«Юн!
Я думал, что не стану никому писать, пока не закончу свою армейскую службу. Но вот я пишу тебе, поэтому могу с уверенностью сказать: мое первоначальное решение было абсолютно бессмысленным. На чистом листе бумаги я сначала написал Чон Юн, затем просто Юн, а потом еще раз десять метался между Чон Юн и Юн. И вот теперь я написал просто Юн и долгое время вглядывался в твое имя. Почему мне не хотелось писать? Это выглядело так, будто я, не будучи солдатом, вступил в ожесточенную битву с желанием не писать тебе. Сестра сообщила мне – ты просила у нее мой адрес. С того момента я каждый день ждал твоего письма. Не ответа на мое письмо, а письмо, которое ты первая написала бы мне.
Всех людей за пределами военной базы мы называем „гражданскими“. Другими словами, ты – из гражданских, а я – солдат. Если бы я решил не писать никому по ту сторону военной базы только потому, что захотел бы жить исключительно как солдат, ты наверняка посмеялась бы надо мной. Но пока я прохожу службу, хочу быть настоящим солдатом. Здесь я нашел для себя убежище. Я хотел забыть о мягких чертах своей личности, принадлежавшей обычному обществу, и провести здесь свои дни, закаляя силу духа, подчиняясь суровой дисциплине и усердно занимаясь тренировками. Я приехал в город повидать тебя, прежде чем отправиться сюда, потому, что решил не писать тебе во время армейской службы. Но моя воля еще очень слаба.
Мне понадобился почти год, чтобы понять – мои чувства к тебе не поддаются силе воли. Боюсь, в письме я могу попросить тебя приехать навестить меня. Но если я и в самом деле напишу такое, не слушай меня и не приезжай. Я даже своим родственникам запретил приезжать сюда, не хочу видеть здесь никого из гражданских. Это сущая правда. Даже когда я вступил в армию и получил свою первую увольнительную, то продолжал „угрожать“ маме и старшей сестре. Сказал, что уйду в самоволку, если они здесь появятся. Я решил непременно добиться успехов в учебной стрельбе, получить в награду увольнительную и приехать к ним в гости. Но я не сдержал это обещание. Я ел рисовые пирожки, которыми меня угостил парень, получивший награду вместо меня. Положен ли отличному стрелку внеочередной отпуск? Я представляю, как ты смеешься и просишь меня перестать шутить. Но, Юн, я действительно нашел себя здесь. Я отличный стрелок.
Юн!
Я снова вывожу твое имя на листе бумаги и долго смотрю на него. Я часто думаю о твоих друзьях, с которыми познакомился в тот день. Очень рад, что рядом с тобой есть такие люди. До того дня я не мог себе и представить, что когда-нибудь удастся познакомиться с профессором Юном. О нем я знал по книгам. Вы все казались мне такими прекрасными! Он держится как-то строго, но от него исходит теплота. Завидую, что у вас есть такой учитель. Возможно, причина, по которой я укрылся здесь от общества, заключается в том, что у меня нет таких друзей, как у тебя. Я почувствовал себя так, словно слился с твоим „ты“ и превратился в „мы“. Долгие часы прогулок вместе с твоими друзьями вдоль крепостной стены в городе были похожи на сон. Я никого не жду, Юн, но мне так хочется снова очутиться в той ночи с тобой и твоими друзьями в палатке, которую вы бесстрашно поставили около крепостной стены, хотя все прекрасно понимали – это запрещено. Прекрасные незабываемые воспоминания помогут мне, пока я буду проходить службу в армии. И то чудесное время в доме, где ужинал вместе с тобой, Миру и Мен Сё на следующий день, наверняка навсегда останется в моей памяти. Чья это была гитара? Песни, которые мы пели вместе. Только подумать, я провел несколько дней в доме у людей едва знакомых. Я и не подозревал, что способен на такое. Почему этот дом пустует? Помню удивленные глаза Мен Сё и Миру, когда на следующее утро они увидели, что мы выпололи все сорняки во дворе. Иногда я думаю, а было ли все это на самом деле? И хотя я впервые оказался в том доме, не сомневаюсь: с легкостью мог бы найти дорогу туда и не потеряться. А значит, все это произошло со мной в реальности. Я счастлив от чудесно проведенного времени вместе с тобой. Не могу поверить, что только сейчас решился рассказать тебе об этом.
