Рост городского населения 2 глава

п° A.N., К 1349, f°35v°. Голландия одна давала более 58% бюджетных поступлений Соединенных Провинций, in См. Schoffer I. — в кн.: Handbuch der fyeltgeschichte..., p. 654. и* Proisy d'Eppes C. Dictionnaire des girouettes ou nos contemporains d'apres eux-mimes. 1815.

восходству и в силу того простого факта, что она одна давала больше половины государственных доходов 'ⁱ⁰, Co своей сто­роны статхаудер упорно стремился установить личную власть на монархический лад, следовательно, укрепить центральную власть, дабы противостоять голландскому преобладанию. Для этого он использовал провинции и города, которые ревниво от­носились к Голландии и Амстердаму и слишком часто испыты­вали со стороны последних притеснения.

Результатом этого были напряженности, кризисы и чередо­вание у власти обоих соперников. В 1618 г. в связи с глубоким религиозным кризисом, в котором арминиане [ремонстранты] противостояли гомаристам [контрремонстрантам], принц Мориц Нассауский приказал арестовать великого пенсионария Гол­ландии Яна ван Олденбарневелта, который был осужден на смерть и в следующем году казнен. В июле 1650 г. статхаудер Вильгельм II предпринял попытку государственного переворо­та, которая удалась в Гааге, но жалким образом провалилась в Амстердаме. Тем временем преждевременная смерть принца развязала руки «республиканцам», которые упразднили стат-хаудерство и правили почти четверть века, до 1672 г. Во время французского вторжения Вильгельм III восстановил статхау-дерство, принявшее облик института общественного спасения. Великий пенсионарий Ян де Витт и его брат были зверски уби­ты в Гааге. Точно так же, но гораздо позднее, в 1747 г., вы­зывавшие беспокойство французские успехи в испанских Ни­дерландах позволили Вильгельму IV восстановить свою власть ^ххх. Наконец в 1788 г. революция нидерландских «патрио­тов», направлявшаяся в такой же мере извне, как и изнутри, привела, в качестве реакции, к торжеству Вильгельма V и раз­вязала преследования «оранжистами» своих противников.

В общем в этих переменах и чередованиях большую роль играла политика внешняя. Не заключалась ли уже в 1618 г. про­блема не в религиозных страстях, а в необходимости принять решение: возобновлять войну с Испанией или нет? Победа стат-хаудера над Голландией, благоприятствовавшая, как это будет почти всегда, миру, два года спустя завершится разрывом Две­надцатилетнего перемирия.

Таким вот образом в зависимости от военной ситуации, складывавшейся в Европе, центр политической власти в Соеди­ненных Провинциях колебался между статхаудерством, с од­ной стороны, и Голландией и громадной мощью Амстердама, с другой. Для регентов провинций и городов такие чередования означали либо «чистки», либо настоящую систему «добычи», если воспользоваться образами, заимствованными из опыта других; в любом случае—потери, урон или выгоды для групп социальной элиты. За исключением «флюгеров» ¹¹², или осто­рожных, которые всякий раз выходили сухими из воды, и за ис­ключением очень терпеливых: один из кризисов отстраняет се­мейство; два десятка лет спустя следующий кризис может вер­нуть его на прежнее место.

Но не было ли важнее всего то, что и в том и в другом слу­чае Соединенные Провинции пеклись о своем престиже и своем могуществе? Ян ван Олденбарневелт или Ян де Витт, пребывая

13—1006

Старинные экономики с доминирующим городским центром: Амстердам 194

у власти, были столь же тверды, как Мориц Нассауский или Вильгельм III. Что различало противников, так это цели и сред­ства. Голландия подчиняла все защите своих торговых интере­сов. Она желала сохранять мир, а военные усилия Республики ориентировать на обладание сильным флотом, условие ее без­опасности (в 1645 г. этот флот вмешался на Балтийском море в войну между Швецией и Данией, чтобы положить ей конец, поскольку она наносила ущерб голландским интересам). Со своей стороны провинции, верные статхаудеру, занимались больше армией, которая защищала их от угрозы со стороны всегда опасных соседей и открывала возможность карьеры для их дворян. Эти провинции охотно поддавались соблазну вмешаться в постоянную игру военных страстей на Европей­ском континенте. Но флот или армия, война или мир, статхау-дер или великий пенсионарий—Соединенные Провинции наме­рены были заставить себя уважать. Могло ли быть иначе в центре мира-экономики?

