– Что на это ответил Бэркхардт?
– Его рот не сказал ничего. Его глаза сказали мне, что я лжец. Я принес с собой фильм о работе нашего нового турбинного двигателя на керосине. Объем его, грубо говоря, с футляр телевизора. Вес 80 фунтов. Мощность 85 лошадиных сил. Вы понимаете, что означает эта фантастическая пропорция веса и мощности? Вы понимаете, что автомобиль с таким легким и таким мощным двигателем может быть сделан таким же легким, а значит, и быстрым и, значит, дешевым? В фильме показано, как мы устанавливаем этот двигатель на «фольксвагене». В машину садятся четыре человека. Она берет сразу со старта огромную скорость. Молния! И на дешевом керосине, а не на бензине.
– Это, должно быть, произвело огромное впечатление на наших людей.
– Да. Они спросили, как скоро мы можем дать это в производство,– вздохнул Гаусс.– Года два? Три? Даже имея заем, так долго?
– Тогда они потеряли к этому всякий интерес,– предположил Палмер.
– Один из наших планов зажег немного огня. У нас есть миниатюрная счетная машина. Полный комплект аппаратуры с запоминающим устройством на миллион знаков. Частота съема информации больше, чем у любой подобной машины. Она может быть использована для учета инвентаря. С дополнительно заложенными в нее данными она ведет бухгалтерию любой розничной торговли. Мы продаем такую машину за 50 тысяч долларов. Конечно, правительство не разрешает нам сдавать ее в аренду. Но будь у нас деньги, мы бы сами финансировали. Магазины розничной продажи могли бы купить у нас счетные машины в кредит.
– А это понравилось Бэркхардту?
– Пока мы не объяснили, что первые несколько лет не будет дохода. Мы должны будем научить персонал каждого магазина обращаться с нею.
– Вы принесли с собой пакетик этих штучек? – Палмер удобнее уселся в кресле. Если задачей Гаусса было просить деньги, он был по крайней мере очаровательным просителем.– Быть инициатором множества передовых идей – это, наверное, дает огромное удовлетворение.
Немец с гордостью откинулся на спинку кресла. Он положил ногу на ногу и заговорил, экспансивно жестикулируя сигаретой, держа ее за фильтр, как карандаш. Теперь трудно было узнать в нем осторожного скромного человека, каким он вошел в комнату.
– Полагаю,– заявил он,– мы могли бы показать конкурентам несколько вещей.– Его лицо неожиданно стало таинственным.– Кое-что из не обсуждавшегося сегодня. Но вы это оцените. У нас есть топливный элемент ненамного больше куска хлеба. Он работает на любом углеводороде: бутане, бензине, даже на высокооктановом горючем. И мощность его больше 100 ватт. Его можно объединить,– продолжал Гаусс, водя указательным пальцем по ладони,– с электромотором весом в один фунт, мощностью в 8 лошадиных сил. Вы можете в это поверить? – Он энергично покачал головой.
– Похоже,– сказал Палмер,– что вы отказываетесь от обычного двигателя. Приделываете к каждому колесу машины по такому моторчику и заставляете их работать от этого элемента?
– Точно. Я знал, что вы поймете.– Немец широко улыбнулся:– Так что, видите, мы не тратим время зря. Если не считать этой проклятой богом ракеты.
– Да, могу вас понять.
– Но вы догадываетесь, к чему в конечном счете все это идет?– спросил Гаусс.– Ракета-носитель на твердом топливе? Ионный двигатель? Микроминиатюризованная связь? Топливный элемент? Супермотор? Это начало снаряжения комплекта «сделай сам» для исследования космоса. Самая его сущность в том, что оно маленькое, легкое, позволяющее занять большую часть полезной емкости продуктами для поселенцев. После осуществления посадки вы передвигаетесь при помощи этого топливного элемента и двигателя. Луна, например, станет знакомой территорией в течение каких-нибудь нескольких дней. А с Луны, с ее меньшей силой тяготения, мы отправимся на другие планеты.– Он потряс руками в воздухе.– Все это действительно в пределах досягаемости, все! Зачем тратить время на искусственную космическую стартовую площадку? У нас уже есть естественная площадка – Луна. А ДжетТех имеет все данные, чтобы превратить Луну в самую большую космическую платформу, какая нам когда-нибудь понадобится. Это будет нашим трамплином на пути к звездам.
