Глава двадцать четвертая 14 глава. Да, я знал это – от самого Диэнека.

– Тебе известно, Ксео, что до того, как выйти за нынеш­него мужа, я была женой его брата.

Да, я знал это – от самого Диэнека.

– Его звали Ятрокл. Я знаю, ты слышал эту историю. Он погиб при Пеллене, пал смертью храбрых в возрасте тридцати одного года. Это был благороднейший человек, Всадник и победитель на Олимпийских играх: Боги ода­рили его доблестью и красотой – так же как Полиника. Ятрокл добивался меня страстно, с таким напором, что звал меня из отцовского дома, еще когда я была девочкой. Спар­танцам известно все это. Но теперь я расскажу тебе кое-­что, неизвестное никому, кроме моего мужа.

Госпожа подошла к низкому дубовому пню – естествен­ной скамье в тенистой роще. Она села и сделала мне знак сесть рядом.

– Вон там,– сказала она, указывая на открытое место между двумя постройками и тропинку, ведущую к мёсту молотьбы.– Как раз там, где тропинка поворачивает, я впервые и увидела Диэнека. Это случилось в такой же день в поместье, как сегодня. По случаю первого похода Ятрокла. Ему было двадцать. Отец привел сюда из нашего клера меня, моего брата и сестер с фруктами в подарок и с годовалой козочкой. Когда я пришла, держась за отцовскую руку, на этот бугорок, где мы сейчас сидим, вон там, как и сегодня, играли крестьянские дети.

Госпожа выпрямилась и взглянула мне в глаза, словно проверяя, что я слушаю со вниманием и пониманием.

– Диэнека я впервые увидела со спины. Лишь его голые плечи и затылок. И мгновенно поняла, что его, и только его, я буду любить всю свою жизнь.

Ее голос стал серьезным в почтении перед этой тайной, перед явлением Эроса и непостижимым велением сердца.

– Помню, как я ждала, когда он обернется, чтобы я могла увидеть его лицо. Это было так странно! В некотором роде это напоминало встречу с суженым, когда с трепещущим сердцем ждешь – каким окажется лицо, которое суждено полюбить. Наконец он повернулся. Он боролся с другим юношей. Даже тогда, Ксео, Диэнек был не очень красив. Не верилось, что он брат своего брата. Но в моих глазах он казался эвдейдестатос, душой красоты. Боги не могли создать лицо более открытое, которое сильнее тронуло бы мое сердце. Ему тогда было тринадцать. Мне – девять.

Госпожа ненадолго умолкла, задумчиво глядя на то ме­сто, о котором говорила. Случай так и не представился, заявила она, и сквозь всю свою юность она пронесла мечту поговорить с Диэнеком наедине. Она часто следила за ним на беговых дорожках и на упражнениях в агоге. Но никогда не делилась этим. Ни с кем. Девушка даже не представляла, знает ли он ее хоть по имени.

Однако она знала, что его брат выбрал ее и говорил об этом со старшими в ее семье.

– Я заплакала, когда отец сказал, что меня отдают за Ятрокла. Я кляла себя за свою бессердечность и неблаго­дарность. Чего еще может просить девушка, когда ее отда­ют за благородного доблестного мужа? Но я не могла со­владать со своим сердцем. Я любила брата этого человека, брата этого прекрасного доблестного мужа. Когда Ятрокл погиб, я была безутешна. Но причина моего горя была не та, что думали все. Я боялась, что этой смертью боги отве­тили на эгоистичные молитвы моего сердца. Я ожидала, что Диэнек выберет для меня нового мужа, как велел ему закон, а когда он так и не сделал этого, я бесстыдно пошла к нему в пыльную палестру и сама вынудила его взять меня в жены. Мой муж принял мою любовь и ответил на нее всем сердцем над еще теплыми костями своего брата.

