Герцогство Мантуя (по данным карты 1702 г.)

По границам герцогства (общей площадью 2000— 2500 кв. км) располагались более мелкие государства: герцогство

Мирандола, княжества Кастильоне, Боццоло, Сабьонета, Досоло, Гуасталла, графство Новелларе. Далее—Венеция, Ломбардия, Парма и Модена. Сам город Мантуя окружен озерами, которые образует река Минчо. Не было ли герцогство Мантуя, с его долгой историей, равнозначно тому, что мы во Франции именовали «краем»?

бассейном реки Лерг, составлял лишь 798 кв. км—но то был один из самых небольших по площади диоцезов Лангедока; диоцезы же Безье (1673 кв. км), Монпелъе (1484 кв. км) и Алее (1791 кв.км) довольно хорошо подходят под норму²⁴.

Такую охоту за размерами, нормами и своеобразиями можно было бы продолжить по всей Франции и за ее пределами по всей Европе. Но закончатся ли на этом наши затруднения? Вне сомнения, главным было бы увидеть₅ какие из этих «краев», от Польши до Испании, от Италии до Англии, были сцеплены с городом, который над ними господствовал, слегка возвы­шаясь. Если выбирать достоверно известные примеры, то та­ков был случай Тулуа, властным центром которого был город Туль ²⁵; или мантуанский край, изменявшаяся площадь которо­го колебалась между 2000 и 2400 кв. км и который, связанный по рукам и ногам, был подчинен Мантуе семейства Гонзага²⁶. Любой «край», сосредоточенный таким вот образом вокруг ка­кого-то центра, несомненно, представлял экономическую це­лостность. Но «край» был также—и, может быть, в первую очередь—культурной реальностью, одним из тех окрашенных в особый цвет квадратиков, на которые подразделялась и через которые обретала гармонию мозаика западного мира, в част­ности Франции, которая «есть само разнообразие»²⁷. И тогда стоило бы, возможно, рассмотреть фольклор—костюмы, го­воры, местные поговорки, обычаи (такие, каких не найдешь де­сятью —двадцатью километрами дальше), форму и [строитель­ный] материал домов, кровель, расположение интерьеров, ме­бель, кулинарные привычки—все то, что, будучи четко лока­лизовано на местности, составляло умение жить, адаптировать-

и Brette A. Atlas des bailliages ou Juridictions assimilees, ayant forme unite electorate en 1789. s.: d., p. УТЛ: «Из более чем 400 бальяжей, образовавших в 1789 г. избирательные округа, не было, быть может, ни одного, в котором бы ве било приходов, -наполовину

принадлежавших другим бальяжам, имевших подчиненность неясную иш оспариваемую». » Во всем этом длинном параграфе. слова «провинция», «регион», «природный регион», и, следовательно,

"рынок», «региональный j' рынок» используются,* как синонимы. См. об -^-этом: Piatier A. Existe-t-U 'ч- des regions en France? ^l' 1966; idem. Lcj Zones..d'attraction de la region?^J. Pwardie. 1967; Idem. Lm

Zones d'attraction de la ^Л' .region Auvergne. 1968.

" ¹⁰ Michelet J. Tableau de, /a France. —Michelet J., Histoire de France. П, "£. 1876, p. 79. *' *^l Machiavelli N. Ritratti

th. cose di Francia. — -₁ Machiavelli N. Opere "^ complete. 1960, p. 90—91.

Провинция и ее «края»: Савойя вХУШ в.

Вся провинция. делилась на более или менее устойчивые подразделения, большая часть которых сохранилась даже до наших дней. (См.: Guichonnet P. Histoire de la Savoie, 1973, p. 313.)

ся, уравновешивать потребности и ресурсы, осознавать радо­сти этой жизни, которые вовсе не обязательно были теми же, что в других местах. На уровне «края» можно было бы также различить определенные административные функции, но сов­падения, во всяком случае во Франции, между фантазией гра­ниц 400 бальяжей и сенешальств и географической реальностью 400—500 «краев», были весьма несовершенными²⁸.

