Сезар презрительно фыркнул, а еще сильнее скривился, когда у ученика вновь не осталось сил стоять прямо, и он съехал по дереву, сумев не закричать, но страдальчески сморщившись.
— Если ты будешь стонать, как раненый, какой толк от того, что ты умеешь? — сухо бросил он. Не услышав от ученика никакой реакции, он наклонился к нему ближе и снова схватил за ворот сорочки. — Тебя убьют, бездарь, слышишь меня? Вычислят и убьют! Вставай!
Не дожидаясь согласия от ученика, Сезар Линьи грубо дернул его за ворот вверх и заставил встать, надорвав сорочку.
— Как только придешь в себя, повторим.
***
Грат, Малагория.
Четырнадцатый день Паззона, год 1489 с.д.п.
Вскрик Дезмонда вырвал Мальстена из воспоминаний.
— Боги! — простонал мучающийся от расплаты данталли. — Почему это всегда так больно?
Услышав этот вопрос, Мальстен ощутил, как лицо его искажается гримасой истинного отвращения.
Жалкий червяк! — прозвучало у него в голове голосом Сезара, хотя Мальстен не помнил, чтобы его учитель хоть раз высказывался именно так.
Я не должен судить Дезмонда за это. Расплата — это больно… всегда… он задает вопрос, на который имеет право, — старался убедить он себя.
Не имеет! — упрямо вскрикнуло что-то внутри Мальстена, и на этот раз ему показалось, что голос, произнесший это, должен бы принадлежать ребенку.
Лицо отчего-то покрылось испариной. Мальстен сдержал порыв схватиться за голову и зажмуриться, чтобы отогнать навязчивые воспоминания. Он приложил руку ко взмокшему лбу, и почувствовал, что она предательски дрожит.
Мне плохо… я должен уйти, — понимал он. Но тут же одергивал себя: — Не забывайся! Плохо сейчас не тебе. Дезмонду хуже. Кем ты будешь, если не вытерпишь такую малость?
Эти полчаса, казалось, длились бесконечно. Дезмонд все не смолкал, и Мальстен едва заставил себя просидеть все это время молча, не сделав ему ни единого замечания.
Наконец, крики перешли в более тихие стоны, а после смолкли. Осталось лишь тяжелое дыхание, и Мальстен не сразу понял, что дышит гораздо громче своего горе-ученика.
— Тебе лучше? — сумел выдавить он из себя и удивился сухости и жесткости собственного голоса.
— Да… почти прошло, — теперь Дезмонд говорил едва слышно.
Похоже, голос сорвал, — презрительно подумал Мальстен.
— Вот и славно. Уверен, больше тебе зрители не нужны. — В тоне анкордского кукловода звучало неприкрытое осуждение, и сделать он с этим ничего не мог.
Дезмонд хотел что-то ответить, но Мальстен встал со своего места и стремительно направился к двери.
Я никогда не смогу нормально реагировать на такое отношение к расплате, — сокрушенно понял он. — Будь ты проклят, Сезар Линьи. Ты — ты, а не ненависть к Культу, не Бенедикт Колер и не Бэс — сделал из меня чудовище.
***
Грат, Малагория
Пятнадцатый день Паззона, год 1489 с.д.п.
Кара отклонилась в сторону, выставив перед собой серебряный поднос, который выдернула из-под фруктов. Удар деревянным черенком метлы прошелся по нему с громким звоном. Кара резко запустила поднос в противницу и отступила на шаг, наткнувшись поясницей на кухонный стол. В следующий миг она подтянулась на руках, вскочила на столешницу и сделала гибкий кувырок назад, оказавшись по другую сторону стола.
Что еще? Что еще использовать? — стучало у нее в голове. Взгляд быстро осматривал все, что попадалось под руку, но пока она не нашла ничего лучше, чем швырнуть пару наливных яблок.
Аэлин закрылась от летящих в нее фруктов пойманным подносом, как щитом. Когда она успела отбросить метлу? И где она теперь лежит? Может, есть шанс добраться до нее?