Некоторое время оба молчали. Палмер медленно улыбнулся:
– Поэтично. И очень впечатляюще.
– Не правда ли? – Немец закивал головой, его черные глаза блестели. Потом замолчал. А еще минуту спустя его лицо утратило всякое выражение. Он вздохнул. Казалось, он даже сократился в объеме, как будто под большим давлением. Он убрал руку, снял ногу с ноги и крепко сжал колени.– Все это,– сказал он упавшим голосом, из которого ушла всякая радость,– требует денег.
– Вы, конечно, можете рассчитывать на правительственные фонды.
– Мы двигаемся слишком быстро для такой струйки денег.– Ноздри Гаусса презрительно раздулись.– Полмиллиона оттуда, полмиллиона отсюда. До солнечной системы рукой подать, а мы точно нищие вымаливаем подачки.
Палмер усмехнулся:
– Мне нравится, как вы бросаетесь деньгами. «Полмиллиона оттуда, полмиллиона отсюда». Это звучит прелестно.
– О, вы шутите.– Немец смущенно улыбнулся.– Я понимаю, меня заносит. Частично это оттого, что знаю наши возможности. И частично из-за того, что я самый проклятый богом нетерпеливый человек во вселенной. Как вам известно, я старше всех из пенемюндской группы. Иногда я чувствую себя старше самого бога. Я уже вижу себя лежащим в гробу, мертвым, а наша работа продвигается вперед сантиметрами, существуя на скудные гроши, в то время как она могла бы идти вперед широкими шагами, лететь ввысь.
– И частично потому,– сказал Палмер, все еще улыбаясь, чтобы смягчить остроту своих слов,– что вы проклятый богом эгоист. Вы хотите это все для себя, не правда ли?
Гаусс слушал его молча, открыв рот. Глаза его ничего не выражали. Затем он попытался возвратить Палмеру улыбку.
– Незачем это, гм, скрывать. Еще двадцатилетними парнями, только что выпущенными из института кайзера Вильгельма, все мы стремились к звездам. Мы, конечно, читали работу Годдара. Ракета на жидком топливе. Двухступенчатая ракета. Никто в Америке не последовал его экспериментам, а мы это сделали.
– Да.– Палмер сухо кашлянул.– Ваш «Фау-2» это показал.
Гаусс сделал рукой странный жест перед грудью. Что-то вроде взбалтывающего движения.
– Это пришло позже, мой друг. Много позже. Приказы. Весь этот Schrecklichkeit [Ужас (нем.)] – по приказам. И я знаю, много людей погибло. Но когда русские обогнали вас с первым спутником Земли, что понесло в космос ваш собственный спутник? В чем существенная разница между вашим старым «Редстоуном» и нашим старым «Фау-2»?
Палмер не отвечал, вспоминая рейд на Пенемюнде, взятие в плен таких людей, как Гаусс, которые смогли стать изобретателями первой американской ракеты-носителя. Он с интересом подумал, как много чести принадлежит в этом деле ему самому? Он никогда серьезно не задумывался над этим, даже во время неудач первых запусков. В те дни его преследовала единственная мысль – может быть, он помог захватить в плен не тех людей.
– Гаусс,– сказал наконец Палмер,– рабочее время уже кончается. Не хотите ли выпить где-нибудь поблизости? Немец встал даже прежде, чем Палмер закончил свой вопрос.
– Превосходное предложение,– ответил он, поворачиваясь к двери.
По пути к выходу Палмер неожиданно остановился.
– Подождите меня, пожалуйста, у лифта. Мне нужно еще коечто посмотреть.
Он оставил Гаусса в длинном коридоре, ведущем к лифту. Маленький человек шел медленно от картины к картине, рассматривая их при свете расположенных над ними ламп, которые автоматически включались при заходе солнца.