Интересно, Миру по-прежнему записывает все съеденное? Я подшутил над ней, сказав: если она и дальше будет так горбиться, то в старости у нее вырастет настоящий горб. Она и сейчас так ходит? Как-то ночью, когда мы все вместе ночевали в доме, я проснулся и вышел попить воды. На столе я заметил дневник Миру и украдкой заглянул в него. Раньше я никогда не видел таких дневников. И это вполне естественно. Ведь раньше я не встречал человека, который, не жалея времени и сил, записывал каждый съеденный кусочек. От этих просмотренных записей о ежедневной еде в течение многих лет я почувствовал себя очень странно. Чем дальше я читал, тем больше простые записи стали напоминать мне стихи. Все это было похоже на стремление человека доказать – он существует в этом мире. Она словно олицетворяла собой ту еду. Время от времени в дневнике попадались записи о том, как она жадно набрасывалась на пищу. И каждый раз мне делалось не по себе. Между записями о еде мне попадались истории, которые вы сочиняли втроем. Мне вдруг показалось – я украдкой заглянул в веселые и беспечные дни, когда вы так проводили время втроем, в ваше неизвестное мне прошлое. В этот момент в кухню зашла Миру и заметила, что я читаю ее дневник. Однако, в отличие от меня, она нисколько не смутилась и не удивилась, а восприняла это вполне спокойно. Она даже спросила меня, кто из вас троих интереснее пишет. Но при чтении дневника я не задумывался о качестве написанного. Меня восхитило, как удивительно сочетались и гармонировали между собой эти три разных почерка, поведавших вашу общую жизнь. Будет ли преувеличением отметить: хоть каждый из вас написал что-то свое, в этих перепутанных записях чувствовалась общая успокаивающая и обнадеживающая интонация? Когда я предложил ей нарисовать картину на полях, она предложила сделать это в следующий раз, когда снова соберемся вместе. Иногда я вспоминаю об этом обещании друг другу за столом в кухне пустого дома посреди ночи. Этот день непременно настанет. Когда-нибудь. Когда-нибудь мы снова встретимся, и я нарисую картины на полях ее блокнота, где вы втроем сочиняете свои истории.
Юн!
Я и представить не мог, что увижу тебя в зале ожидания учебного центра со сборником стихов Эмили Дикинсон в руках. Когда ты крикнула мне издали: „Дэн!“, я подумал, что мне померещилось. И ты была не одна, а в компании Мен Сё, Миру и даже кошки Эмили. Ты возникла передо мной как раз в тот момент, когда я пребывал в ужасном настроении и окончательно обессилел, стараясь не допустить приезда мамы или сестры в военную часть. Мне делалось плохо при мысли, что кто-то увидит, как я ухожу. Я не желал просовывать руку в окно машины и махать кому-то на прощание. Я даже голову побрил лишь перед поездкой в часть. Вы стали первыми знакомыми мне людьми из внешнего мира, увидевшими меня с бритой головой. Мне было стыдно. Я вспоминаю лицо Мен Сё, когда я спросил, зачем вы приехали, и он ответил: „Это была моя идея, Дэн!“ Лицо старшего брата. Спасибо тебе, что привезла Эмили и дала мне возможность подержать ее на руках. Ведь в те несколько дней, что я провел с вами в том доме, я так и не взял ее на руки. Я чувствовал себя неуютно, всякий раз стараясь избегать ее. Раньше я никогда не прикасался к кошкам. Она была теплой. Я до сих пор помню это ощущение. Если бы я знал, что кошки такие теплые и мягкие, то не выпускал бы ее из рук все время, пока был в том доме. Я сожалею об этом. Ты настаивала, чтобы я взял сборник стихов, даже когда я объяснил, что это не разрешено. Но ты убеждала меня где-нибудь спрятать книгу. Не удивляйся. В данный момент книга у меня в руках. Я подложил ее под письмо, которое сейчас пишу тебе. Когда я закончу службу в армии, я расскажу, как мне удалось сохранить стихи все это время. Это станет моим армейским подарком для тебя.
Юн!
Мне кажется, с тех пор, как я подарил тебе эту книгу, прошло так много времени. Ты рассказывала, что один парень из твоей группы, по прозвищу Велик, взял у тебя подаренный мною сборник стихов и исчез, но тебе удалось найти другую книгу. Этот сборник стихов Дикинсон снова вернулся ко мне, стал здесь моим талисманом. Когда мне ужасно хочется домашнего кимчи или на меня накатывает страх перед пауками, я широко раскрываю глаза и произношу вслух это стихотворение, словно заклинание:
Эта Любовь, которая здесь повсюду,
Лишь наше представленье о Любви;
И этого довольно для бремени,
Что соразмерно привычной рутине.
Я повторяю слова „этого довольно“ два или три раза. При повторении этих строк я чувствую, как отступает моя боязнь перед пауками. С завтрашнего дня у нас начинаются ночные стрельбы, и продлятся они три недели. Надеюсь, я не выпаду из команды.
Береги себя.
От солдата Дэна гражданской Юн».
