– А потом убили Джоанну Шрайвер?
– Да, – вздохнул Браун, – потом убили Джоанну Шрайвер.
– Говорите всё! – подбодрил детектива Кауэрт. – Ничего не скрывайте!
– Она была лучшей подругой моей дочери, – пробормотал Тэнни. – Она была и моим другом тоже. А ее отец унаследовал магазины хозяйственных товаров после своего отца, который взял меня к себе на работу. Я подметал помещение после школы. Цвет моей кожи значил для него очень мало в те времена, когда для всех остальных он значил очень много. Вы помните, как обстояли дела во Флориде в начале шестидесятых годов? Вы помните марши куклуксклановцев с горящими крестами? И в это время он дал мне работу, чтобы я скопил денег на учебу в колледже. А когда я вернулся из Вьетнама, он устроил меня в полицию. Он задействовал все свои связи, кому‑то звонил, напоминал об одолжениях, которые когда‑то кому‑то делал. Думаете, я этого не оценил? А его сын был моим другом. Он орудовал шваброй рядом со мной. Мы делились друг с другом радостями и бедами, вместе мечтали о будущем. Наверное, вы этого не знаете, но в те времена белые редко дружили с черными. Этого я тоже не позабыл. А потом стали дружить наши дети. Если вы понимаете, что это значит, вам станет ясно, почему я теперь не сплю по ночам… А знаете ли вы, как сильно человек может ненавидеть себя за то, что он не смог предотвратить что‑то столь же неизбежное, как закат солнца?
– Пожалуй, знаю, – пробормотал Кауэрт.
– Понимаете ли вы, что такое – совершенно точно знать, что должно случиться что‑то страшное, и быть не в состоянии этому помешать?.. И вот это страшное происходит. Более того, под самым вашим носом убивают дорогого вам человека! Разбивают сердце вашего друга, а вы совершенно не способны этому помешать!.. – Разгневанный лейтенант Браун вскочил на ноги и в бессильной ярости сжал кулаки. – Теперь понимаете? До вас начинает доходить, что именно произошло?!
– Да.
– А этот мерзавец сидел себе и ухмылялся. Он просто издевался над нами. Он думал, что ему ничего не будет. Тогда Брюс Уилкокс покосился на меня, а я кивнул ему и вышел. Вы думаете, мы добились признания Фергюсона силой? И не ошибаетесь. Все именно так и было! – заявил полицейский, взмахнув кулаком. – Да, мы били его. В том числе телефонными книгами. Именно так, как вам и сообщил этот негодяй… Но мы могли бы свернуть ему шею, а он все равно ничего не сказал бы. Он только смеялся нам в лицо. Его трудно испугать. Кроме того, он физически гораздо крепче, чем кажется… Жаль все‑таки, что мы его тогда не прикончили!.. Что ж, если сила не помогала, оставалось только его запугать. Но он не боялся нас с нашими побоями. Что же нам оставалось делать?! – Браун задрал штанину, под которой был маленький револьвер в кобуре.
– Значит, его все‑таки заставил признаться пистолет? – пробормотал журналист.
– Нет, – воскликнул лейтенант, – его заставил признаться страх!
Внезапно Тэнни выхватил револьвер из кобуры, прицелился в Кауэрта и со зловещим щелчком взвел курок.
У журналиста замерло сердце.
– Его заставил признаться страх, мистер Кауэрт. Фергюсон не мог знать, на что я способен, если довести меня до белого каления.
Огромный Тэнни Браун подался вперед и ткнул ледяным стволом оружия прямо в лоб журналисту.
– Я больше не желаю ждать! – заявил Браун. – Говорите!
Журналист был не в силах пошевелить ни рукой ни ногой. С трудом отведя глаза от черного отверстия в стволе револьвера, он выдавил:
– Вы хотите меня застрелить?
– А вы сами как думаете? Как, по‑вашему, я отношусь к вам, после того как вы заявились в Пачулу с вашими проклятыми вопросами?
