– Верно.– Бернс подошел к Палмеру, стоящему у двери.
Мягко улыбнулся ему. Какое-то мгновение его тигриные глаза смотрели ласково.
– Я был уверен, что у тебя-то есть «клинексы», Вуди, деточка.
– Почему у меня?
– Не знаю.– Улыбка медленно расширилась.– Просто у меня создалось впечатление, что ты ими часто пользуешься.
Бернс открыл дверь и вышел из комнаты.
Глава тридцать восьмая
Хотя Палмер и просил, чтобы на следующее утро его разбудили в 10 часов, он был еще в постели в одиннадцать. Дежурный позвонил ему в десять, и Палмер попросил задерживать все дальнейшие звонки. Еще час он спал урывками: что-то вроде нервного забытья с короткими, напряженными сновидениями, почти не отличающимися от реальности.
В одном из таких снов Палмер завтракал с Бэркхардтом. В середине их разговора Палмер поднял свою салфетку и обнаружил, что это тонкий листок «клинекса». Палмер проснулся, перевернулся на спину и лежал не двигаясь, пока сон опять не овладел им. Последний сон был самым длинным. В нем он пробирался сквозь обычную для обеденного времени толпу на Пятой авеню, все двигались в одном направлении, а он – в противоположном. Он очутился где-то южнее собора святого Патрика и севернее Публичной библиотеки, около бюро путешествий или конторы авиакомпании. В окне он увидел отражение женщины, остановившейся рядом с ним на улице. Он повернулся и радостно приветствовал ее. Они обнялись. У нее не было рук.
Палмер сразу же проснулся и попытался решить, к чему был сон о «клинексах». Воспоминание о безрукой женщине ему легко удалось подавить в себе. Думая о сне про «клинексы», в общем-то не нуждавшемся ни в каком объяснении, он в конце концов забыл другое сновидение.
На этот раз уже совершенно проснувшись, он сел в кровати и с удивлением подумал о своей странной сонливости. Бернс привез его назад в «Форт Орандж» в два часа ночи после скучного вечера в одном из отелей в деловой части города. Потом, уже в салоне клуба, собралась небольшая компания. Здесь Палмер немного выпил. Он вспомнил, что лег спать не позже трех часов ночи. Может быть, даже раньше.
Из всех событий прошедшего вечера лучше всего Палмер помнил вечеринку в отеле. Присутствовали почти одни мужчины – лишь немногие из них с женами – и еще несколько женщин. Палмер не слышал, чтобы эти женщины много говорили. Беседу вели преимущественно мужчины: старые, пожилые, худые, полные; мужчины с носовым произношением западных округов штата НьюЙорк, почти таким же, как и у жителей Среднего Запада; ньюйоркцы с гортанными взрывными согласными и мягкими шипящими; тут были люди важные, влиятельные, люди, ищущие чем бы поживиться, и просто партийные политиканы.
Это публика не моего круга, подумал Палмер.
Обеспокоенный снобизмом этой мысли, он снова лег и попытался оправдать себя. Разве политиканы – настоящие люди? Не противоестественно ли уже само по себе то, что они берут деньги у соседей с целью представлять их пожелания в органах государственной власти? Или же ощущение фальши исходит от многочисленных хитроумных способов, посредством которых им удается предотвратить осуществление этих пожеланий? Не был ли это, спросил себя Палмер, особый род людей, решивших зарабатывать на жизнь, будучи избранными на те или иные должности в государственные учреждения. Он точно знал, что лишь человек определенного типа может стать классическим банковским служащим. Посвящение своей жизни банку было трусливым бегством от суровых испытаний действительности. Банковский служащий стоит всего на одну ступень выше обычного чиновника, который в свою очередь лишь чуть выше рядового военнослужащего мирного времени. Все купили постоянную обеспеченность, пожертвовав собственным достоинством. Все променяли рискованную погоню за мечтой на прочный комфорт жизни без неожиданностей.
