а у Веры Максимовны он - торреро чистейшей воды.
Ни одной буквалистской
кальки - и никакого стандарта, серости, стертости, все верно, безупречно
по характерам и настроениям людей.
The concierge was just behind
him - не дословно сразу же за, позади, а за ним по пятам шел
портье.
Вместо буквального: комната
была в большом беспорядке (или - в ней был...) - в комнате было все
вверх дном. А когда у хмельного Джейка кружится голова и комната ему
кажется неустойчивой (unstable), в переводе она ходила ходуном.
She led him quite a life
(примерно - действительно она ему устроила жизнь), у В.Топер: И жилось
ему с ней не сладко.
Два приятеля проходят мимо
бара, Джейк предлагает Биллу выпить, тот отвечает: No. I don’t need it.
Здесь это не значит не нуждаюсь, мне это не нужно, в переводе верно по сути и
тону: С меня хватит. Но вот как будто сходная сценка: Майкл ушел. Брет и
я остались сидеть за стойкой: Выпьем еще? - Пожалуй. - Теперь легче
стало, - сказала Брет (I needed that). Перед
уходом жениха ей было мучительно, невтерпеж, и, конечно, то же need нельзя было
перевести ни “мне это было нужно”, ни даже “мне этого не хватало”: то же слово,
но окраска совсем иная - по обстоятельствам, настроению, состоянию
собеседников.
Всегда сложно передать чисто
английский оборот, не имеющий близкого подобия в русском языке, жаргонное
словцо. Кон сбил Джейка с ног боксерским ударом, Джейк не вдруг приходит в
себя, и ему говорят: I say, you were cold. Это не на ринге, не к месту ни
“нокаут”, ни, допустим, “было похоже, вам крышка”, и найдено отличное наше
речение: Я думал, из вас дух вон.
The police kept arresting
chaps that wanted to go and commit suicide with the bulls. Полиция то и
дело забирала самоубийц, которые так и лезли прямо на рога - лучше
не придумаешь для “парней”, которые, если буквально, “хотели совершить
самоубийство” (при помощи бегущих к арене быков) “быками” как орудием!
По-английски обычны обороты
со словом feeling, для перевода вовсе не обязательным. Правда, и у нас нередко
пишут “возникало чувство тоски, радости” и т. п. - построение
тяжеловесное, казенное. Но вот задача похитрее: There was a safe, suburban
feeling, буквально - надежное (безопасное) загородное чувство
(ощущение)! А у В.Топер: Все здесь отдавало провинциальной
тишиной и спокойствием, - легко, естественно, безошибочно по настроению.
Английской речи присущ особый
прием: повторяя наречие, междометие, существительное, превращают его в глагол.
Буквально это не передашь. К примеру, But me no buts! проще перевести “Не
нокай”, можно: “Никаких "но!"”. Более или менее схоже по-русски: “Не
нукай - не запряг”. И вот как обыграла это В.Топер. Биллу не по вкусу
приехавшие на бой быков англичане, и он изрекает: I’ll fiesta them, сделав из
фиесты глагол. Но невозможно же: Я им пофиестчу! В переводе слово повернуто
иначе, а интонация передана сполна: Я им покажу фиесту!
Очень убедителен ход “ от
противного ” - прием, в наши дни достаточно известный, полвека
назад он был одним из неожиданных открытий. О наемной машине: Do you want to
keep it on - разговорней, естественней не “хотите еще на время ее
оставить?”, а может быть, отпустим ee?
We can’t stand here... Вместо
буквального: Нам нельзя (мы не можем) тут стоять - Чего мы тут стоим?
I’m damned bad for (я плох,
плохо приспособлен для...) - Не гожусь я...
“Вы правда хотите (уйти
отсюда)? - спрашивают женщину, и вместо буквального “Разве я попросила бы
вас, если бы не хотела” она в переводе отвечает: “ Раз я предложила, значит,
хочу”.
Другой разговор, в оригинале
дословно: Очень мало ты удил рыбу во время этих поездок, а в переводе сохранены
не слова, но интонация: Страх как много ты рыбачил, когда ездил с
приятелями, - досадливо говорит жена. Муж, подмигнув присутствующим:
Женщины все одинаковы. Как только почуют флягу с вином... то уж ты, значит, пропащий
человек (великолепно передано they think it’s hell and damnation!). И она
опять свое, дословно: Удивительно, как они (мужчины) находят кого-то, кто
соглашается выйти за них замуж. По-русски это было бы тягуче, не разговорно, а
в переводе опять от противного: “Удивительно, чего ради мы за них замуж
выходим”. И так правдивы досадливая интонация жены, усмешка мужа, так ясны
характеры их, настроение и взаимоотношения.