– Если бы не я, их задал бы кто‑нибудь другой, – прохрипел Кауэрт.
– И вы считаете, у меня не возникло бы непреодолимого желания убить этого человека?
Журналист ощущал почти панический страх. Он не сводил глаз с пальца детектива, дрожавшего на спусковом крючке.
«Боже мой! – почти теряя сознание от ужаса, подумал Кауэрт. – Он же сейчас выстрелит!!!»
– Говорите! – ледяным тоном произнес Тэнни Браун. – Считаю до трех. Раз…
– Ладно! – завопил журналист. – Я все скажу! Только уберите револьвер!
– Два!
– Вы были правы! С самого начала вы были совершенно правы!
– Вот видите, – усмехнулся лейтенант, – заставить человека говорить совсем не сложно.
– Я тут ни при чем! Не убивайте меня! – взмолился Кауэрт.
– Хорошо. – Тэнни Браун положил револьвер на подлокотник кресла и взял в руку стакан. – Убить вас я еще успею. – Сделав пару глотков, детектив немного успокоился и сказал: – Чему вы удивляетесь? Вы, журналисты, сами всегда жалуетесь, что вас ненавидят за то, что вы часто приносите дурные вести.
– Да, но нас не каждый раз убивают за это! – Кауэрт почувствовал облегчение и подумал: «Выходит, под дулом револьвера ничего не стоит оговорить себя даже ни в чем не повинному человеку!»
– Наш устав, – сказал Браун, – не рекомендует использование таких приемов, однако вы были правы, когда считали, что мы добились признания от Фергюсона угрозами. Но все не так просто, как кажется.
– В каком смысле?
– Дело в том, что мы угрозами добились признания Фергюсона в том, что он совершил на самом деле.
– Это вы так считаете, – возразил журналист.
– Да, – откинувшись на спинку кресла, заявил Браун, – и никогда не прощу себя за то, что, при всем своем опыте, стал добиваться от него признания угрозами. Я же прекрасно понимал, что́ будет, если об этом станет известно. Это все равно что на полной скорости вылететь на песок. Ехали себе припеваючи, и вот машину уже заносит, и, что бы вы ни делали, она больше не слушается руля, и вас выбрасывает в кювет… Но видите ли, мы рассчитывали, что нам все сойдет с рук. Своим поведением в суде Фергюсон восстановил против себя всех присяжных. Его старый адвокат вообще давно выжил из ума. Мы добились того, чтобы Фергюсона отправили в камеру смертников, где ему самое место, лишь чуть‑чуть исказив правду, и я уже надеялся, что все кончено и Джоанна Шрайвер больше не будет являться мне в ночных кошмарах…
– Мне тоже снятся кошмары…
– А потом появились вы, с вашими проклятыми вопросами. Вы разгадали все наши хитрости и уловки. Вы поняли, что Фергюсона осудили без достаточных на то оснований… Знаете, чем ближе вы были к истине, тем больше я вас ненавидел, – признался полицейский и подлил себе виски.
– Зачем же вы признались в том, что Уилкокс надавал Фергюсону пощечин?! Я бы сам не смог этого доказать.
– Помните, как Уилкокс вышел из себя в разговоре с вами? – пожал плечами Браун. – После этого вы вряд ли бы усомнились в том, что он способен дать подозреваемому по морде. Поэтому я решил утаить всю правду, раскрыв вам только маленькую ее часть…
– Понятно, – невесело рассмеялся Кауэрт. – Однако у меня для вас есть одно очень важное известие.
– Знаю, – кивнул детектив, – конечно, я не в курсе того, что именно сказал вам Блэр Салливан, но, кажется, уже обо всем догадался.
– Как вы охарактеризовали Роберта Эрла Фергюсона? – спросил журналист.
– Он прирожденный убийца!
– Возможно, вы правы, а может, и ошибаетесь. Я пока не знаю… Вы любите музыку?
– Да.
– Какую?
