Глава двадцать четвертая 4 глава. В те дни светские люди Нью‑Йорка были наперечет, и все




В те дни светские люди Нью‑Йорка были наперечет, и все, включая конюхов, лакеев и поваров прекрасно знали, кто куда выезжает и по каким дням. Таким образом, было совершенно очевидно, что приглашенные, приславшие свои отказы, не желают присутствовать на приеме в честь графини Оленской.

Это был совершенно неожиданный удар. Но Минготы, как всегда, спокойно отнеслись к поражению. Миссис Ловелл Мингот поведала в доверительной беседе о том, что случилось, миссис Велланд, а та, в свою очередь, все передала Ньюлэнду. Тот, оскорбленный до глубины души, позволил себе высказать вслух, в присутствии матери, все, что он думает по этому поводу; и та, после долгих внутренних колебаний, не показывая сыну, что тоже взволнована, решила внять его горячим просьбам (она это делала всегда) и, немедленно оценив ситуацию, с двойной энергией приступила к делу. Надев свою серую фетровую шляпу, она сказала: «Надо бы съездить к Луизе Ван‑дер‑Лайден.»

Нью‑йоркское общество во времена Ньюлэнда Ачера напоминало гладкую пирамиду, в которой не было ни единой трещинки и на вершину которой, поэтому, невозможно было вскарабкаться. Эта пирамида стояла на достаточно прочном фундаменте, – он состоял из тех, кого миссис Ачер называла «простыми людьми»; подавляющее большинство представителей уважаемых семейств (Спайсеры, Леферты или Джексоны) вознеслись на ее вершину благодаря тому, что заключали удачные браки и вливались в кланы, которые правили бал.

Общество, как говаривала та же миссис Ачер, уже не то, что было раньше; и в самом деле, где уж тут сохраниться старым добрым традициям, если на одном конце Пятой Авеню обосновалась всемогущая Кэтрин Спайсер, а на другом – Джулиус Бьюфорт!

Устойчивая, но почти не видная с земли вершина этой «пирамиды благосостояния» была представлена тесно сплоченной доминантной группой. В нее входили Минготы, Ньюлэнды, Чиверсы и Мэнсоны. Они сформировали ее активное ядро. Большинство людей склонялось к тому, что именно эти семьи и увенчивают собой нью‑йоркскую «пирамиду»; но сама элита (по крайней мере, поколение миссис Ачер) не обманывала себя на этот счет, зная, что в глазах любого человека, сведущего в геральдических вопросах, только самое ограниченное число семей могло претендовать на роль «верхушки».

«И не рассказывайте мне, – говорила миссис Ачер своим детям, – всю эту газетную чепуху о жизни Нью‑Йоркской аристократии. Если она еще не выродилась окончательно, то к ней следует относить отнюдь не Минготов с Мэнсонами. О, нет, Ньюлэндам с Чиверсами до нее далеко. Наши деды и прадеды были всего‑навсего уважаемыми английскими или голландскими купцами, которые прибыли в колонии, чтобы попытать счастья. Они остались здесь потому, что дело их процветало. Один твой прадед подписывал Декларацию, а второй воевал на стороне Джорджа Вашингтона и дослужился до генеральского чина. После битвы под Саратогой его наградили почетным орденом Генерала Бургойна. Конечно, нашим предкам было чем гордиться, но… их положение в обществе после столь блистательных побед никак не изменилось. Наш Нью‑Йорк всегда считался городом коммерсантов, и в нем только три семейства могут похвастать своим аристократическим происхождением».

Миссис Ачер, ее сын и дочь, равно как и остальные жители Нью‑Йорка, знали, кто были эти привилегированные люди: Деджениты с площади Вашингтона, чьи предки испокон веков жили в старинном английском родовом поместье и вели свой род от Питсов и Фоксов; Ланнингсы, породнившиеся с потомками графа Деграсса еще до революции посредством заключения выгодных браков, и Ван‑дер‑Лайдены, прямые наследники первого губернатора Манхэттана, голландца по происхождению.