Как бы ни объяснял политикан причину выбора своей карьеры, он был, в сущности, самым пустым из всех Luftmenschen [Прожектёры (нем)]. Он имел дело с верой, доверием – самым хрупким товаром. Купля и продажа начинались с того, что он обещаниями покупал доверие своих избирателей. Его карьера строилась на вере в людей, с которыми он совершал свои сделки, на вере в их способность доверять, а также на их вере в его аналогичные способности. Не сделки, поправил себя Палмер. Как там их называл Мак Бернс? Контракты? Да. Слово, заимствованное из коммерции, дававшее плоть и кровь этому сомнительному обмену доверием. И над всей рыночной площадью, где производился этот товарообмен, довлела атмосфера общей веры в демократию. Эта вера, единственное определение которой было «слепая», заставляла людей снова и снова приходить на избирательные участки, несмотря на предательства, несмотря на разочарования. Усталые, но все еще не утерявшие надежд, они преодолевали мучительный путь возвращения к избирательным урнам мимо гниющих трупов старых обещаний, Палмер сел в постели и опустил ноги на пол. Полые медные трубки кровати приглушенно зазвенели, как тарелки. Ливанец? Палмер задумчиво посмотрел на глубокое кожаное кресло: интересно, свидетелем скольких предательств оно было? Палмер встал и подошел к окну. Почему он позволил Бэркхардту вытолкнуть его на одну арену с этими политиканствующими животными? Разве увлекательная работа – такой она ему была обещана – значила для него столько, чтобы переварить даже это? Почему он не отказался от должности, узнав, чего ждет от него Бэркхардт? Вместо этого он обрек себя на вечера вроде вчерашнего, среди типов, чуждых не только ему, но и всему роду человеческому, с их болтовней о контрактах, с их вечной торговлей верой, похожих на обезьян в клетке, обменивающихся блохами.
Конечно, сказал себе Палмер, глядя в окно, некоторые деятели очень занятны. Люди типа Калхэйна, например, с их необъятной властью привлекали к себе внимание, и с ними можно было вести дела. Но крохоборствующие ничтожества, с которыми он провел вчерашний вечер, защищая какие-то проданные им Бернсом вопросы доверия, эти ничтожества были скучные, в чем-то неуловимо нечистоплотные, не злонамеренные, не развращенные, и тем не менее именно они были могильщиками демократии, тупыми, ленивыми могильщиками.
Случайно ли это, с интересом подумал Палмер, что в течение последних лет многие ведущие политические фигуры не были профессиональными политиками. Правда, им был Трумэн. Но его в Белый дом поставила смерть. Рокфеллер и Кеннеди, несомненно, были охотниками за голосами. Но само их богатство – если ничто другое – не позволяло назвать их профессионалами, ведь профессиональные политические деятели зарабатывали этим себе на жизнь. Здесь уже был слабый проблеск надежды, что некоторые избиратели не хотят больше терпеть профессиональных политиканов в высших выборных органах.
Палмер резко повернулся и подошел к телефону.
– Мистера Бернса, пожалуйста. Где бы он ни был.
Дежурному администратору понадобилось почти пять минут, чтобы разыскать Бернса, который, вероятно, был где-то в городе.
– Вуди, деточка, уже проснулся?
– Мак, не надо везти меня в Сиракузы. Я возьму здесь машину напрокат и после сегодняшней речи полечу из Сиракуз прямо в Нью-Йорк.
– Дорогуша, для меня же это одно удовольствие. Мне будет приятно отвезти тебя.
– Нет необходимости. Здесь, в Олбани, я выполнил то, что ты от меня хотел.
– Зачем ты так говоришь?
– Я говорю искренне. Ты сможешь вернуться в Нью-Йорк сегодня, и я тоже. Иначе сегодня вечером нам придется ехать на машине обратно в Олбани и мы попадем в Нью-Йорк только завтра.
– Гм. Разумно. Но я хотел еще кое о чем поговорить с тобой.