Счастье между нами, наш тайный восторг на брачном ложе были такими острыми, что сама эта любовь стала для нас проклятием. Я смогла искупить свою вину – это нетрудно для женщины, когда она чувствует, как внутри растет новая жизнь, посеянная мужем. Но когда родились наши дети и все оказались девочками, четыре дочери, а я потеряла спо­собность к зачатию, я почувствовала, что это проклятие богов за нашу страсть. Мой муж чувствует это тоже.

Госпожа помолчала и снова взглянула на склон. Маль­чишки, в том числе и мой сын и маленький Идотихид, выбежали со двора и теперь беззаботно играли прямо под тем местом, где мы сидели.

– А потом наступил день призыва для Фермопил. На­конец, подумалось мне, я постигла всю изощренность за­мысла богов. Моего мужа не могут призвать, потому что у него нет сына. Ему откажут в этой величайшей чести. Но в глубине сердца мне не было до этого дела. Существенно было лишь одно – что он останется жить. Возможно, всего лишь еще одну неделю или месяц – до следующей битвы.

Но все же останется жить. Я буду по-прежнему с ним. Он по-прежнему будет мой.

Теперь сам Диэнек, закончив свои дела в доме, появился на площадке внизу. Веселясь, он присоединился к резвя­щимся ребятишкам, которые уже подчинялись своим врож­денным воинственным инстинктам.

– Боги заставляют нас любить не тех, кого должно, ­заключила госпожа,– и мстят тем, кого любим. Они убива­ют тех, кто должен жить, и спасают тех, кто должен умереть. Они одной рукой дают, а другой отнимают, ответственные только перед своими непостижимыми законами.

3аметив смотрящую на него сверху Арету, Диэнек под­нял маленького Идотихида и заставил его помахать ручкой. Арета махнула в ответ.

– Повинуясь слепому импульсу,– сказала она мне,– ­я спасла жизнь этому мальчику, сыну незаконнорожден­ого сына моего брата, и тем самым погубила жизнь мужа.

Она проговорила эти слова так тихо и с такой печалью, что у меня сжало горло и защипало глаза.

– Жены из других городов дивятся на женщин Лаке­демона,– сказала госпожа.– Как могут, спрашивают они, эти спартанские жены стоять прямо, не мигая, когда изуве­ченные тела их мужей приносят домой, чтобы похоронить, или, еще хуже, закапывают в чужую землю и ничего, кроме холодных воспоминаний, не остается их сердцу? Те женщи­ны думают, что мы сделаны из более твердого материала, чем они сами. А я скажу тебе правду, Ксео: из того же самого. Неужели они думают, что мы любим своих мужей меньше, а наши сердца сделаны из камня и стали? Неуже­ли они вообразили, что наше горе меньше, поскольку мы подавляем его в груди?

Она моргнула сухими глазами, потом посмотрела на меня.

– И с тобой тоже боги играют свои шутки, Ксео. Но, может быть, еще не поздно подправить катящиеся играль­ные кости. Вот зачем я дала тебе ту горстку «сов».

Я уже понял замысел ее сердца.

– Ты не спартанец. Зачем связывать себя жестокими законами Спарты? Разве боги недостаточно уже украли у тебя?

Я попросил ее больше не говорить об этом.

– Эта девушка, которую ты любишь,– я бы могла при­везти ее сюда. Только попроси.

– Нет! Пожалуйста.

– Тогда сбеги. Сегодня же вечером. Дай деру. Я сразу же ответил, что не могу.

– Мой муж найдет другого оруженосца. Пусть другой умрет вместо тебя.

– Прошу тебя, госпожа. Это было бы бесчестно. Ощутив, как горит моя щека, я понял, что госпожа уда­рила меня.

– Бесчестно? – Она произнесла это слово с отвраще­нием и презрением.

Внизу к мальчишкам и Диэнеку присоединились другие крестьянские дети. Началась игра в мяч. Дети кричали в агоне, азарте соперничества, и их голоса весело летели к нам вверх по склону.