Из Ланнингсов в живых остались только две старушки. Сестры Ланнингс коротали свои дни среди семейных портретов и старинной мебели стиля чиппендель. Они безмятежно предавались воспоминаниям о днях минувших.

Клан Дедженитов считался довольно внушительным. Семьи, входившие в него, в основном, жили в Балтиморе и Филадельфии. Что же касается Ван‑дер‑Лайденов, то из них, стоявших выше всех по своему социальному положению, наибольшего интереса, пожалуй, заслуживали супруги Генри Ван‑дер‑Лайден. С сожалением можно было отметить, что сам род потихоньку угасал.

Миссис Луиза Ван‑дер‑Лайден до замужества носила фамилию Дедженит, а мать ее была внучкой Колонела Дюлака из семьи с Чэннел‑Айленд. Он воевал под Корнуоллом и, когда закончилась война, поселился в Мэриленде вместе со своей невестой, леди Анжеликой Тревенной, пятой дочерью князя Сан‑Острейского. Взаимоотношения между Дедженитами, потомками Дюлака из Мэриленда, и их корнуолльскими родственниками, Тревеннами, всегда оставались сердечными и дружескими. Супруги Ван‑дер‑Лайден неоднократно посещали главу семейства Тревеннов, князя Сан‑Острейского, в его родовом гнезде в Корнуолле и в Сан‑Остри в Глостере. В свою очередь Его Светлость часто заговаривал о своем намерении почтить их ответным визитом («Княгиня пусть остается дома: она боится Атлантики!»). Мистер и миссис Ван‑дер‑Лайден проводили время то в Тревенне, своем имении в Мэриленде, то в Скайтерклифе, огромном поместье на Гудзоне, которое правительство Голландии выделило для выдающегося человека, первого губернатора Манхэттана. Теперь его законным владельцем считался мистер Ван‑дер‑Лайден. А вот их огромный, торжественный особняк на Мэдисон‑Авеню почти все время пустовал. Когда супружеская чета возвращалась в Нью‑Йорк, она принимала в нем только своих близких друзей.

«Почему бы тебе не поехать со мной, Ньюлэнд, – сказала его мать, вдруг останавливаясь в дверях из мореного дуба. – Луиза так тебя любит! И, конечно же, только ради Мэй я иду на подобный шаг. Ну и еще – в интересах общества, потому что если мы не будем горой стоять друг за друга, то от него останутся одни лишь воспоминания!»

 

Глава седьмая

 

Миссис Генри Ван‑дер‑Лайден в молчании слушала свою кузину, миссис Ачер. Следует отметить, глубокоуважаемый читатель, что миссис Ван‑дер‑Лайден была молчалива от природы и что она, несмотря на всю свою сдержанность, отчасти обусловленную воспитанием, уж если кого‑нибудь любила, то любила по‑настоящему. Но даже знание этой стороны ее натуры не всегда служило надежной защитой от холода, которым она порой обдавала своих знакомых, дерзнувших переступить черту дозволенного. На Мэдисон‑Авеню, в гостиной с высокими потолками и окрашенными в белый цвет стенами, иногда случались такие «похолодания». Помимо всего прочего, в этой гостиной стояли кресла, обитые светлой парчой (чехлы снимались с них только во время приемов) и столы с орнаментами из золоченой бронзы, на которых лежали кружевные салфетки. На стенах, одна напротив другой, висели картина работы Гейнсборо «Леди Анжелика Дюлак» в тяжелой старинной раме и портрет миссис Ван‑дер‑Лайден (в черном бархатном платье с венецианским воротником) кисти Хантингтона. Нетрудно было уловить сходство между хозяйкой дома и ее прекрасной прародительницей. Он считался почти таким же превосходным, как и портреты Кабанеля, и хотя прошло уже лет двадцать с тех пор, как портрет был написан, краски на нем не потускнели. Казалось, что сама миссис Ван‑дер‑Лайден, сидевшая теперь в кресле и внимавшая речам миссис Ачер, – родная сестра прекрасной Анжелики Дюлак; художник нарисовал ее, в самом расцвете сил, еще молодой, сидящей в позолоченном кресле на фоне репсового занавеса.

