Память моя, песни мои...
Дата: 04.07.2011 г. Автор: Валерий Ананьин
Культура Литература
Павел Коган. stroler.livejournal.com
Повесть-эссе (продолжение)
4 июля – день рождения Павла Когана
Первокурснику знаменитого довоенного ИФЛИ – Института философии, литературы и истории (в Литинститут он перейдет потом), – ему было всего 19, когда родилась легендарная «Бригантина».
Автор же музыки – еще на год моложе, школьником был, не знал нот, мог что-то по слуху подобрать на рояле… Павел Коган при жизни не напечатал ни одного стиха. Военный переводчик, разведчик, – он погибнет в 1942-м. Это поколение юной поэзии страны, шумевшее «буйным лесом», – их почти всех «повыбило железом», как напишет один из немногих уцелевших на войне, Давид Самойлов. А пианиста-любителя Георгия Лепского – война пощадит. Вернулся, окончил не менее знаменитый МГПИ, Московский педагогический, «поющий» (оттуда – и Визбор, и Якушева, и Ким, и Вахнюк, и Егоров…), учил школьников рисовать, преподавал в вузе, написал еще 250 песен. В интернете есть запись: он поет ту, их с Павлом изначальную: стройный красивый старик с гитарой…
Порой мнится: загадочно и веще сопрягает судьба (или боги сказок и песен?) людские календари. Коган прожил всего 24 года – он ведь родился в июле, в черный месяц Александра Грина, месяц его смерти (тот умер 8 июля). А Лепский родился с Грином день в день (!), 23 августа, – и получил жизнь долгую, ушел 82-летним…
Не по «чину», стыдновато тут как-то «соседиться», но ведь нагадано судьбой, чтоб август, гриновский август – лег и моим месяцем... Первый август войны. И вот – живу уже долго.
www.chitalnya.ru
Жухлые, мятые, ломкие листки, выцветшие чернила, блеклая машинопись. Самые старые – это когда мне едва перевалило за двадцать. Студент первого набора Петрозаводского медфака, потом – «перебежавший» к филологам. А былые сокурсники (45 лет нынче первому выпуску), уже ветераны карельской (и не только!) медицины, многие – с почетными и учеными званиями, до сих пор помнят и поют, когда соберутся (только вот – не все уже…), немудрящий «Гимн медфака», сочиненный мной на мотив «Песни геологов» Пахмутовой, еще до «перебежки». И – приглашают беглеца на свои памятные сборы. Вот в конце июня был на юбилейном. «Наших» стало еще меньше… Юность моя, ребята, девочки, – живите!
Отодвинутые годами, забытые самим, оставшиеся неизвестными даже товарищам давней молодости, мои песни… Случай с нечаянно обнаруженным в Сети плагиатом единственной песни, пущенной полвека назад в люди (о чем писал здесь, см. «Какое время на дворе – таков вития»), напомнил о них, позвал сдуть архивную пыль (если уж считать архивом хаос-мешанину как-то уцелевших рукописей разных лет). И вот – не отпускают они меня теперь. К великому и горькому Дню Победы – часть из них рискнул вынести на свет (см. «Одна на всех») – то, что в соввремена казенно назвали бы «гражданской тематикой». Да ведь не только о том выплескивалось. Наоборот – чаще совсем другое толкало руку к перу, а перо к бумаге… Что – другое? Что ж, видно, не случайно той единственной, не забытой кем-то, кто еще жив из давно седых былых парней и девчат, – или полузнакомой их детям и внукам, – стала именно она, «Песня об алом парусе»…
…60-е годы. 70-е. Время бардов. Эра КСП – клубов самодеятельной песни. Время последних романтиков ТОЙ страны. Да, она была наивной, та романтика, – потому что оказалась на поверку совсем «неадекватной» тогдашней реальности «страны Советов», реальности все более сереющей, жесткой, каменевшей. Впрочем, романтика почему-то всегда «виртуальна», «параллельна» житейской прозе, как бы ни менялись времена. Но для нас тогда она не была ни наивна, ни миражна, – ею жили, ею дышали. А я еду, а я еду за туманом… Посидим с товарищами у костра… Лыжи у печки стоят… Лучше гор могут быть только горы… Ты у меня одна, словно в ночи луна… Я бы сказал тебе много хорошего… А звезда – рюкзак за плечи и пошел… Фантастика-романтика, наверно, в этом виноваты… Люди идут по свету, им вроде немного надо… А мы идем искать ровесников следы… Даже те из нас, чья студенческая юность прошла, в общем-то, «в суете городов» (вот и у меня тоже…), – жили теми дорогами, вдыхали тот озон: всё это приносили нам песни, их знал каждый, они не смолкали в вузовских общагах, и так хорошо, так дружно нам пелось… А еще – тянуло, просилось, хотелось попробовать связать что-то и «свое».