– В основном популярную – соул шестидесятых, рок. Они напоминают мне о молодости. Когда я ее слушаю, дочки называют меня ископаемым.
– Как насчет Майлса Дейвиса?
– Мне он нравится.
– Мне тоже.
Подойдя к стереосистеме, Кауэрт вставил кассету и повернулся к полицейскому.
– Давайте послушаем финал этой композиции, – произнес журналист и нажал кнопку.
В комнате зазвучал джаз.
– Я прилетел сюда из Пачулы не на концерт! – удивился Браун.
– Мы слушаем знаменитые «Испанские зарисовки», – невозмутимо продолжил Кауэрт, – критики считают это сочинение Дейвиса важнейшей вехой в развитии американской музыки. Эта одновременно нежная и жесткая музыка не оставляет равнодушным ни одного слушателя. При этом вы ошибаетесь, рассчитывая на умиротворяющий финал…
Внезапно вместо приглушенных звуков духовых инструментов раздался хриплый голос Блэра Салливана. Полицейский подскочил в кресле, подался в сторону магнитофона и весь превратился в слух.
«Я расскажу вам всю правду о печальной участи Джоанны Шрайвер… Милая маленькая Джоанна!» – издевательским тоном произнес серийный убийца.
«Номер сорок?» – подсказал ему Кауэрт, и Салливан расхохотался.
Журналист и детектив в гробовом молчании прослушали запись. Когда она завершилась, они какое‑то время молча смотрели друг на друга.
– Я так и знал! – первым очнулся Браун. – Какой же подлец этот Фергюсон!
Кауэрт кивнул.
Вскочив на ноги, лейтенант замолотил кулаками по воздуху, словно, прослушав запись, получил заряд энергии.
– Ну держись, Фергюсон! – воскликнул он. – Теперь ты от меня не уйдешь! Попался!
– Никто никуда не попался, – печально пробормотал сникший журналист.
– Как это?! – возмутился полицейский и уставился на магнитофон. – Кто еще слышал эту запись?
– Только мы с вами. Больше никто.
– Значит, вы ничего не сказали об этом детективам из округа Монро?
– Пока нет.
– А вы хоть понимаете, что тем самым вы скрываете от следствия важную улику?! Речь все‑таки идет об убийстве двух человек! Ваши действия можно рассматривать как преступление!
– Какую еще улику?! Слова свихнувшегося лживого маньяка, обвинившего другого человека в убийстве? Какой вес имеют утверждения этого сумасшедшего?
– Но это же его признание! Он говорит об убийстве своей матери и отчима. Он говорит о том, кто их убил. Он признался в этом перед самой казнью, а предсмертные исповеди имеют вес в суде!
– Салливан – закоренелый лжец! Он лгал напропалую. Наверное, он уже сам не понимал, где заканчивается ложь, а где начинается правда.
– Глупости! По‑моему, он говорил вполне убедительно.
– Вам так кажется потому, что вам этого хочется. А если я скажу вам, что Салливан уже уличен во лжи? Что он признался в преступлениях, которые никоим образом не мог совершить? Этот сумасшедший страдал манией величия. Он желал, чтобы человечество вечно помнило его благодаря злодеяниям, которые он якобы совершил. Еще немного – и он признался бы мне, что своей рукой застрелил президента Кеннеди и знает, где закопан труп Джеймса Риддли Хоффа,[12]потому что лично его прикончил. Неужели ему было трудно соврать и об этом убийстве?
– Не знаю, все может быть, – пробормотал полицейский.
– Кроме того, Салливан вполне мог, по каким‑то своим соображениям, оговорить Фергюсона. Не отправляться же к Салливану в преисподнюю, чтобы узнать правду!
– Я бы отправился, – заявил Браун.
– Я бы тоже.
– Не сомневаюсь, – буркнул полицейский.
– Почему?
– Потому что понимаю, как вам важно доказать невиновность Фергюсона. Теперь мне ясно, почему вы с досады перевернули у себя в квартире все вверх дном.