Серебряный поднос вновь отправился в горизонтальный полет, и, если бы Кара не уклонилась, ей пришлось бы отправляться к лекарю с переломанным носом.
— Эй! — возмущенно крикнула она, испепеляюще взглянув на Аэлин. В следующий миг в лоб ей угодил спелый апельсин, из-за которого Кара попятилась и наступила на очередной упавший со стола фрукт — она даже не заметила, какой именно — и, ахнув, упала на пол.
— Проклятье! — донесся до нее голос Аэлин. Миг спустя светловолосая охотница уже стояла над ней и протягивала ей руку. — Ты как? Цела?
Поднявшись, Кара недовольно зашипела, потирая ушибленное бедро. Взгляд ее переместился на раздавленный фрукт. Киви, бесы его забери!
— Твоими бы молитвами, — буркнула Кара.
— В этот раз было лучше. Ты ориентируешься быстрее, — удовлетворенно кивнула Аэлин.
Свое обещание охотница сдержала: тренировочные бои начинались внезапно, каждый раз в новой обстановке, каждый раз по-новому. В этот раз Аэлин напала на Кару на кухне, когда они отправились «на охоту» за свежеиспеченными булочками. Похоже то, что судомойки как раз унесли ножи и прочие острые приборы споласкиваться, было неслучайно — Аэлин никогда не облегчала ученице задачу, не выбирала обстановку, в которой ей легко было вооружиться чем-то острым, хоть мало-мальски похожим на настоящее оружие.
— Как-то это не утешает, — недовольно сказала Кара.
— А зря, — пожала плечами Аэлин. — Ты хочешь всего и сразу? Так не бывает. Нужно учиться постепенно, реакция тренируется практикой.
— А теперь ты говоришь, как зануда.
— Все-то тебе не так.
Они посмотрели друг на друга и засмеялись. В копне светлых волос Аэлин теперь темнело несколько толстых черных прядей, а глаза были подведены углем по последней малагорской моде, из-за чего взгляд казался еще пронзительнее и опаснее.
— А если серьезно, ты в порядке? — нахмурилась охотница, заметив, что Кара все еще потирает ушибленное бедро.
— Лучше б ты об этом думала, когда запускала в меня подносом, тот бросок был куда опаснее, чем это падение.
— Я знала, что ты отклонишься.
— Откуда?
— Ты следила за этим подносом с тех самых пор, как увидела его у меня в руках. — На губах Аэлин появилась нехорошая улыбка. — Этого броска ты ждала.
— Вовсе нет, — нахмурилась Кара.
— Судя по результату, мои слова ближе к истине. Ты же, в конце концов, отклонилась. — Заметив, что Кару эти слова не успокоили, Аэлин закатила глаза. — Брось, во время тренировок я не делаю того, в чем не была бы уверена.
— Такого впечатления не создается.
— Это хорошо, — улыбнулась Аэлин. — Это должна знать я, но не ты. Ведь если ты будешь уверена, что все безопасно, как, скажи на милость, ты будешь тренироваться с полной самоотдачей?
Слова охотницы немного раздражали, но Кара видела в них зерно истины, поэтому приходилось соглашаться.
— Мне это не нравится, но, пожалуй, ты права, — нехотя сказала она.
— Мы всегда можем прекратить, если хочешь, — примирительно сообщила Аэлин.
— Нет, — твердо ответила Кара. — Я не просто так просила тебя взяться за мое обучение. Я не отступлюсь.
Аэлин улыбнулась. Упорство Кары приходилось ей по душе. По правде говоря, лишь ее общество спасало от уныния, которое она чувствовала из-за Мальстена. Похоже, он даже не думал объясняться с нею из-за того, что случилось на арене цирка.
— Это моя решимость нагоняет на тебя такой мрачный вид, или дело в Мальстене? — спросила Кара, вырвав Аэлин из раздумий. Охотница встрепенулась.