Могло вызывать одну только благодарность то, что гос­пожа так благородно донесла до меня из самого сердца, ­желание даровать мне милосердие, в котором, она чувствова­ла, мойры – богини судьбы – самой ей отказали. Даровать мне и той, кого я любил, случай ускользнуть из тяжких уз предопределенности, наложенных, как она ощущала, на нее саму и ее мужа.

Но я не мог предложить ей ничего, кроме того, что она уже знала. Я не мог уйти.

– И все равно, боги уже будут ждать меня там. Как всегда, на шаг впереди.

Я видел, как напряглись ее плечи, как ее воля подчини­ла благородный, но неосуществимый импульс сердца.

– Твоя двоюродная сестра узнает, где лежит твое тело и с какой честью ты погиб. Клянусь Еленой и Близнецами.

Госпожа встала со своей скамьи под дубами. Разговор закончился. Она снова была спартанкой.

И вот теперь, когда мы выступали в поход, я заметил на ее лице ту же суровую маску. Госпожа высвободилась из объятий мужа и собрала вокруг себя детей. Она вновь обрела прежнюю осанку, прямую и торжественную, как и другие спартанские жены, стоявшие под дубами.

Я видел, как Леонид обнял свою жену Горго, «Яркие Очи», своих дочерей и сына Плистарха, которому когда-нибудь предстояло занять его место царя.

Моя жена Ферея крепко обняла меня. Она терлась об меня всем телом под своим белым мессенийским платьем, держа за руки наших детей. Да, она недолго будет оста­ваться без мужа.

– Подожди хотя бы, пока я скроюсь из виду,– пошу­тил я и обнял детей, которых едва знал. Их мать была хорошей женщиной, и я жалел, что не могу любить ее так, как она заслуживала.

Последнее жертвоприношение было закончено, получе­ны и записаны знамения. Триста построились – каждый Равный со своим оруженосцем – в длинной тени отда­ленных гор, на виду у всего войска, собравшегося на левой («щитовой») стороне холма. Леонид, в венке, как и все, за­нял свое место перед воинами, рядом с каменным алтарем. Весь остальной город, старики и мальчишки, жены и мате­ри, илоты и ремесленники, собрались на правой («копьевой») стороне. Еще не рассвело, солнце еще не показалось из-за горного гребня Парнона.

– Смерть приблизилась к нам вплотную,– произнес царь.– Вы чувствуете ее, братья? Я чувствую. Я человек и боюсь ее. Я думаю, как укрепить сердце к тому мгновению, когда я взгляну ей в лицо.

Леонид начал свою речь тихо, но его голос отчетливо разносился в предрассветной тиши, слышный всем.

– Сказать вам, где я нахожу эту силу, друзья? В глазах наших сынов что в алых одеждах стоят перед нами. И на лицах их товарищей, которые пойдут в последующую бит­ву. Но более всего мое сердце находит мужества при взгляде на них – на наших женщин, что без слез смотрят, как мы уходим.

Он сделал жест в сторону собравшихся спартанских знат­ных дам, среди которых выделялись две пожилые, Пирро и Алкмена, и назвал их поименно:

– Сколько раз эти две женщины стояли здесь, в холод­ной тени Парнона, и смотрели на своих любимых, уходящих на войну? Пирро, ты видела, как войска наших дедов и отцов отправлялись на Афетаид, чтобы никогда не вернуть­ся. Алкмена, твои глаза без слез смотрели, как муж и братья ушли навстречу смерти. Теперь ты снова стоишь тут, вместе с немалым числом других, родивших столько же и еще больше, и смотришь, как сыновья и внуки отправля­ются в Царство мертвых.

Это была правда. Сын Пирро Дорион стоял теперь в вен­ке среди Всадников; внуками Алкмены были победители Олимпиады Алфей и Марон.

– Мужская боль легко появляется и быстро проходит. Наши раны – телесные, и они ничтожны. Раны женщин – раны сердечные, это нескончаемая печаль, переносить ко­торую гораздо горше.

Леонид указал на жен и матерей, собравшихся на еще темных склонах.

