я, не повторяю ли, не поддерживаю то, что лишь засоряет нашу литературу, нашу
речь?
Приходится повторить: мы не
всегда бережем богатство наше, нашу гордость - родной язык, как не всегда
умеем беречь родную природу, озера, леса и реки.
А ведь и за то и за другое мы
в ответе перед будущим, перед детьми и внуками. Им передаем мы заветное
наследие дедов и прадедов. Им - жить на этой земле, среди этих лесов и
рек, им - говорить на языке Пушкина и Толстого, им - читать, любить,
твердить наизусть, постигать умом и сердцем все лучшее, что создано за многие
века в родной стране и во всем мире.
Так неужели мы осмелимся их обделить и обездолить?
Поклон мастерам
Уходя, оставить свет –
Это больше, чем остаться.
В этой книжке я толковала
больше о том, как не надо писать и переводить. Стараясь же показать, как
надо, нередко ссылалась на мастеров той школы художественного перевода,
которую создал Иван Александрович Кашк и н. Школа возникла в самом начале
30-х годов. Для нынешнего читателя это уже далекая история, само слово
“кашкинцы” мало что ему говорит. А между тем, право же, этот удивительный
коллектив достоин памятника! Воздвигнуть его мне не под силу, но, ученица
кашкинцев, я считаю своим долгом хотя бы заложить камешек на месте будущего
памятника. Вот почему называю их поименно и пробую хоть несколькими штрихами
наметить творческий портрет каждого из тех, кто остался в этом содружестве на
всю жизнь.
Кто же они, кашкинцы, и что
они для нас сделали?
Они дали нам непревзойденные
образцы перевода классики.
Заново перевели несколько
важнейших романов Диккенса, добрую половину рассказов и очерков в первом томе
Собрания его сочинений.
Вера Максимовна Топер
перевела роман “Тяжелые времена”.
Ольга Петровна
Холмская - “Тайну Эдвина Друда”.
Евгения Давыдовна
Калашникова - “Крошку Доррит”.
Наталья Альбертовна
Волжина - “Лавку древностей”.
Нина Леонидовна
Дарузес - “Мартина Чезлвита”.
Н.Волжина и Н.Дарузес
вдвоем - “Нашего общего друга”.
Мария Федоровна Лорие -
“Большие надежды”.
Мария Павловна Богословская
(вместе с мужем, поэтом С.П.Бобровым) - “Повесть о двух городах”.
Трудами кашкинцев
возрождалась на русском языке и другая классика, о которой весьма слабое
представление давали старые, наивно-вольные или, напротив, формалистские
переводы. Так обрело новую жизнь многое из произведений Эдгара По, Брет Гарта и
О.Генри, Марка Твена и Дж. Лондона... Всего не вспомнить и не перечесть. К
примеру, В.Топер среди многого другого перевела один из важнейших романов Дж.Лондона “Время-Не-Ждет”, “Слово о Шиллере” Томаса Манна, “На воде” Мопассана (в
двухтомнике ГИХЛ, 1951. Непостижимо, почему позднее в собраниях сочинений
50-70-х годов и даже в 1981-м печатали другой, старый и устаревший перевод!).
В основном работами кашкинцев
питался, включая 1942 год, журнал “Интернациональная литература”. Благодаря им
в журналах, а затем и в отдельных книгах встретились мы со многими крупнейшими
писателями XX века. И опять, как в переводах классики, поражает разнообразие:
Колдуэлл, Стейнбек, львиная доля “Саги о Форсайтах” Голсуорси... Переводы
кашкинцев преобладали в сборниках многих английских и американских авторов.
Во время войны подготовлен и
в феврале победного 1945 года подписан к печати солидный однотомник -
“Избранное” Бернарда Шоу. Вот когда кашкинцы подарили нам все важнейшие его
пьесы, для перевода на редкость трудные! Хорошо помню, как переводила В.М.Топер пьесу “Горько, но правда” - в бревенчатом подмосковном домике,
зимой - при свете крохотной самодельной коптилки... Трижды - под такими
значительными произведениями, как “Цезарь и Клеопатра”, “Дом, где разбиваются
сердца”, “Кандида”, - мы встречаем имя М.Богословской. До сих пор не
сходят со сцены “Пигмалион” и “Ученик дьявола”, а многие ли зрители замечают,
что воссоздала их по-русски Е.Калашникова? Пьесы “Майор Барбара” и “Профессия
миссис Уоррен” перевела Н.Дарузес.