Палмер сделал крюк у комнаты Вирджинии и обнаружил, что она деловито стучит на машинке.
– Ты должна была только отредактировать, а не печатать.
– Было столько поправок, что страница стала совершенно неразборчивой.– Она подняла глаза и неожиданно улыбнулась ему:– Тебя ждет герр Гаусс.
– Мы с ним немножко выпьем. Это единственный способ утешить его.– Он украдкой оглядел пустой кабинет.– У тебя есть… имеешь ли ты какой-нибудь… ну, в общем…
– Никаких планов на этот вечер,– прервала она.– А у тебя?
– Твой телефон вечером соединяется с городом? Я позвоню тебе, когда отделаюсь от Гаусса.
– Я не знаю, к какому номеру они меня подключили. Давай лучше встретимся где-нибудь, ладно?
– А где?
Она подумала.
– Там тебя, вероятнее всего, никто не знает. И наоборот. Бар на Третьей авеню.– Она дала ему адрес.
– Наверное, это займет час,– сказал он.– Ничего?
– Нет.
– Прости, почему?
– Слишком долго. Постарайся управиться за пять минут.
Он улыбнулся:
– За сорок пять, ладно?
– Иди. Быстрей.
Он наклонился над ней. Слабый, дымный запах духов в ее волосах вызвал дрожь в бедрах. Он начал целовать ее щеку.
– Нет, нет,– сказала она.– Сумасшедший.
– До свидания. Сорок пять минут.
Когда Палмер подошел к лифту. Гаусс выглядел – если вообще как-то выглядел – меньше и смиреннее. Может, это из-за коридора, подумал Палмер. Высоченный потолок любого превращает в карлика. Глаза у немца были огромные и печальные. Казалось, его длинный остроконечный нос дрожит.
– Я совсем не гожусь для такого дела,– сказал он тихим голосом, чуть громче шепота.
– Какого дела?
– Просить.
Палмер нажал на кнопку лифта.
– Чепуха. Вы им не для этого нужны.
Гаусс быстро и несколько раз кивнул:
– Но им это необходимо.
– Не ко мне надо было обращаться. Я высказал свое мнение, и его провалили. Теперь я должен присоединиться к решению моих коллег. Лумис и Кинч понимают это.
Немец неожиданно безнадежно рассмеялся. Его смех прозвучал как кудахтанье.
– Они послали не того, кого надо, не к тому, к кому надо. Симптоматично.
В этот момент двери лифта открылись. Палмер и Гаусс вошли внутрь.
– Во всяком случае,– сказал Палмер,– мы можем выпить.
– Да,– согласился маленький человек.– Это будет единственно правильный коэффициент в уравнении.
Глава сорок четвертая
Палмер выбрал бар не слишком далеко от того, где он должен был встретиться с Вирджинией. В первые пятнадцать минут Гаусс покончил с одной порцией виски и принялся за вторую. Хмель нисколько не поднял его настроения, заметил Палмер. Он лишь снял оковы, державшие под контролем его жалость к себе. Палмер сидел через стол от немца и удивлялся, как этот человек, который мог гордиться столькими важными начинаниями, умудрялся выглядеть таким несчастным.
– Na,– говорил Гаусс,-Na, na [Здесь: вот так (нем.)]. Все прошло мимо меня, alter Freund [Старый друг (нем.)]. Мне уже за шестьдесят. Далеко за шестьдесят. И та капелька удачи, которая выпала на мою долю, давно исчерпана. Она, du kennst [Знаешь (нем.)], ausgespielt [Исчерпана (нем.)], иссякла, и я вместе с ней.
– Что общего имеет удача с наукой?
– Все. Спросите, что общего имеет удача со всем, что делает человек? Рисует картины? Сочиняет музыку? Строит ракеты? Сделать вовремя – это все, а чтобы успеть сделать вовремя, нужна удача.
– У вас были успехи.– Палмер увидел, что стакан Гаусса пуст, и помахал официанту.