ПОЧТИ НЕ МЕНЯЮЩИЕСЯ ВНУТРЕННИЕ СТРУКТУРЫ

113 Kossraann E.H. The Low Counntries. — «The New Cambridge Modern History». IV, 1970, p. 365. 114 Haley K.D.H. The Dutch in the 17th Century. 1972, p. 83. 115 A.N., К 1349, f° 7et 7 v°.

Внутри страны перемены в ориентации власти имели свое значение. Бургомистры, эшевены отстранялись, заменялись; отсюда проистекала известная мобильность внутри привилеги­рованного класса, своего рода ротация среди носителей поли­тической власти. Но в своей совокупности господствующий класс оставался на месте, одерживала ли верх Голландия или принц Оранский. Как отметил Э. Коссман¹¹³, «принцы Оран­ские редко проявляли волю и никогда способность упразднить голландскую плутократию». Несомненно, потому, как предпо­ложил другой историк, что «в конечном счете они сами были аристократами и защитниками существующего порядка»¹¹⁴. Быть может, также и потому, что противостоять Голландии они могли лишь до определенной степени, что их интервенцио­нистская внешняя политика побуждала их не ставить под во­прос внутренний порядок и устои общества. «Когда принц Оранский, став королем Англии, впервые возвратился в Гаагу, Генеральные штаты велели спросить его, желает ли он быть принят в их собрании как король Английский или же как адми­рал и генерал-капитан Союза. Он ответствовал, что, сохранив с великим удовольствием те должности, кои он и предшествен­ники его имели в Республике, он желал бы быть принят именно в том звании, каковое они ему дали. И в самом деле, он продол­жал занимать обычное свое место в собрании Генеральных штатов, за исключением того, что вместо кресла, подобного креслу председателя, занимавшегося им ранее, ему дали кресло более высокое, на котором вышиты гербы королевства Вели­кобритании» ¹¹⁵. Это деталь протокола, но в конечном счете разве уважение к институтам не было в первую голову защитой нидерландской олигархии? В XVIII в. последняя даже не раз бу­дет усматривать в существовании и деятельности статхаудер-ства гарантию сохранения социального порядка.

 

Соединенные Провинции у себя дома

Коротко говоря, этот привилегированный класс помещался в центре всей политической системы. Тем не менее определить его не просто. Как и институты, которые поддерживали его и которые он вдохновлял, этот класс уходил своими корнями в давние времена, к владевшей должностями эшевенов «бур­жуазии» эпохи бургундского и испанского владычества. Дол­гая, с 1572 по 1609 г., война за Независимость обеспечила пер­венство этой буржуазии; она разорила дворянство в большин­стве провинций, а реформатская церковь, невзирая на религио­зный кризис 1618—1619 гг., осталась подчинена провинциаль­ным и городским властям. Наконец, «Революция» освятила могущество класса регентов, т. е. политической элиты, которая в каждом городе и в каждой провинции удерживала важные должности и практически обладала неограниченной властью в делах фискальных, судебных, в локальной экономической деятельности.

ne Vlekke B.M. Evolution of the Dutch Nation. 1945, p. 162—166. Цит. по: Вомг С R. Op. cit., p. 11, note 4. 117 От слов «calfat», «calfateur» — «ничтожество». 118 To есть «рассудительно и скромно» (Littre). 119 Parival J.-N., de. Op. cit., p. 190.

Регенты эти образовывали особую группу над деловой бур­жуазией, которая в эту группу не могла проникнуть по своему желанию. Но должности, которые они занимали, почти что не кормили своих носителей, жалованье было смехотворным, и это отвращало от этих должностей людей, не имевших со­стояния. Тем или иным способом, но регенты, разумеется, уча­ствовали в росте богатства Соединенных Провинций. У них были связи с деловым миром; иные даже прямо происходили из него: семейства, которые обогащались, в один прекрасный день вступали в ряды на первый взгляд замкнутой политиче­ской олигархии то ли путем браков, то ли в случае кризиса вла­сти. Эта политическая элита тем не менее образовала особую группу, своего рода патрициат. Существовало, быть может, 2 тыс. регентов, которые кооптировались, происходили из од­них и тех же семейств, из одной и той же социальной среды (де­нег¹ и власти), которые удерживали в своих руках разом города, провинции, Генеральные штаты, Государственный совет, Ост-Индскую компанию и были связаны с купеческим классом, ко­торые зачастую продолжали участвовать в торсовых и промы­шленных делах. Б. М. Влекке говорит об «олигархии» числом примерно 10 тыс. человек¹¹⁶, цифре, пожалуй, чрезмерной, если только она не охватывает членов семей.