– Учитесь у них, братья, учитесь терпеть муки, как тер­пят они их при рождении детей. Усвойте их урок: за все хорошее в жизни надо платить. А самое сладкое в жизни – это свобода. Ее мы избрали, и за нее мы платим. Мы связа­ны законами Ликурга, а это суровые законы. Они учат нас презирать жизнь в неге, которую наши богатые земли мог­ли бы нам обеспечить, пожелай мы этого. Однако мы поступаем в академию дисциплины и самопожертвования. Ведомые этими законами, наши предки в двадцати поко­лениях вдыхали благословенный воздух свободы и строго платили по счету, когда им предъявляли этот счет. Мы, их сыновья, не можем сделать меньше.

Каждому воину оруженосец подал чашу вина, каждо­му – собственный ритуальный кубок, врученный воину в день посвящения в Равные и используемый только в самых торжественных церемониях. Леонид поднял свой и с молитвой 3евсу-Вседержателю, Елене и Близнецам совершил возлияние.

– Уже шесть веков, как говорят поэты, ни одна спар­танская женщина не видит дыма вражеских костров.

Подняв обе руки вверх, Леонид выпрямился и поднял лицо к небу:

– 3евсом и Эросом, Афиной-Покровительницей и Ар­темидой Справедливой, Музами и всеми богами и героя­ми, защищавшими Лакедемон, и кровью собственной пло­ти клянусь, что наши жены и дочери, наши сестры и матери не увидят этих костров и теперь.

Он выпил, а за ним выпили и все мужчины.

 

Глава двадцать первая

 

Великий Царь хорошо знает топографию под­ходов, ему ведома паутина ущелий и сжатая карта поля боя, где его войска вступили в бой со спартанцами у Горячих Ворот. Я пропущу это описание, а вместо того расскажу о составе греческих сил и о том состоянии разброда и беспорядка, что царили на месте назначения, когда они прибыли туда, чтобы защищать про­ход.

Когда Триста – теперь усиленные пятью сотнями тяжелой пехоты из Тегея и таким же числом воинов из Мантинеи – вместе с двумя тысячами, набранными в Орхомене и остальной Аркадии, Коринфе, Флиунте и Микенах, плюс семьсот из Феспии и четыреста из Фив – прибыли в Опунтскую Локриду, что в девяноста стадиях от Горячих Ворот, чтобы соединиться с тысячей гоплитов из Фокиды и Локриды, они обнаружили там совершенное безлюдье.

Осталось лишь несколько мальчишек и мо­лодых мужчин. Они занимались тем, что гра­били покинутые дома соседей и присваивали запасы вина, обнаруженные в тайниках своих соотечественников. 3авидев спартанцев, они дали стрекача, но разведчики догнали их. Войско и локрийские жители, доложили прыщавые мародеры, ушли в горы, а местные вожди бежали на север, к персам, со всей скоростью, на какую способны их хилые ноги. По сути дела, заявили мальчишки, локрийские предводители уже сдались.

Леонид был вне себя. Однако в результате поспешного и решительно грубого допроса этих сельских грабителей выяснилось, что местные жители неправильно поняли день сбора. Дело в том, что месяц, называемый в Спарте карнеем, в Локриде назывался леминдеоном. Кроме того, его на­чало отсчитывается назад от полнолуния, а не вперед от новолуния. Локрийцы ожидали спартанцев на два дня раньше и, когда те не пришли, решили, что спартанцы их бросили. Локрийцы бросились бежать, разнося в их адрес проклятья. Шквал слухов быстро донес злословье локрийцев до окрестностей Фокиды, где расположены сами Ворота. Тамошние обитатели, фокийцы, и без того уже были перепуганы. Опасаясь, что их захватят, они удрали тоже.