– А кто знает о них? – спросил немец.– Весь мир знает нескольких моих коллег. Кто в мире знает имя Гаусс? Я скажу вам.– Он как-то скрипуче засмеялся. Этот звук резанул Палмеру ухо.– Мое имя очень знаменито в физике. О да, мое имя. Вы слышали о Карле Фридрихе Гауссе? Математике? Основоположнике магнетизма?
– Не уверен, что слышал. Это ваш родственник?
– Все спрашивают меня об этом,– фыркнул Гаусс.– В физике есть единицы, как ом, ватт или ампер. А есть гаусс, мера магнитной силы. Вы, конечно, слышали о гауссе. Это был Карл Фридрих.
– Ваш дед?
– Мой gar nicht [Вовсе нет (нем.)].-Он поднял глаза, так как официант принес третью порцию виски. Гаусс ощетинился.– Вы принесли балантин? – резко спросил он.– Я не могу пить никакого другого виски.
– Это балантин, сэр.
– Ваше счастье.– Гаусс уставился тяжелым взглядом на официанта, поднял свой стакан и сделал глоток.-Sehr gut [Очень хорошо (нем.)],-рявкнул он. Официант удалился. Немец продолжал потягивать виски. Его напряженная поза сменилась расслабленной.– Карл Фридрих Гаусс. Не родственник, вообще никто. Боже мой, как я пытался найти семейные связи с ним. Gar nicht. Можете ли вы представить, что значит для физика быть обремененным подобным именем? То же самое, как для поэта родиться с именем Гёте.– Он нахмурился, и его тонкий нос задрожал.
– Похоже, вам трудно пришлось,– сказал Палмер, взглянув на часы над стойкой. Через двадцать минут он должен отделаться от этого изнывающего от жалости к себе старика.
– Ничто не легко в жизни,– пробормотал Гаусс. Глубокий вздох вырвался из его груди.– С самого начала я неправильно рассчитал время. И удачи не было. И теперь снова я допустил просчёт. Очень большой. Даже больше, чем всегда.
– Понимаю,– сказал Палмер,– вы чувствуете, что на грани открытия, а денег нет.
– Почему? – воскликнул Гаусс.– Почему для фон Брауна всегда есть деньги? Почему для Гаусса никогда?
– Может быть, если бы вы работали непосредственно для правительства…
– Narrischkeit [Глупости (нем.)]. Когда я впервые приехал сюда, правительство взяло меня под свое крыло, огромное, мохнатое крыло, под которым находит убежище так много всякого dreck [Дерьмо (нем.)]. Это было все равно, что жить в канализационной трубе. Нечем дышать. Никаких идей. Никаких дерзаний. Никакого желания двигаться в новых направлениях. Боже мой, я отчаялся. Отчаявшийся, стареющий человек. В физике после тридцати – тридцати пяти вы кончены как новатор. Вдохновенные прозрения больше не посещают вас. Вы заменяете гений опытом и хитростью. Вы подбираете осколки мыслей, собираете по кусочкам частички чужих идей, объедки молодых и делаете что-то свое собственное, очень маленькое. Вас гладят по головке. Ну-ну, alter Hund [Старый пес (нем.)]. Чтобы расстаться с правительственной работой, я ухватился за первое, мало-мальски подходящее предложение и снова допустил просчет. Удача не пришла.
– Я думал, именно ваша группа в Джет-Тех создала все эти новые вещи.
– Игрушки, о которых я говорил?– Немец глотнул виски.– Они неплохие. Но через год их или даже лучшие будут иметь «Дженерал дайнемикс», и «Бэлл», и «Дженерал электрик», и «Юнион карбайд», и «Вестингауз», и все остальные, если они уже сейчас их не имеют. А я сижу здесь с пустыми карманами и не могу написать свое имя пламенем на небесах. В мои годы это унизительно. Это значит деградировать. Я ученый, а не попрошайка. Этот Джет-Тех… Эта штука… приносящая несчастье. Невезение. Никакой удачи.