Тут требовалось огромное
мастерство, владение всеми оттенками юмора и сатиры, от едва заметной улыбки до
разящей язвительности.
Кашкинцы были великими
мастерами перевоплощения.
Как известно,
переводчик - сам себе режиссер. Он постигает стиль и замысел автора. Дух
книги, облик и голос каждого из ее героев - все зависит от того,
насколько наделен даром проникновения и перевоплощения переводчик, этот скрытый
за бумажными листами, словно бы сам-то немой и неподвижный актер-одиночка.
Но кашкинцы по самому духу
своему не были одиночками, с первых шагов они работали сообща. В любых
сочетаниях, в любых “упряжках” кашкинцы оставались кашкинцами, большими
мастерами одной школы. Любая книга, переведенная ими в содружестве, - это
единое, целостное явление культуры. А ведь как часто книгу переводят совсем
разные, случайные люди - и она разваливается, разностилица уничтожает
всякую цельность и единство.
Пусть не прозвучит ересью, но
профессиональная и даже психологическая совместимость в нашем деле почти так же
необходима, как в космонавтике.
В.Топер вместе с Е.Калашниковой и с участием И.Кашкина перевели роман Дж. Олдриджа “Дипломат”.
Много переводили вдвоем Е.Калашникова и Н.Волжина, нельзя не назвать “Зиму
тревоги нашей” Стейнбека. Они же вместе с Н.Дарузес перевели “Крестоносцев”
Ст.Гейма, а редактором была В.М.Топер. Ранние переводы Джойса (главы из
романа “Улисс”, сборник “Дублинцы”) - работа кашкинского коллектива.
Но самое яркое, самое
памятное событие, бесценный подарок кашкинцев всем нам - в середине 30-х
годов впервые заговорил по-русски Эрнест Хемингуэй.
Открытие Хемингуэя
Да, для людей читающих,
пишущих - уж не говорю для нас, тогдашних студентов, - это было
громадное открытие, смею сказать, потрясение. Удивительной силы художник,
непривычная манера письма. За такой скупой, будничной, казалось бы, речью,
между строк простейшего, в два-три словечка диалога, подчас жаргонного -
огромное напряжение чувства, смысла, боли... тот самый вошедший чуть не в
поговорку скрытый подтекст, знаменитая эстетика сдержанности. Интонацию
“Фиесты”, известных рассказов, романа “Прощай, оружие” сознательно или
бессознательно переняли потом и некоторые наши писатели, что-то от мастерства Хемингуэя
стало и нашим достоянием, и ничего зазорного в этом нет. Влияние Хемингуэя на
его современников едва ли кто-нибудь станет сейчас оспаривать. Но...
Но ведь нам-то для этого надо
было ощутить его необычность и своеобычность переданными по-русски!
Вот это чудо и совершили
кашкинцы, истинные пионеры нового перевода прозы. Они - основатели той
переводческой школы, что верна духу, а не букве подлинника. В разных поворотах,
по разным поводам об этом уже шла речь. Теперь я попытаюсь хотя бы отчасти показать,
как это делалось.
“Фиеста” (“И восходит
солнце”). Перевод В.Топер. Сегодня каждая строка романа кажется такой
естественной, что, пожалуй, подумаешь: да ведь это само собой разумеется, иначе
и сказать нельзя.
Начать с очень простого, с
азбуки перевода. Редко-редко встретишь было или имел там, где
вспомогательный глагол в языке подлинника обязателен (хотя, как я уже
показывала, многие переводчики и поныне “добросовестно” - а на самом деле
ненужно, бездумно - сохраняют их, загромождая и утяжеляя русскую фразу).