Вот они в руках – ветхая бумага, юные мои песни…
kino.ural.ru
ПЕСНЯ ПЕРВЫХ
Шаги, шаги.
И тьма – ни зги.
И топкий мох не сохранит твой след.
И черный дождь.
И сосен дрожь.
И коробок, в котором спичек нет.
Идешь один.
Что впереди?
Тайга жестока, и далек привал.
И если всё ж
Ты не дойдешь…
Ну что ж, и ты не раз друзей терял.
Лес хоронил
Их без могил.
В какой из чащ отпела ночь ребят?
Но ты идешь
Сквозь черный дождь,
Не упадешь, не повернешь назад.
Пусть будет путь
Когда-нибудь
Прям, как стрела, и ровен, словно стол,
Но лёг в исток
Любых дорог
Маршрут, которым кто-то первым шел.
Твой след зальет
Асфальта лед,
И если имя позабудут вдруг
В металл отлить,
В гранит врубить…
Так ведь совсем не в этом дело, друг.
…Поверь, совсем не в этом дело, друг.
Они были реальны, герои тех наших песен, бродяги-непоседы, искатели нехоженых троп – с туристским рюкзаком и журналистским блокнотом, в тайге и за облаками, за письменным столом и у синхрофазотронов. Геологи и строители плотин, монтажники ЛЭП и шоферы-дальнобойщики, физики и поэты, врачи и космонавты. Альпинисты, летчики, лыжники Визбора. Моряки-рыбаки-озорники Кима. Арбатская и дворовая Москва Окуджавы. Интеллигент-Ленинград Городницкого.
Она ведь разная была – у каждого своя, та романтика. Но – и одна на всех. Вплоть даже до той, тогда для нас – как бы «игровой», этакой экзотикой под гитару, о чем помянул когда-то всеоткликающийся Евтушенко: «Интеллигенция поет блатные песни». Нам и в угаре не могло бы пригрезиться, что когда-нибудь та наша песенная игра в «криминал понарошку» станет для страны кошмаром жизни, войдет в быт и нравы…
Среди многоцветных ручейков того романтического половодья был (и всегда есть!) и такой – самый, наверное, наивный, и уж точно – самый беззащитный, незаконный ребенок, «дитя для битья», в любые времена дружно презираемый профессионалами пера, очередными «инженерами (или прорабами) человеческих душ», кто всегда «адекватен» очередной эпохе. О такой романтике чаще всего поминают с усмешкой, пишут в кавычках, прибавляя обычно: «лже-», «псевдо-», «книжность», «литературщина»… Какие ехиды-боги наворожили, какие сказались гены или впитанная с детства любовь к книгам, – но моим ручейком, где мне свободней всего жилось, дышалось, говорилось стихами и даже пелось, оказался (и остался до старости) именно этот. Ручеек-путь – в страну, которой нет на глобусе, но которая все-таки есть. В чистых, высоких, зовущих, светло тоскующих книгах. В таких же душах, – ведь только люди с такой душой могли написать такие книги. А значит, есть она – где-то. И, может, дорога к ней – тоже где-то есть. Может, стоит ее поискать. В себе. Пусть даже искать ее там придется всю жизнь…
online-kino.reformal.ru
ЧУДАКИ
Век умелых рук и точных наук,
Хочешь, нет ли сыновей ты таких, –
Только бродят по земле и вокруг
Нетипичные дички-чудаки.
И мечту они в себе берегут,
Как натянутую туго струну:
Безнадежно и застенчиво ждут,
Что найдут дорогу в чудо-страну,
Где моря – с золотой водой,
Где в траве – легко заблудиться,
Где растет Цветок Голубой
И летает Синяя Птица…
– Ты ведь взрослый! – чудаку говорят,
Географии учебник суют.