– У нас будет сколько угодно времени после рождества.
– Не так много, как нам нужно. Множество болтающихся концов, которые надо связать. А ты будешь разъезжать по штату со своими речами.
– Мы найдем время встретиться.
Бернс помолчал.
– Послушай, дорогой, просто не представляю, как это выглядит: вице-президент ЮБТК ведет взятую напрокат развалину.
– Не болтай чепухи.
– Нет, правда, Вуди. По крайней мере разреши мне одолжить тебе мою машину и шофера. Он отвезет тебя в Сиракузы и вернется за мной в Олбани. Хочешь?
Палмер подумал. На номере машины Бернса он видел знак «8Z», показывающий, что и машина и шофер взяты напрокат. Может ли он спустить Бернсу этот обман?
– Мак,– наконец сказал он,– нанимать лимузин на эти лишние часы тебе будет стоить дороже, чем мне, если я сам поведу машину.– Палмер взвесил свои слова и решил, что нашел правильный тон в этом разговоре мужчины с мужчиной.
– А? – Бернс молчал всего лишь мгновение, потом беззаботно заметил: -Вуди, когда банкир советует мне экономить, я всегда слушаюсь.
– Вот и хорошо. Я поймаю тебя в Нью-Йорке в конце недели.
– Ладно, поддай им жару в Сиракузах.
Палмер позвонил в местную контору по прокату автомобилей, сообщил номер своей кредитной карточки и свой нью-йоркский адрес.
– Вы не хотели бы забронировать гостиницу в Сиракузах?
– В этом не будет необходимости,– заверил клерка Палмер.– Сегодня же вечером я лечу домой.
– В таком случае я могу забронировать для вас место в самолете.
– Да? Прекрасно. Что-нибудь около полуночи.
– Это будет рейс 53-й, без посадок до Нью-Йорка.
– Сколько потребуется времени, чтобы доехать до Сиракуз?
– Два часа.
– Гм. Лучше все-таки закажите комнату в отеле. У меня останется уйма времени.
– Машину сдадите в нашу контору при отеле. Они к тому времени приготовят вам билет на самолет.
Палмер повесил трубку. Он начал раздеваться, чтобы помыться и сменить костюм. При мысли, что в этой поездке он больше не увидит Мака Бернса, он даже слегка насвистывал, принимая ванну. Бернса всегда было трудно принимать в больших дозах. Но сейчас, когда Палмер подозревал, что он замешан в планах по захвату контроля над ЮБТК, Бернс стал почти невыносим.
Он довольно-таки хладнокровно отнесся к сообщению Палмера. За весь вечер ни разу не вспомнил о нем. Хотя, конечно, Палмер не пропустил мимо ушей его замечание о «клинексах». Перестав вытираться, Палмер задумчиво стоял на коврике в ванной. Что же все-таки означал этот намек о «клинексах»? В худшем случае он означал, что Бернс подозревает Палмера – в чем?
Так ли уж Бернс проницателен, чтобы задуматься над исчезновением большого количества «клинексов» и перебирать в уме все возможности, все ситуации, могущие вызвать повышенную потребность в бумажных салфетках.
Палмер уселся на край ванны и постарался поставить себя на место Бернса. Какие факты были у него о той ночи, когда Палмер и Вирджиния в первый раз пользовались его квартирой? Бернс знал, конечно, что оба они там были, по крайней мере какое-то время. Придя домой, он мог, в конце концов, заметить исчезновение «клинексов». Он мог также вспомнить, что ни у Палмера, ни у Вирджинии не было насморка. Почему тогда кто-нибудь из них или они оба потратили так много салфеток? Что-нибудь разлили? Тогда почему не воспользовались кухонным полотенцем, между прочим тоже бумажным?
Возможно ли, размышлял Палмер, даже для такого умного человека, как Бернс, мысленно вернуться назад во времени и предположить, что кто-то один или они оба приняли душ и, считая этот поступок предосудительным, вытирались поэтому бумажными салфетками, а не полотенцем?