Кауэрт только махнул рукой.
– Еще бы! – безжалостно продолжал лейтенант. – А как же Пулицеровская премия, карьера, репутация?! Наверняка вам очень хотелось уничтожить признание Салливана.
– Но я же его не уничтожил, – развел руками журналист.
– Конечно! Ведь как бы вы ни старались спрятать голову в песок, вам все равно не забыть труп девочки у грязного болота!
– Это правда.
– Выходит, вы тоже чувствуете себя обязанным исправить то, что натворили!
С грустной улыбкой журналист отхлебнул из стакана. Тэнни Браун немного успокоился и присел на самый край кресла, словно в любой момент готов был вскочить.
– Ну хорошо, – сказал наконец Кауэрт, – вы все‑таки детектив. Что бы вы сделали в первую очередь? Отправились бы сразу к Фергюсону?
– Может, да, а может, и нет, – покачал головой полицейский. – Лиса не попадет в капкан, если его поставить кое‑как.
– Если о лисе вообще может идти речь…
– Некоторые слова Салливана можно проверить в Пачуле, – подумав, продолжил лейтенант Браун. – Может, стоит снова поговорить с его бабкой и обыскать их дом? Ведь сказал же Салливан, что Фергюсон спрятал еще какие‑то вещи. Давайте проверим, не соврал ли он на этот раз. Начав с этого, мы, может, сумеем потом отличить ложь от правды.
– Все это так, но глупо надеяться, что дома у бабушки Фергюсона висит снимок, на котором ее внук запечатлен в момент убийства Джоанны Шрайвер, – возразил Кауэрт. – А в противном случае толку от этого визита не будет. Вы и сами прекрасно понимаете: вы избили Фергюсона, чтобы добиться от него признания, и теперь вам нельзя его и пальцем тронуть. Никто не позволит возбуждать против него новое дело, и ни один судья не согласится его рассматривать… И еще, если мы там появимся, его старая хитрая бабка сразу почует неладное и доложит внуку!
Браун нехотя согласился, но упрямо заявил:
– И все‑таки я должен знать!..
– Я тоже! – перебил его журналист. – Подумайте лучше об убийстве на Тарпон‑драйв. Если убийца действительно Фергюсон, вы сможете взять его за жабры. А точнее, мы сможем взять его за жабры – вы и я!
– Думаете, все этим и кончится? Фергюсон отправится в камеру смертников за убийство матери и отчима Салливана – и делу конец?
– Надеюсь, что да.
– Не стоит полагаться на надежды, везение и молитвы, – покачал головой полицейский. – Кроме того, трупы на Тарпон‑драйв и Фергюсона пока связывает только голословное утверждение Салливана. На что вы рассчитываете? На то, что при Фергюсоне будет орудие убийства? Или, может, в день убийства он оплатил своей кредитной картой билет на самолет или взятый напрокат автомобиль? Или кто‑нибудь видел его на Тарпон‑драйв? Или он где‑нибудь об этом проболтался? Думаете, Фергюсон так глуп, что оставил на месте преступления отпечатки пальцев, или свои волосы, или какие‑нибудь другие улики, с которыми ваши знакомые детективы из округа Монро поделятся с вами, не задав вам ни одного вопроса? Нет, боюсь, Фергюсон уже слишком опытный убийца, чтобы оставлять улики.
– Я же ни в чем не уверен. Я даже не знаю, действительно ли Фергюсон убийца.
– Если убийца не он, кто же тогда убил этих людей? Думаете, Салливан мог договориться в тюрьме с кем‑то еще?
– Я знаю только одно: Салливан был большим мастаком на загадки и хитрости.
– Вот и угодил на электрический стул.
– Может, он всю жизнь сознательно шел к этому, чтобы заработать посмертную славу?..