Немного
примеров.
| Буквально | У В.Топер |
| песок арены был гладко укатанный и желтый | желтел укатанный песок арены |
| Белые (бумажные, white-paper) объявления еще были (оставались) на колоннах | Объявления... еще белели... |
Зеленели
луга, мелькали белые под красными
крышами виллы... кудрявились волны... А ведь буквально опять были зеленые,
а о волнах сказано причастием, которое по-русски звучало бы уж вовсе
тяжеловесно: кудрявящиеся.
Дословно получилось бы:
Справа... был зеленый холм с замком (или - и на нем замок)... По другую
сторону... было еще одно возвышение. И опять насколько легче,
внятнее в переводе без этих вспомогательных не-нужностей: справа... виднелся высокий
холм с замком... С левой стороны... высился другой холм.
Разумеется, это не значит,
что надо наотмашь отвергать, везде и всюду выбрасывать каждое было (встречается
и такая крайность). Порой как раз с ним строй русской фразы легче,
естественней, если убраны другие грамматические “излишки”.
Зашли в ресторан. It was full
of smoke and drinking and singing - дословно он был полон (или - там
было полно) дыма, и дальше невозможное по-русски “выпиванья” и слишком
буквальное “пения”, а имеются в виду не только песни, но вообще шум. В переводе
все чисто грамматически чужое убрано: Было дымно, пьяно и шумно. Как ясно и выразительно! Совсем другим способом, чем в прежних примерах,
достигнуто легкое, свободное дыхание фразы.
Не меньше, чем свободный
строй, важна свобода в выборе слова. Уже говорилось:
выбор его, в пределах смысла подлинника, достаточно широк, смотря по настроению
автора и героя, по интонации. It was hot and bright... and the houses looked
sharply white - было жарко и солнечно... и дома были ослепительно
белые. Возникает зримая картина, какой не создать бы дословно. Первое по
словарю значение bright - ярко, а не солнечно, и дома, если буквально, выглядели
резко белыми, но и яркость и резкая, слепящая белизна переданы как раз
отходом от буквы подлинника, словом не первым по словарю.
Зачастую кажется, слово-то
взято простое. Но далеко не всегда самое простое и самое верное лежит на
поверхности. А здесь взгляд переводчика столь же зорок, как авторский, это тоже
взгляд художника, и потому все предстает на диво зримым, выпуклым, осязаемым.
Как метко выхвачено из толщи своего языка: Шофер осадил к тротуару
(backed up to the kerb)! Или вместо solid (примерно - плотно, сплошь
набита) - площадь запружена народом.
Дома
были желтые, словно прокаленные солнцем (sun-baked colour).
| and every way you looked there were other mountains | и повсюду, куда ни повернись, были еще горы |
| Making the horizon were the brown mountains. They were strangely shaped. | Горизонт замыкали темные, причудливых очертаний горы. |
А
ведь если переводить дословно - горы делали, образовали горизонт, были они
странных форм, допустим даже - причудливо сформированы, вылеплены -
все равно образ бы не сложился!
Из
такой вот свободы выбора, из мельчайших мелочей и рождаются в переводе
сочность, богатство образа.
| Although the tide was going out, there were a few slow rollers. They came in like undulations in the water, gathered weight of water, and then broke smoothly on the warm sand. | Несмотря на отлив, изредка подкатывали медленные волны. Появлялась легкая зыбь, потом волны тяжелели и плавно набегали на теплый песок. |
Вечный
камень преткновения - это неизбежное в чужом языке there were, буквалист
так бы и написал: тут были волны. А как смело и свободно у мастера английское
roller (волна, производное от roll - катить) отдает самую свою суть
глаголу. И всем существом ощущаешь, как медлительно, тяжело накатывает на
берег эта волна.
А вот совсем другой темп: к
началу корриды выпускают быков, они бегут до арены по узкой улочке, а перед
ними бегут, испытывая свою храбрость и удачу, дерзкие смельчаки. Последние,
горстка самых отчаянных were really running. И, конечно, у В.Топер не
буквально по-настоящему бежали, а пробежали во весь дух.