— По-твоему, у меня всего две причины напускать на себя мрачный вид? — хмыкнула она. Кара понятливо улыбнулась.
— Мальстен, значит, — сказала она, и это не было вопросом.
Аэлин устало вздохнула и тяжело оперлась на столешницу, прикрыв глаза.
— Не понимаю, почему он ничего не предпринимает! — сокрушенно воскликнула она. — В конце концов, это не я на арене позволила какому-то циркачу себя поцеловать! Неужели он даже не думает, что должен объясниться со мной? Или теперь он увидел Ийсару, и все чувства ко мне у него прошли?
Кара сочувственно положила ей руку на плечо.
— Я не думаю, что поцелуй Ийсары затуманил ему голову. Дело… в другом. Мне кажется, для начала ему нужно немного разобраться в себе.
Аэлин прищурилась.
— Что ты знаешь?
— Тут недавно… кое-что случилось. Бэстифар обмолвился об этом. Он сейчас тоже не особенно делится со мной подробностями, но это впечатлило его настолько, что он не сумел смолчать.
Аэлин уставилась на Кару.
— Не смотри так, дыру пробуришь.
— Ты расскажешь? Или решила помучить меня?
— Расскажу, но не здесь, — примирительно кивнула Кара. — Сейчас нам лучше уйти отсюда, а иначе…
Договорить она не успела.
Дородная кухарка появилась в дверном проеме и ахнула, увидев разбросанную повсюду утварь и испорченные фрукты.
— Великий Мала, это что же творится тут средь бела дня! — воскликнула она. — Госпожа Кара, я бы еще поняла это от Его Величества, но вы…
— Бежим! — воскликнула Кара, бросившись во второй дверной проем с противоположной стороны кухни, схватив Аэлин за руку и потащив ее за собой.
Охотница поспешила за ней, невольно начав хихикать. Она не помнила, когда последний раз чувствовала себя непоседливым ребенком, сбегающим от взрослых, чтобы не получить на орехи из-за своих шалостей. Это было в дэ’Вере… кажется, в другой жизни. Но даже тогда она не чувствовала себя такой счастливой, потому что основным ее другом по играм был Аллен, а он все-таки был мальчишкой.
Кара, пожалуй, стала первой, кого Аэлин хотела назвать подругой.
***
Грат, Малагория
Семнадцатый день Паззона, год 1489 с.д.п.
Казалось, сами боги смилостивились над Мальстеном Ормонтом, избавив его на несколько дней от необходимости тренировать Дезмонда. Стоило ему покинуть покои своего горе-ученика, как на него штормом налетел Бэстифар и скороговоркой сообщил, что через два дня в Грат приезжают послы из Аллозии по вопросам военного союза, и помимо переговоров нужно организовать им культурную программу и подготовить бал. Фатдир, разумеется, озаботился вопросом организации бала заранее, и об этом переживать не стоило, а вот качеством циркового представления Дезмонда Бэстифар был не на шутку озабочен.
— Если таким образом ты хочешь снова заманить меня в цирк, у тебя не получится, Бэс, — серьезно ответил ему Мальстен, покачав головой. — Я не отберу у Дезмонда его должность…
Аркал раздраженно махнул рукой.
— Хватит придумывать коварные планы за меня, мой друг, — усмехнулся он. — Я с этим и сам неплохо справляюсь. И, кстати, на этот раз никакого коварного плана нет. Ты нужен мне в цирке всего на день. День, Мальстен! Большего не прошу.
— Но я ничего не готовил, — нахмурился данталли. — Ты не мог сказать раньше?
— А вот это — кокетство. Куда тебе набивать себе цену, Мальстен? Выше уже только боги.
Данталли смущенно потупился.
— Я не собирался набивать цену! Я действительно не готовил представлений, даже не думал об этом. А ты хочешь, чтобы я составил программу за пару дней?
— Как будто тебе этого недостаточно! — фыркнул аркал.