Тем не менее на протяжении «Золотого века» регенты опре­деленно не поддавались соблазну патрицианского высокоме­рия и жизни напоказ. Долгое время они умели разыгрывать роль скромных отцов семейств перед лицом населения, об обычной дерзости которого говорили современники, как и о том, сколь силен его вкус к свободе. Автор «Наслаждений Голландии» («Delices de la Hollande», 1662) писал: «Не новость услышать, как какой-нибудь бездельник (gallefretier ^lll)n пере­бранке с почтенным буржуа выкрикивает такие поносные сло­ва: я так же хорош, как и ты, хоть ты меня и богаче... и тому подобные вещи, кои трудно переварить. Но люди благоразум­ные достойно (accortement¹¹⁹) избегают подобных столкнове­ний, и богатые уклоняются, как только могут, от сношений с простым народом, дабы быть более им почитаемы»¹¹⁹.

Этот текст еще лучше поработал бы на нас, если бы говорил

 

Старинные экономики с доминирующим городским центром: Амстердам

Соединенные Провинции у себя дома

19'-)

 

¹²⁰ he Guide

d'Amsterdam, p. 21.

¹²¹ Temple W. Op. cit.,
p. 39.

¹²² Pinto I., de. Op. cit.,
p. 334—335.

¹²³ Price J. L. Op. cit.,
p. 220.

¹²⁴ Ibid., p. 224.

Площадь Дам

в Амстердаме в 1659 г.

Картина Якоба ван

дер Эльфта.

Шантилъи, Музей

Конде. Фото

Жиродона.

что-нибудь о мотивах таких «перебранок», стычек. Ясно, одна­ко, что в так называемом спокойном XVII в. уже существовала социальная напряженность. Деньги были средством призвать к порядку любого, но таким средством, которое следовало из осторожности скрывать. Очевидно, по склонности или же в си­лу инстинктивной хитрости богачи в Амстердаме долгое время довольно естественно и благодушно маскировали богатство и роскошь. «Сколь бы абсолютна ни была власть Магистра­та,— замечает путеводитель 1701 г., — в нем не заметно ника­кой пышности, и вы видите сих знаменитых бургомистров хо­дящими по городу без свиты и прислуги и никоим образом не отличающимися от горожан, кои им подчинены» ¹²⁰. Сам Уиль­ям Темпл¹²¹ в 1672 г. поражался, что столь выдающиеся лю­ди, как великий пенсионарий Голландии Ян де Витт или Ми-хиел де Рейтер, крупнейший флотоводец своего времени, не от­личались: первый — от «самого заурядного горожанина», а второй—«от самого рядового капитана корабля». Дома на Херренграхт, улице знатных господ, не выставляют напоказ ве­ликолепных фасадов. И интерьеры в «Золотом веке» почти не знали роскоши дорогой меблировки.

Но эта скромность, эта терпимость, эта открытость начали меняться с приходом к власти в 1650 г. «республиканцев». В са­мом деле, с того времени олигархия взяла на себя новые и мно­гочисленные задачи; она поддалась бюрократизации, которая прогрессировала сама собой, она больше чем наполовину ото­шла от дел. А затем для всего высшего голландского обще­ства, баснословно разбогатевшего, возник сильный соблазн к роскоши. «70 лет назад, — заметил в 1771 г. Исаак де Пинто,— у самых крупных амстердамских негоциантов не было ни садов, ни загородных домов, сравнимых с теми, какими владеют ны­не их посредники. Строительство и громадные затраты на со­держание таких волшебных дворцов, или, вернее, таких бездон­ных прорв — не самое большое зло, но рассеянность и небреж­ность, кои порождает эта роскошь, зачастую наносят немалый ущерб в делах и в коммерции»¹²². В самом деле, в XVIII в. ком­мерция все более становилась второстепенной для привилеги­рованных обладателей денег. Чрезмерно обильные капиталы уходили из нее, чтобы быть вложенными в ренты, в финансовые операции, в игры кредита. И это общество слишком богатых рантье все более замыкалось; чем дальше, тем больше оно от­делялось от основной массы членов общества.