Во время похода на север колонна союзников встречала местные племена и сельских беженцев, стремящихся на юг. Потрепанные роды бежали от наступавших персов, неся свои жалкие пожитки в заплечных мешках, сделанных из покрывал или плащей. Рваные узлы с барахлом стояли у их на головах, как сосуды с водой. 3емлепашцы с ввалившимися щеками катили тачки, груженные мебелью, а чаще – детьми, чьи ноги стерлись от ходьбы, или закутанны­ми в одеяла стариками, не способными идти от дряхлости. У некоторых имелись воловьи упряжки и навьюченные ослы. Под ногами толклись домашние животные и скотина. Тощие собаки выпрашивали подачки, а скорбного вида свиньи, которых пинками гнали вперед, как будто понимали, что через день-два попадут кому-нибудь на ужин. Среди беженцев преобладали женщины. Они еле тащились, босые, повесив обувь на шею, чтобы сберечь подметки.

3аметив приближающуюся колонну союзников, женщины испуганно освобождали дорогу. Они карабкались на горные склоны, прижимая к себе детей и роняя на бегу пожитки. Всегда наступал момент, когда до них доходило, что воины на марше – их соотечественники. Тогда охватившая их сердца перемена доводила их чуть ли не до экстаза. Женщины скатывались вниз с труднодоступных склонов, жались поближе к колонне, некоторые немели от изумления, другие со слезами отворачивали запыленные лица. Престарелые бабушки, толкаясь, бросались целовать руки молодых воинов, матери семейств кидались им на шею и обнимали в эти одновременно уместные и неуместные моменты. «Вы спартанцы?» – спрашивали они почернев­ших на солнце воинов, тегейцев и микенцев, коринфян, фиванцев, флиунтцев и аркадцев, и многие лгали, называя себя спартанцами. Когда женщины слышали, что колонну возглавляет сам Леонид, многие отказывались верить – так привыкли они, что их вечно предают и бросают. Когда им показывали спартанского царя и Всадников вокруг него, многие не могли вынести огромного чувства облегчения. Женщины прятали лицо в ладонях и оседали на дорогу..

От таких сцен – по восемь, десять, двенадцать раз на день – сердца союзников охватывала мрачная решимость. Нужно было вовсю торопиться, защитники должны любой ценой добраться до прохода и укрепить его, прежде чем туда войдет враг. Все невольно ускоряли шаг. Вскоре ко­лонна стала обгонять обоз, поэтому возы и вьючные ослы были брошены и пехотинцы перевалили все необходимое себе на спину.

Что касается меня, я разулся и свернул свой плащ в скатку; щит хозяина я нес за внутреннюю скобу вместе с поножами и нагрудником, весившими более пятидесяти мин, плюс постель для нас обоих и полевой набор, мое соб­ственное оружие, три колчана стрел с железными нако­нечниками, завернутые в промасленную козлиную шкуру, и всякие другие необходимые принадлежности: «рыболовные крючки» и нитки, мешочки с целебными травами, чемерицей и наперстянкой, эвфорбией и кислицей, майора­ном и сосновой смолой; зажимы для артерий, жгуты для рук, холщовые компрессы, бронзовые «собачки», чтобы нагревать и засовывать в проникающие раны, прижигая тка­ни; «утюжки» чтобы делать то же с поверхностными рва­ными ранами; мыло, стельки, кротовьи шкурки, швейный набор; еще поварская утварь – вертел, горшок, ручная мельница, кремень и палочки для добывания огня; мелкий песок и масло для чистки бронзы, промасленное полотни­ще от дождя, кирка-лопата, названная за свою форму гиссакс – солдатский грубый термин, означающий женское отверстие. Это вдобавок к пайку – немолотый ячмень, лук и сыр, чеснок, фиги, копченая козлятина; плюс деньги, аму­леты, талисманы.

Сам мой хозяин нес запасную раму для щита с двойны­ми бронзовыми пластинами, мою и свою обувь с ремнями, заклепки и набор инструментов, свой кожаный боевой пояс, два ясеневых и два кизиловых копья с запасными железными наконечниками, шлем и три ксифоса – один на бедре, а два других привязанные к тяжелому заплечному мешку, набитому продовольствием и немолотым зерном, двумя ме­хами с вином и одним с водой, плюс «сладкий мешок» со сладкими лепешками, приготовленными Аретой и дочерь­ми, завернутыми в промасленное полотно, чтобы не прони­кал луковый запах из мешка. По всей колонне, впереди и сзади, попарно шагали оруженосец и воин, неся между со­бой груз от ста пятидесяти до ста шестидесяти мин.