Чисто русский, отличной
выразительности оборот, речение. И это в переводе не редкое вкрапление, не
случайность, такому радуешься на каждой странице.
В подлиннике when you were
with English... Буквально: когда (подразумевается - часто, много) бываешь с
англичанами, в переводе: когда водишься с...
Или:
...and
she was very much with them. Точно и не передать, примерно: она была очень даже
с ними (со спутниками совсем не подходящими). В переводе: совсем как в своей
компании.
| - It has a look of a pub. | - Смахивает на кабачок. |
| - It looks to me like pub. | - И мне сдается, что кабачок. |
| ...didn’t lose money on it | ... не в убыток себе |
Такие
оттенки особенно много значат в речи героев Хемингуэя, смотря по их
отношениям, по обстановке, настроению именно в эту минуту.
Приятель Джейка болтал,
стараясь его утешить, задел больную струну, смутился и замолчал. Не had been
doing splendidly (примерно: у него здорово получалось, но это по-русски еще не
так выразительно для многословия). И в переводе: “До сих пор он сыпал как из
решета, но теперь вдруг замолчал”. Найденное речение куда вернее для образа
Билла.
Where have I been looking,
буквально: Куда я смотрел... В переводе: Где были мои глаза?
Don’t feel bad - Не
горюй.
Well, we might as well... По
интонации: ну что ж, с таким же успехом можно... В переводе: Остается только...
You can talk... Вам хорошо говорить.
Пересказан вопрос: Знаю ли я...
Ответ: Didn’t I (примерно: неужели не знаю). В переводе: Еще бы не знать.
Я пьян - You ought
to - Еще бы.
Своеобразный
иноязычный оборот, прямого равноценного нет, нужно искать:
| He’s been in a jam | С ним что-то стряслось |
| He’s in bad shape | С ним что-то неладно |
...bad
thing to do - по мнению говорящего, Брет поступила не лучшим образом. И
как по-хемингуэевски сжато, достоверно и предельно просто в переводе: зря
это она.
Джейк зашел в собор и
помолился - о себе, особо о тех, кто ему близок, lumping all the
rest - “свалив остальных в кучу” все же невозможно, было бы слишком грубо,
найдено - гуртом обо всех остальных. И в этом вовсе не молитвенном
единственном слове сквозит очень важное: не такой уж он набожный католик,
молится, как и пьет, сверх меры, больше от тоски, от одиночества. Потому что
ему все время худо - и все время он сдерживает себя, особенно на людях,
старается не выдать отчаяния, которое его точит.
И в восприятии рассказчика, и
в раздумьях, и в прямой речи его самого и окружающих - сколько таких
мелочей, до того естественных, психологически убедительных, что и принимаешь их
не задумываясь, как дышишь, и лишь заглянув в подлинник, оцениваешь всю
прелесть находки.
Казалось бы, чего проще:
“Меня туда не тянет ” или “ Ничего, если я пойду с вами?” Но
посмотрите, из чего, из каких слов подлинника возникла эта простота: Wouldn’t
like that, буквально - Мне бы это не понравилось, этого не хотелось, Do
you mind if I come - Вы не против (не возражаете), если... По-английски-то
оно и правда просто, но буквально “перепертое” по-русски обернулось бы нудным
канцеляритом!
It’s in restraint of
trade - за неимением лучшего, за ограниченностью выбора, термин-то
коммерческий, а в переводе так метко и к месту в насмешливой речи: На
безрыбье и рак рыба!
“Можно человеку сесть?”
Chap - разговорное, почти жаргонное малый, парень.
И какое тонкое нужно было
чувство слова (и юмора), чтобы найти замену - “человек”, когда так опять и
опять говорит о себе молодая, красивая взбалмошная Брет: I say, give a chap a
brandy and soda - Дайте человеку выпить.
Но строчкой выше она
обращается к тем же людям “ друзья ”, а страницей дальше еще об одном
персонаже говорит “бедный мальчик ”, меж тем в подлиннике оба раза то же
самое chap! И ручаюсь головой (примеров великое множество), что переводчики
другой школы, буквалисты и формалисты, оказались бы в плену этого повтора, а
кое-кто и сейчас скажет, пожалуй: да как посмели рядом одно и то же слово
переводить по-разному? Что, мол, за отсебятина?!