Первое письмо от Дэна пришло через год после его ухода в армию и вступления в войска специального назначения. Это письмо длинное – пять страниц. Но он не сообщил мне тогда, что попал в спецназ. Я развернула письмо и положила на стол. От солдата Дэна гражданской Юн… Я долго вглядывалась в эти слова. А затем наполнила чернилами перьевую авторучку, раскрыла новый блокнот и вывела имя «Дэн» на первой странице.
Дэн.
Дэн в младенчестве. Дэн в детстве. Дэн в семнадцать, восемнадцать, девятнадцать лет, студент колледжа, позже – солдат. Когда я позвонила его сестре узнать адрес, она сообщила, что он вступил в войска специального назначения. Спецназ? Да, именно спецназ… Она сказала, что у них каждый день бесконечные военные учения. Иногда ему приходится по нескольку дней проводить в горах, имея при себе лишь солдатскую флягу и штык. Ты видела, сказала она, как в День вооруженных сил солдаты строем спускаются на парашютах? Так вот его подразделение как раз выполняет такие задания. Почему Дэн? Она объяснила, что у него подходящее телосложение для солдата спецназа. Но ведь они должны проходить тест на пригодность к подобной службе? Я донимала его сестру вопросами, но это уже не имело значения. Я снова попыталась написать имя «Дэн» в своем блокноте. Услышав от его сестры о поступлении Дэна в спецназ, я никак не могла связать с ним происходящее. Я просто не могла представить, как Дэн прыгает из самолета с парашютом. Как он мог несколько дней прожить один в горах? Между словами «гражданский» и «солдат» раскинулась пропасть, которая мешала мне представить его марширующим по дороге или проходящим обучение в море. Вероятно, он служил в отряде, предназначенном для операций в горах. После окончания службы такие люди морщатся при одном упоминании о горах. Кто бы мог подумать, что он там окажется! Дэн безумно боялся пауков, а вот попал в спецназ и был вынужден в одиночку выживать среди дикой природы! А что, если, пробираясь через кусты, он наткнулся бы лбом на паучью паутину? Я заполучила его адрес, но все никак не могла представить его жизни в армии, поэтому мои письма Дэну оставались незаконченными и неотправленными. Вдруг пришло первое письмо от него.
«Дэн!
Я получила твое письмо. Надеюсь, твои трехнедельные учения прошли удачно».
Не зная, что писать дальше, я захлопнула блокнот. Интересно, сколько раз Дэн читал самому себе стихи Дикинсон, чтобы преодолеть страх перед пауками во время трехнедельных учений? Я уже собралась убрать письмо Дэна в ящик стола, но на мгновение замерла от вороха других писем, сложенных внутри. Я вытащила их и разложила на столе. Здесь попадались даже складывающиеся почтовые открытки и простые почтовые карточки. Подумать только, ведь за все это время он написал мне множество писем, а я так ни разу и не ответила ему. Мое внимание привлек листок бумаги, затесавшийся среди его писем. Я вытащила его наружу.
• Снова начать читать.
• Выписывать все незнакомые слова из книг, узнать их значения и составить свой собственный словарь.
• Выучивать наизусть одно стихотворение в неделю.
• Не посещать могилу мамы до наступления Чхусока.
• Каждый день не меньше двух часов гулять по городу.
Когда Мен Сё и Миру в первый раз пришли ко мне, я заставила их подождать на крыше, а сама вошла в комнату и сняла этот листок бумаги со стены. Должно быть, он затерялся среди писем Дэна. Я аккуратно разгладила бумагу и засунула под стопку писем.
Перед моим мысленным взором промелькнуло лицо Дэна в большом зале военной части. Мы приехали в учебный центр на два часа раньше и ждали его. Поскольку встреча не была назначена заранее, мы опасались, что там окажется слишком много народу и мы можем не увидеть его. Поначалу народу было немного, но затем собралась целая толпа. В основном это были друзья новобранцев, и если бы мы не стояли перед учебным центром, то могли бы подумать, что ожидаем начала какого-то праздника. Первым Дэна заметил Мен Сё. Пока я рассеянно смотрела куда-то вдаль, он похлопал меня по плечу и указал на торопящегося Дэна. Я с трудом узнала Дэна в этом незнакомце с наголо бритой головой и пристально смотрела на него. Увидев нас, Дэн от удивления воскликнул: «О!» Его щеки были так тщательно выбриты, что кожа казалась голубоватой. И подбородок тоже. Он некоторое время смотрел на меня, а затем взял у Миру кошку. Он качал Эмили на руках и внимательно рассматривал нас троих. Подчас расставание заставляет нас тянуться к тем, к кому раньше мы не проявляли интереса, относиться внимательнее к людям, которые не могут в достаточной мере ответить на наши чувства. И хотя Дэн держался на расстоянии от кошки, когда жил с нами в заброшенном доме, теперь казалось, что он с самого начала полюбил Эмили.