К колонне примкнул не занесённый в список доброво­лец – чалая охотничья собака по кличке Стикс, принадлежавшая Перинфу, разведчику-скириту, на которого пал «царский выбор» Леонида. Собака следовала за хозяином с гор до Спарты и теперь, не имея дома, куда возвратиться, продолжала служить ему. В течение часа с небольшим она деловито патрулировала по всей длине колонны, запоминая по нюху положение каждого воина на марше, потом возвращалась к своему хозяину-скириту, которого теперь прозвали Собакой, и там продолжала неутомимо трусить у его ног. Не оставалось никаких сомнений, что, по мнению собаки, все эти люди принадлежали ей. Она пасла нас, как заметил Диэнек, и проделывала огромную работу.

С каждым стадием окрестности становились беднее и без­люднее. Все жители ушли. Под конец, в Фокиде, уже непо­далеку от Ворот, колонна вошла в совершенно пустые, бро­шенные жителями места. Леонид послал гонцов в горные крепости, куда отступили местные войска, чтобы сообщить от имени Эллинского Совета, что союзники вступили в дан­ный район с намерением защищать страны фокийцев и локрийцев независимо от того, покажут те нос из своих кре­постей или нет. Царское послание не было написано на обычном свитке для военных донесений, но спешно наца­рапано на холщовой обертке, обычно используемой для приглашений семьи и друзей на танцы. Последнее предложение гласило: «Приходите какие есть».

После полудня через шесть дней после выхода из Лакедемона союзники достигли деревни Альпены, а еще через полчаса подошли к самим Фермопилам. В отличие от окружающей Фермопилы сельской местности, поле сражения – будущее поле сражения – оказалось далеко не безлюдным. Множество обитателей Альпен и Антелы, северной деревни, стоящей на ручье под названием Феникс, поставили здесь временные торговые палатки. Кто-то пек ячменные и пше­ничные лепешки. Один предприимчивый умник открыл винную лавку. Две не менее предприимчивые шлюхи даже соорудили в заброшенной купальне бордель на две койки. Он моментально стал известен как Святилище Афродиты Падшей или «две дыры», в зависимости от того, кто спра­шивал дорогу туда и кто давал совет, предлагая провести.

Персы, по донесениям разведчиков, еще не добрались до Трахина – ни по суше, ни по морю. Равнину к северу еще не покрывали вражеские шатры. Флот Персидской державы, как докладывали, вышел из Фермы, что в Македонии, то ли день, то ли два назад. Тысячи их боевых кораблей, вероятно, двигались вдоль побережья Магнезии, и передовые отряды рассчитывали через двадцать четыре часа достичь места высадки в Афетах, что в шестидесяти двух стадиях севернее Фермопил.

Наземные войска противника выступили из Фермы де­сятью днями раньше, их колонны продвигаются, сообщали беженцы, по прибрежным и удаленным от моря дорогам и по пути вырубают леса. Передовые части наземного вой­ска ожидаются в то же время, что и флот.

Теперь Леонид проявил активность.

Прежде чем вражеские лагеря показались в виду, царь направил в окрестности Трахина, непосредственно к северу от Ворот, отряды легких всадников. Им следовало сжечь на полях все до единого колоска и захватить или разогнать всю скотину, которая могла бы пойти в пищу неприяте­лю,– вплоть до кошек и ежей.

Вслед за всадниками были высланы отряды для реког­носцировки от каждой боевой части союзников с приказом продвинуться как можно севернее, до пологих пляжей, удоб­ных для высадки персов. Этим отрядам надлежало снять карту местности, обращая особое внимание на дороги и тропы, доступные для персов по пути к Теснине. Хотя у союзных войск не было конницы, Леонид позаботился включить в этот отряд опытных конников: даже пешие, они могли лучшим образом оценить возможности вражеской конницы. Сможет ли Ксеркс провести по тропам коней? Как много? Как быстро? Какие меры лучше всего принять союзникам в этом случае?