А вот так и посмели! И
никакая это не отсебятина, а верная передача интонации подлинника. Сравните:
одно и то же русское милый мы тоже произносим на очень и очень разные
лады. К примеру, как звучит милый в народной песне, миленок в
частушке, обороты: милый ребенок, милая девушка, милый человек, вы мило
выглядите, ты мой милый - или - ну, мой милый, ты у меня еще
дождешься! Вот это мило!.. - и многое другое.
Или пресловутое “All right”,
которое в той же “Фиесте” переводится, глядя по контексту и настроению, очень
разно. К примеру, обыденное: Ладно, я возьму машину, а в
разговоре двух литераторов о третьем: Ну, как он? - Он ничего... Он,
должно быть, правда ничего, только читать его я не могу, или: У вас тут не
протолкнешься из выразительного You’ve got the world here all right, что до
кашкинцев перевели бы в лучшем случае: У вас тут очень много народу. Опять
скажете: слишком вольно, отсебятина? А оттенки нашего “ладно”? Опять же
сравните: супруги ладно живут, ученье (дело, работа) идет ладно,
ладный парень, ладно скроенный пиджак - или: ну, ладно!
Да ладно тебе! Ладно, ладно, отстань!
И еще. Почти всем Брет при
встрече говорит хэлло. Повторю, теперь это словечко навязло в зубах,
полвека назад было экзотикой. В.Топер этим передает еще и горькую, невеселую
лихость во всей повадке Брет. Так говорят иногда и другие герои “Фиесты”,
однако, смотря по их нраву и взаимоотношениям, Вера Максимовна уже тогда не
раз заменяла это слово русским привет или здравствуйте - в
ту пору большая редкость, еще один малый знак величайшего переводческого чутья
и такта.
Нашей художественной прозе не
свойствен обычный для англоязычной литературы курсив, но его и сейчас нередко
переносят в перевод. В лучшем случае прибавляют какое-нибудь усиливающее
словечко. We will have fun или I say, I have a thirst, пожалуй,
передали бы как “мы здорово (хорошо) повеселимся” и “мне очень (страшно)
хочется выпить”, а в “Фиесте” живые, чисто русские и очень меткие обороты:
повеселимся на славу и смерть выпить хочется.
Из каких малых мелочей
складывается подчас живость, естественность речи, когда переводчик передает не
букву, но дух подлинника:
What possessed you -
“что вас заставило” было бы в этом разговоре слишком вяло, а “что вам взбрело,
что на вас накатило” - слишком резко. В переводе В.Топер - “что вам вздумалось...”
Nope - не просто нет,
жаргонный оттенок передан в разговоре другим словом: бросьте.
Обычное в английском
wonderful значит чудесный, замечательный, удивительный. В применении к Кону,
который своей несдержанностью ставит себя и других в не слишком ловкое, чтобы
не сказать дурацкое, положение, слово это зазвучало иронически: он бесподобен.
Не depress me so - он
меня угнетает. Сейчас, пожалуй, сказалось бы чуть иначе: он наводит на меня
тоску, уныние, но уже тогда Вере Максимовне и в мысль не пришло ввести в
русский текст, как делает кое-кто по сей день, депрессию. А
дальше с этим постылым, чужеродным в живой человеческой речи словом она
обошлась на зависть остроумно: Get over your damn depression - Разгони
тоску!
You make me ill - более
или менее точно, но неестественно, грубо в разговоре людей глубоко несчастных,
но сохраняющих внешнюю легкость отношений было бы: мне от тебя тошно. У В.
Топер - А ну тебя.
Опять и опять изумляешься:
как неподдельна, достоверна в переводе речь героев “Фиесты”.
Старый испанец, крестьянин,
побывал когда-то в Америке и, заслышав в автобусе английскую речь, сообщает об
этом своем путешествии Джейку с компанией. Его спрашивают: How was it?