Дэн молча почесывал Эмили за ушами. И продолжал это делать даже в кафе, которое мы нашли с большим трудом, где я сунула ему сборник стихов и попросила незаметно пронести в казарму. Отдав Эмили Миру, он, не оглядываясь, направился в учебный центр. «Обернись, ну хотя бы один разок!» Я смотрела ему в спину и тут поймала себя на том, что произношу эти слова, словно заклинание. «Ничего не получается, – пробормотал Мен Сё, – он ни разу не обернулся». И тут я сорвалась с места и бросилась за ним вдогонку. Дэн уже влился в толпу бритых парней, когда я его остановила.
– Я напишу тебе, – порывисто сказала я.
– Да?
– И приеду еще раз.
– Все в порядке, со мной все хорошо, – сказал Дэн и улыбнулся.
Позже на стоянке, где ненадолго задержался автобус по пути в город, я снова представила спину Дэна, исчезающего в толпе, и устало закрыла глаза. Уже в автобусе я вспомнила о том далеком времени, когда мы сидели вместе с ним перед железнодорожными путями, а мимо проносились ночные поезда, и еще сильнее сжала веки.
Я перечитывала все его письма одно за другим.
«Юн!
У меня новый адрес. Я не стану отправлять это письмо военной почтой. Я попросил одного друга из войск гражданской обороны отправить его тебе по городской почте. Так я могу писать, не опасаясь цензуры.
В моей жизни многое произошло. В спецназе нам приходится нелегко. Учения отбирают много сил, но жизнь в бараках просто ужасна. И хотя здесь и в самом деле строго относятся к званиям, некоторые парни до армии состояли в бандах и готовы ввязаться в драку по мановению руки. Полевые лопаты летают в разные стороны, а во время вечерней переклички кто-нибудь из этих парней непременно лягнет стоящего рядом солдата, чтобы сбить его с ног. Пару раз в неделю нас собирают, чтобы напомнить – нельзя нарушать правила поведения. Нас будят посреди ночи и заставляют отжиматься от пола в одних трусах, балансировать как можно дольше на кончиках больших пальцев или на головах, с руками за спиной. Сержанты бьют капралов, а те в свою очередь бьют привилегированную группу солдат, которые бьют тех, кто бьет всех остальных. Официально разрешены лишь испытания на физическую выносливость, а побои категорически запрещены, но солдат регулярно бьют, оправдывая эти меры поддержанием воинской дисциплины. Среди старших призывников попадаются мягкосердечные ребята, которые не могут себя заставить избивать нас, и вот они напиваются все вместе, а затем уже принимаются задело.
Как-то раз нас собрали в полночь, но бита, которую они притащили с собой, куда-то подевалась. Тогда они достали рукоять мотыги и принялись избивать меня. Дубина изо всех сил обрушилась на мою поясницу. Меня пронзила адская боль, и я решил, что умру. Я завопил и упал на землю, но старшие призывники издевались, обзывали плаксой и принялись пинать меня. В тот момент я и в самом деле подумал, что пришел мой конец. Очнулся я в лазарете. В момент осмотра моего позвоночника фельдшер щелкнул языком и пробормотал: „Вот подонки!“ Если бы об этом случае узнало вышестоящее командование, все, включая нашего командира, получили бы „по заслугам“, а некоторые даже сели бы в тюрьму. Первый сержант проследил, чтобы меня освободили от дальнейших учений и отправили в клинику за пределами части на лечение иглоукалыванием. Солдат из моего отряда каждый день таскал меня на спине в больницу. Через месяц лечения я кое-как мог передвигаться без посторонней помощи, и тогда первый сержант сообщил, что я по-прежнему числюсь в спецназе, и отправил меня на эту базу в качестве временного назначения. Здесь оказалось не намного легче, но по сравнению с предыдущим местом службы здесь я чувствую себя словно на каникулах.
Наша часть расположена на западном побережье, недалеко от линии фронта. Меня распределили в полк, охраняющий побережье. Днем я сплю в казарме, просыпаюсь после полудня и в сумерках отправляюсь на один из наблюдательных пунктов, разбросанных по всему берегу. Ночь напролет я бодрствую. Передо мной лишь море, а позади – колючая проволока. Здесь мне не надо постоянно участвовать в военных учениях, и потому не так утомительно. Но зато тут, заступив на пост, ты не имеешь права никуда отлучаться. И не дают увольнительные даже на одну ночь. В этом глухом изгнании я вечно держу на прицеле своей винтовки неизвестного врага, который в любой момент может возникнуть прямо передо мной.