Миссис Ван‑дер‑Лайден по‑прежнему надевала свое черное бархатное платье с венецианским воротником, когда выезжала в свет – или (она никогда не обедала в клубах) когда широко распахивала двери своего дома, чтобы принять гостей. Волосы ее, которые не поседели, но с возрастом обесцветились, были по‑прежнему закручены в плоские букли, закрывавшие верхнюю часть высокого лба. Пожалуй, в то время, когда художник работал над портретом, прямой нос Луизы Ван‑дер‑Лайден был очерчен несколько четче, а голубые глаза ее сияли ярче, чем теперь. Она всегда потрясала Ньюлэнда Ачера тем, что позволила как бы законсервировать себя в идеальных условиях, создаваемых для нее мужем и слугами. Так тела, замороженные в глыбах льда, хранятся в них годами, не увядая.

Подобно всем членам своей семьи, молодой человек уважал миссис Ван‑дер‑Лайден и восхищался ею. Но он находил ее любезность преувеличенной, а способ отказывать гостям (предварительно вытянув из них всю душу) несколько жестоким, хотя она и делала это всегда в мягкой форме. Ему казалось, что некоторые из престарелых тетушек его матери – злобные старые девы – и те поступали куда гуманнее, из принципа говоря: «Нет!» – еще до того, как их собеседник успевал изложить свою просьбу.

Миссис Ван‑дер‑Лайден никогда не давала окончательного ответа сразу же, но всегда обнадеживала просителя улыбкой, игравшей на ее тонких губах. А потом она неизменно отвечала: «Я должна вначале переговорить со своим мужем». Они с мистером Ван‑дер‑Лайденом за столько лет своего счастливого супружества стали так близки, что Ачер удивлялся, зачем им еще что‑то обсуждать. Но так как ни одно решение не принималось без этих таинственных совещаний, миссис Ачер и ее сын, когда заранее представляли себе встречу с миссис Ван‑дер‑Лайден, были готовы к тому, что услышат эту знакомую фразу.

Однако, на сей раз миссис Ван‑дер‑Лайден, редко удивлявшая кого бы то ни было, повела себя самым неожиданным образом. Протягивая свою длинную, тонкую руку к колокольчику, она сказала:

«Думаю, я должна пригласить сюда Генри, чтобы он тоже послушал, что вы будете говорить мне.»

Почти сразу же после того, как она позвонила, явился лакей, которому она важно сказала: «Если мистер Ван‑дер‑Лайден закончил чтение газет, спросите, не соблаговолит ли он присоединиться к нам». Миссис Ван‑дер‑Лайден произнесла эти два слова: «чтение газет», – таким тоном, словно она была супругой министра, объяснявшей, что ее муж «в настоящий момент находится на заседании кабинета». Сделала она это вовсе не потому, что была высокомерна, а в силу того, что в течение их долгой совместной жизни у нее выработалась привычка воспринимать каждый жест мистера Ван‑дер‑Лайдена как целое событие, имеющее первостепенное значение; и друзья Ван‑дер‑Лайденов и их родственники считались с этим.

В данном случае ее решимость свидетельствовала о том, что она считает сам случай «из ряда вон выходящим», а миссис Ачер – чересчур навязчивой. Но, чтобы никто не подумал, что она настроила себя заранее, почтенная дама добавила, улыбаясь им одними глазами: «Генри всегда так рад вас видеть, Аделина! И он с удовольствием поздравит Ньюлэнда».

Двойные двери торжественно растворились, и на пороге появился сам мистер Генри Ван‑дер‑Лайден, – высокий, худощавый, с замороженной, как и у его супруги, приветливостью в глазах, которые были не бледно‑голубые, как у нее, а серые. На нем был хорошо подогнанный по фигуре сюртук. Светлые его волосы со временем обесцветились, как и у жены; и даже нос у него был такой же прямой, как у нее.