– Вот этого я не знаю. – Поудобнее устроившись в кресле, полицейский взял пистолет и стал поглаживать его вороненый металл. – Я знаю только то, что вас никак не отучить от вашей проклятой профессиональной объективности, в какие бы истории вы из‑за нее ни вляпывались.
– Вы тоже вляпались в историю, потому что били человека, чтобы добиться признания, из‑за которого его приговорили к смертной казни! – огрызнулся Кауэрт.
– Лучше вспомните, как Салливан назвал человека, убившего его мать и отчима, – «кровожадный убийца»! – отмахнувшись от журналиста, воскликнул Тэнни Браун. – Неужели у вас не бегут мурашки по коже от того, что́ из этого следует?! Какой еще грех вы хотите взять на душу из‑за своего бездействия, своей знаменитой «объективности»?!
– Нет, – решительно заявил Кауэрт, – довольно с меня убийств! Этому нужно положить конец. Давайте действовать! Могу я считать, что мы с вами договорились?
– О чем?
– Сам не знаю.
– Тогда будем считать, что договорились, – усмехнулся полицейский.
Они переглянулись. Оба чувствовали непреодолимое желание докопаться до правды, проблема была лишь в том, что правда, устраивавшая одного из них, была неугодна другому.
– А что детективы из округа Монро? – спохватился Кауэрт.
– Пусть пока поработают сами. Я должен своими глазами увидеть, что там произошло.
– Но они от меня не отстанут. Мне кажется, в этом деле, кроме меня, им больше не за что зацепиться.
– Поживем – увидим. Думаю, сейчас они начнут шерстить тюрьму штата Флорида, в Старке. По крайней мере, я сам поступил бы так, если бы не услышал сейчас слов Салливана.
– А ведь вы только что обвиняли меня в том, что я скрываю улики от правосудия! В сущности, в том, что я преступаю закон! – возмутился журналист.
– Прежде чем поставить точку в этом деле, закон придется преступить еще не раз! – заявил лейтенант, вставая.
Глава 15
Дона Перри
Мэтью Кауэрт и Тэнни Браун молча шли по Тарпон‑драйв. Под ногами хрустели ракушки и куски кораллов. Двое мужчин по‑прежнему не доверяли друг другу, но в предприятии, которое они затеяли, должны были участвовать оба, и каждый считал, что следует держать другого под присмотром. Кауэрт оставил машину неподалеку от дома, где им были обнаружены трупы. И, вооружившись фотографией Фергюсона, добытой в архиве «Майами джорнел», они стали обходить близлежащие дома. Браун показывал местным жителям свой полицейский жетон, а Кауэрт демонстрировал им фотографию Фергюсона, каждый раз задавая один и тот же вопрос: «Вы видели раньше этого человека?»
Молодая женщина в желтой рубашке откинула назад светлые волосы, прикрикнула на заходившегося в плаче младенца и покачала головой. Двое подростков, копавшиеся в разобранном лодочном моторе во дворе другого дома, рассматривали фотографию с таким вниманием, которого наверняка никогда не проявляли на уроках, но тоже заявили, что никогда не видели Фергюсона. Огромный пузатый мужчина, в засаленных джинсах и жилетке с логотипом харлей‑дэвидсона, отказался отвечать на вопрос, заявив, что никогда не разговаривает ни с полицейскими, ни с репортерами. Он рявкнул, что вообще ничего интересного не видел, и захлопнул у них перед носом задребезжавшую алюминиевую дверь.
Журналист очень скоро понял, что Браун – опытный профессионал. Стоило кому‑либо спросить: «А что, он причастен к убийству на нашей улице?» – как Тэнни тут же отвечал вопросом на вопрос: «А что вам известно об этом убийстве?» – но никто об этом убийстве ничего не знал.
Кроме того, детектив обязательно спрашивал у местных жителей, был ли у них кто‑нибудь из полиции округа Монро. Оказалось, что у всех в тот день, когда были обнаружены трупы, побывала хорошо запомнившаяся, уверенная в себе женщина‑полицейский. Однако никто не видел и не слышал ничего необычного.
