви, мы встречаем ряд таких ограничительных предписаний в отношении права частной собственности, которые наглядно проповедовали высокое начало единства народа и общенародных интересов, перед лицом какого начала право владения своим получало этический характер сознания долга или обязанности видеть в своем и общее достояние. Мы назовем главнейшие законы этого рода, и станет ясно, что право частной собственности, ограждаемое законом с возможной строгостью, этим же законом и ограничивалось перед лицом высшего начала любви во взаимных отношениях людей. Уже при разделении земли Ханаанской мы видим последовательное проведение того принципа, что удел должен быть дан каждому, соответственно численности колена и семейства[37]. Но этого мало. Неограниченное право собственности предполагает всегда возможность свободно распоряжаться своим имуществом, продавать его и пользоваться всеми его плодами. Однако в отношении обоих этих прав ветхозаветное законодательство устанавливает определенные и существенные ограничения. Так, прежде всего, запрещалась продажа земли навсегда. «Землю, – заповедал Господь, – не должно продавать навсегда, ибо Моя земля: вы пришельцы и поселенцы у Меня»[38]. Реализовалось это начало в том законе, по которому проданная земля в каждый юбилейный год должна была возвращаться к ее первому владельцу37. Для нас не может представлять существенного интереса вопрос о том, соблюдался ли этот закон во всей строгости или нет. Нам важно отметить этот закон, как ограничивавший принципиально право частной собственности на землю и стремившийся поддерживать то равномерное распределение земельной собственности, какое было положено в основу первоначального деления земли обетованной.
Не менее определенно ограничивалось законом и право пользования владельцем плодами его земельного участка. Самое важное значение здесь имеет закон о «субботнем отдыхе» земли. «Шесть лет, – говорит законодатель, – засевай землю твою и собирай произведения ее, а в седьмой оставляй ее в покое, чтобы питались убогие из твоего народа, а остатками после них питались звери полевые. Так же поступай с виноградником твоим и с маслиной твоей»38. Этим законом как бы вовсе уничтожались на год границы частной собственности, и неимущие с богатыми должны были одинаково пользоваться самородными произведениями земли. В седьмой же год определялось и прощение всех долговых обязательств[39]. Но и право пользования плодами земли в течение шести лет, предшествовавших субботнему году, ограничивалось самым существенным образом перед лицом того начала, что право собственности не должно совершенно заграждать возможности для всех нуждающихся пользоваться плодами земли и трудами владельца. Эти законы, содержание которых мы приведем ниже, поражают нас своей гуманностью и с точки зрения современного права являются самым грубым нарушением права частной собственности. Но с точки зрения этической оценки эти законы наиболее ясно говорят о том, что уже в ветхозаветном законодательстве была тень будущего совершенного закона любви в Христовом Царстве, при господстве какого закона падает внутренняя граница между «моим» и «твоим» для владеющего чем‑либо. «Когда войдешь в виноградник ближнего твоего, – заповедует закон, – можешь есть ягоды досыта, сколько хочет душа твоя; а в сосуд твой не клади. Когда придешь на жатву ближнего твоего, срывай колосья руками твоими, но серпа не заноси на жатву ближнего твоего»[40]. Подобное значение имели и законы об остатках. Когда будете жать жатву на земле вашей, не дожинай до края поля твоего и оставшегося от жатвы твоей не подбирай: оставь это бедному и пришельцу[41]. Подобное же говорится и относительно уборки маслины[42]. Такой же ограничительный характер в отношении права собственности имели и законы, воспрещавшие пользоваться этим правом жестоко, до угнетения ближнего. Так, требовалось возвратить до захода солнца взятую в залог верхнюю одежду ближ‑ него[43]и запрещалось брать в залог предметы первой необходимости[44].
Наконец, весьма важным ограничением права собственности, именно – важным с этической точки зрения, является в Ветхом Завете ясно сознанный и определенно выраженный долг милостыни нуждающимся. О взгляде на милостыню в Ветхом Завете у нас ниже будет подробная речь. Здесь же оттеним лишь ту интересную для нас в данном случае точку зрения, что исключительное владение своей собственностью рассматривается не как законное право человека, что юридически бесспорно, но как тяжкое преступление. Великий грех будет на том, кто, имея достаток, откажет нуждающемуся брату в помощи[45]. В подобном взгляде на предмет мы в праве видеть уже такую этическую оценку института частной собственности, когда владение последней неразрывно связывается с долгом служить ближнему из своего достатка. Поэтому так ясно выступают в ветхозаветном жизнепонимании те черты типа праведника, по которым он охотно благотворит нуждающимся[46]; и наоборот, отказ от помощи нуждающимся, взгляд на свою собственность, следовательно, как на личное только достояние, всегда рассматривается в качестве великого греха, влекущего за собой всякие несчастья[47]. Сюда же можно причислить и законы, запрещающие брать рост с данного в заем единоплеменникам;
законы, предполагающие также совместное пользование имуществом и отказ собственника на время от обычной эксплуатации своего имущества[48].