— Хотелось бы больше дней на подготовку. Хотя бы три. — Мальстен недовольно сложил руки на груди. К собственному удивлению, он и сам понял, что зачем-то торгуется с Бэстифаром.
— Трех у нас нет, — закатил глаза аркал. — Во имя богов, Мальстен, если ты хоть немного озабочен тем, насколько удачным будет военный союз Малагории и Аллозии, ты просто обязан руководить труппой на представлении! — выпалил он на одном дыхании. — И даже не думай возражать и хвалить успехи Дезмонда! Это ответственное мероприятие, бесы тебя забери, и мне нужен ты, понятно?!
Мальстену ничего не оставалось, кроме как смиренно согласиться и срочно отправляться готовить представление. Несколько сюжетных линий уже виделись ему, осталось лишь посоветоваться с труппой насчет номеров.
Мог ли он предположить, что уирковые разразятся громкими аплодисментами, услышав о грядущем представлении? Ошеломленный и раскрасневшийся от смущения, Мальстен стоял напротив собравшихся на арене артистов, запоминая каждый радостный выкрик и врезая в память каждую воодушевленную улыбку. Тепло доверия и любви этих людей соседствовало со щемящей тоской, что стала уже привычной. Мальстен не мог отделаться от чувства ответственности за цирковых, не мог не вспоминать, что Кровавая Сотня, доверенная его нитям, погибла…
На лице данталли появилась печальная усмешка. Он спрашивал себя, неужели нельзя просто принять чужую симпатию и позволить себе порадоваться хоть несколько минут? Приходил к выводу, что это явно не его случай — даже попытка вспомнить, когда в последний раз он чувствовал себя беззаботно, увенчалась провалом. Похоже, что беззаботность обходила его стороной сызмальства.
Да и о какой беззаботности могла идти речь сейчас? Даже издалека Мальстен ловил на себе чувственный, проникновенный взгляд Ийсары, которая, казалось, с момента поцелуя на арене только и ждала этого дня.
Я должен с ней поговорить, — понимал Мальстен. — Должен объясниться. В конце концов, это я ввел ее в заблуждение, это я запутал ее и заставил думать, что между нами что-то серьезнее легкого романа. Это я понадеялся, что она просто забудет меня и не станет ждать, я недооценил ее чувства. И прояснять ситуацию тоже предстоит мне.
Но он знал, что для начала должен провести представление по просьбе Бэстифара. Выбить Ийсару из колеи после выступления своими признаниями было жестоко, но испортить ей настроение заранее было еще хуже. Мальстен сокрушенно понимал, что вынужден выбрать меньшее из зол и отложить разговор с Ийсарой до окончания выступления.
Труппа охотно согласилась участвовать в постановке Мальстена. Он подозревал, что Дезмонд воспримет это резко и с обидой, однако тот выразил желание наблюдать за этим представлением. Ему уже доводилось видеть, как искусно Мальстен работает с нитями, но целого представления он прежде не наблюдал.
Вплоть до семнадцатого дня Паззона пришлось вести регулярные беседы с цирковым распорядителем Левентом о программе будущего представления. На одну из этих бесед тихой тенью заявился советник Бэстифара Фатдир.
— Аллозийцы — специфичные зрители, и я должен удостовериться, что ваш сюжет придется им по духу, господин Ормонт, — спокойно произнес сухопарый малагорец, зачем-то добавив: — Ничего личного.
Мальстен кивнул и изложил ему свою идею.
Представление его строилось вокруг короля, который пожелал мирового господства и строил ради него всевозможные интриги. За основу Мальстен взял старое пророчество о Лжемонархе и переиначил его на свой лад: его король вознамерился стать на одну ступень с богами и сломать для этого двадцать печатей, которые поддерживали мир в равновесии. Но для этого королю нужен был сильный воин, способный пройти все испытания вместо него и привести его к желаемому господству.