Палмер решил, что это просто невозможно. Слишком много прорывов в цепи дедуктивного мышления. Он оделся и встал перед зеркалом платяного шкафа, завязывая галстук.
Конечно, думал он, если Бернс что-то заподозрил, он мог начать поиски других улик в своей квартире. Он обнаружил бы ничего не значащую улику выпивки. Он мог посмотреть на кровать и увидел бы ее гладко прибранной. Он, в конце концов, снял бы покрывало. Но если он был усталым и хотел спать, он, вероятнее всего, ничего бы не заметил.
Палмер взглянул на себя в зеркало. Человек в нем выглядел хмурым и обеспокоенным.
Палмер попытался улыбнуться. Удачно. Довел улыбку до ухмылки. Что бы там Бернс ни подозревал, доказательств у него нет. И как он не прореагировал на намеки Палмера насчет акций ЮБТК, так же и Палмер не прореагировал на намек о «клинексах». Атака была отбита.
Все еще ухмыляясь, Палмер уложил остатки вещей в маленький чемодан, быстро оглядел комнату и вышел.
Глава тридцать девятая
– Я хочу внести полную ясность,– говорил Палмер. Его голос, усиленный системой микрофонов и акустикой банкетного зала отеля, стал от этого более глубоким.– Сберегательные банки являются положительной силой в жизни семьи и общества. Никто не ставит это под сомнение. Но… и вы знаете, что я не для того проделал весь этот путь до Сиракуз, чтобы не привезти с собой своего «но».– Он помолчал в ожидании смешков. Но вместо смешков раздался дружный хохот, это было здорово! Ухмыляясь, он подождал, пока смех стихнет.
– Но,– продолжал он,– как ответственные граждане, бизнесмены нации, каковыми являются все собравшиеся здесь, вы смотрите на экономику Соединенных Штатов как на единое целое. Я уверен, мы все одинаково считаем, что любое явление, способствующее длительному ослаблению этой экономики – даже несмотря на небольшой радиус действия или сугубо местное значение,– является опасностью для всей нации в целом.
– Именно такую опасность, я беру на себя смелость это утверждать, сберегательные банки представляли, представляют и будут представлять во всевозрастающем масштабе для экономики страны. Разрешите мне более четко обрисовать свою позицию. Есть множество способов, с помощью которых американцы осуществляют свою бережливость. Сберегательные банки – один из этих способов. Я выступаю не против сбережения денег, а, скорее, против попыток сберегательных банков собрать все деньги в свои погреба.
– Подумайте, что происходит с долларом, положенным в сберегательные банки. Закон запрещает этим банкам делать вклады во что-либо, кроме государственных облигаций, очень ограниченного числа ценных бумаг и закладных. Между прочим, это и заставляет сберегательные банки держать значительное количество своих ресурсов в виде наличных. Разрешите мне подчеркнуть еще раз, что в подобном хранении нет ничего предосудительного. Если бы число сберегательных банков, держащих скромные суммы денег, было ограниченно, тогда их влияние на экономику было бы незаметно. Но…
Несколько минут спустя после начала речи Палмер сделал паузу и воспользовался возможностью посмотреть по сторонам. Банкетный зал был полон. Хороший признак.
После довольно веселого обеда слушатели были настроены благожелательно. Палмер продолжал расписывать их потенциальные доходы до тех пор, пока не почувствовал, что эти люди теперь на его стороне. Оставалось только убедить их, что, выступая против билля об отделениях сберегательных банков, ни ЮБТК, ни другие коммерческие банки не преследуют – избави бог! – никаких эгоистических целей.
– Будь я одним из карнавальных уличных торговцев,– продолжал Палмер,– я бы использовал эту трибуну, держа в руках бутылку со змеиным ядом и гарантируя, что он выращивает волосы на бильярдном шаре.– Немного смеха, совсем немного.