Он посмотрит, будто в чем виноват,
Только веру не отдаст вам свою.
Отведет он неприкаянный взгляд,
Улыбнется он вам робко в ответ.
А в глазах его – качнется опять
Та страна, которой в атласах нет:
Где моря с золотой водой,
Где в траве легко заблудиться,
Где растет Цветок Голубой
И летает Синяя Птица.
В гуле улиц, воркотне площадей
Всё им чудится тревожащий зов,
И выходят чудаки из дверей,
Зачарованно смотря в горизонт.
– До свиданья, – говорят, – мы пошли.
– Извините, – говорят, – мы спешим.
Не хотят они округлой земли.
Позавидуй им – и вслед помаши…
Там – моря с золотой водой,
Там в траве легко заблудиться,
Там их ждет Цветок Голубой,
Там их встретит Синяя Птица…
Не могу простить нынешнему времени еще и эту «мелочь»: изгаженный, униженный бесстыдно-пошлой эпохой «политкорректности» чудесный небесный цвет – голубой…
www.stihi.ru
ВАЛЬС СЕМИ ВЕТРОВ
Ладно, прощай,
Не провожай,
Не подавай руки.
Время идти,
Даже если в пути
Не горят маяки,
Час – мне отплыть,
Пусть, может быть,
Сбиты в кровь плавники.
Час – по слогам
Песню слагать:
«Сердце свое скрепи.
Переживешь
Даже ложь или нож,
Сроки не торопи.
Счастья ли дым,
Власть ли беды –
Минет всё, потерпи».
Переживу,
Не позову
Ни наяву, ни в снах,
Ты – до утра
Станешь дымом костра
И туманом в горах…
Знает душа:
Легче дышать
На семи на ветрах.
Ладно, прощай,
Оберегай
Призрачный свой уют.
Не попрекну,
Больше не помяну
В песнях тень я твою…
Эту – без слов
В семь голосов
Семь ветров допоют.
…Песню без слов
В семь голосов
Семь ветров мне поют…
Нет в рукописях дат, сегодня и не вспомнить, что в какие годы рождалось, в 60-е, в 70-е ли. «Вальс» – кажется, из тех, что попозже (этот ритм «на три четверти» станет любимейшим, самым частым…). Зато «Чудаки» – были написаны до «Синей птицы» Макаревича и до хулы и издевок комсомольской прессы в адрес молодой «Машины времени». Впрочем, его Птица и моя – совсем не схожи, как не схожи были и остались и сами ручейки… А вот «отдельную часть нашей молодежи», увлекающуюся лже-романтикой выдуманных «бригантин», чуждых советскому человеку-строителю светлого будущего, – уже стегали, в той же прессе. Даже через тридцать лет (1989, «перестройка»!) составители антологии «туристской» классики «Среди нехоженых дорог одна – моя» как бы «страховались», объясняя любовь молодежи 50-х и всех следующих годов к давней «Бригантине» двух мальчишек 1937-го (вот бы остаться году в нашей истории – только годом бессмертной песни, а не иной, черной памятью…), – «то ли романтикой строек первых пятилеток, то ли энтузиазмом возведения индустриальных гигантов» (?!).
– Ну, что ты застрял в этой пресловутой гриновщине! – долбил меня, неколько лет спустя, начинавший позже, но уже маститый местный поэт. – Вот! – тащил он с полки солидную «Литературную энциклопедию». – Сколько тут о Грине? Абзацик! А об… не из первого ряда, помельче… вот: даже о Куприне – вшестеро больше! Ну, и чего он стоит, Грин твой?