— Почему двадцать? — поинтересовался Фатдир, прекрасно помня, что в пророчестве о Последнем Знамении ступеней к хаосу было явно меньше.
— Столько номеров я хочу показать, — смиренно ответил Мальстен.
Со своей замаскированной платформы прямо под куполом цирка анкордский кукловод вершил историю на арене. Силовые акробаты, изображавшие стражей врат первой печати, идеально выстраивались в сложные фигуры, поддерживали друг друга, демонстрируя чудеса равновесия и выдержки. Ни одного срыва или дрожи в мышцах, ни одного соскока или неверного шага — все движения артистов контролировали черные нити Мальстена Ормонта, и изящность его работы поражала воображение.
Дезмонд наблюдал за представлением, раскрыв рот от изумления. Пусть часть артистов для него напоминали размытые пятна из-за красных костюмов, оценить зрелищность Дезмонд мог. Никогда в жизни он не видел столько нитей разом. Мальстен контролировал всех — от работников арены до музыкантов! Воистину, его представление было ошеломляющим.
Дезмонд с трудом глотал обиду на все сущее: ведь Мальстен никогда не кичился своим мастерством. Будь он снобом, будь он о себе высочайшего мнения, напоминай он об этом при каждом удобном случае, было бы проще хотя бы осудить его за это, но ведь он, казалось, от природы был скромником!
Проклятье, это самый могущественный данталли из всех, что когда-либо ходили по Арреде, — сокрушенно понимал Дезмонд, не в силах оторвать взгляда от завораживающих номеров. Артисты разных специальностей выступали вместе, рисуя на арене зрелищные картины. Действо разворачивалось и на земле, и под самым куполом. Мальстен удивительно органично сочетал несочетаемое, сопровождая каждый элемент представления выверенной музыкой. Зрители ликовали и рукоплескали мастерству малагорских циркачей, а Дезмонд понимал, что им достается лишь половина зрелища. Он — видел нити, видел, каков охват у Мальстена, и испытывал смесь восторга с благоговейным ужасом.
Номера на арене тем временем сменяли друг друга, плавно перетекая из одного в другой. Представление Мальстена было единой историей, уносящей зрителей в свой водоворот. Малагорские тигры участвовали в одном номере с акробатами на лошадях, гимнастки демонстрировали невероятные полеты на полотнах и трапециях под самым куполом цирка. Жонглеры, эквилибристы, силачи — все они, действуя под контролем Мальстена, исполняли номера небывалой сложности с удивительной легкостью. Казалось, он контролировал все вплоть до выражений их лиц.
Вдруг музыка начала стремительно стихать и постепенно перерастать в совершенно иной, таинственный и завлекающий мотив. На сцене показался иллюзионист Данар и, пока Левент проникновенным голосом рассказывал историю о последней печати, зрители завороженно следили за артистом, творящим чудеса прямо на арене.
Данар своими иллюзиями дал рыцарю понять, что король хочет обмануть его и заполучить власть богов, и в самый последний момент рыцарь отказался взламывать печать. Они вступили с королем в бой на колесе смерти, демонстрируя чудеса акробатики и эквилибристики.
Зал ликовал и лил на артистов потоки аплодисментов.
Дезмонд заметил, что аллозийские послы, сидящие в ложе Бэстифара, потрясены не меньше остальных. Аркал, с трудом сдерживающийся от того, чтобы неуютно ерзать в вычурном царском одеянии, разговаривал с ними нарочито увлеченно… но вдруг резко перевел взгляд под купол цирка, и Дезмонд понял, что привлекло его внимание. Нити исчезли — на поклон артисты выходили, уже не будучи под контролем анкордского кукловода. Дезмонд прислушался, но, разумеется, не услышал ни криков, ни стонов. Даже если б они были, они потонули бы в восторженных выкриках зрителей.