Этажом выше — провинции²⁹ представляются, колоссами с явно менявшимися размерами, ибо история, которая их соз­давала не везде работала одинаково. Видаль де Лаблат в кни­ге «Государства и нации Европы» («Etats et nations d'Europe», 1889), которая, к сожалению, не более чем набросок, особенно отмечал «регионы», на самом деле—провинции, на какие де­лился западный мир. Но в своей великолепной «Гeoгpaфuчe^ ской картине Франции» («Tableau geographique de la France», 1911), которой открывается «История» Лависса, он именно «краю» отдает предпочтение перед природным регионом или провинцией. В конце концов мы еще у Мишле найдем самый живой образ провинциального разнообразия, которое для него было «раскрытием Франции»³⁰. Разнообразия, которое не сгладилось, когда провинции были соединены в большей мере силой, нежели по доброй воле, дабы преждевременно образо­вать те административные рамки, в которых мало-помалу вы­росла современная Франция. Макиавелли^{3 х} завидовал и восхи­щался как образцовым творением французской королевской власти (созданным, правда, за несколько столетий), этим тер­пеливым завоеванием территорий, некогда столь же независи­мых, как Тоскана, Сицилия или Миланская область. И порой гораздо более крупных: во Франции «край» был вдесятеро боль­ше «кантона», а провинция—в десяток раз больше «края», т.е. равнялась 15—25 тыс.кв. км—пространству, по меркам прошлого, громадному. Измеряемая в соответствии со ско-

Национальные рынки

³² Dhont J. Les solidaritis medievales. Une sociiti en transition: la Flandre en 1127—1128 — «Annales E. S. C», 1957, p. 529.

* При соответствующих

изменениях

{лат.). — Прим. ред.

ростью транспорта тех времен, одна только Бургундия Людови­ка XI была в сотни раз больше всей сегодняшней Франции.

В таких условиях разве же не была провинция некогда оте­чеством по преимуществу? «Именно таковы были жизненные рамки средневекового [и постсредневекового] общества,— писал Ж. Дон о Фландрии.—Этими рамками не были ни коро­левство, ни сеньерия (первое—слишком обширно, несколько ирреально, вторая—слишком мала), но именно такое региональ­ное княжество, оформившееся или нет»³². Короче говоря, провинция долго будет «политическим предприятием оптималь­ной величины», и в нынешней Европе ничто не разорвало по-настоящему эти узы былых времен. К тому же Италия и Герма­ния долгое время оставались множествами провинций или «го­сударств» до объединения в XIX в. А Франция, хоть и рано сформировавшаяся в качестве «нации»,— не бывала ли она иной раз довольно легко расчленяема на автономные провин­циальные миры, как, к примеру, во время долгого и глубокого кризиса ее Религиозных войн (1562—1598 гг.), столь показатель­ного с этой точки зрения?

ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ ПРОСТРАНСТВА И РЫНКИ

Такие провинциальные подразделения, достаточно об­ширные, чтобы быть более или менее однородными, на самом деле были старинными нациями меньшего размера, образо­вывавшими или пытавшимися образовать свои национальные рынки, скажем, чтобы подчеркнуть различие: свои регио­нальные рынки.

По-видимому, можно было бы даже увидеть в судьбе про­винциального пространства, mutatis mutandis *, прообраз, двой­ника судьбы национальной и даже международной. Повторя­лись те же закономерности, те же процессы. Национальный ры­нок, как и мир-экономика, был надстройкой и оболочкой. Тем же, чем в своей сфере был в равной степени провинциальный рынок. То есть в прошлом провинция была национальной эко­номикой, даже миром-экономикой малых размеров; по ее по­воду пришлось бы повторить, невзирая на разницу в масштабе, все теоретические рассуждения, что открывали эту книгу, слово в слово. Она включала регионы и господствовавшие города, «края» и периферийные элементы, одни зоны более или менее развитые, а другие почти автаркические... Впрочем, именно в этих дополнявших друг друга различиях, в их развернутом спектре черпали свою связность, сплоченность эти достаточно обширные регионы.