Мистер Ван‑дер‑Лайден, как и полагалось кузену, тепло поприветствовал миссис Ачер, негромко произнес слова поздравления (почти те же самые, которые использовала его супруга), в адрес Ньюлэнда, и позволил себе расположиться в одном из обитых парчой кресел с непринужденностью правящего государя.

«Только что окончил чтение „Таймс“, – сказал он, складывая вместе свои длинные пальцы. – В городе я так занят по утрам, что предпочитаю просматривать газеты во время завтрака. Это так удобно при моей занятости!»

«Превосходная мысль, – заметила миссис Ачер. – А вот дядя Эгмонт, помнится, откладывал чтение утренних газет до обеда».

«Да, отец не любил спешки. Но теперь мы живем в мире сплошной суеты», – сказал мистер Ван‑дер‑Лайден, старательно подбирая каждое слово и медленно обводя взглядом просторную белую гостиную, которая, по мнению Ачера, как нельзя более соответствовала имиджу хозяев.

«Но, надеюсь, мы не помешали тебе читать?» – с легкой тревогой в голосе спросила его жена.

«О, нет!» – поспешил он ее успокоить.

«Тогда я бы хотела, чтобы Аделина все рассказала тебе».

«Вообще‑то дело касается Ньюлэнда», – заметила миссис Ачер, улыбаясь, и принялась объяснять, в какое неприятное положение попала миссис Ловелл Мингот, получив почти от всех приглашенных письма с отказами.

«И, конечно, – закончила она, – Августа Велланд и Мэри Мингот обе чувствуют, что вам следует узнать об этом, – особенно в свете помолвки Ньюлэнда».

«О!» – воскликнул мистер Ван‑дер‑Лайден, слегка опешив.

В воцарившейся тишине каминные часы с бронзовой инкрустацией, стоявшие на мраморной полке, угрожающе тикали, словно в них была вмонтирована бомба замедленного действия. Ачер с благоговейным трепетом смотрел на две неподвижные стройные фигуры, с олимпийским спокойствием восседавшие рядом друг с другом. Отпрыски знаменитых родов не желали нарушать преемственность поколений и низлагать с себя венец величия, возложенный им на голову самой Судьбой. Они жили без излишеств, но элегантно, и пожинали невидимый урожай, чьи семена были брошены в плодородную землю Скайтерклифа их предшественниками. А по вечерам они все так же, следуя традиции, раскладывали пасьянс.

Мистер Ван‑дер‑Лайден первым пришел в себя.

«Так вы и в самом деле считаете, что здесь дело не обошлось без намеренного вмешательства Лоренса Лефертса?» – спросил он, обращаясь к миссис Ачер.

«Вне всякого сомнения, сэр! Ларри порой заходит слишком далеко… Если моя кузина Луиза не возражает, позволю себе упомянуть о его скандальной связи с женою почтмейстера (рядом с их поместьем есть один городок) или с кем‑то в этом роде. А когда бедняжка Гертруда начинает подозревать, что дело нечисто, он, опасаясь скандала, откалывает подобные номера, строя из себя моралиста и доказывая с пеной у рта, что непозволительно приглашать его супругу на встречу с людьми, с которыми у нее не должно быть ничего общего. Да он просто использует бедняжку Элен Оленскую, как громоотвод! Он и раньше часто так делал!»

«Ох уж эти Лефертсы!» – воскликнула миссис Ван‑дер‑Лайден.

«И не говорите, дорогая! – отозвалась миссис Ачер. – Что подумал бы дядя Эгмонд, услышав, как Лоренс Лефертс восстает против кого‑нибудь? До чего докатилось наше общество!»

«Точнее, некоторые его члены», – холодно произнес мистер Ван‑дер‑Лайден.