Конечно, до службы в армии я совсем не понимал, что такое военная жизнь, и на все смотрел сквозь розовые очки. Я предполагал, что мне придется приложить немало физических сил, чтобы стать частью системы, которая поможет изменить мою вялую и бездеятельную жизнь. Но в первый же день учений я понял, до какой же степени заблуждался. Меня понукали и третировали и сержант, и другие офицеры. У меня до сих пор звенит в ушах от диких криков офицеров, муштрующих нас, новобранцев. Они орали нам: „Есть солдаты, и есть люди! Так вот запомните, вы – не люди!“ Мы проходили индивидуальные занятия по борьбе на территории части. Иногда бегали, а иногда проползали всю территорию до линии огня. Поначалу я был сбит с толку, потом меня охватила ярость. Вскоре гнев сменился покорностью, депрессией и разочарованием. В армии я все время чувствовал голод, недосыпание и вечную усталость, а затем столкнулся с ужасными условиями на учебной базе спецназа. Я проживал свои дни как „призванный на военную службу“ и постепенно переставал чувствовать себя человеком. Никогда бы не подумал, что здесь я буду ощущать себя так же потерянно, как когда-то в колледже, где я изо всех сил пытался приспособиться к новой обстановке и соответствовать требованиям. Я могу пережить издевательства других солдат и физическое истощение. Но осознание того, что я как личность ничего не стою, что я всего лишь пыль на ветру, – это осознание наполняет меня ужасной мукой и пожирает душу. Здесь, в армии, меня учат: люди – всего лишь крысы в лабиринте без выхода, обреченные вечно бегать по кругу. Возможно, именно поэтому меня переполняли ужасные ощущения. Каждый раз, когда я заступал на пост в ночной темноте и оглядывал пустынный морской берег, освещенный прожекторами, или смотрел на бурное море чуть вдали, мне казалось – заглядываю в темную пустоту своей души.
В памяти всплывают лица как спасение. Смеющиеся лица, сияющие, словно звезды, любящие голоса, радостные улыбки, а порой чей-то мрачный взгляд… При очередном порыве ледяного океанского ветра я выкрикиваю одно за другим имена моих далеких любимых людей, словно произношу слова молитвы.
Юн!
Когда я около шести вечера прихожу на свой наблюдательный пост и расставляю оружие в бункере, остается еще немного времени до того, как солнце окончательно скроется за горизонтом и наступит темнота. В такие моменты я записываю некоторые свои мысли, и пишу письма к тебе, и делаю карандашные наброски океана и гор. Сидящий в отдалении на своем наблюдательном посту солдат с безучастным видом курит сигарету. И эти моменты, когда поблизости нет вышестоящих чинов и офицеров, принадлежат исключительно мне одному. И думаю, те моменты, когда меня окружают лишь волны и ветер, а я что-то пишу в своем блокноте, сейчас и есть счастливейшие моменты в моей жизни.
Несколько дней назад, на рассвете, как раз перед окончанием времени охраны, мы собрали солому, которой в зимнее время были выстланы полы в бункерах, и подожгли ее. На другой стороне песчаных дюн, где накатывал прибой, я увидел рыбаков и их жен, отправившихся на работу. Поначалу бесцветная солома никак не загоралась, но вскоре показались первые слабые язычки пламени, породившие слабое тепло и едкий дым. Я стоял в компании пятерых-шестерых солдат и долго смотрел на сияющий огонек. В какое-то мгновение пламя превратилось в серый пепел, и я почувствовал, как тяжелые камни в моей душе начали медленно разрушаться.
Сегодня я проснулся поздно и обнаружил на улице плотную пелену тумана и мелкий дождик. Я немного постоял снаружи, наслаждаясь ласковыми прикосновениями невесомых дождевых капель к моей коже. Но даже в полдень туман по-прежнему оставался таким плотным, что кромка воды едва просматривалась между соснами. Море и небо образовали безрадостную серую поверхность. Мне нечем было заняться, нечего читать, и весь день я провел в думах о тебе. Неужели всякий раз во время дождя я становлюсь сентиментальным, потому что так и застрял в юношеском переходном периоде, выражаясь словами психологов? Во время учебы в колледже, в дождливые дни, я бродил по центру города и не обращал внимания на сырость. В то время я посещал одно и то же кафе, где диджей в кабинке принимал музыкальные заказы. Я заходил в это кафе, промокший насквозь, и просил поставить какую-нибудь медленную, спокойную песню, вроде „Seems So Long Ago, Nancy“ Леонарда Коэна [16], или „Old Records Never Die“ Яна Хантера, или „Private Investigation“ Dire Straits. Теперь все это не более чем смутные воспоминания. В то время я часто слушал еще одну песню. Не помню имени певца, но песня называлась „Time In A Bottle“ („Время в бутылке“).