Итак, в центре всегда был город или города, навязавшие свое превосходство. В Бургундии—Дижон, в Дофине — Гре­нобль, в Аквитании—Бордо, в Португалии—Лисабон, в ве­нецианских владениях — Венеция, в Тоскане — Флоренция, в Пьемонте—Турин... Но в Нормандии—Руан и Кан, в Шам­пани—Реймс и Труа, в Баварии—Регенсбург, вольный город, господствовавший на Дунае благодаря своему главному мосту, и Мюнхен, столица, созданная Виттельсбахами в XIII в., в Лан-

г- Подразделения rtpocteiituHe, подразделения высшего порядка

гедоке—Тулуза и Монпелье, в Провансе—Марсель и Экс,
в лотарингском пространстве —Нанси и Мец, в Савойе—
Шамбери, позднее — Аннеси и особенно—Женева, в Касти­
лии— Вальядолид, Толедо и Мадрид. Или же, чтобы закончить
показательным примером, в Сицилии — Палермо, город пше­
ницы, и Мессина, столица шелка, между которыми долгое
время господствовавшие испанские власти весьма старательно
не делали выбора: нужно было разделять, чтобы властвовать.
Разумеется, когда наблюдалось разделение первенства,
конфликт вспыхивал незамедлительно; в конечном счете один
из городов одерживал или должен был одержать верх. Долго
остававшийся нерешенным конфликт мог быть лишь призна­
ком неудачного регионального развития: сосна, поднимающая
разом две вершины, рискует не вырасти. Подобная дуэль могла
быть показателем двойной ориентации или двойственного
строения провинциального пространства: не один Лангедок,
а два; не одна Нормандия, но, по меньшей мере две Норман­
дии... В таких случаях наблюдалось недостаточное единство
ф Хакерт Вид порта провинциального рынка, неспособного соединить в единое це-
Мессины лое пространства, имевшие тенденцию либо жить, замкнув-

н Мессинского шись в себе, либо же открыться для других внешних кругообо-

залива. Неаполь, ротов: в самом деле, любой региональный рынок затрагивался

CaTSmmo 7omo двояко: и национальным, и международным рынком. Для него
_ц скала. из этого могли проистекать трещины, разрывы, смещения

Национальные рынки

Подразделения простейшие, подразделения высшего порядка

³³ Chevalier P. Op. tit.,
р.35.

³⁴ Граф Кобенцль
(1712—1770) был
назначен
Марией-Терезией
правителем австрийских
Нидерландов в 1753 г.

и оставался им до самой своей смерти.

³⁵ A. d. S. Napoli, Affari
Esteri 801, Гаага,

2 сентября 1768 г. О льготах, предоставлявшихся брюссельским правительством для ввоза шерсти в Остенде, см.: Там же, 27 мая 1768 г.

уровней, когда один субрегион вкривь, а другой вкось. И были также и иные причины, препятствовавшие единству провинциаль­ного рынка—ну хотя бы интервенционистская политика го­сударств и правителей меркантилистской эпохи или такая же политика могущественных или ловких соседей. В 1697 г., в мо­мент заключения Рисвикского мира, Лотарингия была навод­нена французской монетой, что было формой господства, кото­рому не сможет противостоять новый герцог³³. В 1768 г. даже Соединенные Провинции сочли себя задетыми тарифной вой­ной, которую вели против них австрийские Нидерланды. «Граф Кобенцль³⁴,—жаловались в Гааге,—делает все, что в его си­лах, дабы привлечь торговлю в Нидерланды, где повсюду устраивают шоссейные дороги и насыпи для облегчения пере­возки продовольствия и товаров»³⁵.

Но не соответствовал ли автономный провинциальный ры­нок застойной экономике? Ему надлежало раскрыться, доб­ровольно или по принуждению, на внешние рынки— национальный или международный. Так что иностранная мо­нета, несмотря ни на что была живительным вкладом для не че­канившей более своей монеты Лотарингии XVIII в., где кон­трабанда была процветающим промыслом. Даже самые бед­ные провинции, которым почти нечего было предложить и ку­пить вне своих границ, располагали в качестве экспортного ре­сурса рабочей силой—как Савойя, Овернь и Лимузен. С насту­плением XVIII в. открытость вовне, колебания баланса при­обретали все большую важность, имели значение индикаторов. К тому же в эту эпоху с подъемом государств, с расцветом эко­номики и [экономических] отношений на дальних расстояниях время провинциальных преимуществ определенно миновало. Их долгосрочная судьба заключалась в том, чтобы раство­риться в национальном единстве, каковы бы ни были их сопро­тивление или их отвращение. В 1768 г. Корсика стала француз­ской при хорошо известных обстоятельствах; вполне очевидно, что она не могла и мечтать о том, чтобы быть независимой. Тем не менее провинциальный партикуляризм отнюдь не умер; он еще и сегодня существует, на Корсике и в других местах, со многими последствиями и многими отступлениями.

НАЦИОНАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО—ДА! НО НАЦИОНАЛЬНЫЙ РЫНОК?