– Вы честолюбивый человек,– медленно сказал Палмер,– в ваши годы это хороший признак.
– Признак болезни. Она гложет меня изнутри. Почему этот? Почему тот? Почему не Гаусс?
– Может случиться,– предположил Палмер,– вы, гм, создадите что-либо, не требующее крупных денежных сумм. Или же вы можете перейти в другую организацию, уйти из Джет-Тех.
– Чтобы стать старым лакеем? Danke, nein [Спасибо, нет (нем.)]. В Джет-Тех по крайней мере я занимаю большую должность. Король навозной кучи.– Он рассмеялся каким-то дрожащим смехом, его глаза потемнели и на мгновение совсем скрылись под мохнатыми бровями, когда он уставился в стол.-Der Konig von Scheiss [Король навозной кучи (нем.)],-пробормотал он. Его большой тонкогубый рот, до этого перекошенный насмешливой улыбкой, стал ровным и ничего не выражающим.
Палмер помахал официанту, беззвучно выводя губами слово «счет». Маленький немец дотронулся до кольца воды, оставленного стаканом на деревянном столе, и медленно отвел от него линию, похожую на стрелу.
– Некоторые вещи становятся насмешкой, как только они произнесены,– сказал он все еще скучным, тихим голосом, словно обращаясь только к себе и ни к кому больше.– Morgen, die ganze Welt [Завтра, целый мир (нем.)]. Morgen придет для одних, для других никогда. Тут опять надо успеть вовремя. А в наши дни время тоже ausgespielt [Исчерпано (нем.)]. Все ушло. Остался только призрак. Der Konig von Scheiss.
Официант подошел к столу, сложил счет и положил его перед Палмером. Гаусс резко поднял голову.
– Что? Кто вас просил?
– Этот джентльмен,– объяснил официант.
– Я уже должен быть дома,– сказал Палмер.– Уже опаздываю.
– Да.– Гаусс медленно сжался.– Да, конечно. Извините, что задержал вас.
– Не стоит извиняться. Это была моя идея выпить.
– А деньги? Займ?
– Гаусс, вы должны понять…– начал Палмер, но, увидев, что официант все еще стоит рядом, замолчал. Он открыл бумажник и положил двадцатидолларовую бумажку на неразвернутый счет. Он заметил, как глаза Гаусса жадно следили за его движениями. Невероятно, думал Палмер. Абсолютно вне пределов всякого понимания. Этот человек совершенно точно зарабатывал не менее тридцати тысяч долларов в год, если не намного больше. Он был вдовец, детей не имел; вероятно, несет в банк каждый заработанный цент. И все же довел себя до такого состояния воображаемой бедности, что не мог даже контролировать выражение своего лица.
– Все знают,– продолжал Палмер,– что я не против займа, но я не за такой, какой просите вы, а такой, который, я уверен, мог бы быть использован с хорошими результатами. Теперь это дело прошлое, несмотря на то что произошло оно два дня назад; официальное решение было сообщено Джет-Тех сегодня днем, и на этом пока все остановилось. Лумис мог бы вернуться с новым предложением и возобновить переговоры. Я искренне надеюсь, что он это сделает. Вы понимаете? Я хочу, чтобы у вас были деньги. Когда у меня появится хоть какая-нибудь возможность что-то сделать в этом отношении, я сделаю. В настоящее же время ничего больше не может быть сделано… мной.
Гаусс кивнул медленно, устало.
– Я знаю. Лумис говорит мне почти то же самое. Я должен ждать. Со временем деньги будут.
– Он сказал это? Когда?
– Сегодня. И много раз до этого.
– Насколько определенно это звучало? – спросил Палмер.
– Бесконечно определенно. Вы знаете этих финансовых дельцов.– Гаусс заморгал.– Дельцов типа Лумиса, вы понимаете. Вы совершенно другой человек, мой старый друг.
– Лумис уверен, что деньги будут в конце концов?
– В конце концов.– Тонкий рот немца скривился, будто у этих слов был неприятный привкус. Он замолчал.