Этот разрыв в высшей степени проявлялся в области культу­ры. Элита в ту пору забросила национальную традицию, вос­приняла французское влияние, которое затопило все. Голланд­ская живопись едва переживет смерть Рембрандта (1669 г.). Если «французское нашествие 1672 г. провалилось в военном и политическом отношениях, то оно одержало полный или поч­ти полный успех в культурном плане»¹²³. Как и в остальной Европе, возобладал даже французский язык, и то было еще од­ним средством подчеркнуть дистанцию между собой и народ­ными массами. Уже в 1673 г. Питер де Гроот писал Абрахаму де Викефорту: «Французский существует для образованных... фламандский же — только для невежд»¹²⁴.

1" A.N., К 849, f° 34. 1" Marion M. Dictionnaire des institutions de la France aux XVII' et XVIII' siecles. 1923, p. 521.

¹²⁷ О раннем развитии
культуры картофеля

в Нидерландах см.: Vandenbroeke Ch. Cultivation and Consumption of the Potato m the 17th and 18th Century. — «Acta historiae neederlandica», V, 1971, p. 15-^0.

¹²⁸ A.N., K. 849, №18,
f°20.

¹²⁹ Pinto I., de. Op. cit.,
p. 152.

¹³⁰ Parival J.-N., de. Op.
cit., p. 41.

НАЛОГ ПРОТИВ БЕДНЯКОВ

Коль скоро голландское общество было тем, чем оно было, то не приходится удивляться: налоговая система щадила капи­тал. На первом месте среди личных налогов стоял Heere Geld — налог на слуг: 5 флоринов 16 су—за одного слугу, 10 флоринов 6 су за двоих; но за троих— 11 флоринов 12 су; за четверых —12 флоринов 18 су; за пятерых—14 флоринов 1.4 су. То есть любо­пытным образом убывающий налог. Подоходный тоже суще­ствовал, но кого бы он не устроил в наши дни! Он составлял 1%, т.е. 15 флоринов с 1500 флоринов дохода, 12 флоринов с 1200... Доход ниже 300 флоринов налогом не облагался. На­конец, «те, у коих вовсе нет постоянного дохода и кои су­ществуют лишь за счет своей торговли или профессии, како­вой они занимаются, облагаются налогом сообразно доходу, какой они, как считают, могут получить от этой торговли или профессии»¹²⁵. Имея дело с оценкой подлежащего обло­жению дохода, люди изыщут не один способ себя защитить. И в завершение всего, как и во Франции¹²⁶, привилегия имела здесь свое значение: не существовало прямого налога на на­следство.

Фискальные тяготы были перенесены на косвенный налог — оружие, которым пользовались как Генеральные штаты, так и провинции и города. Для потребителя это было как непре­рывный огонь. Все наблюдатели утверждали, что ни одно госу­дарство в XVII и XVIII вв. не было настолько обременено на­логовыми сборами. В XVIII в. существовали налоги на потре­бление, так называемые акцизы, на «вина и крепкие напитки, уксус, пиво, все виды зерна, разные сорта муки, на фрукты, на картофель¹²⁷, на сливочное масло, строительный лес и дро­ва, торф, уголь, соль, мыло, рыбу, табак, курительные трубки, на свинец, черепицу, кирпич, на все виды камня, на мра­мор» ¹²⁸.Правда,в 1748 г.¹²⁹ встал вопрос о сносе этого сложно­го сооружения. Но от этого пришлось отказаться, ибо никакое общее обложение не могло поглотить столько постепенно уста­навливавшихся отдельных налогов, к которым худо ли, хоро­шо ли, но привыкли налогоплательщики. И вне сомнения, мно­гочисленными налогами, как рядовыми солдатами, проще бы­ло маневрировать, нежели единой крупной фигурой. Во всяком случае, множество таких рядовых солдат было главной чертой фискальной системы. Это позабавило одного наблюдателя: «За корову, проданную за шестьдесят франков, будет уже заплачено 70 здешних ливров. Блюдо с мясом не поставишь на стол, пре­жде чем за него не заплатишь примерно двадцать раз ак­циз» ¹³°. «К тому же, — сообщает один мемуар 1689 г., — нет ни единого вида продовольствия, что не облагался бы акцизом, или налогом на потребление; тот, какой берут за помол пшени­цы и за пиво, столь велик, что он почти равен его стоимости, когда оное продается по обычной цене. Они даже нашли сред­ства сделать пиво весьма дорогим, прибегнув для сего к обыч­ной своей ловкости, ибо, для того чтобы помешать сбыту в своей стране товара, ввоз коего их обязательства не дозво­ляют запретить в открытую, они в своей стране облагают по-

i38 Pinto I., de. Op dr., p. 94. 13» Термин карточной игры. В фигуральном смысле «делать пароли» означает «раздувать, превышать». 140 vries J., de. An Inquiry into the Behavior of Wages, p. 13.