Джейка нередко раздражает
Кон, который когда-то, в их студенческие годы, “был очень славный”, но
постепенно жизнь сделала его уже “не таким славным”. Во время фиесты Кон играет
в событиях далеко не лучшую роль. При первой встрече досада Джейка лишь едва
сквозит в интонации: So there you were - и в трех словах перевода тоже:
“Вот вам, извольте” - так верно и тонко передать этот английский оборот
нелегко.
В другом месте Джейк говорит
Кону, что пойдет с ним встречать Брет (они оба, как известно, ее любят, а
приезжает она со своим женихом Майклом), - говорит он это just to devil
him, просто чтобы поддразнить. А через страницу раздражение
нарастает - и that impulse to devil him дано сильнее: меня подмывало
бесить его (страшно подумать, сколько переводчиков даже сейчас, через
полвека, перетащили бы в русский текст, передали калькой “импульс”!).
Мамаша говорит о
мальчишке - любителе купаться, что он just crazy till he can get
in the water (буквально - пока не доберется до, не влезет) - с
ума сходит, пока не дорвется до воды. Но вот Кон, мучаясь
тем, что не сдержался, избил соперника, говорит о себе: I was crazy - и
то же самое слово передано другим, несравненно более верным здесь оборотом:
Я себя не помнил.
Майкл, естественно, терпеть
не может Кона, да и ревнует из-за прежней связи того с Брет, и говорит с ним
так: Do you think you amount to something? Do you think you belong here among
us? Примерно: Думаете, вы что-то значите (чего-то стоите), вам место в нашей
компании? Майкл зол, вдобавок хмелен - и в переводе: Вы думаете, вы важная
птица? Вы думаете, с вами веселей? Очень ясно передано настроение и
состояние говорящего, его отношение к Кону, да и место Кона в этой компании.
А Билл говорит Джейку о том
же Коне: Где тебя угораздило подружиться с этим типом? (How did you ever happen
to know this fellow, anyway?) - тут даже тип очень кстати. И еще:
he told me all about that... he’s a great little confider. Дословно этого не
передашь, но важно сочетание great (великий, замечательный) с little -
маленький, которое (если не в прямом значении - маленький предмет,
маленький ребенок) окрашено пренебрежительно. И неуважение к человеку, не умеющему
владеть собой, распускающему прилюдно свои чувства, передано очень
недвусмысленно: Не рассказал, а “все это мне поведал.
Изливал душу ”, - говорит Билл Джейку о Коне с презрительной,
насмешливой жалостью, ибо эти-то двое не станут вот так изливаться даже перед
самыми близкими.
Брет просит Джейка не
говорить больше о случившемся. Буквально: не заставлять ее этим чувствовать
себя хуже, чем она уже чувствует. Please don’t make me feel any worse than
I do - мне и так тошно.
I said... she must expect
trouble. Дословно: Я сказал ей, что она должна ждать неприятностей. В переводе:
что это добром не кончится.
You’ll lose it if you talk
about it. Будешь об этом говорить - потеряешь, утратишь. В переводе: Лучше
не говори, тогда все это останется при тебе.
И великолепно найденное
речение для ответа: I just talk around it. - Я и не говорю, а только хожу
вокруг да около.
I’d just tromper you with
everybody... It’s the way I’m made. Буквально: Я изменяла бы тебе со всеми... Уж
так я сделана. Буквалист в лучшем случае перевел бы - создана, а у В. М.
Топер: Я бы изменяла тебе направо и налево... Уж такая я уродилась, -
и куда явственней прорывается горечь от безнадежности, безвыходности
положения. Этим двоим, давно и глубоко любящим, не соединиться, не быть вместе,
потому что обоих изувечила война (Первая мировая): его физически, ее душевно. И
когда чуть дальше Джейк говорит I’m just low, в переводе сохраняется тот же тон
сдержанной горечи, еле уловимой насмешки над собой вместо прямой жалобы -
не “мне очень тоскливо” или “я совсем приуныл”, а “просто я раскис ”.