Палмер встал.
– Гаусс, боюсь, я уже должен двигаться. Было очень приятно поговорить с вами, хотя я и не смог вам помочь.– Он стоял, ожидая, когда старый человек тоже поднимется. Вместо этого Гаусс сидел, навалившись грудью на стол, глаза устремлены на кольцо и стрелу из воды.– Где вы остановились в городе? – продолжал Палмер, надеясь как-то встряхнуть его и вывести из транса.
Гаусс продолжал молчать. Палмер откашлялся. Положение, сообразил он, может скоро выйти из-под его контроля. Теперь он пожалел, что дал Гауссу три порции виски… или же вообще позволил ему пить.
– Гаусс,– спросил он,– вам нехорошо?
Маленький человек заморгал. Взгляд его медленно переместился вверх, на лицо Палмера.
– Я хочу кое-что сказать вам,– произнес он тихим хриплым голосом.– Они меня не посылали. Я притворился, что это они послали. Но они даже не знают об этом. Они и не представляют, что мы знаем друг друга.
– Это была целиком ваша идея?
Гаусс кивнул:
– Пожалуйста.
– Что?
– Сядьте, пожалуйста.
Палмер посмотрел на стенные часы. Через десять минут у него встреча с Вирджинией.
– Только на одну-две минуты,– сказал он, усаживаясь за стол напротив Гаусса.– А потом я действительно должен уйти.
– Конечно,– медленно улыбнулся Гаусс, но не Палмеру, а нарисованному на столе знаку.– Это знак мужчины,– сказал он, дотрагиваясь до него пальцем.– Это также знак железа. А кроме того, планеты Марс. Странно.– Он еще очень долго сидел, улыбаясь и ничего не говоря.
– Гаусс, я спешу.
– Да. Да. Да.– Старый человек, казалось, взял себя в руки.– В моих возможностях,– сказал он гораздо громче,– сделать имя Гаусса более знаменитым, чем когда-либо мог это сделать Карл Фридрих. Они назовут его «тот, другой Гаусс». И когда будут упоминать Гаусса, то это буду я, Гейнц Вальтер Гаусс, du kennst [Знаешь (нем.)].
– Надеюсь, так и будет.
Гаусс покачал головой:
– Na. Na. Вы не очень любите меня, mein alter Freund [Мой старый друг (нем.)]. Ваши слова лишены чувства, потому что вы торопитесь, а я вас задерживаю, nicht wahr? [Не так ли? (нем.)] И вас раздражает мой проклятый эгоизм. Но я знаю. Я знаю, что прав. Это в моей власти.
– О чем вы? – спросил Палмер, жалея, что он вообще пригласил сюда этого болтливого старика.
– Я говорил, что другой Гаусс изучал магнетизм, да? – начал немец.– Я тоже еще в молодости занимался некоторыми опытами по магнетизму. Вы знакомы с поздними гипотезами Эйнштейна? Магнитное происхождение гравитационного поля Земли? [Здесь и далее рассуждения Гаусса не вполне достоверны и научно обоснованы.– Прим. ред.]
– Совершенно не знаком,– признался Палмер.
– В Германии я не имел к ним доступа,– продолжал Гаусс.– Этот человек был еврей. Но когда после войны я наткнулся на его работу, это опять было deja vu. В своем воображении я уже видел это. Избранный ариец и опальный еврей. Вы знаете, как много времени я потерял – мир потерял,– потому что не имел понятия о работе Эйнштейна.
Гаусс водил указательным пальцем по знаку, изображенному на поверхности стола.– Очевидная, простая, элементарная истина. По крайней мере, как только Эйнштейн объяснил это, стало очевидно, насколько это все просто. И если гравитация является магнитной силой, теоретически ей может противодействовать равная противоположная магнитная сила. Вам понятно?
Палмер кивнул:
– На практике, конечно, это не может быть осуществлено.