– К сожалению, джентльмены, мне нечего продавать. В Сиракузах мой банк не занимается бизнесом, если не считать косвенных операций через ваши прекрасные местные банки. Мы и мечтать не смеем о том, чтобы переманить кого-нибудь из ваших ребят в Нью-Йорк.– Снова смех. Немного больше.
– Я не могу говорить от имени ваших местных коммерческих банков,– продолжал он,– но я абсолютно уверен, что они держат в своих руках все дела, которыми могут заниматься. Сиракузы – это процветающая, растущая община. Здесь широкое поле деятельности для многих банков. Вы предоставляете свои собственные деловые займы, кредитуете кого-то, собираете кредитные информации, управляете фондами, предоставляете займы на покупку машин, а равным образом и все прочие услуги, какие только могут предложить коммерческие банки.
– Но я прошу вас посмотреть не только на экономику Сиракуз. Я прошу вас рассмотреть…
Закончив речь, Палмер сошел с трибуны и прислушался к аплодисментам. Он еще не так много выступал с речами, чтобы обладать способностью разбираться в аплодисментах. Но они звучали достаточно громко и длились почти целую минуту. Он повернулся к председателю, чтобы принять формальное рукопожатие. Дальше был эпилог.
Позже, покинув сцену через боковую дверь, Палмер посмотрел на часы. Последние 15 минут ему очень хотелось проверить время, но он знал, что на аудиторию это произведет плохое впечатление. Теперь он увидел, что было 11 часов. До самолета оставался один час. В фойе отеля он принял поздравления еще нескольких членов комитета, двух местных коммерческих банкиров и пожилого человека, который заявил, что знал отца Палмера. Потом Палмер поднялся в свою комнату, которую взял для того, чтобы поспать днем. Он поднял телефонную трубку.
– Не можете ли вы сказать, когда уходит машина на аэропорт?
– В 11.15. Одну минутку, пожалуйста.
Трубка замолчала. Палмер нетерпеливо ждал.
– Мистер Палмер,– снова заговорила телефонистка,– вам кто-то звонил, пока вы были в банкетном зале.– Она дала ему местный номер телефона, но не знала имени звонившего. Палмер повесил трубку, нахмурился, потом застегнул молнию чемодана, взял пальто и вышел из комнаты. Кто бы ни звонил ему, подождет, когда он в следующий раз приедет в Сиракузы.
Палмер сошел вниз и направился к боковой двери, где голубой неоновый знак указывал стоянку машин авиакомпании. Несколько человек, выглядевших такими же усталыми, как, вероятно, и он сам, стояли и сидели около двери. Мимо прошел посыльный, бормоча на ходу:
– Мистер Мармер, мистер Мармер.
Палмер остановился:
– Палмер?
Посыльный медленно кивнул.
– Пожалуйста, возьмите вон ту телефонную трубку.
– Он немного подождал.– Спасибо, мистер Мармер.
Палмер удивленно моргнул, потом нашел в кармане 25 центов, отдал их рассыльному и поднял трубку.
– Говорит мистер Марм… Палмер.
– Одну минуту, пожалуйста.
В трубке что-то щелкнуло.
– Добрый вечер, мистер Палмер,– сказала Вирджиния Клэри.– Говорит Коммерческое банкирское братство по вязанию и плетению кружев, Сиракузское отделение.
– И это ты звонила раньше?
– Правильно, я думала, что ты…
– Что ты делаешь в?..
– …возможно, захочешь посмотреть какие-нибудь сиракузские зрелища, раз уж ты…
– Черт возьми,– сказал он.
– Я рада, что ты не в аэропорту,– продолжала она,– было бы ужасно вызывать тебя там по радио.
– Это верно. А может быть, и нет.
– Вместо машины авиакомпании,– предложила она,– лучше взять такси.
– Потому что это дороже? Способ держать деньги в постоянном обращении?
– Потому что,– сказала она,– такси может довезти тебя до перекрестка Хилл-авеню и Вестерн-хайвей. Это, гм, номер семь.