В дальнейшем разведывательным отрядам надлежало задерживать и доставлять местных жителей, чьи топографические знания могли помочь союзникам. Леонид хотел знать каждую пядь местности у северных подходов и, горько вспоминая Темпе, желал составить основательное суждение о горных проходах на юге и западе, тщательно исследуя всякую скрытую тропу, по которой можно было бы обойти греческую позицию и зайти ей в тыл.

В это время случилось происшествие, которое чуть не сломило волю союзников. Один фиванский пехотинец случайно наступил на змеиное гнездо с только что родивши­мися змеёнышами и получил в голую лодыжку порцию яда от полудюжины маленьких гадов, чьих укусов, как из­вестно охотникам, нужно бояться больше, чем укусов взрос­лых змей, поскольку гаденыши не научились дозировать яд и пускают его в рану по полной мере. Через час фиванец умер в страшных мучениях, несмотря на то, что лекари выпустили из него почти всю кровь.

Пока фиванец еще корчился в агонии, вызвали прори­цателя Мегистия. Остатки войска, посланного Леонидом оценить длину и состояние стоявшей поперек Ворот древ­ней Фокийской стены, задержали свои работы и застыли в ужасе. Жизнь укушенного змеей медленно и мучительно убывала, и это зрелище, казалось, олицетворяло чувства всех окружающих.

И наконец сын Мегистия догадался спросить имя фиванца.

Как сообщили его товарищи, укушенного звали Перс.

И моментально мрак, порождённый знамением, рассе­ялся, поскольку Мегистий объяснил значение, которое не могло быть яснее: этот человек, имевший несчастье полу­чить от матери такое имя, олицетворял собою врага, который, вторгшись в Грецию, наступил на змеиное потомство. Как ни неопытны и разобщены были змеиные дети, но своими зубами сумели впрыснуть яд в кровь врага и свалить его.

Уже пала ночь, когда отмеченный мойрами человек испустил дух. Леонид велел воинам немедленно его похоро­нить со всеми почестями, а затем направил их руки к дру­гой работе. Приказано было явиться всем каменщикам из числа союзников, независимо от подразделения. Из обоза собрали все долота, кирки и ваги и еще прислали из дерев­ни Альпены и окрестностей. Каменщики отправились по тропе к Трахину с приказом насколько возможно повре­дить тропу, а также высечь на камнях на самом видном месте следующую надпись:

Греки, призванные на службу Ксерксом! Если по принуждению вам придется сражаться с нами, вашими братьями, сражайтесь плохо.

Одновременно начались работы по восстановлению древ­ней Фокийской стены, перегораживающей Теснину. Когда союзники пришли, укрепление представляло собой груду обломков. Леонид приказал возвести настоящую крепост­ную стену.

Произошла забавная сцена, когда строители из союзного ополчения собрались на торжественный совет, чтобы осмот­реть место и предложить архитектурные варианты. Чтобы осветить Теснину, принесли факелы, на земле набросали эскизы. Один из коринфских военачальников создал насто­ящий чертеж в правильном масштабе. Теперь начальники начали спорить. Стену нужно построить прямо в Теснине, чтобы ее перегородить. Нет, предлагали другие, лучше ее отнести на два плетра назад, создав «треугольник смерти» между скалами и крепостной стеной. Третий начальник убеждал отодвинуть стену вдвое дальше, чтобы освободить союзной пехоте пространство для сосредоточения и манев­ра. Тем временем рядом слонялись воины, налево и напра­во раздавая мудрые советы и пожелания, как это любят эллины.