Дезмонд выскользнул со своего места и решил как можно скорее добраться до укрытия Мальстена. В душе его клокотало тревожное предвкушение: он видел, сколько нитей было выпущено и как долго Мальстен удерживал контроль. После такой работы расплата обещала быть долгой и поистине чудовищной, особенно если учесть, что многие циркачи были в традиционных красных одеждах…
Как Мальстену удавалось прорываться сквозь красное, Дезмонд не понимал до сих пор. Он сам в редких случаях мог лишь разглядеть человека в красном, но очень быстро терял концентрацию зрения, а глаза безумно уставали. Для Мальстена, казалось, не существовало пределов или ограничений, он мог контролировать кого угодно сколь угодно долго. Это поражало воображение. Видят боги, до жизни в Грате Дезмонд не считал себя бездарным слабым данталли, он был уверен, что прекрасно умеет пользоваться своими способностями. Но можно ли сохранить о себе прежнее мнение там, где планку задает Мальстен Ормонт?
Дезмонду хотелось напомнить себе, что никто не всесилен, даже его нынешний учитель. А ведь он уже видел его слабым, мучимым расплатой и стонущим от боли — там, на лекарском столе после столкновения с людьми погибшего Отара Парса. Значит, такое бывает, и Дезмонд отчаянно хотел это увидеть.
Подходя к лестнице, что вела к скрытой платформе под самым куполом цирка, Дезмонд остановился и снова прислушался.
Ничего.
Помедлив несколько мгновений, Дезмонд начал осторожно подниматься вверх. Лестница и платформа были скрыты дополнительными полотнами купола, наподобие отсека Рорх в Храме Тринадцати, с той лишь разницей, что строители храмов делали внутренний круг зала ровным, а секцию Жнеца Душ уводили вглубь, и она была хорошо заметна снаружи здания. Полотна ткани малагорского цирка, наоборот, скрывали отсек кукловода внутри купола.
Поднявшись по ступеням кованой спиральной лестницы, Дезмонд увидел Мальстена, сидящего на полу платформы. Лицо его было синюшно-бледным, почти серым от боли. Глаза запали, на лбу проступили бисеринки пота.
— Дезмонд… — с трудом выдавил он, — что тебе нужно?
— Я просто… я видел, что Бэстифар посмотрел сюда, увидел, что циркачи больше не связаны нитями…
— Прошу тебя, уйди, — тихо ответил Мальстен. Челюсти его тут же сжались до зубовного скрежета, рука вцепилась в кованые перила с такой силой, словно он мог согнуть их пополам.
— Мальстен…
— Оставь меня, пожалуйста.
— Но…
— Бесы, Дезмонд, прошу, уйди!
Казалось, этот выкрик отнял у Мальстена последние силы. Он прикрыл глаза и тяжело задышал, лицо сделалось синюшно-серым.
Дезмонд покачал головой, стараясь собраться с мыслями. Его жажда увидеть мучения Мальстена, чтобы напомнить себе о его слабых сторонах, моментально улетучилась. Сейчас он видел перед собой не торжество справедливости, а своего собрата-данталли, который испытывает страшную боль совершенно незаслуженно. Он не сделал ничего плохого, чтобы так мучиться.
— Почему ты здесь? — обеспокоенно спросил Дезмонд. — Ты мог отпустить не всех циркачей, мог хотя бы добраться до комнаты…
Пока он говорил, Мальстен беспокойно зашевелился. Дезмонд решил, что он ищет положение, в котором ему станет чуть легче — хотя знал по себе, что это невозможно, — но затем понял, что Мальстен пытается подняться на ноги.
— Что ты делаешь? — округлив глаза, в недоумении воскликнул он. Мальстен проигнорировал его вопрос, продолжив попытки подняться. Взгляд его помутился, и Дезмонд испугался, что он вот-вот умрет, не выдержав боли. — Прекрати! Мальстен, не вставай!
Дезмонд за пару шагов преодолел разделявшее их расстояние, и разжал кулаки Мальстена, цеплявшиеся за перила. Заставить его снова принять полулежачее положение почти не составило труда — сил на сопротивление у него сейчас не было.