(буквально - как это было), у В.Топер - Ну и как? Но он этого
обычного в чужом языке оборота не понял, переспросил, тогда ему говорят яснее:
How was America (буквально - какова была) - понравилось в Америке?
Мелочь, пустяк, а всему разговору нельзя не верить.
What a morning! Ну и
утречко! - сразу ощущаешь настроение говорящего, которое никак не
передать бы дословным “Что за утро!”.
I say. We have had a
day - Ну и денек выдался. Полвека назад редко кто находил для
перевода такую простоту и непринужденность. Но следом две жаргонные реплики,
которые передать куда труднее: the count’s been a brick absolutely - граф
был ужасно мил. Буквалист, даже додумайся он до мил, едва ли избежал бы абсолютно!
You’ve got hell’s own drag
with the concierge now - Консьержка теперь в восторге от вас.
That’s hell of a
hike - Ну и прогулочка, доложу я вам! Та же безошибочная
интонация, и притом без всяких чертей и проклятий, какими обычно передают
излюбленное английское Hell (ад, преисподняя). Ведь для англичанина-то и для
американца оно всякий раз звучит по-разному!
Yes. I’ve had such a hell
of happy life - Ну да. Хлебнула я счастья - ворчит некая
жена, недовольная своим супружеством. И совсем другое hell в разговоре
раздосадованного и все же неизменно сдержанного Джейка с плачущим Коном. Тот
просит: Forgive me (Простите меня). - Forgive you hell - Еще чего,
отвечает Джейк. А чуть дальше Кон жалуется: It was simply hell - вот
тут эта самая преисподняя и по-русски вполне уместна, и по справедливости
усилена не буквальным просто, а очень здесь верным “это был сущий
ад”. Но нельзя же в переводе нескончаемо чертыхаться - и как
разнообразно, какими верными настроению и характеру говорящего оборотами всякий
раз переданы английские обороты с этим вечным hell. Все живо, все правда,
потому что берется не самое доступное, привычное, стершееся слово или оборот, а
то, что редкостней и потому свежей воспринимается.
И это - закон для
всякого перевода.
A maid with a sullen
face - буквально: служанка с хмурым лицом, у В.Топер - хмурая
служанка.
The man... was out, вышел, его
не было на месте - отлучился.
...joked him, шутили над ним
(дразнили его) - подтрунивали над ним.
Вместо правильного, но
обычного взято более живое, верней передающее обстановку, интонацию,
настроение.
Agreed - буквально согласился,
а по контексту безошибочно - поддакнул я.
The personages of this
establishment were rigidly selected, похваляется хозяйка гостиницы. В
переводе: прислугу нанимают с большим разбором.
Или вот владелица ресторана
обрадовалась знакомому посетителю: Made a great fuss over seeing him. В
переводе отличное: Встретила с распростертыми объятиями. Но ресторан
переполнен, и эта пылкая встреча doesn’t get us a table, though, буквально: не
принесла нам столика. “Столика мы все-таки этим не заработали ”, -
философски замечает столь радостно встреченный Билл.
He’s through now -
примерно “он конченый человек”. Но говорят о писателе, и найдена очень верная
окраска: он выдохся. А в другом месте человек пишущий говорит о своей
работе: I couldn’t get it going... I’m having a hard time handling it -
“Сегодня не клеилось... Никак не могу наладиться ”. Пожалуй, кто-то
упрекнет переводчицу в чрезмерной вольности. Но неужели в разговоре двух
пишущих, да еще не в официальном, а за столиком кафе, не было бы фальшью
что-нибудь дословно-истовое вроде “Не мог сдвинуть работу с места... мне очень
трудно с нею справляться”?!
That isn’t the sort of thing
she likes - наверняка и сейчас очень многие сохранили бы в переводе
пресловутое опостылевшее thing: она, мол, не любит (ей не нравятся) такого рода
(подобные) вещи. А в давнем переводе “Фиесты” так просто и хорошо: “ Это
не для нее ”.
...he looked very
military - у него был вид бравого служаки.
Юный красавец матадор Ромеро
was the type... - уж конечно, у 99 переводчиков из 100 не миновать бы типичного,