– Номер семь чего?
– Увидишь.
– У меня такое чувство, что из-за этого я могу опоздать на самолет.
– Ты можешь сделать еще множество других вещей, включая и эту.
– М-м. Мы, рабы привычек, терпеть не можем, когда меняются наши планы.– Связь прервалась.– Алло? Алло? – Палмер оглянулся и посмотрел, не наблюдает ли кто за ним. Увидя себя в безопасности, он мягко положил трубку, поднял чемодан и пересек фойе, направляясь к главному выходу.
– Такси, пожалуйста,– сказал он швейцару.
Перекресток Хилл и Вестерн был в нескольких километрах от Сиракуз, окруженный небольшими группами деревьев и одинокими домиками. Когда такси остановилось, Палмер увидел длинное низкое главное здание роскошного отеля. Оно выглядело как очень шикарный пансионат для лыжников – красноватого дерева двери, гранит и кирпич.
– Номер семь,– сказал он шоферу.
Такси повернуло на изогнутую внутреннюю дорогу, идущую вдоль полукруга обособленных коттеджей. Каждый – маленькая копия главного здания. Теперь Палмер заметил, что коттеджи построены вокруг небольшого искусственного, еще не замерзшего озера. Некоторые сосны, посаженные по берегу озера, были украшены рождественскими огнями. Хотя номер семь, как и все другие, выходил на озеро большими окнами-дверями, света внутри не было видно.
– Номер семь,– объявил шофер. Он принял пятидолларовую бумажку и протянул доллар мелочью сдачи. Палмер кивнул, чтобы тот оставил сдачу себе.
– Не надо. Желаю хорошо повеселиться.
Шофер включил скорость, дал газ, и машина помчалась в город.
Палмер подошел к двери седьмого номера и постучал два раза.
– Открыто.
Палмер вошел в темную комнату.
– Привет, кто бы вы ни были.
– Послушай.– Он увидел ее. Она стояла посреди комнаты, слабо освещенная падающим снаружи светом.– Я, кажется, передумала.
Палмер шагнул к ней:
– Самое время.
– Сначала это показалось мне грандиозной идеей. Там еще, в Нью-Йорке. И я вскочила в самолет. Но с тех пор я все время думала.– Палмер сделал еще шаг к ней.– Нет, стой там. Слушай, мы всего лишь в километре от аэропорта. Ты еще можешь успеть на самолет.
– И оставить тебя здесь?
– Ты не просил меня приезжать. Я это сделала сама.
– Это верно.– Он сделал еще шаг. Теперь она была не более чем в полуметре от него. В темноте ее глаза казались громадными.
– Что на тебе надето?
– Дурацкий, проклятый пеньюар. Возвращайся в Нью-Йорк.
– Кажется, я еще никогда не видел тебя в нем. Можно опустить занавески и включить нижний свет?
– Ну, пожалуйста, Вудс, мне, честно, не следовало делать этого, и со мной ничего не случится, если ты улетишь. Ты еще можешь успеть на самолет.
– Ты повторяешься.– Он поставил чемодан.
– Не надо. Ты был прав – нехорошо так неожиданно менять планы. Это опасно.
– Здесь? Никто, кроме шофера такси, не знает.
– Любой может узнать, если захочет.
Он потянулся к ее руке. Ее пальцы были холодными,
– Меня не ждут в Нью-Йорке до середины завтрашнего дня. К этому времени Бернс собирался привезти меня на своей машине.
– Где он?
– Вероятно, полетел в Нью-Йорк сегодня днем.
– Он может позвонить тебе завтра?
– Завтра суббота. Ему придется звонить мне домой.
– Это плохо. Отправляйся на аэродром.
– Бернс не будет звонить мне домой.
– Почему?
– Когда-нибудь потом объясню.