– В науке нет «конечно».– Гаусс бросил на Палмера быстрый взгляд.– Теперь следите внимательно. Магниты, необходимые для противодействия силе тяготения, были бы слишком тяжелы, чтобы поднять самих себя с земли. Проблема ясна. Добавьте больше магнитной силы, добавится больше веса, добавится больше неудач. Это можно доказать на бумаге, так что никто не терял на это времени. Ясно?
– Ясно.
– За последние несколько лет,– продолжал Гаусс,– возникла новая область – физика низких температур. Мы охлаждаем тело, приближая, насколько возможно, его температуру к абсолютному нулю, и изучаем, что с ним происходит. Имеете представление об этом?
– Очень смутное. Кажется, четыреста градусов ниже нуля?
Гаусс нетерпеливо махнул рукой.
– Не важно. Между тем в «Бэлл» и в «Вестингауз» сконструировали электромагнит и сократили до минимума потери. Таким образом были созданы сверхмагниты. Но каждый электромагнит имеет ферромагнитный сердечник. Железо. Никель. Кобальт. Любое из группы железа. Так?
– Раз вы так говорите…
Немец пожал плечами:
– Это факт. Был. До недавнего времени. Но…– Он снял со стола свой палец и указал им в потолок:– Сверхохлаждение показывает, что другие металлы, некоторые неметаллы и определенные сплавы могут стать высокомагнитными.
– Понимаю,– сказал Палмер.– Более магнитными, чем группа железа.
– Правильнее сказать,– поправил Гаусс, его голос стал очень спокойным,– феноменально более магнитными. Я взял на время одну из наших джет-теховских охлаждающих установок. Ни один человек не знал, зачем она мне нужна. Кроме того, я взял на время описание различных экспериментов, проводимых в «Белл» и в «Вестингауз». Произошла очень странная вещь. О ней знает только один человек, один из моих ассистентов, Кармер, человек, почти лишенный воображения. Он помогал мне и видел то же, что видел я. Но он не имеет понятия о том, что это означает.– Старик замолчал и на мгновение задумался.
– Продолжайте,– сказал Палмер.
Гаусс кивнул:
– Попытайтесь представить это. В охлаждающей камере имеется прозрачное кварцевое окошко. Вы можете наблюдать, что происходит с охлаждаемым веществом. Сплав берется в форме бруска, около четырех дюймов в длину и полутора дюймов в ширину. Конечно, он имеет электромагнитную обмотку. Я снижаю его температуру до 10° Кельвина или же минус 263°С. Затем я пропускаю через обмотку сфазированный пульсирующий ток. Я увеличиваю силу тока и регулирую фазу. И вот что я вижу – что Кармер и я видим – через кварцевое окошко. Магнит – сердечник и обмотка,– весящий около двух фунтов, медленно поднимается со дна камеры и парит в воздухе.
– Несмотря на гравитацию?
– Точно. Первый раз я настолько разволновался, что слишком быстро повернул регулятор напряжения. Магнит взлетел и ударился о потолок охлаждающей камеры. В последующих экспериментах я регулировал это более успешно.
– Позвольте, если я вас правильно понял, вы заявляете, что победили силу земного притяжения?
Гаусс медленно кивнул:
– Вы поняли правильно.
– Но…– Палмер на мгновение остановился.– Но какая практическая польза вытекает из этого, Гаусс? Давайте предположим, что вы решили построить по этому принципу космический корабль. Вы не могли бы держать его магниты сверхохлажденными. На открытом воздухе.
– Правильно.
– Так какой же практический результат?
– То, что вы называете кораблем, космическим кораблем.
Палмер наморщил лоб.
– Не понимаю.
– Да вы поймете.– Старый человек ликующе улыбнулся.– Вы поймете, когда я скажу, что холод в космическом пространстве близок к абсолютному нулю.
– Э… это правда?
– Конечно, правда. Пусть магниты моего космического корабля продержатся в сверхохлажденном состоянии всего несколько секунд, как раз столько, сколько надо для взлета и прохождения через атмосферу до сверххолодных областей космоса; и все проблемы будут решены.
– Но может ли корабль взлететь так быстро?