Другой человек, другое
настроение: хорошо понимая, что Джейку невесело, Билл предлагает пойти
пообедать или, мол, хочешь еще толковать на какие-то пустопорожние сторонние
темы? Односложный ответ: Go on (продолжай), в переводе: валяй. Дальше
вопрос: Пообедаем на острове? Ответ: Sure, в переводе не буквальное “конечно”,
а давай. Чуть дальше предложение купить... чучело собачки
(вспомните у Бунина “Буду пить... Хорошо бы собаку купить”), Билл и сам уже
хлебнул лишнего, при этом никогда не решится в открытую проявить жалость, это
им обоим не свойственно, больше того, противопоказано, и он, стараясь отвлечь
Джейка, чуточку паясничает. Вот почему в переводе, в полном согласии со всей
интонацией, он твердит именно про соба ч ку (в подлиннике dog без little,
и Джейк, отвечая, говорит просто “собака”). И продолжает Билл в том же ключе:
Mean everything to you after you bought it - конечно, не буквально “она
будет для тебя очень много значить” и даже не какое-нибудь “ты ее очень полюбишь”, а души в ней не будешь чаять.
На наш сегодняшний взгляд
герои Хемингуэя слишком часто чертыхаются, слишком много пьют и говорят о
выпивке. То же происходит в книгах Ремарка и Олдингтона. И тут нужна одна
оговорка. Не забудем: это так называемое потерянное поколение, писатели,
потрясенные Первой мировой войной и гневно сказавшие о ней десятилетием позже.
Но каждый сказал по-своему. Олдингтон, рассказывая о судьбе и смерти своего
героя, переходит от поэтичнейшей лирики к злой, язвительной сатире, а то и срывается
на крик, призывает (словами Шекспира) “чуму на оба ваши дома”, а “добрую старую
Англию” - понятие для довоенного англичанина священное - кощунственно
честит “старой сукой”. У Хемингуэя гнев, горечь, боль за искалеченную той
бессмысленной войной жизнь запрятаны глубоко внутри. Его Джейк живет стиснув
зубы. Подчас невесело посмеивается над собой. И те, кому он близок, совестятся
в открытую его пожалеть, да он и не примет жалости. Все подшучивают, иной раз
даже паясничают, как подвыпивший Билл. Доброта и сочувствие загнаны в подтекст.
Праздник: поездка в Мадрид со
всеми столкновениями, изменами, рвущими душу, но не прорывающимися почти ни у
кого из героев вслух, - все это позади. Брет сквозь слезы говорит Джейку,
что вернется к Майклу. He’s so damned nice and he’s so awful - это никак
не передать бы дословно, калькой (он так чертовски мил, и он так ужасен!).
Сказано лишь немного по-другому: Он ужасно милый и совершенно
невозможный - и в этом небольшом сдвиге нельзя не ощутить отчаяние
Брет оттого, что им с Джейком вместе не быть, нельзя не ощутить и ее отношение
Майклу, пусть неплохому малому, но всего лишь подсунутому судьбой вместо этого,
давно любимого и любящего, так же несчастного, как несчастна она.
Так они двое сидят в кафе,
Брет просит Джейка не напиваться: You don’t have to (буквально: Это не
обязательно, ты не обязан) - Не из-за чего. Ответ: How do
you know? У Веры Максимовны самое верное по тону - не стертое, обыденное откуда
ты знаешь и не другая крайность: с чего ты взяла (было бы слишком грубо), но -
Почем ты знаешь? Don’t (не надо), повторяет она, you’ll be all right. Ox
уж это ол райт, сколько раз его если не полностью переносят в русский текст,
так калькируют - все, мол, будет в порядке... Но, конечно, для Джейка (по
сути, для обоих) ничего не будет и не может быть в порядке - и
утешает его Брет, сама тому не веря, более человечными, хоть и мало похожими на
правду словами: Все будет хорошо. На что Джейк отвечает все с той
же привычной, сдержанно-усмешливой горечью: I’m not getting drunk... I’m just drinking
a little wine, в переводе бесхитростно и пронзительно: Я просто попиваю
винцо.
С той же остротой передано
душевное состояние и отношения людей под занавес второй части романа, когда
кончилась фиеста. Все здесь так скупо и так сильно, кратчайшими, сдержаннейшими
словами у автора - и так же поразительно мастерство переводчика.
Отъезд, почти бегство Брет с
юным матадором Ромеро - тяжкий удар и для Майкла, и вдвойне для Джейка,
ведь он сам в этом повинен. Утешать впрямую, вслух всем им не свойственно, душевный
такт, дружеская забота выражаются в иной форме.