Юн, как бы мне хотелось спрятать время в бутылку и доставать его всякий раз, когда мне это будет необходимо.
Прошлой ночью я был в карауле на границе, когда вдруг неожиданно прикатил командир батальона на джипе. К счастью, я не спал и должным образом отдал ему честь. Он провел проверку, сказал мне несколько поощрительных слов и уже собрался усесться в свой джип, как вдруг обернулся и спросил: „Эй, капрал, у тебя есть девушка?“ В армии существует негласное правило: когда старший офицер или тот, кто служит дольше вас, спрашивает, есть ли у тебя девушка, ты должен ответить утвердительно, несмотря на настоящее положение дел. Я представил твое лицо и ответил: „Сэр, да, сэр! Есть, сэр!“ Тогда командир батальона спросил: „Полагаешь, ты можешь доверять ей, когда вы так далеко друг от друга?“ Я помедлил, а затем отчеканил: „Сэр, она будет ждать меня, сэр!“ Он некоторое время смотрел на меня, словно собираясь сказать что-то еще, но затем назвал меня тупым придурком и запрыгнул в джип. Я смотрел ему вслед, пока задние фары машины не скрылись в темноте, и думал о его словах. Зачем он задал мне глупый детский вопрос, а затем назвал тупым придурком? Возможно, эти слова просто случайно сорвались у него с языка, пока он пытался придумать какое-нибудь утешение? Но после нашего короткого разговора в темноте я убедился лишь в одном – кто я есть на самом деле. Я – тупой придурок.
Вчера один из парней, получивший наряд на кухонные работы, поймал рядом с нашей частью четырех змей. У одной из змей, которая называлась щитомордник, на хвосте было жало с желтым ядом. Говорили, что летом змеи заползали в бараки. Только представь себе такое. Поднимаешь одеяло, а оттуда выползает змея. Когда я утром вернулся с побережья, мне рассказали, что командир взвода и еще несколько старших чинов пожарили змей и съели их, запивая соджу [17]. Но меня нисколько не покоробило. В спецназе я делал вещи гораздо хуже. Если бы я рассказал тебе, на что готов человек, лишь бы выжить в горах, ты, возможно, не захотела бы меня больше видеть. Люди там едят змей, которые еще живы и корчатся от боли даже после того, как с них чулком сняли кожу и выпотрошили внутренности. Я так много повидал ужасного здесь, в армии.
Каждый раз я смотрел на океан сквозь очки ночного видения и ощущал себя ночным животным. Скользкий приклад винтовки. Брызги морских волн повсюду. Даже сейчас в своих снах я бесконечно марширую в колонне по учебному полигону, пока кто-нибудь не гаркнет: „Подъем!“ – и я просыпаюсь.
По сравнению с пустынным ночным берегом в свете дня пляж кажется мне прекрасным. Вчера вся наша казарма разделась до своих казенных трусов и беглым маршем направилась на берег, чтобы искупаться в океане. С непривычки вода показалась обжигающе ледяной, но мы кричали и резвились в волнах, как дети, и в конце концов согрелись. Мне пришло в голову, что, если дела и дальше так пойдут, я тоже могу стать простым человеком, соответствовать ярлыку солдата или человека, завербованного на военную службу, и в дальнейшем спокойно вернуться в обычное общество. Меня больше не терзает непонятное беспокойство, которое тревожило меня в самом начале. Я люблю цитировать избитую стихотворную строчку: „Если жизнь тебя обманет, ты не злись и не горюй!“ Но время от времени мне приходит в голову – меня обманывает не жизнь, а я вожу ее за нос.
Юн!
Погода сегодня пасмурная. Я на всякий случай прихватил с собой плащ, взял блокнот и отправился проверить линию прекращения огня. С пыхтением я забрался на крутой склон, мое лицо раскраснелось и вспотело от натуги. Я присел на край скалы и окинул взглядом мрачное море, в блокноте нарисовал одинокую крохотную лодку, качающуюся вдали на волнах. Казалось, она оставляет на воде четкий карандашный след. Мне понравился рисунок, и я отправляю его тебе».
После того как его перевели из войск специального назначения в береговой патруль, Дэн, похоже, коротал время за написанием этих писем. Я получила от него письмо с просьбой навестить его. Он так сильно изменился! Я долго смотрела на письмо человека, который когда-то хотел совсем отказаться от встреч и писем, а теперь просил приехать к нему. Я чувствовала – ему одиноко и трудно, и он очень устал.
«Юн!
Последнее время военные постоянно находятся в состоянии боевой готовности, поэтому нервы у всех на пределе. По меньшей мере один раз в день мы получаем приказы – усилить бдительность. Все, кто ниже рангом командира роты, волнуются из-за подготовки к обширной военной проверке, которая состоится в следующем месяце. Изначально наша рота должна была уйти с побережья и соединиться с основными силами, в то время как другая группа прийти нам на замену. Однако время идет, а приказа нет. И в результате мы лишились даже обычных выходных.