– Знаете ли вы, что гравитационное поле Земли в одних местах сильнее, чем в других?
– Нет, но это можно себе представить.
– Существуют определенные линии, где притяжение намного мощнее, чем между ними,– сказал Гаусс.– Садитесь точно между этими линиями и включайте полную мощность. Корабль отрывается от Земли мгновенно, со скоростью, близкой к скорости света. Как будто вы кончиком пальца щелкаете горошину. Щелк! Со скоростью света.
– Но…– Палмер замолчал.
– Продолжайте. Но что?
– Люди внутри корабля. Они не смогут выдержать такое ускорение.
– Ха! – В первый раз за весь вечер лицо немца понастоящему осветилось. Он хлопнул ладонью по столу, стирая нарисованный на нем знак.– Я поймал вас, мой друг! Вы верите мне.
– До этого момента, да. У меня недостаточно знаний, чтобы не верить.
– Вы знаете достаточно, чтобы видеть в этом смысл?
– Да,– признался Палмер.
– Вы принимаете это,– настаивал Гаусс.– Вы принимаете это. Вы должны. Иначе вы не беспокоились бы о людях внутри корабля.
– Очевидно, это так.
– Теперь слушайте,– сказал немец.– Не поймите ошибочно мои слова, когда я говорю, что мне плевать на этих людей. Мне нет дела до их благополучия. Не то что я бесчеловечен. Но моя проблема – найти физическое решение, такое решение, которое я тотчас же могу доказать на практике. Я это сделал, И я показал, как абсолютный холод космоса делает решение возможным вне лабораторной охлаждающей камеры. Я физик, а не биолог. Пусть биологи решают проблему этих людей. Согласны?
Палмер криво усмехнулся:
– Не обманывайте себя, Гаусс. Просто вы бездушный старый человек.– Он наклонился вперед.– Никто не догадывается о значении этого эксперимента? О том, какие он открывает возможности для изучения космоса?
– Даже Кармер не догадывается. Я думаю, он просто потакает мне. Ничего практического в моей игрушке он не видит.
– Не объясняя существа,– сказал Палмер,– можно, я скажу моим коллегам, что у вас есть по-настоящему серьезная вещь? Сколько будет стоить довести ее до конца?
– Двадцать миллионов. Тридцать.– Гаусс сложил свои тонкие губы в недовольную гримасу.– Они не купят ее без определенной информации, а может быть, демонстрации. Сделать этого я не могу. Риск был бы огромен.
– Это достойные доверия люди. Они могут хранить секреты.
– От русских? Меня волнуют не русские,– объяснил старый немец.– Меня волнуют мои выдающиеся друзья, ученые свободного мира. Им не украсть этого у меня.– Его печальные глаза стали маленькими и свирепыми.– Я не допущу, чтобы это случилось. Я не могу. Мне осталось всего лишь несколько лет. Они не могут мошеннически лишить меня моей собственности.
– Но со временем об этом узнает весь мир.
– Браво! Когда Гаусс объявит об этом, Гаусс захочет, чтобы весь мир знал. И знал, что это именно Гаусс дал им чудо. Палмер подумал.– Таким образом, вы просите у меня от 20 до 30 миллионов на лошадку, настолько темную, что никто не в состоянии разглядеть, на что она похожа.
– Поскольку я рассказал вам так много, вы можете посетить мою лабораторию и сами наблюдать эксперимент. Тогда они поверят вашему слову.
– Так банкиры не поступают, Гаусс, и вы это хорошо знаете.– Палмер посмотрел на старого ученого и увидел, что тот опять стал сжиматься в своей сверхжалости к себе.– Вы имеете простую лабораторную игрушку. Я уверен, что она работает. Мне достаточно вашего слова. Но чтобы перевести эту игрушку во чтолибо стоящее, быть может прототип космического корабля, который докажет свою полезность, на это потребуется очень много денег и еще больше на решение проблемы защиты людей, тех, кто полетит в нем. И тогда…
– Автоматическое управление,– прервал Гаусс тихим голосом.– Прототип не будет нуждаться в человеке.