Палмер притянул ее к себе. Она сопротивлялась. Он отпустил ее руки и нежно обнял за талию. Мягкий слой ткани придавал ее коже какую-то особую податливость, чувственно скользившую под его пальцами и ладонями. Ее лицо медленно поднялось. Сжав пальцами ее теплые бедра, он притянул ее к себе. Они быстро поцеловались. Ее руки, вместо того чтобы обвиться вокруг него, оказались между ними и стали расстегивать его пальто.
– Я такая идиотка,– сказала она, больше для себя. Она стянула пальто с его рук на пол и начала расстегивать пиджак.– В самолете по дороге сюда у меня был просто жуткий приступ страха.– Она бросила его пиджак на пальто и начала развязывать галстук.– Приехав сюда, я снова пришла в нормальное состояние. Я позвонила к тебе в отель. Когда ты не позвонил мне, я подумала, что прозевала тебя и ты уже на пути домой. На какой-то момент это было таким облегчением.
– Вот.– Он снял галстук.
– Здесь очень тепло,– сказала она.– У тебя в чемодане есть что-нибудь вроде халата? – Когда он кивнул, она начала расстегивать ему рубашку.– Но я сказала себе, что должна позвонить еще раз, еще только один раз. И они нашли тебя. Так что все было в порядке. Я повесила трубку и снова испугалась. Такая идиотка.
– Я рад, что ты поймала меня.
– Правда? Мне кажется, ты просто идешь на поводу.
– Да. Совершенно верно.
– Не надо так. Надо быть честным.
– Я честно следую на поводу,– сказал он.– Не так уж это для меня неприятно.
– Я думала об этом в Нью-Йорке. На аэродроме Ла Гардиа я продолжала спрашивать себя, что я за человек, если так бросаюсь на тебя. Как легко может женщина превратиться просто в самку. И все такое. Но потом я решила, что эти вопросы уже позади, Нет такой вещи, как полулегальная любовная связь, не так ли? Я хочу сказать, что раз она началась, она уже существует и не имеет значения, где это происходит и кто к кому едет. Размышляя так, я дошла до вопроса: насколько мне это необходимо? Вот каким было общее направление мыслей на аэродроме в ожидании посадки на самолет. Нужно ли мне это? То ли это, чего я хочу? И все такое. Наступила небольшая пауза. Палмер улыбнулся:
– Скажи мне, в чем дело?
– Знаешь, что я решила? – сказала она.– Ты не поверишь. Я решила: ничего хорошего мне это не сулит, но мне это необходимо. Именно так! Плохо, но нужно. Никакой логики, правда?
– Никакой логики и не должно быть.
– Конечно. Сделай так еще раз, пожалуйста.
– Так?
– Да.
– Ты перестала рассказывать,– заметил он через некоторое время.
– Посмотри на озеро.– Она отстранилась от него и, взяв его за руку, подвела к окну. Рождественские лампочки на соснах были выключены. В слабом лунном свете силуэты деревьев вырисовывались на фоне блестящей воды. – Удивительно, насколько лучше вид без этих дешевых огней.
Палмер развязал поясок ее пеньюара и начал поглаживать ее прелестный упругий живот. Теплый воздух поднимался из чего-то вроде заслонки у основания окна. Стекло было холодное. Казалось, оно покрыто тонким слоем холодного воздуха. Это было так странно по сравнению с идущим снизу теплом. Палмер отвлек Вирджинию на шаг от окна. Прикрыл ладонями ее обнаженные груди и почувствовал, как соски неожиданно стали твердыми и выпуклыми. Она что-то пробормотала и потянулась в сторону к висящему шнуру. Светонепроницаемые шторы медленно опустились и закрыли озеро, деревья, окно вместе с его хрупкой оболочкой прохлады. Тепло окутало их обоих. Палмер поднял Вирджинию с пола – одной рукой под плечи, другой под колени – и уткнул лицо в ложбинку между грудями. Вирджиния показалась ему очень легкой.