Он искренне желал мне добра. Хотел, чтобы я, в юности ходивший едва ли не среди младых надежд карельской поэзии (еще студентом был даже удостоен приветствовать – «от имени» юной поросли – выездной секретариат СП РСФСР во главе с Александром Прокофьевым), эти надежды оправдал-таки. Да вот – так и не оправдал. Больше того: очень скоро – навсегда бежал от всех и всяческих профлитературных кланов, тусовок и местных «союзов», с их нечистотой, завистью и лестью, драчками и дележкой, с их нормами и правилами, шкалой оценок и рангов… Спасибо Саше Валентику: тогдашний молодой редактор «Комсомольца» много меня печатал. Спасибо – спустя долгие годы – «Лицею», открывшему мне свои страницы с 90-х годов. И когда после выхода поэмы «Круги», в 2000 году, Виктор Потиевский привез из Москвы мне, как и Анатолию Гордиенко, и Александру Валентику, членский билет СП России, в красивых корочках с тиснением еще «СП СССР» (полагаю, использованы были – дабы не пропадал втуне тираж, заготовленный на долгие годы вперед), – я, в отличие от уважаемых коллег, так и не пошел ни в один из солидных местных Союзов, остался гулять сам по себе. Корочки храню в столе – уже как раритет… А то, что еще смолоду дважды ничем не кончились попытки стихосборника (а первый раз предложил мне это – и себя в редакторы – Борис Андреевич Шмидт, имя в карельской литературе легендарное), – было закономерно: не мог я изменить своему ручейку, а он – всегда оказывался чужим поэзо-мейнстриму, всему «проходимому» и «нужному». А уж в песнях эта «оторванность от жизни» была, конечно, еще нагляднее, чем в стихах и поэмах… Да и устанешь, наконец, от долбежки: где приметы времени, где советские люди и их дела, их реальные помыслы и заботы, где, наконец, хотя бы «малая родина», северный отчий край? На какой планете живешь, в какую эпоху, о чем пишешь? На кого равняешься – на модернистов? Псевдо-лирика, плохая мандельштамовщина, дурная пастернаковщина, гриновщина заемная. И хотя знаешь, что ни Мандельштам, ни Пастернак у тебя не ночевали, и «модернизм» вовсе не ругательство, а бренд искусства и поэзии XX века, – поневоле потянет уйти хоть в переводы, чтоб отстали – и забыли про тебя…
Сборника – так и нет. Да и ничего это не значит уже много лет. Не горчит, не обязательно оно как-то. Самодостаточен с годами. Когда живешь и пишешь достаточно долго, и давно научился-привык быть к себе, пишущему, жёстким и немилосердным, то самооценка – она сама собой вырабатывается, и вполне, знаете ли, трезвая: без самохвальства, но и без самоуничижения. Да и «гамбургский счет» по Виктору Шкловскому – он есть-таки… А книги… Ныне – печатай всё, были бы деньги. Так ведь их тоже нет, ни рубля не накопили строчки. Искать спонсоров – поздно тому учиться, да и не тянет. А пресловутые «Стихи.ру» – не к лицу и не по летам. Переводы, кстати, – тоже в столе. Кроме одного – любимого «Гамлета». Да еще классики абсурда – «Снарка» Кэрролла, в интернет-журнале «для интеллектуальной элиты» (экие дерзецы!) «Время-Z»…
А «гриновщина»… Да, с детства – навсегда я ужален этим трагическим магом, горьким сказочником. Мечтатель – он по какому-то недоразумению числится у многих в «розовых» оптимистах. Судьба мечты – самая грустная на свете. Грин – из тех немногих, кого бы я взял с собой на необитаемый остров, и был бы там – не одинок… Несколько лет назад поместил «Лицей» мое слово о Грине. Вот выберу час – и выложу в «лицейском» архиве… А пока – вот оно тут, из моей старой песенной «гриновщины». Только «Алый парус» не стал дублировать, – кто захотел, уже прочел апрельскую публикацию…
dreamworlds.ru
ОСТРОВ СЧАСТИЙ
…Где живут все несбывшиеся счастья?
А, наверное, есть такой остров.
Зоревые облака над ним мчатся,
И колышутся крылья альбатросов.
Там от пальм – такие синие тени!
Так лагуны там теплые прозрачны!
На каких он параллелях затерян
И на картах на каких обозначен?
Ах, и жизнь там – не придумаешь лучше,
Жуй бананы, беспечален и весел!
Жизнь-малина!.. Хоть топись в теплой луже.
Хоть на пальме кокосовой повесься.
А ведь где-то в них, несбывшихся, верят,
Ищут, ждут и, не найдя, – умирают…
…И приходят счастья на берег
Своего рассиропленного рая.
forum.moya-semya.ru
Долго смотрят – где же парус корвета
Там, где солнце в океане дробится?
Пусть бы – ливни,
Пусть бы – гром,
Пусть бы – ветры,
Только сбыться бы,
Сбыться бы,
Сбыться!
…А прибой мурлычет в пене опАловой,
За прибоем – рифы мокрой корою…
Бродят грустные счастья под пальмами,
Ждут – когда же этот остров откроют...
СИНЯЯ ПЕСЕНКА
Луна за синими окнами:
на мокрый асфальт ложится
на осколки разбившееся
серебряное литьё…
Красивая и одинокая,
как грустная Синяя Птица,
девочка ждет Несбывшееся,
Приснившееся своё…
А небо над синим городом
вздрагивает ночами
от синих бессильных молний
поздних беззвучных гроз.
И ложка звякает кОротко
в стакане с остывшим чаем,
и стекла дождем намокли,
словно от синих слез…
Давно уж девочка эта
не любит синего цвета…
www.wpts.vbg.ru
БАЛЛАДА О ЖАЖДЕ
Он дошел до колодца – он выжить хотел.
К раскаленному нёбу язык прикипел.
Зачерпнул он воды – а напиться не смог:
Вся ушла – меж ладоней, меж пальцев – в песок,
Слишком руки тряслись после злого пути…
А в пустыню – и незачем было идти:
В той стране, из которой ушел навсегда,
Были – синее небо, цветы. И – вода.
Только он – там родился. Привык. И устал:
Скушен цвет, пресен хлеб, тесен ветер… Вот так
Понимаем нередко мы только вдали,
Как прекрасна земля, из которой ушли.
bearbooks.ru
ОСЕНЬ
Что ж, хочешь – в крашеный парус верь,
хочешь – вином непокой залей.
Грустная осень стучится в дверь
пальцами вянущих тополей.
Хочешь – ищи ясноглазых людей,
в небо летящее окунись,
в горсть набери перламутр дождей,
к ветру неспящему прислонись.
Хочешь – знобящий воздух глотай,
учись смиряться, терпеть, прощать.
Хочешь – запрись и стихи читай.
Но Бог упаси тебя – их писать!..
Нет хвори безумней – слоги низать,
ласкать, мозоля строчкой глаза,
щенячью надежду: связать, сказать
такое, чего никто не сказал.
Плутаешь и кружишь, годы дробя,
а к НесказАнному – нет пути…
И снится: вот-вот – слова вострубят,
и мнится: еще разбег – и лети…
Но сыну, коль будет он у тебя,
стихи писать – запрети.
www.stihi.ru
ВАЛЬС РАЗЛУКИ
Хорошее слово – разлука.
В нем – связь несвязавшихся судеб.
Так сладко в отсутствие друга
Тоска дни с ночами тасует!..
Красивое слово – разлука.
В нем – золото позднего сада.
Так сладок сквозь марево юга
Прохладный мираж листопада!..
Приятное слово – разлука.
В нем – зернышком зреет свиданье.
Так сладки, без жеста и звука,
Зыбучие сны ожиданья!..
Утешное слово – разлука.
В нем – тесно душе до уюта,
И ей, запелёнутой туго,
Так сладко неметь почему-то…
Так что ж я в той зыбкости круга –
Как странник без тени и крова?
Пустынное слово – разлука,
Железное, темное слово…
otradniy.bezformata.ru
ПЕСНЯ ЛЕТУЧЕГО ГОЛЛАНДЦА
Счастье дьявол воровал
лишь у тех,
кто боялся, что его – украдут.
Пусть забудешь ты
мой голос и смех,
не написана ты мне на роду, –
ты прости: опустит скрипки зима,
и когда, как в том забытом году,
вступит черными свирелями март,
я во сне к тебе, забытый, приду.
Близко-близко я в тебя
загляну,
промолчу, чтоб не встревожить твой сон.
Ты прости, –
напомнит мне ту весну
рей, вантов и облаков перезвон.
То ли парус тенью встанет в окне,
то ли просто темной тучкою грусть…
Подожду – а вдруг окликнешь во сне,
и, конечно же, опять не дождусь.
И уйду – и повторю
этот путь
через год штормов и мертвых зыбей.
Пусть тебя не суждено
мне вернуть, –
суждено мне возвращаться к тебе.
Плачут камни на твоем берегу,
и пустынен, и далек окоем…
Ты прости, что я в тебе берегу
одинокое бессмертье мое.
nnm.ru
Счастье тот лишь навсегда
потерял,
кто сумел его, глупец, обрести.
Ты прости,
что я оставил причал,
чтоб искать к нему веками пути.
В этом лучшем из нелепых миров
выбрал лучшую себе я судьбу:
счастлив тот, кому дано вновь и вновь
возвращаться к своему Мысу Бурь…
ПРОЩАЙ, ГРИНЛАНДИЯ
Друг мой, друг мой, пора. Зурбаган наш с рассветом растает.
Светлячок мой, Несбывшаяся, прости.
Я открою тебе и смешную, и грустную тайну:
знаешь, Синяя Птица – не прилетит.
Не поймаешь ее. Как ручного скворца, не подманишь.
Не ослепнешь от перьев пронзительной голубизны.
Не бывает ее. Не бывает совсем, понимаешь?
Не становятся явью красивые сказки и сны.
…Тает призрачный город. Тебе я придумывал это.
И тебя я придумывал тоже, мою Фрэзи Грант.
Вот сквозь зыбкую тень маяка над проливом Каскета
серой башней возник настоящий земной телеграф…
Ты поплачь обо мне, хорошо? Хоть немножко, для виду,
за ненужность прощаний, за позднюю нежность коря.
Потому что иным уходящим бывает обидно –
знать, что плакать по ним предназначено лишь матерям…
До свиданья, Гринландия. Сказка моя, до свиданья.
…Всё ясней проступают привычных домов этажи…
А закон одиноких дорог – неизменен в любой из Гринландий.
Да, и в сказочных странах. Я знаю теперь. Я там жил….
blogs.mail.ru
ГОСПОЖА УДАЧА
Госпожа Удача, луна в пруду,
Пыль горячих снов, волчья сыть…
Чем сманю тебя? В чем сыщу-найду?
Что такое – с удачей быть?
Обрести друзей? Одолеть врага?
В свой единственный час – расцвесть?
По заслугам – честь? По трудам – деньгА?
По любви – любовь? Кто ты есть?
Протечет почет, как в горстИ вода,
Расточится росою клад,
Что свершил – забудется без следа,
Даже рукописи – сгорят.
Завивает муть оловянный век,
Крутит душами и костьми.
И восплачешь безднам ты, человек:
«Кто-нибудь, приди – и пойми!»
bwtorrents.ru
«Я хочу быть пОнят своей страной…»
Ну, зачем уж так – в необхват?
Хоть бы – тем, одним, хоть бы – той, одной…
И одна бы душа – да в лад…
С чем ты, бос и гол, в этот мир вступил,
С тем уйдешь ты в тень, сир и наг.
Но коль соль делил с тем, кем понят был, –
Царь удачников ты, бедняк.
«Даже там, где у тебя похоже на нормальную понятную лирику, без этого нелепого Грина, ты какой-то упадочник, пессимист, всё какие-то драмы, расставанья-прощанья, а то сам не можешь с чувствами разобраться…» Это тот мой искренний доброжелатель ворчал тогда и хмурился (что это – песенка, я умолчал, показал – как просто стихи). «А если уж конкретную деревню поминаешь, так хоть назови правильно: там ведь ударение-то по-карельски – на первый слог… А с чего это она тут у тебя?» – «А я к любимой девушке тогда ездил по выходным, – она там на учительской практике была. А МегрЕга – уж так стих захотел» – «Захотел… Выпендриваетесь, формалисты недоделанные. И все равно тут деревня – ни к селу, ни к городу. К училке мотал? Вот так и скажи, и жизненно было бы, и симпатию вызовет… А то ведь – про что оно? Кто кому кто? Напустил туману, лирик…».
blogs.privet.ru
Я ТЕБЯ РЕШАЮ, КАК РЕБУС…
Я тебя решаю, как ребус.
Глобус облегают снега.
Длинная деревня МегрЕга
Греет по лежанкам бока.
Ты сейчас, наверно, озябла,
Стылый чай горчит на губах…
То ли я – холоп, то ль – хозяин,
То ли ты – мольба, то ль – судьба…
Кто ты завтра – Юг или Север?
Песня я твоя иль дурман?
Серый, ослепительно серый
Веки обжигает туман.