Юн!
Ты сможешь вырваться ко мне на следующей неделе? Поскольку мы должны сидеть на своих наблюдательных постах каждую ночь, нам не положены свидания. Но если ты сможешь приехать, я постараюсь на целый день увильнуть от своих обязанностей. Мне пришлось бы унижаться перед одним парнем, который моложе меня, но пробыл здесь немного дольше. Сейчас я согласен и на такое, если смогу увидеть твое лицо даже несколько секунд. За моей спиной высятся темные горы, а прямо передо мной морская вода блестит в лунном свете, словно чешуя. Я иду вперед с заряженной винтовкой, вглядываюсь в ночь и думаю о тебе».
Тот вечер, когда я отправилась повидать Дэна, отчетливо встает перед глазами, и я опускаю голову. Несколько дней подряд я спорила, ехать мне к нему или нет, из-за его письма. Поскольку он не желал представать передо мной с бритой наголо головой, он даже в увольнительную не приезжал. Чтобы добраться из города до военной базы Дэна, мне надо было сначала ехать на поезде, а затем добираться на двух разных междугородних автобусах. На последней остановке я встретила солдата из войск гражданской обороны, который направлялся на ночное дежурство в часть на побережье, где Дэн обычно стоял в дозоре. Он проводил меня до нужной части. Дэн бросился мне навстречу. На голове у него была каска, на плече болталась винтовка, а к поясу крепились ручные гранаты и штык.
Вооруженный до зубов Дэн и я шли по лесной тропинке с множеством сухих сосновых шишек. Вокруг не было ни души. Мы спустились по тропе вдоль холмов и прошли по береговой линии прекращения огня, пока не вышли из зоны его обычного патрульного обхода. Мы шли и шли вперед по темной тропе вдоль берега. Я понятия не имела, где мы находимся. Потом мне показалось, что мы удаляемся от воды, шум волн постепенно стихал. Звезды взирали на нас сверху, сияя с такой силой, будто вот-вот прольются с неба на землю. Дэн молча шел рядом. Я тоже молчала. Экипировка Дэна выглядела так, будто в любой момент мог начаться ожесточенный бой. Я не представляла, о чем говорить с Дэном, ведь он уже не был прежним Дэном, другом детства, а превратился в усталого безымянного солдата в полевой военной форме. Мы долго шли, но так и не встретили ни единой души. Неожиданно Дэн спросил, не хочу ли я послушать страшную историю.
– Ты так здорово вооружен, я и так не на шутку перепугалась, – откликнулась я.
Он рассмеялся и сказал:
– Я оставил свой пост.
– Что это значит?
– Если начальство узнает, что я с тобой, меня отдадут под трибунал.
– Это опасно?
Услышав мой серьезный тон, Дэн снова расхохотался:
– Не беспокойся. Когда долго служишь на побережье, понимаешь: каждый здесь делает все возможное, чтобы увидеть своих близких или девушек. Мы делаем вид, что ничего не замечаем, и не лезем в чужие дела. Командир роты и первый сержант наверняка об этом знают. Никто не поверил мне, когда я сказал, что у меня есть девушка. Вот они и заключили пари.
– На меня?
– Прости.
– И что это за пари?
– Они сказали: «Если твоя девушка действительно появится, то можешь отсутствовать всю ночь».
– Это слишком опасно. Я не хочу, чтобы из-за меня ты делал что-то плохое.
– Плохое? О чем ты говоришь? Я сейчас так счастлив! Не могу поверить, что ты рядом со мной.
Я разволновалась, но такой поворот разговора меня немного успокоил.
– А что за страшная история? Снова пауки?
– Я больше не боюсь пауков.
Это уже был не тот Дэн с налобным фонарем во время посещения могилы моей мамы, Дэн, боявшийся в темноте наступить на паука. Он рассказал, что перестал бояться пауков после службы в спецназе, а еще добавил: после бесконечных переходов, передвижения ползком, после прыжков и спуска с крутых скал в горах почти каждый день он научился хватать пауков голыми руками.
– Правда? Значит, все-таки есть для тебя хоть какая-то польза от службы в армии!
Дэн только глухо рассмеялся в ответ на мои слова.
А я с любопытством спросила:
– Так что там за страшная история?
Дэн указал в темноту, туда, откуда доносился плеск волн.