Леонид же просто взял камень, подошел к первому попавшемуся месту и там его положил. Потом взял второй и положил рядом с первым. Остальные тупо смотрели, как их главнокомандующий, которому было далеко за шестьдесят, наклонился за третьим камнем. Кто-то рявкнул: «Сколько еще вы, идиоты, собираетесь стоять тут, разинув рот? Подождёте до утра, пока ваш царь не построит стену сам?»

С веселым шумом воины взялись за работу. Но и Лео­нид, увидев, сколько рук пришло ему на помощь, не прекра­щал своих усилий, а продолжал вместе со всеми громоздить камни, возводя настоящую крепость.

– Ничего замысловатого, братья,– проинструктировал он строителей.– Ведь каменная стена будет прикрывать не Элладу, а человеческую стену.

Царь разделся и трудился вместе с воинами, не уклоня­ясь ни от какой работы и останавливаясь лишь для того, чтобы обратиться по имени к знакомым да запомнить име­на и даже прозвища других, кого еще не знал. Дружески похлопать по спине новых соратников. Он всегда так посту­пал – таким он был и в сражениях. Было удивительно, с какой быстротой задушевные слова, обращенные к одному или двоим, передавались по цепочке от воина к воину, на­полняя мужеством все сердца.

Уже заканчивалась первая стража.

– Приведите ко мне этого злодея.

С этими словами Леонид призвал местного разбойника, который по пути примкнул к колонне и за плату предложил свои услуги в рекогносцировке. Двое скиритов вывели этого человека вперед. К своему удивлению, я узнал его.

Это был мой земляк по прозвищу Сферей – «Игрок в мяч», дикий мальчишка, ушедший в горы после разруше­ния нашего родного города и потом пинавший набитый травой человеческий череп в знак своего главенства над прочими изгоями. Теперь, когда этот головорез приблизился к отсветам царского костра, я увидел, что это уже не юноша с гладкими щеками, а бородатый, покрытый шрамами муж­чина.

Я подошел к нему, и он тоже узнал меня. Разбойник был в восторге от возобновления нашего знакомства и ди­вился судьбе, которая привела нас, двоих сирот, пострадав­ших от огня и меча, сюда, в самый центр угрожавшей Элладе опасности.

Сферей кипел радостью, предвкушая войну. Ему пред­стояло блуждать по ее окраинам и грабить сломленных и побежденных. Война сулила ему большую выгоду. Было ясно без слов, что он считает меня болваном,– ведь я избрал для себя службу, не приносящую ни малейшей выгоды.

– А что стало с той аппетитной струйкой пара, с кото­рой вы обычно шлялись? – спросил он меня.– Как ее звали, твою двоюродную сестру?

Слово в «пар» в моем городе служило для непристойного обозначения девушки в прекрасном и нежном возрасте.

– Она умерла,– соврал я,– и ты тоже умрешь, если еще произнесешь хоть слово.

– Полегче, земляк! Притормози. Я же просто треплюсь.

Царские стражники увели от меня разбойника, не дав нам договорить. Леониду требовался смельчак, чьи подошвы умели цепляться за каждую щель на козьих тропах, какой-нибудь храбрец, чтобы вскарабкаться на высоченный отвесный склон Каллидрома, нависавший над Тесниной. Царь хотел узнать, что находится на вершине и насколько опасно туда подниматься. Когда враг займет Трахинскую равнину и северные подходы, смогут ли союзники забросить отряд – или хотя бы одного человека – через плечо горы в тыл противника?

Сферей с энтузиазмом взялся за столь рискованное пред­приятие.

– Я пойду с ним,– сказал скирит Собака, сам горец.­ Что угодно, только не строить эту жалкую стену.

Леонид с готовностью принял его предложение. Он велел своему казначею вознаградить разбойника достаточно щедро, чтобы тот пошел, но не чересчур, дабы он вернулся.

Около полуночи начали спускаться с гор фокийцы и опунтские локрийцы. Леонид тепло приветствовал новых союзников. Он ни словом не упомянул об их. недавнем бегстве, а вместо этого сразу же проводил их в выделенную для них часть лагеря, где их ждала похлебка и свежеиспеченный хлеб.