О Джейке только что говорили,
что он blind, blind as a tick (для жаргонных оборотов тоже в ту пору было еще
находкой, новинкой: вдрызг, как стелька). Потом он притворился спящим, но
немного погодя все же спустился к приятелям. И вот концовка этой части:
- Вот он! - сказал Билл. - Молодец, Джейк! Я
же знал, что ты не раскиснешь (you wouldn’t pass out).
- Я захотел есть и проснулся.
- Поешь супцу, - сказал Билл. (Eat some soup.)
Мы пообедали втроем, и казалось,
что за нашим столиком не хватает по крайней мере шести человек.
Эта концовка полвека назад
была знаменита, мы, студенты, - и не мы одни - знали ее наизусть. Вот
он, стиль Хемингуэя, открытие, откровение! Но ведь этот стиль: и невеселую
усмешку, и стыдливую заботливость, участие, сострадание, и тоскливую пустоту,
когда отсутствие одного человека ощущается как отсутствие шестерых, как
бездонный провал и самая безлюдная пустыня - все это надо было еще
передать по-русски! А как это сделано? Просто и, право же, гениально. Даже не
столько одним словом - одной буквой (вспомните упомянутое
раньше “Попиваю винцо”). Механическая калька “поешь - или съешь -
немного супа” за душу не задела бы, но чего стоит это супцу!
Так через “Фиесту” в переводе
Веры Максимовны впервые нам открылся Хемингуэй.
* * *
Тут я позволю себе отступление.
“Томас Грэдграйнд, сэр.
Человек трезвого ума. Человек очевидных фактов и точных расчетов... (A man
of realities. A man of facts and calculations). Вооруженный линейкой и весами,
с таблицей умножения в кармане, он всегда готов взвесить и измерить любой
образчик человеческой природы (ready to weigh and measure any parcel of human
nature)... Это всего-навсего подсчет цифр, сэр, чистая арифметика. Вы можете тешить
себя надеждой, что вам удастся вбить какие-то другие, вздорные понятия
(в чьи-либо другие головы...), но только не в голову Томаса Грэдграйнда, о нет,
сэр!”
Эта похвальба, своеобразная
самохарактеристика одного из персонажей “Тяжелых времен” Диккенса -
убийственная сатира, и она сполна передана такими же сухими, жесткими штрихами
в переводе В.М.Топер. И каким отличным русским языком передана! Буквальное
“человек реальностей” ничего бы не выразило, а вот человек трезвого ума безошибочно
в устах бездушного сухаря, для которого всякий живой человек - лишь
образчик. И как верно найден этот образчик для торгашеского parcel,
словно Грэдграйнд рассуждает о товаре из своей лавки!
Естественно, его кредо,
первые же его слова - и первые слова романа - “Я требую фактов!”.
Естественно, сей бывший оптовый торговец скобяным товаром стремится “увеличить
собой сумму единиц, составляющих парламент”.
Нетрудно понять, каков может
быть город, где всем заправляют такой вот Грэдграйнд и еще более зловещий его
единомышленник Баундерби. Мрачны все краски не только потому, что это Кокс таун,
город угольных шахт. Беспросветна жизнь всякого, кто ввергнут в его дымную
пасть (whirled into its smoky jaws), беспросветна прежде всего по вине этих
проповедников факта. Диккенс едко издевается над их бездушной
философией:
A town so sacred to fact, and
so triumphant in its assertion, of course, got on well? Why no, not quite well.
No? Dear me!
Буквально: Город, настолько
посвященный (преданный) факту и торжествующий в его утверждении, конечно,
процветал, преуспевал? Нет, не очень. Нет? Неужели!
В переводе: Город,
где факт чтили как святыню, город, где факт восторжествовал и
утвердился столь прочно, - такой город, разумеется,
благоденствовал? Да нет, не сказать, чтобы очень. Нет? Быть не может!
На удивление четко и
недвусмысленно передана интонация подлинника. Выбор слов, их порядок везде
явственно иронические. Очень удачен повтор (факт и город - дважды):
оставить чисто английские местоимения значило бы ослабить, разбавить русское
звучание. И великолепен заключительный аккорд. Английский возглас буквально бог
ты мой - почти междометие, знак изумления, недоумения, и привычное
русское не может быть усилено здесь эмоциональной перестановкой: Быть
не может!
Каждая мелочь в отдельности
вроде бы проще простого, а в целом - вернейшая интонация, беспощадная
насмешка.