– Самая большая постель из всех, какие я когда-либо видела,– прошептала она ему в ухо.– Прямо позади нас через эту открытую дверь.
Палмер понес ее в другую комнату и положил на постель. Она обвилась руками вокруг его шеи, прижавшись к нему лицом. Когда полуночный самолет, разрывая мрак, промчался над ними, ни он, ни она не услышали ничего.
Глава сороковая
По причинам, которые сначала были Палмеру не понятны, контора Вика Калхэйна помещалась в беспорядочной квартире в маленьком отеле в центре города. Его юридические конторы, куда он наезжал не более раза в неделю, находились в деловой части Нью-Йорка на Броуд-стрит. Его политический штаб располагался в жилых кварталах, в том же здании на Восточной Сто шестнадцатой улице, где почти с начала века подвизался его отец, партийный босс района. Но чаще всего, как узнал Палмер, Калхэйна можно было найти в номере указанного отеля. Деятельность Калхэйна в этом номере не имела никакого отношения ни к его политической деятельности, ни к его юридической практике.
Бернс однажды попытался объяснить ситуацию, правда без особого успеха.
– Это все продумано,– говорил Бернс.– В деловой части Калхэйн доступен своим клиентам как юрист. В жилых кварталах – своим избирателям. Он ведь не станет смешивать эти две категории, вы понимаете? А контора в отеле в центре города, ну, в общем, она дает ему возможность маневрировать, не путая разные вещи. Немного поразмыслив, Палмер догадался, что Бернс имел в виду: Калхэйн, вероятно, занимался в этом отеле политическим бизнесом. Иначе говоря, куплей-продажей благосклонности, в корне отличной от показной механики политической деятельности, которую Калхэйн демонстрировал своим избирателям в жилых кварталах города.
В это утро, через два дня после рождества, поднимаясь по лестнице в номер Калхэйна, Палмер убедился, что его подозрения достаточно обоснованны. Даже коридор, ведущий в контору Калхэйна, был заполнен людьми, облик которых – терпеливое ожидание, соединенное с трогательной попыткой выглядеть непринужденно и незаинтересованно,– сразу же отличал их как искателей благосклонности. Они направляли свои тревожные взгляды на Палмера, когда тот проходил мимо. И настолько явным было это внимание, что Палмеру казалось, будто он слышит их мысли: «Кто такой? Политический деятель? Не узнаем его. Кого он знает? Для чего он здесь?» Палмер задержался у открытой, никак не обозначенной двери и заглянул внутрь приемной, где более двенадцати человек сидели и стояли в ожидании своей очереди. За столом он увидел привлекательную девушку, изо всех сил старавшуюся избежать взглядов людей из очереди. Девушка подняла на Палмера глаза и едва заметно отрицательно покачала головой.
– Следующая дверь направо,– сказала она.
Палмер прошел дальше. Позади он услышал чей-то голос:
– Милочка, он собирается принять меня или нет? Я был назначен на…
Палмер постучал в следующую дверь, подождал, потом повернул ручку. Дверь была заперта. Он отступил назад. Раздался слабый скрежет. Он опять повернул ручку, на этот раз дверь открылась. Палмер оказался на пороге комнаты, прямо перед Калхэйном.
– Входите и поскорей закройте дверь, друг,– сказал тот, вставая.– Иначе сюда ворвется пол-отеля.
Мужчины обменялись рукопожатием. Рядом с Калхэйном Палмер всегда чувствовал себя карликом. Тот был ненамного выше, самое большее сантиметров на пять, но вся его фигура, совершенно лишенная жира, была огромна. Политический деятель снова сел за большой письменный стол, заваленный бумагами, откинулся назад в своем кресле и улыбнулся:
– Где Мак?
– Должен быть здесь.– Палмер посмотрел на часы.– Мне нужно скоро идти на собрание. Сообщите мне, что у вас там есть, и, если необходимо, я потом передам это Маку. Калхэйн повернул руки ладонями вверх, как бы показывая, что он весь тут как на ладони.