«Эх, если бы вы и Луиза могли почаще выезжать в гости!» – вздохнула миссис Ачер. И тут же поняла, что сплоховала: Ван‑дер‑Лайдены всегда болезненно относились к любой, пусть даже завуалированной, критике своего уединенного существования. Они считались признанными арбитрами светской жизни, их слово было законом (по крайней мере для многих). Они это знали и благодарили судьбу за то, что она им посылала. От природы они были стеснительными людьми, и, как уже упоминалось выше, жили уединенно в лесной тиши Скайтерклифа. Они старались как можно реже выбираться в город, а когда делали это, то отклоняли все приглашения, ссылаясь на состояние здоровья миссис Ван‑дер‑Лайден. Ньюлэнд поспешил на выручку к своей матери:

«Все в Нью‑Йорке знают, что вы с миссис Ван‑дер‑Лайден пользуетесь исключительным влиянием. Вот почему миссис Мингот чувствует себя обязанной посоветоваться с вами, как предотвратить скандал, который назревает вокруг графини Оленской».

Миссис Ван‑дер‑Лайден переглянулась со своим мужем.

«Этот принцип мне не нравится, – сказал, наконец, мистер Ван‑дер‑Лайден. – Если представители известного клана поддерживают свою… э… заблудшую овечку, – чего еще желать?»

«И я так думаю», – кивнула миссис Ван‑дер‑Лайден с таким видом, точно ей в голову пришла оригинальная мысль.

«Я понятия не имел, – продолжал мистер Ван‑дер‑Лайден, – что дело так далеко зашло». Он сделал паузу и снова посмотрел на свою жену:

«Кажется, дорогая, эта графиня Оленская – наша дальняя родственница, – так, седьмая вода на киселе, по линии первого мужа Медоры Мэнсон. Так или иначе, мы с ней уж точно породнимся, когда состоится свадьба Ньюлэнда.»

Он повернулся к Ньюлэнду и спросил:

«Вы читали утреннюю „Таймс“, Ньюлэнд?»

«Да, конечно, сэр», – ответил молодой человек, который обычно «проглатывал» с полдюжины страниц за чашкой кофе.

Супруги снова переглянулись. Две пары выцветших голубых глаз долго вели немые переговоры. Но вот миссис Ван‑дер‑Лайден чуть раздвинула губы в улыбке. Судя по всему, она правильно истолковала значение взгляда своего мужа и была готова подыгрывать ему.

Мистер Ван‑дер‑Лайден сказал, обращаясь к миссис Ачер:

«Если здоровье Луизы позволит ей (и я прошу вас передать мои слова миссис Ловелл Мингот), мы будем счастливы… э… занять места Лефертсов за ее обеденным столом, – он снова сделал паузу, стараясь понять, уловили ли остальные скрытую в его словах иронию. – Но не знаю, может ли миссис Мингот и в самом деле рассчитывать на наше присутствие». Миссис Ачер сочувственно вздохнула. «Но Ньюлэнд говорит, – продолжал он, – что читал утреннюю „Таймс“; поэтому, вероятно, он видел фотографию родственника Луизы, князя Сан‑Острейского. Он прибывает сюда на следующей неделе на теплоходе „Россия“. Князь намерен подготовить к Международной регате, которая состоится следующим летом, свою яхту „Минерва“. Потом он собирается поплыть под парусами в Тревенну и там принять участие в охоте». Мистер Ван‑дер‑Лайден перевел дыхание и продолжал с возрастающей теплотой в голосе: «Прежде, чем отвезти его в Мэриленд, мы решили устроить небольшой прием в его честь и пригласить на него несколько друзей. Но вначале, разумеется, мы пригласим всех отобедать. Я уверен, что Луиза будет так же рада, как и я, если графиня Оленская позволит включить ее имя в список гостей». С этими словами он поднялся, слегка поклонился своей кузине и добавил: «Думаю, Луиза разрешит мне сказать за нее, что она сама завезет приглашение с визитками, – с нашими визитками, конечно! Она как раз сейчас собирается выезжать…»

Миссис Ачер поняла намек мистера Ван‑дер‑Лайдена: к подъезду уже подали ландо хозяев, запряженное четверкой гнедых. Оставаться дольше было неудобно, поэтому она поспешно поднялась, неловко поблагодарив супружескую чету. Миссис Ван‑дер‑Лайден улыбнулась ей улыбкой Эсфири, но ее муж протестующе поднял руку.