– Они все тут обшарили, – обескураженно пробормотал Тэнни Браун.
– Кто?
– Ваши друзья – детективы из округа Монро. На их месте я поступил бы точно так же.
Они с Брауном остановились перед низким сетчатым забором, за которым стоял облезлый голубой трейлер, к двери которого был прилеплен пластмассовый фламинго. Блики солнца отражались от стальных стенок трейлера, и он казался охваченным пламенем. К окошку трейлера был прилажен видавший виды кондиционер. Он гудел и дребезжал, но не сдавался. В десяти ярдах от изгороди к кривому железному столбу был привязан коричневый пятнистый питбультерьер, злобно разглядывавший пришельцев. На такой жаре собака вроде бы должна была высунуть язык до земли, но она, наоборот, с решительным видом стиснула челюсти. Вместе с тем она держалась спокойно, словно ей и в голову не приходило, что кто‑то дерзнет покуситься на охраняемую ею территорию двора.
– Таких собак нужно стрелять на месте, – пробурчал Тэнни Браун. – Представляете, во что она может превратить вас или какого‑нибудь ребенка?
Журналист кивнул. Во Флориде питбультерьеры пользовались большой популярностью. На юге штата наркодилеры использовали их в качестве сторожевых собак. В окрестностях озера Окичоби питбультерьеров нелегально разводили на заброшенных фермах, культивируя их свирепый нрав. Домовладельцы охотно приобретали, защищая себя от грабителей, но эти собаки были вполне способны загрызть соседского ребенка. Однажды Кауэрт написал об этом статью, побывав накануне в больничной палате у несчастного двенадцатилетнего ребенка, с трудом говорившего от боли и из‑за последствий неудачной пластической операции. Друг Кауэрта, Вернон Хокинс, попытался добиться, чтобы владельца собаки осудили за небрежное обращение со «смертоносным оружием», но ничего из этого не вышло.
Внезапно дверь трейлера отворилась и на улицу вышел немолодой мужчина, тут же заслонивший от солнца глаза ладонью. На нем была футболка и грязные штаны цвета хаки. Из‑за обширной лысины длинные сальные пряди его жидких волос казались просто наклеенными на его череп. Не обращая внимания на собаку, пару раз вильнувшую хвостом, но не спускавшую глаз с незваных гостей, он подошел к Кауэрту и Брауну:
– Что вам нужно?
– Мы должны задать вам несколько вопросов. – Тэнни предъявил свой полицейский жетон.
– О стариках, которым перерезали горло?
– Да.
– Меня уже спрашивала об этом полиция. Я ничего не знаю.
– Сейчас мы покажем вам фотографию одного человека… – Кауэрт достал фотографию Фергюсона и протянул ее хозяину трейлера. – Вы видели этого человека здесь в течение последних нескольких недель?
Мужчина посмотрел на фотографию и покачал головой.
– Вы уверены? Посмотрите внимательно.
– Уверен, уверен, – раздраженно пробормотал мужчина. – А вы что, его подозреваете?
– Мы просто проверяем, – ответил Браун. – Значит, вы не видели, чтобы он здесь ходил или ездил во взятой напрокат машине?
– Нет. – Мужчина ухмыльнулся, обнажив редкие гнилые зубы. – Тут никто не ходит и не ездит на взятых напрокат машинах. И вообще, негров здесь не бывает… Подумать только! Негр с фотографией негра! Чего только не случается на этом свете! – пробормотал он таким тоном, словно слово «негр» оскорбляло его лучшие чувства, ухмыльнулся, повернулся к собаке и свистнул.
Питбультерьер тут же вскочил, ощетинился и оскалил клыки. Кауэрт невольно попятился и подумал, что обитатель трейлера наверняка тратит гораздо больше времени и денег на зубы своей собаки, чем на свои собственные. Журналист повернулся и двинулся прочь. Оглянувшись, он заметил, что Тэнни Браун стоит на месте. Чернокожий полицейский смерил долгим взглядом не перестававшую рычать собаку и лишь потом повернулся и зашагал вдоль по улице.