Беспросветна в Кокстауне
жизнь тружеников, будь то шахтер или ткачиха, не видать им понимания и
справедливости. Беспросветно детство, отданное во власть воспитателя с
многозначительной фамилией M’Choakumchild, душитель детей, в переводе
(помните?) столь же меткое Чадомор. Нерадостная жизнь уготована и
родным чадам самого Грэдграйнда, бездушие отца не могло не искалечить судьбы
сына и дочери. Вот какой появляется в начале “Тяжелых времен” пятнадцатилетняя
Луиза Грэдграйнд:
“...в девочке чувствовалось
какое-то угрюмое недовольство (jaded sullenness, дословно унылая угрюмость); но
сквозь хмурое выражение ее лица пробивался свет, которому нечего было озарять
(struggling... a light with nothing to rest upon)... изголодавшееся
воображение, которое как-то умудрялось существовать (keeping life in
itself somehow)”. Облик дочери, как и облик отца, - зримый и
психологически безупречно верный.
Напомню, портрет Луизы
Грэдграйнд выписан по-русски тою же рукой, что в “Фиесте” портрет Брет. А ведь
там, по сути, и портрета нет, лишь где-то в начале о ее глазах (они “бывали
разной глубины, иногда они казались совсем плоскими. Сейчас в них можно было
глядеть до самого дна”), да при первом ее появлении совсем коротко:
“Брет - в закрытом джемпере, суконной юбке, остриженная, как
мальчик, - была необыкновенно хороша... Округлостью линий она
напоминала корпус гоночной яхты, и шерстяной свитер не скрывал ни одного
изгиба ”.
Два романа, воссозданных
по-русски одним и тем же мастером. Другая страна, другой век, совсем другой
автор, ничего общего в стиле, едва ли найдется что-то общее в видении и в
понимании мира, а какая в обоих случаях духовная и художественная правда!
Переводчик с той же силой искренности перевоплощается и в Диккенса, и в
Хемингуэя, вживается в их мысль и ощущение и передает по-русски так, что
заставляет и нас видеть, думать и чувствовать с ними заодно.
Конечно, великолепен как
портретист сам Хемингуэй, но и его мастерство можно было, мягко говоря,
подпортить, переводя формально. You missed none of it with that wool jersey
дословно было бы: Вы не упускали ни одной округлости при этом шерстяном
свитере! Но В.Топер безошибочно выбирает не первое по словарю, а самое верное,
самое нужное значение каждого слова.
И когда у сдержанного Джейка
вырывается (не часто!), что Брет was damned good-looking или looked very
lovely, в переводе никакого “чертовски красивая” или “очень хорошенькая”, а не
вызывающий сомнения взгляд Джейка: необыкновенно хороша. Тут же
рядом первый взгляд Роберта Кона: “Так, вероятно, смотрел его соотечественник,
когда увидел землю обетованную... взгляд его выражал то же нетерпеливое,
требовательное ожидание”. И в переводе так же, как в подлиннике, нельзя не
почувствовать, что Брет и вправду очень - и при том необычно -
хороша. Далеко не так сильно ощущалось бы это, не будь переводчик свободен, не
позволь он себе крохотных отступлений от английской буквы во имя духа
подлинника, в согласии с законами русского языка.
После “Фиесты” трудами
кашкинского коллектива Хемингуэй поистине ворвался в нашу жизнь. Открытие за
открытием: пьеса “Пятая колонна”, рассказы, романы... Появлялось кое-что и за
подписями других переводчиков, но даже называть их не стану, не в упрек
кому-либо будь сказано, те работы не выдерживают никакого сравнения с
переводами кашкинцев. Сравнить, сопоставить любопытно и полезно было бы каждому
начинающему, даже просто изучающему язык: не придумаешь урока нагляднее -
как надо и как не надо переводить.
Для сборника 1939 года, куда
вошли пьеса “Пятая колонна” и первые 38 рассказов, пьесу перевели вдвоем В.Топер и Е.Калашникова; много позже они вместе перевели и его книгу об Испании
“Опасное лето”.
Благодаря Е.Д.Калашниковой
мы впервые прочитали и читаем до сих пор знаменитые романы “Прощай, оружие” и
“Иметь и не иметь”. Восхищаемся ими, думая только о мастерстве самого
Хемингуэя, и забываем, что завораживает он нас именно благодаря мастерству
переводчика. Немного позже вдвоем с Н.А.Волжиной она перевела и “По ком
звонит колокол”, правда, эта потрясающей силы книга у нас вышла лишь через
долгих двадцать лет, но сие уже от переводчиц не зависело. Позднее они же
вдвоем перевели его “Острова в океане”.