Соединенные Провинции перед лицом испанской угрозы I. Соединенные Провинции превращаются в укрепленный остров Вконце XVI в. все города в Нидерландах были укреплены «на итальянский манер», с бульварами и кавальерами. В 1605— 1606 гг. Мориц ЬЙссауский дополнил эти фортифика­ционные сооружения постройкой сплошного пояса небольших фортов и земляных валов вдоль крупных рек. (См.: Parker G. El ejircito de Frandes... 1976, p. 48-49.) П. Важность сухопутной торговли для Соединенных ПровинцийПодлинной угрозой для страны было оказаться отрезанными от водных путей, которые их соединяли в торговом отношении с испанскими Нидерландами и с Германией. О важности этой связи свидетельствуют доходы таможен, находившихся под испанским контролем: 300 тыс. экю за год. Рядом с названием каждого города указана выплаченная им сумма (в тыс. экю). (См.: Alcala-Zamora. Espana,... 1975, p. 184.)

Старинные экономики с доминирующим городским центром: Амстердам

131 A.N., К 1349, 132, f° 215. 132 A. R, К 849, Г 17—18 133 Ibid. 134 Ibid. 133 Pinto I., de. Op. cit p. 147. 136 «Journal de commerce», Janvier 1759. 137 Варшава, Центральный архив, фонд Радзивиллов, 18 августа 1744 г.

требление оного таким непомерным сбором, что нет ни одного частного лица, каковое пожелало бы ввезти сей товар для свое­го употребления, и ни одного купца, чтобы ввезти его для про­дажи, из опасения, что невозможно будет найти для него сбыт» ¹³¹.

Косвенный налог, главный фактор дороговизны жизни, осо­бенно обременял мелкий люд. Богач избегал удара или перено­сил его легче. Так, купцы имели право объявлять на таможне или на городских заставах стоимость подлежащих обложению товаров. Они ее устанавливали по своему усмотрению¹³², и по прохождении контроля не могла более иметь места никакая проверка. А в целом можно ли вообразить себе общество и го­сударство, которые были бы более систематично несправедли­выми? При статхаудерстве Вильгельма IV потребовались бун­ты (которые он отчасти и спровоцировал), чтобы положить ко­нец системе откупа налогов ¹³³. Но учреждение государствен­ного управления (50 тыс. служащих в одной только провинции Голландия)¹³⁴ ничего не изменило в изначальном неравенстве системы.

И это было логично: богатый налогоплательщик, который сопротивлялся замечательно оснащенному фиску, постоянно участвовал в займах Генеральных штатов, провинций или го­родов. К 1764 г. Соединенные Провинции, могущие рассчиты­вать на 120 млн. флоринов дохода, имели 400 млн. долга под очень низкий процент. Не свидетельствует ли это о сильном го­сударстве, которому достало денег и для общественных работ, и для армий наемников, и для снаряжения флотов? А также о государстве, умеющем управлять государственным долгом? «Поскольку никогда не бывает задержек в выплате процен­тов,— объяснял Исаак де Пинто, это приводит к тому, что никто не думает о том, чтобы изъять свои капиталы; а сверх то­го, имея нужду в деньгах, они могут продавать их с выго­дой»¹³⁵. Я подчеркнул последние слова де Пинто, поскольку они объясняют следующий пассаж в «Журналь де коммерс» от января 1759 г.: «Государственные бумаги в Голландии... прино­сят лишь 2,5%, но на рынке за них можно получить 4, а то и 5%» ¹³⁶; понимай: будучи выпущены по 100, они котируются по 104 или 105. Как только возникала нужда в займе, подписчики спешили принять участие. Одно письмо из Гааги от августа 1744 г. гласит: «Доказательство богатств голландских частных лиц и великого обилия денег, что имеются в стране, состоит в том, что три миллиона пожизненных шестипроцентных рент и подлежащих выплате из 2,5% облигаций были собраны мень­ше чем за десять часов, и, ежели бы капитал составлял пятна­дцать миллионов, результат был бы тем же; но дела государ­ственной казны обстоят не так, как с частными кошельками: последние полны, а казна почти пуста; однако же в случае необ­ходимости можно найти большие ресурсы посредством неко­торого упорядочения в финансах, а особенно — посемейного налога» ¹³⁷.