Тэнни Браун уселся в машину и решительно сказал:
– Поехали!
– Но ведь осталось еще несколько домов!
– Поехали, – повторил лейтенант, – этот мерзавец прав.
– В каком смысле?
– Негр на машине на этой улице среди бела дня произвел бы тут такой же фурор, как Санта‑Клаус, особенно молодой негр. Если Фергюсон здесь и был, он наверняка прокрался сюда под покровом ночи. Это не исключено, но при этом он здорово рисковал.
– Рисковал? Ночью? Чем? Его бы никто не увидел!
– Подумайте хорошенько, Кауэрт, – сказал полицейский. – Представьте себе, что у вас есть дело в одном из этих домов. А точнее, вы собираетесь убить тех, кто там живет. Вам нужно отправиться в место, где вы никогда не бывали, найти дом, который вы никогда не видели, пробраться внутрь, прикончить двух незнакомых вам людей и незаметно скрыться, не оставив улик и не привлекая к себе внимания. Это огромный риск. Тут требуется большое везение. Вместо того чтобы так рисковать, лучше как следует приготовиться к этому делу. Посмотреть, где тут что и как. Поэтому Фергюсона обязательно заметили бы. Ведь те, кто здесь живет, никуда не выходят из дому. Половина из них на пенсии – они сидят перед домом при любой погоде. А вторая половина не работают и наверняка никогда не работали. У них вообще нет никаких занятий, кроме как глазеть в окно!
– Ну и что? – возразил Кауэрт. – А вдруг Салливан дал Фергюсону план дома? Вдруг он ему все рассказал об окрестностях и так далее?
– Все может быть, – согласился полицейский. – Но мне кажется, что после трех лет в камере смертников Фергюсон вряд ли пошел бы на дело, из‑за которого легко может снова оказаться там, откуда его только что выпустили.
Доводы были серьезными, но журналист не собирался сдаваться:
– А может, Фергюсон все здесь осмотрел не на прошлой неделе, а в прошлом году, как только его выпустили из тюрьмы? А точнее, через пару недель после этого, когда улеглась шумиха, его больше не показывали по телевизору, а в газетах перестали печатать его фотографии. Он мог изобразить туриста, пройтись здесь и все как следует рассмотреть. Фергюсон знал, что ему предстоит расправиться с парой стариков, и мог прикинуться продавцом каких‑нибудь энциклопедий или распространителем подписки на периодические издания, постучаться к ним в дверь и оглядеться в доме, пока его не выставили. Потом он спокойно уехал отсюда, потому что знал: к тому времени, когда он появится здесь снова, все, кто его мог видеть, давно о нем позабудут.
– Возможно, – кивнул лейтенант Браун. – А у вас неплохо работает голова. Даже не скажешь, что вы журналист. Над этим стоит подумать. – Полицейский усмехнулся. – Но я‑то знаю, что вы не стремитесь понять, как Фергюсон мог это сделать. Наоборот, вам очень хочется доказать, что он никак не мог этого сделать, правда?
Кауэрт открыл было рот, но не нашелся что ответить.
– Кроме того, – продолжал детектив, – у меня есть и другие соображения. Они вам понравятся, потому что подтверждают непричастность Фергюсона к здешнему убийству. Представьте себе на секунду, что Салливан действительно организовал его, но убийцей был не Фергюсон, а кто‑то другой. При этом Салливан хотел гарантировать безопасность злодея, который должен был выполнить его поручение. Для этого ничего лучшего не придумать, чем сдать вам Фергюсона. Вы можете ходить с фотографией этого мерзавца по всей Исламораде хоть до второго пришествия и ничего не узнаете. А настоящему убийце в таком случае вообще ничего не грозит… Вы даже представить себе не можете, Кауэрт, насколько важно раскрыть преступление по горячим следам, пока не позабылись лица и не истлели улики!