— Хватит! Ты же сделаешь себе только хуже! — воскликнул Дезмонд. — Это может убить тебя, ты это понимаешь?
— Нет, не может, — устало возразил Мальстен, вновь подавив рвущийся наружу стон.
— Ясно. Ты уже бредишь. Я позову Бэстифара, — решительно заявил Дезмонд.
— Нет! — Каким-то образом у Мальстена хватило сил поймать его за руку и остановить. Однако больше ничего он сделать не смог, почувствовав, как боль от этого усилия проходится кузнечным молотом по его костям. Мальстен вновь стиснул челюсти, все его тело сотрясла волна дрожи. — Не надо его звать… не нужно никого… сюда приводить. Я остался здесь, чтобы не было зрителей. Уйди сам… и не веди никого, пожалуйста! Слышишь? Я не могу… не хочу, чтобы это видели. Ненавижу это…
Расплата — зрелище.
Зрители захотят еще.
Дезмонд замер, видя, как мучительно исказилось лицо Мальстена перед тем, как он отвернулся и снова попытался подняться.
— Хорошо! — выпалил Дезмонд, поднимая руки в знак своей капитуляции. — Хорошо, я никого не буду звать, я уйду, я оставлю тебя в покое, если ты этого хочешь.
Мальстен не отвечал.
Дезмонд помедлил еще пару мгновений, а затем начал медленно и осторожно спускаться по лестнице вниз. Больше он не услышал ни единого звука с платформы: ни стона, ни крика, ни шевеления. Мальстен, казалось, застыл и сумел успокоиться, только когда его оставили с расплатой одного.
***
Ночь семнадцатого дня Паззона выдалась довольно прохладной, и Ийсара, прогуливаясь по городку цирковых, куталась в теплую шаль. Ее темные волосы все еще были убраны в тугую прическу из множества переплетенных кос, скрученных в пучок, а на лице до сих пор сверкал подобранный под образ макияж. В отличие от Риа, которая предпочитала сразу облачаться в более скромные наряды, Ийсара любила еще некоторое время провести, как на арене. Ступая по цирковому городку неслышно, словно кошка, она прислушивалась к доносящимся отовсюду чужим разговорам, и в каждом из них слышала имя Мальстена.
Мальстен Ормонт. Анкордский кукловод. Какими нитями ты оплел мои чувства к тебе, раз они скачут от любви до ненависти по несколько раз на дню?
Ийсаре удалось — не без помощи Риа — справиться с чувством потери и собственной ненужности, когда Мальстен сбежал из Малагории три года назад. И даже удерживать в себе пламя веры в то, что его побег был какой-то чудовищной ошибкой, у нее получалось… пока он не вернулся. Сколько страхов и боли Ийсара испытала, услышав об инциденте на Рыночной площади, сколько слез заставила себя подавить. Она с трудом засыпала ночами после того, как узнала, что Мальстена тяжело ранили, но не могла прорваться во дворец, чтобы побыть с ним. Цирковой городок находился совсем рядом с гратским дворцом, но свободного доступа внутрь у артистов не было. Лишь единожды они собрались почти всей труппой и потребовали впустить их к Мальстену — как ни странно, Его Величество поддержал эту идею и приказал страже не мешать им.
Когда Ийсара увидела Мальстена там, в коридоре возле его покоев, она не на шутку перепугалась за него — он выглядел ужасно и едва держался на ногах. Ей даже показалось, что он не узнал ее или, по крайней мере, узнал не сразу. Но в тот день, не увидев в его глазах тепла и желания поговорить, Ийсара впервые испытала приступ ненависти к Мальстену Ормонту.
Он решил, что может вот так пропадать на три года, а потом не считать нужным даже перемолвиться со мной парой слов? — думала она, тут же одергивая себя: — Проклятье, о чем я только думаю, он ведь ранен, он даже в себя не пришел. Нужно немного подождать. Главное, что он здесь. И он жив.
Но заглушить голос обиды, которую Ийсара старалась спрятать как можно глубже эти три года, оказалось не так просто. Стоило ей увидеть Мальстена, как она теряла голову, и первым ее желанием было броситься в его объятия. Но когда она понимала, что он здесь, в Грате, но проводит время с кем угодно, кроме нее, Ийсару охватывала горячая ненависть. Это была уже даже не ревность — в эти моменты ей не хотелось, чтобы Мальстен оказался подле нее, ей хотелось, чтобы его не было вообще. Нигде, ни с кем, никогда. Чтобы он исчез и не мучил ее.
А затем ненависть проходила, уступая место тоске и тяге к Мальстену.
Что же ты со мной делаешь? — сокрушалась Ийсара, кутаясь в теплую шаль. — И почему не ищешь встречи со мной?
Одна мысль о том, что на арене Мальстен не ответил на поцелуй, жалила холодом злобы и охаживала горячими плетьми страха. Ийсара чувствовала себя отвергнутой и упрекала себя в эгоизме:
Бесы тебя забери, он же только что использовал нити! Он никогда не позволял мне узнать, что такое расплата, но я насмотрелась на Дезмонда и прекрасно видела, как это больно. Почему я думаю только о том, что он не ответил на мой поцелуй?
Ийсара надеялась, что Мальстен в скором времени поговорит с ней, но в он явно не искал с ней встречи, хотя, видят боги, возможностей у него была масса. Как минимум, он мог позвать ее на тренировки Дезмонда, но брал с собой кого угодно, кроме нее, и это тоже жалило обидой и непониманием.
Возможно, он берёг меня после того, как в прошлый раз ему пришлось спасать меня от нападок Дезмонда? — думала Ийсара. — Наверное, Мальстен просто не хочет обострять конфликты.
Тем не менее, ей так надоело самой искать объяснения! Она ужасно хотела встретиться с ним сразу после представления, но знала, что в течение часов трех после него он будет неспособен разговаривать. Но что, если он и сегодня предпочтет сразу вернуться во дворец и не подумает появиться в цирковом городке? Такое может произойти — в конце концов, он может понадобиться Его Величеству на приеме для делегатов из Аллозии…
А если так, ей — простой циркачке — туда хода нет.
Ненавижу!
Вдруг, вырывая ее из мрачных мыслей, в темноте зазвучали чьи-то шаги.
— Ийсара?
Циркачка застыла и не нашла в себе сил сразу повернуться на оклик.
Оклик? Скорее, это можно было назвать полушепотом — осторожным, деликатным и одновременно уверенным. Ийсара прикрыла глаза, понимая, что сходит с ума от одних лишь звуков его голоса.
— Мальстен! — Ийсара развернулась, проклиная себя за растерянность. Ее разрывало желание броситься к нему в объятья и воинственное нежелание показывать ему свои чувства. После того, сколько он избегал ее, следовало дождаться, пока он сам — первый — будет добиваться ее нежности.
Мальстен молчал, но вид у него был такой, будто он к чему-то готовится.
Скажи, как скучал по мне! Неужели это так трудно?
Ийсара не хотела слушать это звенящее молчание.
— Неужели тебе наконец удалось выкроить для меня время? — ядовито произнесла она. — А я думала, Его Величество и Дезмонд посадили тебя на поводок и не отпускают от себя ни на шаг.
Мальстен выслушал слова циркачки, встретив яд ее слов с невыносимым смирением. В глазах его не возникло ни возмущения, ни протеста, ни обиды, и его послушное спокойствие выбивало Ийсару из равновесия. Она сурово сдвинула брови, сложив руки на груди, попутно закутавшись в теплую шаль.
— Ийсара, — кивнул Мальстен, — я бесконечно перед тобой виноват. Три года назад я трусливо сбежал из Малагории, никому ничего не сказав. Я предал твое доверие. Не подумал о твоих чувствах. Надеяться на твое снисхождение было бы попросту неуместно. И я не надеюсь.