«Вам не за что благодарить нас, дорогая Аделина; в самом деле, не за что! Подобные недоразумения не должны происходить в таком городе, как Нью‑Йорк. И я постараюсь сделать все, от меня зависящее, чтобы этот нонсенс не вносил беспокойства в нашу жизнь».

Он произнес эту маленькую речь с достоинством императора, провожая миссис Ачер и Ньюлэнда до дверей.

Через пару часов весь Нью‑Йорк облетела весть, что просторное ландо, в котором миссис Ван‑дер‑Лайден выезжала всегда, в любое время года, видели стоящим у дверей дома старой миссис Мингот. Был передан большой квадратный конверт; и в тот же вечер в Опере мистер Силлертон Джексон утверждал со знанием дела, что в этом конверте находилось приглашение для графини Оленской на прием, который Ван‑дер‑Лайдены устраивали на предстоящей неделе в честь их благородного кузена, князя Сан‑Острейского.

Молодые люди, стоявшие в клубной ложе, обменялись многозначительными улыбками и посмотрели в сторону Лоренса Лефертса, беззаботно сидевшего на переднем ряду. Он теребил свои длинные золотистые усы и, когда певица замолчала, глубокомысленно изрек: «В роли сомнамбулы хороша одна лишь Пэтти! Никого другого я не признаю».

 

Глава восьмая

 

Итак, весь Нью‑Йорк признал, что графиня Оленская себя скомпрометировала.

Впервые она вошла в жизнь Ньюлэнда Ачера, когда ей было всего девять или десять лет. Ей прочили блестящее будущее, и многие считали, что это прелестное дитя достойно кисти художника. Ее родители любили скитаться по белу свету, но после детства, проведенного «на колесах», она потеряла их обоих, и опеку над девочкой приняла на себя ее тетя, Медора Мэнсон, которая тоже много путешествовала, но, в конце концов, возвратилась в Нью‑Йорк, где и обосновалась.

Бедная Медора, дважды овдовев, всегда возвращалась домой «зализывать раны», каждый раз покупая дом на свое имя все скромнее и скромнее. Она привозила с собой то нового мужа, то приемную дочь. Но через несколько месяцев она либо ссорилась со своим мужем, либо с дочерью. История всякий раз повторялась. Когда это случалось, Медора продавала дом по дешевке и вновь пускалась в странствия. И поскольку мать ее была урожденной Рашворд, никого не удивляло, что ее последний брак оказался неудачным. (Она вышла за одного из этих ненормальных Чиверсов). А посему Нью‑Йорк снисходительно смотрел на все ее выходки. Но когда она возвратилась из Европы с маленькой осиротевшей племянницей, чьи родители были в свое время здесь популярны, несмотря на свое, достойное сожаления, пристрастие к путешествиям, люди начали жалеть малютку, попавшую в «плохие руки».

Все старались проявить заботу о маленькой Элен. Впрочем, глядя на ее смуглые розовые щечки и тугие косы, никто бы не подумал, что эта веселая девочка все еще носит траур по своим родителям. Медора нередко шла наперекор традициям, и тогда она полностью проигнорировала негласно установленные правила, которые предписывали всем овдовевшим американкам определенные нормы поведения. И когда мадам сошла на берег с теплохода, ее семейство было шокировано тем, что траурная вуаль, которую она носила по собственному брату, оказалась на семь дюймов короче, чем вуаль ее невестки. Что касается Элен, то на ней были малиновое шерстяное платье и янтарные бусы. Она выглядела совсем как цыганская девчонка.