В конечном счете национальный рынок был сетью с непра­вильными ячейками, зачастую построенной наперекор всему: наперекор слишком могущественным городам, у которых бы­ла своя политика; провинциям, которые отвергали централиза­цию; иностранным вмешательствам, влекшим за собой разры­вы и бреши, не говоря уже о различных интересах производства и обменов—вспомним о конфликтах во Франции между ат­лантическими и средиземноморскими портами, между вну­тренними районами и морскими фасадами страны. А также и наперекор анклавам простого воспроизводства, которые ни­кто не контролировал.

з«Rothkrug L. The Opposition to Louis XIV. 1965, p. 217. 3' Cm. Chaunu P.— в: Braudel F., Labrousse E. ffistoire economique et sociale de la France, I, vol. I, P- 28. з> Calmette J. VElaboration du monde moderne. 1949,. p. 226—227. 3» Gossart E. L'Etablissement du regime espagnol dans les Pays-Bas et ^insurrection. 1905, p. 122.

Ничего нет удивительного в том, что у начала национально­го рынка непременно стояла централизующая политическая воля: фискальная, или административная, или военная, или меркантилистская. Лайонел Роткруг³⁶ определяет мерканти­лизм как передачу руководства экономической активностью от коммун государству. Вернее будет сказать: от городов и про­винций к государству. По всей Европе очень рано возвысились привилегированные регионы, властные центры, с которых на­чиналось медленное политическое строительство, начинались территориальные государства. Так, во Франции это Иль-де-Франс, удивительный домен Капетингов, и вновь все происхо­дило «между Соммой и Луарой»³⁷; в Англии — бассейн Лондо­на; в Шотландии—низменная зона (Lowlands); в Испании— открытые пространства Кастильского нагорья; в России—бес­крайняя Московская возвышенность... Позднее это был в Ита­лии Пьемонт, в Германии—Бранденбург, вернее прусское го­сударство, разбросанное от Рейна до Кенигсберга, в Швеции— область озера Меларен.

Все, или почти все, строилось вокруг главных дорог. В свое время, в 1943 г., мне нравилась книга Эрвина Редслоба «Импер­ская дорога» («Des Reiches Strasse»), которая подчеркивает зна­чение в прошлом дороги от Франкфурта-на-Майне до Берлина как орудия и даже как «детонатора» немецкого единства. Гео­графический детерминизм—не все в генезисе территориаль­ных государств, но он играл свою роль.

Экономика работала тоже. Понадобилось, чтобы она переве­ла дыхание после середины XV в., для того чтобы заново ут­вердились первые современные государства—с Генрихом VII Тюдором, Людовиком XI и Католическими королями, а на во­стоке—с успехами Венгрии, Польши и Скандинавских стран. Корреляция вполне очевидна. Тем не менее в то время Англия, Франция, Испания и Восточная Европа наверняка не были са­мыми передовыми зонами континента. Разве не находились они на периферии господствовавшей экономики, которая на­искось пересекала Европу от Северной Италии через Германию в ее придунайских и прирейнских областях до перекрестка Ни­дерландов? Что же до этой зоны господствовавшей экономики, то она была зоной старинных городских национализмов: для такой революционной политической формы организации, как территориальное государство, там не было места. Итальянские города противились политическому объединению полуостро­ва, о котором мечтал Макиавелли и которое, быть может, смо­гли бы осуществить Сфорца³⁸. Венеция, по-видимому, даже и не помышляла об этом; государства Империи ничуть не боль­ше желали [успеха] проектам реформ не имевшего денег Максимилиана Австрийского³⁹; Нидерланды не собирались интегрироваться в испанскую империю Филиппа II, и их сопро­тивление приняло форму восстания по религиозным мотивам, ибо религия в XVI в. была языком многообразным, притом не единожды языком зарождавшегося или утверждавшегося по­литического национализма. Так что обозначился раскол между национальными государствами, поднимавшимися в геометри­ческом центре могущества, с одной стороны, и городскими зо-

Национальные рынки

додразделения простейшие, подразделения высшего порядка

⁴⁰ Heckscher E. F. La
Ероса mercantilista. 1943,
р. 30 sq.

⁴¹ Rogers Th. History of
Agriculture and Prices in
England. 1886. Цит. по:
Heckscher E. Op. cit.,

Reiches. — «Vierteljahrschrift