Можно бы написать целую
диссертацию об одних только переводах Хемингуэя, созданных мастерами
кашкинского коллектива. Вот где сошлись люди вдумчивые, талантливые, убежденно,
страстно верные своему прекрасному труду, а тем самым превыше всего верные
автору. И при этом у каждого мастера есть что-то, отличающее именно
его, не всегда уловимое своеобразие почерка, своя изюминка. Быть может,
кто-нибудь когда-нибудь и займется такой, поверьте, захватывающей работой,
серьезным анализом этих и многих других шедевров, которые нам подарены
мастерами кашкинской школы. А я решаюсь только показать еще несколько крупиц,
золотых блесток из их трудов, уже не приводя на каждом шагу подлинник и
подстрочник. Тешу себя надеждой, что в какой-то мере успела заслужить доверие
читателя и он не усомнится в моей добросовестности.
Итак, рассказ “На Биг-ривер”.
Ник Адамс, герой этого и еще
многих рассказов Хемингуэя, приехал на Большую реку половить рыбу. По контрасту
с Джейком и его приятелями из “Фиесты” Ник - в родной стране, среди родной
природы. Кругом простор, тишина, безлюдье, можно отдохнуть душой. Неспешно
течет повествование, и до чего же все в нем зримо, осязаемо, хочется
сказать - победительно!
В переводе ничуть не менее
явственно, чем в подлиннике, так и пахнуло от этих страниц речной свежестью,
желанной, первозданной чистотой Природы. И когда ловится у Ника, а потом
срывается с крючка громадина-форель, будь ты и не завзятый рыболов, поневоле
тоже ёкнет сердце...
В рассказах о Нике
Адамсе - и о его детстве, и о взрослой его жизни, и об участии в Первой
мировой войне - много очень личного, глубоко хемингуэевского. И всегда мы
сливаемся с героем и автором, разделяем их ощущения, дышим в одном ритме. Пока
стоишь с ними на мосту, неторопливая плавная фраза будто притормаживает и твой
шаг, успокаивает и твое дыхание, и всматриваешься неспешно в каждую мелочь,
потому что неспешно внимателен, приметлив взгляд автора - и переводчика.
Но вот Ник взвалил на спину дорожный мешок, двинулся дальше - и фраза
стала короткой, прерывистой, как прерывается дыхание от подъема с тяжестью в
гору, и кажется, вместе с Ником ощущаешь этот груз, и начинают ныть все
мускулы... Какое же нужно было мастерство, чтобы передать нам все это по-русски!
Да, Ольга Петровна Холмская,
которая среди многого другого перевела и этот рассказ, была поистине мастером.
Отточена каждая фраза - коротка ли она, длинна ли, но ничего лишнего. Все
отчетливо, ясно до кристальности, слово не скрипит, не выбивается из общего
музыкального лада, все по-особенному крепко сбито и - пожалуй, вернее не
определишь - мужественно. Кстати, в этой почти сплошь женской кашкинской
школе чего-чего, а дамского рукоделия и тени не было! Никаких сантиментов,
вялости, жеманничанья. Как выразился ровно сто лет назад один из тончайших
стилистов во французской, да и в мировой литературе Жюль Ренар, “стиль...
алмазный, без слюней”.
Где-то на большой глубине
рассказ “На Биг-ривер” (да, впрочем, и почти всё у Хемингуэя) очень лиричен. Но
этот скрытый, потаенный лиризм едва уловим, лишь целомудренно запрятанным
теплом пробивается он сквозь внешнюю сдержанность, так согласную с лесной и
речной прохладой, объемлющей Ника. Пробивается - в том чутком внимании, с
каким вглядывается Ник, а с ним и автор и переводчик в каждую букашку и каждую
былинку, в игру речной струи, как ставит палатку, засыпает, просыпается,
разводит костер. Право же, от того, как описаны нехитрые трапезы Ника, как
жарит он на костерке из сосновых щепок макароны с бобами и поливает томатным
соусом, готовит душистый кофе, а на другой день стряпает лепешки, у читателя
слюнки текут! Все любо, все внятно и важно им, Нику с автором, - вкус и
запах еды на привале, дымок костра, повадки каждой рыбины. Можно не быть