Но никто в Нью‑Йорке уже не удивлялся эксцентричным выходкам Медоры; поэтому только некоторые пожилые леди покачали головами при виде безвкусного наряда Элен, тогда как другие родственники уже давно расхваливали ее завидный цвет лица и жизнерадостность. Эта юная особа ничего не боялась и вела себя совершенно естественно и непринужденно. Она спокойно задавала вопросы, приводившие ее родственников в замешательство, и позволяла себе делать преждевременные комментарии. Девушка была пластичной, музыкальной и знала многие европейские песни и танцы. Она прекрасно исполняла испанский танец с шалью и неаполитанские серенады под гитару. Полное имя ее тети было миссис Медора Торли Чиверс. Получив некоторые привилегии от Папы Римского, она пожелала вернуть фамилию своего первого мужа и называла себя не иначе как миссис Марчионес Мэнсон (в Италии она могла легко переделать ее в Манзони).

Тетушка позаботилась о том, чтобы Элен получила кое‑какое образование. Платили за него втридорога, но все, чему удалось научиться девочке, это рисовать с натуры (впрочем, раньше она об этом даже не мечтала) и играть в квартетах с профессиональными музыкантами.

Конечно, ничего хорошего из этого не вышло. И когда несколькими годами позже бедняга Чиверс скончался в сумасшедшем доме, его вдова (облаченная в странные одежды, весьма отдаленно напоминавшие траурные) вновь «снялась с якоря» и отбыла в Америку вместе с Элен, превратившейся в красивую, высокую девушку с блестящими глазами. Какое‑то время после этого о них никто ничего не слышал. Затем все были поставлены в известность, что Элен стала женой сказочно богатого польского аристократа, о котором ходили разные толки.

Она познакомилась с ним на балу в Тюильри. Поговаривали, что ему принадлежали большой особняк в Париже, вилла в Ницце, дом во Флоренции и яхта, стоявшая на приколе в Коузе. Помимо всего этого, он владел обширными охотничьими угодьями в Трансильвании. Элен умчалась на крыльях ветра, и когда, несколько лет спустя, Медора, похоронив третьего мужа, вновь возвратилась в Нью‑Йорк в подавленном состоянии и порядком обнищавшая, люди недоумевали, почему ее богатая племянница ничего не сделала для нее, поселившейся в какой‑то жалкой конуре. Но вскоре всем стало известно, что брак самой Элен развалился, и, более того, случилось несчастье. Опозоренная девушка возвращалась домой, чтобы найти пристанище и забвение у своих родных.

Обо всем этом Ньюлэнд Ачер думал неделю спустя, в тот самый вечер, когда приглашенные собирались на прием в честь князя. Ньюлэнд наблюдал за торжественным появлением графини Оленской в гостиной Ван‑дер‑Лайденов. Этот прием был знаменательным событием, и молодой человек слегка волновался, не зная, как она поведет себя в подобной ситуации. Элен немного опоздала. Одна рука ее все еще была в перчатке, и ею молодая женщина пыталась застегнуть браслет на другой руке. Но в гостиную, в которой собиралось избранное общество Нью‑Йорка, она вошла неторопливо, без легкой тени смущения на лице.

В центре комнаты она задержалась, осматриваясь, и улыбаясь всем одними глазами. Губы ее были плотно сжаты. В то же мгновение Ньюлэнд Ачер вынес ей окончательный приговор. От ее былого сияния и свежести не осталось и следа. Румянец давно сошел с некогда цветущих щек. Она была, пожалуй, слишком худой, измученной и выглядела старше своих лет (ей уже, должно быть, исполнилось тридцать).

И все же она обладала какой‑то непонятной властью. То была власть красоты, оставившей на всем свою печать; она проявлялась в горделивой посадке головы, движении глаз, – не театральном, наигранном, но совершенно непринужденном. В этих задумчивых глазах светилась живая мысль. Ачер был поражен, заглянув в них. Они были необычайно выразительными.