Белый ветер землю шатает,
Тени – по лицу твоему…
Обнимаю – как ожидаю,
Что сейчас – туман обниму…
Длится это всё или снится?
«Милый!» – твои руки твердят…
Снова меж ладоней синицы
В небо журавлями летят.
Поздно ты дана или рано?
Светишь иль сгораешь, слепя?
Ах, моя беда и отрада,
Не сердись: я пью – за себя.
Дай мне Бог тоску и заботу
Мучиться тобой, как звездой.
Дай же, чтоб и мне для кого-то
Стать бы маяком, маетой…
Я тебя, как ребус, решаю,
Пальцы согреваю у рта.
А пурга меня утешает:
«Ты давно – её маета…»
www.stihi.in.ua
У ПОСЛЕДНЕГО ПАРАДНОГО
ПЕСНЯ-ДИАЛОГ С ПОСЛЕСЛОВИЕМ
– А мороз-таки! Прохожего не встретить…
Ну, зачем ты так? Ну, видишь: я – спокоен…
– Я не плачу, ты не думай. Просто – ветер.
Просто снег сегодня колкий какой-то…
– Да, конечно. Снег. Прости. Что тут плакать…
– Ты иди. И час, наверное, поздний.
– Ничего не говори сейчас, ладно?
Ни к чему. Потом когда-нибудь. После.
– Дай мне руку… – Чертов ветер, как режет!...
(Дверь в парадном проскрипела знакомо.)
Вот и все. Теперь пойду. Только прежде
Постою чуть-чуть у твоего дома.
Черный тополь… Тоже зябнешь напрасно?
«Будем просто друзья», как говорится…
Ты не плачь. Хоронят то, что угасло,
А не то, что не успело родиться.
Ты права. И не жалей меня, не надо.
Я проснулся. Сон вернуться не может.
Ты прости. Ты ни в чем не виновата.
Да и я, мой друг, наверное, тоже.
Я ни словом не затрону обидным,
Не напомню, не взгляну. Я смогу.
Только б так тебя любил твой любимый,
Как мечталось одному чудаку….
Да, «нелепый Грин» тут, вроде бы, не маячит. И все же для меня – в том же ручейке и эти песни… Как и следующие, из написанных много позже, уже в 80-е и в другой моей жизни. Хотя… жизнь и быт были другими, но ведь я-то – всё тот же…
www.aero.iitb.ac.in
БАЮКАЛЬНАЯ СЫНОВЬЯМ
Жили-были там, где тропики,
Бегемоты толстокожие:
Папа, мама, бегемотики,
С дирижабликами схожие.
Днем и ночью в теплой заводи
Все семейство толстопузиков
Грело пузики и задики
Без купальников и трусиков.
Жизнь была – не жизнь, а праздники,
Жуй траву да грей животики.
Подымать на небо глазики
Не умели бегемотики.
Но однажды, после дождика, –
То ли сверху чем-то брызнуло,
То ль нашло на кроху-толстика
Настроение капризное.
То ль приснилось что неладное,
То ль подумалось ненужное,
То ли водоросль несладкую
Съел нечаянно за ужином, –
Поднял он глаза-фонарики
(Бегемоту – это просто ли?)
И увидел в небе Африки
Что-то серое и толстое.
Очень странное животное,
Неуклюжее и тучное,
Очень с виду бегемотное,
Только – батюшки! – летучее!
И летит оно – по синему,
Точно пО морю далекому,
Толстобрюхое, красивое
И совсем как-будто лёгкое!
Значит, близко ли, далёко ли,
Где-то есть такие африки,
Где не дремлют толстобокие
В теплой жижице по маковки,
Не пыхтят в уютной сырости,
Не зевают – пасть лопатою,
А в чудесной синей синести
Всё летают – и не падают!
copypast.ru
Вы, и умные, и сильные,
Объясните же, родители,
Как же он, с глазами синими,
Уродился водным жителем?
Если было так назначено –
Чтоб другие в небо лазили,
Что заставило пузанчика
Подымать на небо глазики?
То ль шепнуло что-то тайное
С той голУбости блистающей,
То ли вовсе он когда-ни-то
Был подкидышем летающим?
…И пока за горизонтами
Не растаял странный в радуге,
Провожал малыш глазёнками
Дирижаблевого братика…