А в «случаях необходимости» недостатка не было: войны были бездонной пропастью; и еще того больше — такая «искус­ственная» страна, какой были Соединенные Провинции, еже-

 

Соединенные Провинции у себя дома

годно должна была реконструироваться. В сущности, «содер­жание дамб и больших дорог стоит государству больше, чем приносят ему налоги с земель» *^{3 8}. «Однако же доход от коммер­ции и потребления громаден, невзирая на скаредность реме­сленников, которая дает пароли¹³⁹ французской умеренности, не принося тех же выгод, ибо рабочая сила гам намного более дорога, нежели во Франции». Вот мы и снова перед проблемой дороговизны жизни. Она была нормальной в центре мира-экономики, привилегированная страна даже находила в этом свою выгоду. Но как и все преимущества, она могла в один пре­красный день обратиться в свою противоположность. Быть может, это преимущество приносило свои успешные результа­ты, лишь будучи поддержано активным производством? Одна­ко в XVIII в. производство снижалось, тогда как заработная плата, по выражению Яна де Фриса, оставалась «оцепеневшей», «окаменевшей» ¹⁴° на высоких уровнях. Ответственность за это определенно лежала на налогообложении. Но признак ли то «слабого государства», что государственные нужды удовлетво­ряются за счет общества?

ПЕРЕД ЛИЦОМ ДРУГИХ ГОСУДАРСТВ

Что Соединенные Провинции были сильным государством, показывает их внешняя политика на протяжении «Золотого ве­ка» Республики примерно до 80-х годов XVII в., когда упадок ее значения в Европе начал становиться очевидным.

С 1618 по 1648 г., в течение так называемой Тридцатилетней войны, там, где мы, историки, видим на первом плане лишь Габсбургов или Бурбонов, Ришелье, графа и герцога Оливареса или Мазарини, не принадлежала ли очень часто доминирую­щая роль Голландии? Нити дипломатии связывались и распу­тывались в Гааге. Именно там организовывались последова­тельные вступления в войну Дании (1626 г.), Швеции (1629 г.) и даже Франции (1635 г.). Однако, как всякий уважающий себя центр экономического мира, Соединенные Провинции удержи­вали войну за своими пределами: на их границах серия крепо­стей усиливала препятствия, образуемые многосложными вод-

Старинные экономики с доминирующим городским центром: Амстердам

Соединенные Провинции у себя дома

 

1" А. Е., С. P. Hollande, 35, F° 267 v°, 15 мая 1646 г.

VEROVEKING VANDE SHVERrVbOCW ЕЬШЕ ВАГ MATANCA к<

Захват груженных серебром испанских кораблей кораблями голландской Вест-Индской компании около Гаваны 8 сентября 1628 г. Эстамп Вишера. Собрание фонда «Атлас ван Столк».

Ш. Попытка блокады в 1624—1627 гг.

В 1624 г. испанцы

установили блокаду

водных путей

и снабжения скотом

по суше из Дании (по

дороге, обозначенной

двойной чертой). Но

продолжать эту

дорогостоящую

политику после

1627 г. они не смогли.

Не произошло ли это

по причине

экономического

кризиса

и банкротства

испанского

государства в том же

году? (1ЫЬ., р. 185.)

IV. Суша против моря

Будучи затруднена на море, война для испанцев зависела от системы снабжения, которая, опираясь на Сицилию, Неаполь, Миланскую область, Франш-Конте, испанские Нидерланды и пользуясь многочисленными случаями потворства или нейтралитета в немецких землях, смогла создать постоянные транспортные коридоры через Альпы до самого Северного моря. На карте этот испанский [снабженческий] маршрут продлен до Голштинии, зоны набора солдат для нидерландской армии. (По данным Дж. Паркера: Parker G. Op. cit., p. 90.)

¹⁴¹ Michelet J. Histoire de France, XIV, 1877, p. 2.

Границы стран, враждебных! "unit продвижению войск Габсбургов

 

ными преградами. Немногочисленным, но «очень тщательно отобранным, очень хорошо оплачиваемым и хорошо кормлен­ным»¹⁴¹, обученным самому научному ведению войны наем­никам было поручено следить за тем, чтобы Республика оста­валась защищенным островком, в безопасности.