– Насколько я понимаю, именно по этому принципу вы действовали в Пачуле, и к чему это вас привело?
Тэнни Браун смерил Кауэрта таким гневным взглядом, что, вспомнив про револьвер под штаниной у полицейского, репортер поспешно сказал:
– Но в общем вы, конечно, правы!
– То‑то же! – Почесав в затылке, полицейский пробормотал: – Надо осмотреть место преступления. – И ринулся вдоль по улице с такой скоростью, словно рассчитывал обогнать изнурительную полуденную жару.
Когда они добрались до дома номер тринадцать, Тэнни обернулся к журналисту:
– Ну, в этом убийце явно повезло!
– В чем?
– Взгляните на этот дом – он прямо создан для того, чтобы в нем совершили убийство! Посудите сами! Он стоит в глубине, далеко от улицы и под таким углом, что в темноте совершенно не видно, что происходит внутри. Да и кому тут смотреть?! Думаете, этот тип с гнилыми зубами гуляет тут по ночам с собакой? Сильно в этом сомневаюсь. Держу пари, что после заката солнца тут все накачиваются пивом, пялятся в телевизор или молятся Господу Богу, даже не подозревая, что каждый момент может оказаться последним в их жизни. Тут околачиваются на улице только подростки, если они здесь вообще есть…
Еще раз оглядев дом, Кауэрт вынужден был согласиться. Ночную тишину здесь вряд ли нарушало что‑либо, кроме домашних перебранок, орущих телевизоров, пьяных скандалов, звона разбитых бутылок и собачьего лая. Даже услышав шум быстро отъезжающей машины, местные жители наверняка подумали бы, что это изнывающая от скуки молодежь решила развлечься гонками на шоссе.
– Этот дом создан для того, чтобы в нем совершили убийство, – повторил лейтенант.
Дом был огорожен желтой полицейской лентой. Тэнни Браун подлез под ней, Кауэрт последовал его примеру.
– Войдем здесь, – сказал лейтенант, показывая на взломанную заднюю дверь.
– Но она опечатана!
– Наплевать! – Браун одним рывком распахнул дверь, сорвав полицейскую пломбу.
Поколебавшись, журналист прошел вслед за ним внутрь дома.
На кухне все еще стоял тошнотворный трупный запах. Было жарко и душно, и Кауэрту казалось, что он очутился в чьей‑то гробнице. Было видно, что на кухне как следует поработали криминалисты. На столе и стульях явно искали отпечатки пальцев. На полу виднелись отметки мелом. Пятна крови все еще были видны, но их явно скребли, забирая кровь на анализ.
Лейтенант Браун осмотрел все по порядку, и прежде всего следы кропотливой работы криминалистов. Потом он опустился на колени рядом с пятном потемневшей крови на светлом линолеуме и потрогал его пальцем. Поднявшись на ноги, он представил себе, как связанные старик и старуха с кляпами во рту сидят здесь и ждут смерти. Сколько же раз они сидели на этих стульях до того, завтракая или обедая, читая Библию или занимаясь своими привычными делами! Самое страшное в расследовании убийств как раз то, насколько жестоко преступление вторгается в обычную, размеренную жизнь. Места, где люди ощущали себя в полной безопасности, внезапно превращаются в смертоносные ловушки. На войне Тэнни Браун больше всего ненавидел мины, отрывавшие ноги, и другие, еще более страшные адские машинки. Самое большое негодование у него вызывали не сами раны, а то, как они были нанесены. Ведь достаточно сделать шаг вперед, чтобы случилось страшное. Полицейский задумался о том, отдавали ли себе отчет убитые в этом доме старик и старуха в том, что живут на настоящем минном поле.
«По крайней мере этот журналист уже понял, что земля каждый день горит у нас под ногами, а мы этого и не замечаем!» – подумал лейтенант и прошел вглубь дома, оставив Кауэрта на кухне.