– Там между бункерами находится сторожка, где солдаты по очереди отдыхают, сменяя друг друга на посту. Рассказывают, что один солдат влюбился в девушку из деревни неподалеку отсюда. Девушка время от времени приходила сюда и проводила с ним ночь в сторожке. Всякий раз она приносила ему котелок с лапшой, чтобы он мог перекусить. Но после окончания службы этот парень ушел, не оставил ей свой номер телефона и даже не попрощался. Она так страдала, что повесилась в той самой сторожке. Оказалось, она была беременна. А некоторое время спустя по округе поползли слухи. Если какой-нибудь солдат засыпал в сторожке, ему снилось, будто дверь открывается, входит красивая улыбающаяся девушка, держит в руках поднос с дымящейся кастрюлькой.
– А потом?
– Солдат брал кастрюльку и открывал крышку. Внутри была лапша. Ярко-красная лапша, сваренная в крови.
Я взвизгнула и схватила его за руку.
– Это правда? – спросила я. – Ты ее тоже видел?
– А что там видеть? Это всего лишь легенда, которую рассказывают в нашей части. Легенда о Призраке кровавой лапши. Наверное, солдаты придумали для рассказов своим девушкам, когда те приезжают сюда. Девушки пугаются, как ты, хватают своих парней за руки или падают в их объятия.
– Что?!
Так, значит, он специально рассказал мне эту историю, чтобы добиться такой реакции? Я попыталась стряхнуть его руку со своего плеча, но он сильнее прижал меня к себе и прошептал, что очень рад моему приезду! Под шум волн из темноты мы прошли через поле и двинулись друг за другом по полоске земли между двумя полями, засаженными перцем, пока не уперлись в дом. Конечно же мы не смогли бы бродить всю ночь напролет. В этом доме, судя по всему, было полно приехавших на военную базу и оставшихся на ночь гостей, потому что хозяйка отвела нас в крошечную угловую комнату с крылечком. Дэн спросил, можно ли здесь перекусить, и женщина удивилась, что мы до сих пор не поели. Вскоре она принесла поднос с приготовленными на пару ломтиками тыквы, сдобренными специями баклажанами, кимчи, рисом, супом и поставила на крыльцо. Она уже собралась вернуться на кухню, когда Дэн спросил, можно ли здесь достать соджу. Она сказала, что нет, но можно допить бутылку, которую открыл ее муж. Дэн поблагодарил ее. Хозяйка вернулась с початой бутылкой соджу, двумя рюмками и тарелочкой с жареным тофу [18]. Она приказала Дэну снять шлем и ружье. «Разве такое серьезное снаряжение не пугает твою девушку?» – пошутила она и рассмеялась, взглянув на меня. Она сообщила, что комната прогреется за несколько минут, и ушла. Мы принялись за еду прямо на крыльце. Тарелки были старыми, но баклажаны пахли так аппетитно, будто их только что сдобрили специями и полили кунжутным маслом. Дэн наполнил свою рюмку соджу и взглянул на меня. Я покачала головой, отказываясь пить, и в этот момент заметила паутину над крыльцом.
– Паук!
Дэн встал, подошел к паутине, схватил паука, который карабкался по дрожащей на свету паутине, и швырнул его во двор.
– Я их больше не боюсь.
Дэн снова уселся на крыльце перед подносом с едой и выпил рюмку водки. Он взглянул на кимчи и тофу, но не притронулся к ним. Я съела несколько кусочков баклажана, а затем отложила палочки, хоть и была голодна, но почему-то не могла есть. Пока Дэн пил, я смотрела на его тяжелые армейские ботинки и на свои теннисные туфли, которые мы оставили под крыльцом. Сама не зная почему, я вдруг засунула ноги в его ботинки. Они свободно болтались на мне. Теперь мне захотелось в них пройтись. Я осторожно спустилась с крыльца и, пошатываясь, двинулась вперед. От этого Дэн расхохотался во весь голос: «И как только ты можешь носить такие тяжелые башмаки?» Я скинула ботинки и распахнула дверь в комнату. На желтом линолеуме пола лежали два одеяла и плоская подушка. Сквозь крохотное окно доносился плеск волн. Было далеко за полночь, когда мы зашли в комнату, расстелили одеяла и улеглись, Дэн в солдатской форме, а я в своей городской одежде. Каска Дэна лежала рядом. В детстве мы часто бегали друг к другу в гости и засыпали прямо посреди игры. Его старшая сестра или моя мама находили нас и относили домой на спине. Морские волны шумели у меня в ушах.
– Похоже, что океан у нас прямо за окном, – сказала я.
– Точнее, побережье. Как поживают Миру и Мен Сё? У них все хорошо?
– Миру снова начала искать того пропавшего парня, а Мен Сё почти все время проводит у собора на Мендон, выступает против политики правительства.
– А кого ищет Миру?
Что я должна была рассказать ему? И хотя я сама завела этот разговор, у меня не хватило духу рассказать ему эту историю, когда он и так выглядел очень печальным.
– П