В то же время графиня держалась раскованнее, чем большинство из присутствовавших дам; она немного разочаровала общество (судя по словам Дженни) тем, что оделась так просто, не отдав дань тогдашней моде. А ведь именно стильность и ценили более всего в Нью‑Йорке. Все это потому, думал Ачер, что она уже не та, прежняя, живая Элен. Теперь, ее движения были замедленными, а низкий голос – слишком тихим. Она вся была такая тихая, не от мира сего. Нью‑Йорк ожидал от дамы с прошлым более эксцентричного поведения.

Гостей ожидал роскошный стол. Обед у Ван‑дер‑Лайденов всегда считался церемонией особой, а поскольку на сей раз на нем присутствовал князь, их кузен, сама трапеза превратилась в некое священнодействие, напоминавшее церковный ритуал. Ачер не без удовлетворения отметил про себя, что только коренному нью‑йоркцу было понятно различие между обыкновенным князем и князем Ван‑дер‑Лайденов. Нью‑Йорк принимал аристократов «со стороны» сдержанно и, можно даже сказать, с нарочитой надменностью (одни лишь Стаферсы этим не грешили); но когда гости имели такие родственные связи, как у князя, их встречали радушно, как в добрые старые времена, так что они допустили бы великую ошибку, если б предпочли остановиться в каком‑нибудь уединенном отеле, вроде «Debrett» (в нем останавливались такие высокопоставленные особы, что любой молодой шутник, который не прочь был бы посмеяться над своим старым городом, смотрел на него с благоговейным трепетом).

Ван‑дер‑Лайдены сделали все, от них зависящее, чтобы подчеркнуть важность этого события. Были выставлены награда Дюка Севре времен Георга II Тревеннского, кубок Ван‑дер‑Лайдена, подаренный ему как участнику Восточно‑Индийской кампании, и приз Дедженита, выигранный последним на дерби. Миссис Ван‑дер‑Лайден выглядела даже эффектнее, чем на портрете работы Кабанеля, а миссис Ачер, в жемчугах и изумрудах, доставшихся ей по наследству от бабушки, напомнила Ньюлэнду даму с миниатюры Исабэ. Все леди надели свои лучшие украшения, но поскольку прием этот был особенно торжественным и проходил в одном из лучших домов Нью‑Йорка, чтившем старые традиции, почти все эти украшения были выполнены старинными мастерами. А на престарелой мисс Ланнингс (одну из старушке все‑таки удалось уговорить прийти на прием) была надета светлая испанская мантилья. Она же с гордостью демонстрировала всем камеи своей матери.

Графиня Оленская была единственной молодой женщиной из числа приглашенных. Но когда Ачер бросил взгляд на полные лица дам в возрасте, увешанных алмазными ожерельями с пышными султанами из страусовых перьев в волосах, ему показалось, что они моложе, чем Элен. Ему страшно было представить, чего насмотрелись эти глаза, и что ей довелось пережить.

Князь Сан‑Острейский, сидевший по правую руку от хозяйки, само собой разумеется, являлся героем дня. Но если графиня Оленская не так приковывала к себе внимание, как ожидалось, то главная фигура, ради которой все и затевалось, и вовсе затерялась среди приглашенных. Будучи благовоспитанным человеком (как и графиня), князь не позволил себе явиться на прием в охотничьем костюме, тем не менее, одежда на нем была поношенной и мешковатой, и носил он ее так небрежно (когда садился – сильно сутулился, закрывая чуть ли не всю манишку своей лопатообразной бородой), что можно было усомниться в том, что он наряжался к обеду. Это был низенький, широкоплечий, загорелый мужчина с мясистым носом, маленькими глазками и приятной улыбкой. Но говорил он редко. Когда он начинал бубнить себе что‑то под нос, голос его звучал тихо, и несмотря на то, что гости старались делать частые паузы в надежде, что он когда‑нибудь раскроет рот, его реплики не слышал никто, за исключением его соседей по столу.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2021-01-31 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: